Текст книги "Звездные дороги. Истории из вселенной Эндера"

– Иными словами, – заметила доктор Хоуэлл, – вам на самом деле некуда больше идти. Мы – один из самых независимых университетов, но даже мы не свободны. Именно потому мы готовы присвоить вам докторскую степень, несмотря на отсутствие у вас возможности заниматься научной работой, – ибо вы ее заслуживаете и все понимают, что иное выглядело бы крайне нечестно.

– Что может помешать им заодно запретить мне преподавать? Кто вообще меня возьмет? Доктора, который не может продемонстрировать результаты своей работы? Вы что, издеваетесь?

– Мы вас возьмем, – сказал декан.

– Зачем? – спросила Тереза. – Из благотворительности? Чего я смогу достичь в университете, если мне не дадут заниматься наукой?

– Затем, – вздохнула доктор Хоуэлл, – что вы, естественно, продолжите вести свой проект. Кто еще смог бы с этим справиться?

– Но моего имени на нем стоять не будет, – кивнула Тереза.

– Ваша работа крайне важна, – сказала доктор Хоуэлл. – На кону стоит выживание человечества. Как вам известно, идет война.

– Тогда объясните это фонду, и пусть они убедят Гегемонию, что…

– Тереза, – прервала ее доктор Хоуэлл. – Да, вашего имени в проекте не будет. Как тема вашей диссертации он тоже упомянут не будет. Но все, кто работает в данной области, сразу же поймут, кто его создатель. Вы получите постоянную должность, докторскую степень и диссертацию, авторство которой ни для кого не будет секретом. Все, о чем мы просим, – стиснув зубы, согласиться с дурацкими требованиями, к которым нас принудили. И – нет, сейчас мы не станем выслушивать ваше решение. Собственно, мы не станем обращать внимание на любые ваши слова и поступки в течение ближайших трех дней. Поговорите с отцом. Поговорите с кем хотите, но не отвечайте, пока у вас не появится возможность остыть.

– Не считайте меня ребенком.

– Нет, моя дорогая, – покачала головой доктор Хоуэлл. – Мы намерены считать вас человеком, которого мы слишком ценим, чтобы… какой там ваш любимый термин?.. Отправить в расход?

Декан встал.

– На этом закончим нашу кошмарную встречу в надежде, что вы останетесь с нами в данных жестоких обстоятельствах.

Он вышел. Члены совета пожали ей руку, на что она почти никак не отреагировала, а доктор Хоуэлл обняла ее и прошептала:

– Война вашего отца потребует еще немало жертв, прежде чем закончится. Можете пролить за него кровь, но, ради всего святого, прошу вас – не умирайте за него. В профессиональном смысле.

На этом встреча – а с ней, возможно, и карьера Терезы – закончилась.

Заметив идущую через двор Терезу, Джон Пол сделал вид, будто небрежно прислонился к перилам лестницы у входа в здание факультета общественных наук.

– Не слишком жарко в свитере? – спросил он.

Она остановилась, глядя на него, и он понял, что она, похоже, пытается вспомнить, кто он такой.

– Виггин? – сказала она.

– Джон Пол, – добавил он, протягивая руку.

Она взглянула на его ладонь, затем на лицо.

– Да, жарковато в свитере, – рассеянно проговорила она.

– Забавно, я как раз только что об этом подумал, – сказал Джон Пол. Мысли девушки явно были заняты чем-то другим.

– Это что, некий ваш метод? Говорить девушке, что она одета не по погоде? Или просто намек, что ей следует раздеться?

– Ого, – покачал головой Джон Пол. – Вы прямо мне в душу заглянули. И – да, с большинством женщин это работает. Приходится от них чуть ли не отбиваться.

Снова последовала пауза, но на этот раз он не стал ждать, пока она ответит ему очередной колкостью. Если он не хотел лишиться шанса, требовался быстрый отвлекающий маневр.

– Простите, что вслух высказал мысль, которая пришла мне в голову, – сказал Джон Пол. – Я спросил: «Не слишком жарко в свитере?», потому что в свитере действительно слишком жарко. И еще мне хотелось узнать, не найдется ли у вас минутки поговорить.

– Нет, – ответила мисс Браун, направляясь мимо него к входу в здание.

Он последовал за ней.

– Собственно, сейчас ведь середина вашего рабочего дня?

– Я иду к себе в кабинет, – сказала она.

– Вы не против, если я пойду с вами?

Она остановилась.

– Сейчас не мое рабочее время.

– Так и знал, что надо было уточнить, – ответил он.

Толкнув дверь, она вошла в здание. Джон Пол продолжал идти следом.

– Послушайте, вряд ли к вам будет стоять очередь.

– Я преподаю непрестижный курс теории человеческих сообществ, к тому же не в лучшее время дня, – сказала мисс Браун. – Ко мне никогда не стоит очередь.

– Хватило для того, чтобы я в итоге там оказался, – заметил Джон Пол.

Они стояли у подножия лестницы, ведшей на второй этаж. Мисс Браун снова повернулась к нему:

– Мистер Виггин, уровень вашего интеллекта явно выше среднего. Возможно, в другое время мне бы и понравилась наша пикировка.

Он улыбнулся. Женщины, употребляющие слово «пикировка» в разговоре с мужчиной, встречаются редко – намного реже, чем женщины, которые вообще его знают.

– Да-да, – кивнула она, словно в ответ на его улыбку. – Сегодня не слишком удачный день. В своем кабинете я вас не приму. У меня есть дела.

– Зато у меня никаких, – ответил Джон Пол. – Еще я хорошо умею слушать и не болтаю лишнего.

Она направилась вверх по лестнице.

– С трудом могу поверить.

– Еще как можете, – сказал он. – К примеру, практически все в моем личном деле – ложь, но я никому об этом не рассказывал.

Шутка опять дошла до нее не сразу, но на этот раз она издала короткий смешок. Прогресс.

– Мисс Браун, – продолжал Джон Пол. – Я в самом деле хотел поговорить с вами о сегодняшних занятиях. Что бы вы там ни думали, я вовсе не собирался умничать – меня просто удивило, что вы, похоже, преподаете какую-то нестандартную версию теории сообществ. В смысле, про это ничего нет в учебнике, где говорится только о приматах, общественных связях, иерархии…

– Все это нам еще предстоит пройти.

– У меня давно не было преподавателей, которые знали бы то, что я не успел изучить сам, читая книги.

– Я ничего не знаю, – ответила она. – Я пытаюсь узнать. Вот в чем разница.

– Мисс Браун, – сказал Джон Пол. – Я все равно не уйду.

Она остановилась у двери своего кабинета:

– И почему же? Не считая того, что я бы могла подумать, будто вы меня преследуете?

– Мисс Браун, мне кажется, вы будете поумнее меня.

Она рассмеялась ему в лицо:

– Естественно, я умнее вас.

– Вот видите? – торжествующе заявил он. – Вы тоже не лишены высокомерия. У нас немало общего. Неужели вы в самом деле хлопнете дверью у меня перед носом?

Дверь захлопнулась перед его носом.

Тереза пыталась готовиться к следующей лекции, читать научные журналы, но никак не могла сосредоточиться. Все мысли ее занимал проект, которого ее лишали – не самой работы, но доверия. Она старалась убедить себя, что главное – наука, а не престиж, и что она вовсе не принадлежит к кругу тех жалких молодых ученых, которых не интересовало ничего, кроме карьеры, и для которых научная работа служила лишь средством достижения карьерных высот. Именно научная работа волновала ее больше всего. Так почему бы не признать политическую реальность, принять их квислинговское[5]5
  Видкун Квислинг (1887–1945) – глава марионеточного правительства Норвегии в годы нацистской оккупации. После окончания Второй мировой войны казнен по обвинению в государственной измене. В послевоенной Европе имя Квислинга стало синонимом предателя. (Примеч. ред.)


[Закрыть] предложение и успокоиться?

Дело вовсе не в доверии. Дело в Гегемонии, превратившей науку в извращенное орудие принуждения. Впрочем, науку можно назвать незапятнанной разве что в сравнении с политикой.

Она вдруг обнаружила, что выводит на экран компа данные о своих студентах, вызывая их фотографии и досье. Подсознательно она понимала, что ищет Джона Пола Виггина, заинтригованная его словами, что вся имеющаяся о нем в университете информация – ложь. Найти его оказалось столь тривиальной задачей, что ей не помешали даже переживания из-за того, как с ней поступили.

Джон Пол Виггин. Второй ребенок Брайана и Энн Виггин, старшего брата зовут Эндрю. Родился в Расине, штат Висконсин, так что, видимо, и впрямь прекрасно разбирался, в какую погоду стоит носить свитер, а в какую – нет. Сплошные пятерки в средней школе, которую он окончил на год раньше обычного. Выступал с речью на выпускном вечере, член многих клубов, три года играл в футбол. Именно тот, кого ищут члены приемных комиссий. В университете его успехи были ничуть не хуже: сплошь отличные оценки и ни одного легкого курса в послужном списке. На год младше ее самой. И тем не менее… Специализацию он так и не выбрал, из чего следовало, что, несмотря на достаточное количество прослушанных часов и возможность получить диплом к концу года, он так и не определился со своим будущим.

Смышленый дилетант, впустую тратящий время.

Вот только он говорил, будто все это ложь.

В чем именно? Уж точно не в оценках – ему явно хватало ума, чтобы их заслужить. Но что тут еще могло быть неправдой? В чем суть?

Он всего лишь пытался ее заинтриговать, заметив, что она чересчур молода для преподавательницы, в то время как в его ориентированной на учебу жизни преподаватель обладал наивысшим престижем. Возможно, ему хотелось втереться в доверие ко всем своим преподавателям. Если он и впрямь начнет доставлять проблемы, придется порасспросить других и выяснить, так ли это на самом деле.

Комп пискнул, сообщая о вызове.

Тереза нажала клавишу «Без видео», затем «Ответ», сразу же поняв, кто это, хотя не появилось ни имени, ни телефонного номера.

– Привет, папа, – сказала она.

– Включи видео, милая, хочу увидеть твое лицо.

– Придется порыться в памяти, – ответила она. – Папа, мне сейчас не хочется говорить.

– Эти сволочи не могут так с тобой поступить.

– Увы, могут.

– Прости, милая, я никогда не думал, что мои собственные решения могут повлиять на твою жизнь.

– Если жукеры взорвут Землю, – сказала Тереза, – потому что ты не сумел им помешать, – то точно повлияют.

– А если мы победим жукеров, но потеряем все, ради чего стоит оставаться людьми…

– Хватит дурацких речей, папа, я их наизусть знаю.

– Милая, я просто хотел сказать, что не поступил бы так, если бы знал, что тебя попытаются лишить карьеры.

– Ну да, конечно, ты готов подвергнуть опасности все человечество, но не карьеру дочери.

– Я никого не подвергаю опасности. Им и так уже известно все, что известно мне. Я теоретик, а не командир, – а сейчас им нужен командир, причем с совершенно другими способностями. Так что на самом деле… их злость из-за моего ухода только уронила их в глазах общества, и…

– Папа, ты не заметил, что не я тебе позвонила?

– Только сейчас сообразила?

– Да, и кто тебе все рассказал? Кто-то из университета?

– Нет, Грасдольф – у него есть друг в фонде, и…

– Ну, ясно.

Отец вздохнул.

– Цинизма тебе не занимать.

– Какой смысл брать заложника, если не посылаешь требования выкупа?

– Грасдольф – мой друг, его просто используют, и я в самом деле имел в виду…

– Папа, возможно, тебе кажется, что ты готов отказаться от своего донкихотского крестового похода ради того, чтобы облегчить мне жизнь, но на самом деле ты никогда этого не сделаешь, о чем мы оба прекрасно знаем. Я даже не хочу, чтобы ты от него отказывался. Мне все равно. Ладно? Так что твоя совесть чиста, их попытка принуждения обречена на провал, университет по-своему обо мне позаботится – да и вообще, у меня тут есть на курсе умный, симпатичный и чертовски заносчивый парень, который пытается за мной приударить, так что жизнь почти прекрасна.

– Да ты прямо благородная мученица.

– Вот видишь, как быстро мы поругались?

– Потому что ты не желаешь со мной разговаривать, а просто несешь всякую чушь в надежде, что я от тебя отстану.

– Похоже, пока все-таки не получается. Но уже близко к тому?

– Зачем ты это делаешь? Зачем ты хлопаешь дверью перед каждым, кому ты небезразлична?

– Насколько я знаю, я пока что хлопала дверью лишь перед теми, кто чего-то от меня хочет.

– И чего, по-твоему, хочу я?

– Чтобы тебя знали как самого выдающегося военного теоретика всех времен, но чтобы при этом твоя семья была предана тебе так же, как если бы она знала тебя по-настоящему. И знаешь что? Я не желаю продолжать этот разговор, и когда я отключусь, что я сейчас собираюсь сделать, пожалуйста, не звони больше и не оставляй на моем компе трогательных сообщений. И – да, я тебя люблю, у меня все в полном порядке, и на этом все, точка, до свидания.

Она прервала связь, и только после этого смогла заплакать.

Слезы разочарования – вот что это было, и ничего больше. Ей требовалось дать выход своим чувствам. И ей было все равно, услышит ли кто-то, что она плачет, – главное, чтобы ничто не мешало объективности ее научных исследований, а остальное не важно.

Перестав плакать, Тереза опустила голову на руки и, кажется, немного вздремнула. Даже наверняка – была уже вторая половина дня, она успела проголодаться, и ей хотелось в туалет. Тереза ничего не ела с самого завтрака, а стоило ей пропустить обед, как к четырем часам у нее всегда начинала кружиться голова.

На экране ее компа по-прежнему были данные студентов. Закрыв их, Тереза расправила пропотевшую одежду, подумав: «И впрямь жарковато для свитера, особенно столь толстого и мешковатого». Но футболки под свитером не было, так что ей ничего не оставалось, кроме как идти домой, обливаясь потом.

Если бы она хоть когда-нибудь возвращалась домой в дневные часы, возможно, она научилась бы одеваться более приемлемо. Но сейчас у нее не было никакого желания работать допоздна. Если на любых ее трудах будет стоять чужое имя – может, послать подальше их всех вместе с их грантами?

Она открыла дверь…

И увидела того самого мальчишку Виггина, который сидел спиной к двери, раскладывая пластиковые вилки и ножи на бумажных салфетках. Запах горячей еды едва не заставил ее отступить назад.

Виггин взглянул на нее, но без тени улыбки.

– Блинчики из «Хунаня», – сказал он, – куриный сатай из «Май-Тая», салаты из «Зеленого сада», а если подождете еще несколько минут, будут фаршированные грибы из «Тромп Л’Эф».

– Я хочу только одного, – ответила она. – Отлить. А поскольку мне вовсе не хочется делать это прямо на сумасшедшего студента, разбившего лагерь у меня под дверью, не будете ли вы так любезны отойти…

Он отошел.

Мо́я руки, она подумала о том, чтобы больше не возвращаться к себе в кабинет. Дверь за ней захлопнулась. Сумочка была с собой. И этому мальчишке она ничем не была обязана.

Но любопытство взяло верх. Есть она ничего не собиралась, но ей требовался ответ на один вопрос.

– Откуда вы знали, когда я выйду? – спросила она, стоя над приготовленным им пикником.

– А я и не знал, – ответил он. – Пицца и буррито отправились в мусорный бак полчаса и пятнадцать минут тому назад.

– Хотите сказать, что периодически заказывали еду, чтобы…

– Чтобы, когда бы вы ни вышли, вас ждало что-нибудь горячее и/или свежее.

– И/или?

– Не нравится – ладно. – Он пожал плечами. – Естественно, бюджет мой ограничен, поскольку живу я на то, что мне платят за работу сторожем на физическом факультете, так что если вам вдруг не понравится – считайте, я спустил в унитаз половину моей недельной зарплаты.

– Да вы и в самом деле лжец, – усмехнулась Тереза. – Я знаю, сколько платят сторожам на полставки, так что на оплату всего этого вам пришлось бы трудиться две недели.

– Значит, даже жалость не заставит вас сесть и поесть со мной?

– Заставит, – ответила она. – Но не жалость к вам.

– Тогда к кому?

– К себе самой, конечно, – сказала она, садясь. – К грибам я не притронусь – у меня аллергия на шиитаке, а в «Эфе», похоже, считают, будто других настоящих грибов не существует. А сатай наверняка холодный, поскольку его никогда не подают горячим, даже в ресторане.

Постелив на скрещенные ноги Терезы бумажную салфетку, он протянул ей нож и вилку.

– Так ка́к, хотите знать, что в моем досье неправда? – спросил он.

– Мне все равно, – ответила она, – и я в него не заглядывала.

Он показал на свой комп.

– Я давно уже подключил к базе данных собственную следящую программу. И знаю, когда и кто получает доступ к информации обо мне.

– Чушь, – бросила она. – Университетскую систему дважды в день проверяют на вирусы.

– На известные вирусы и аномалии, которые можно обнаружить, – поправил он.

– Но при этом вы хотите поделиться со мной своей тайной?

– Лишь потому, что вы мне солгали, – ответил Виггин. – Те, кто привык врать, друг на друга не доносят.

Тереза хмыкнула, явно спрашивая, в чем же заключается ее ложь, но потом попробовала блинчик и хмыкнула еще раз – уже явно имея в виду, что еда не так уж плоха.

– Рад, что понравилось. Я обычно прошу убавить имбиря, чтобы лучше чувствовался вкус овощей. Хотя, естественно, потом я макаю их в невероятно крепкий соево-чили-горчичный соус, так что на самом деле понятия не имею, каковы они на вкус.

– Дайте попробовать соус, – попросила она.

Виггин оказался прав – соус был настолько хорош, что она даже подумала, полить ли им салат или просто отхлебнуть из пластикового стаканчика.

– А если хотите знать, какие сведения обо мне ложны, могу привести полный список: все. Истинны только знаки препинания.

– Абсурд. Кто стал бы это делать? Какой в том смысл? Вы что, свидетель какого-то чудовищного преступления, попавший под защиту?

– Я не родился в Висконсине – я родился в Польше. Я жил там до шести лет и провел в Расине всего две недели до того, как приехать сюда, так что, если бы я встретил кого-то оттуда, я мог бы рассказать о местных достопримечательностях и убедить его, что в самом деле там жил.

– Польша, – проговорила она. Благодаря крестовому походу отца против законов о рождаемости она не могла не знать, что данная страна этим законам не подчиняется.

– Угу, мы нелегальные эмигранты из Польши. Просочились сквозь сеть охранников Гегемонии. Или, может, стоит сказать – полулегальные.

Для подобных ему людей Хинкли Браун был героем.

– Ясно, – разочарованно сказала она. – Весь этот пикник – не ради меня, а ради моего отца.

– А кто ваш отец? – спросил Джон Пол.

– Да бросьте, Виггин, вы же слышали ту девушку в аудитории сегодня утром. Мой отец – Хинкли Браун.

Джон Пол пожал плечами, будто и правда никогда о нем не слыхал.

– Перестаньте, – продолжала она. – Все это показывали по видео в прошлом году. Мой отец ушел в отставку из Международного флота из-за законов о рождаемости, а ваша семья родом из Польши. И не пытайтесь убедить меня, что это совпадение.

– Вы и впрямь весьма подозрительны, – рассмеялся он.

– Не могу поверить, что вы не взяли вонтоны из «Хунаня».

– Не знал, понравятся ли они вам. Они на любителя. Решил не рисковать.

– Устроив пикник на полу перед дверью моего кабинета и выкидывая всю остывшую еду, пока я не выйду? И в чем тут риск?

– Так, продолжим, – проговорил Виггин. – Очередная ложь. Моя фамилия на самом деле не Виггин, а Вечорек. И у меня куда больше братьев и сестер.

– А речь на выпускном вечере? – спросила она.

– Я должен был с ней выступать, но убедил администрацию обойтись без меня.

– Почему?

– Не хочу никаких фотографий. И не хочу, чтобы меня невзлюбили другие.

– А, так вы затворник? Что ж, это все объясняет.

– Но не объясняет, почему вы плакали у себя в кабинете, – ответил Виггин.

Тереза вынула изо рта последний кусочек блинчика.

– Прошу прощения, что не могу вернуть остальное, – сказала она, кладя обслюнявленный кусок на салфетку. – Но мою личную жизнь за цену еды навынос вам не купить.

– Думаете, я не заметил, как поступили с вашим проектом? – спросил Виггин. – Уволить вас, когда это была ваша и только ваша идея? Я бы тоже разрыдался.

– Меня не уволили, – возразила она.

– Scuzi, belladonna[6]6
  Извините, красавица (ит.).


[Закрыть], но документы не лгут.

– Что за ерунда… – И тут она поняла, что он улыбается. – Ха-ха.

– Я вовсе не собираюсь покупать вашу личную жизнь, – сказал Виггин. – Я просто хочу узнать все, что вам известно о человеческих сообществах.

– Тогда приходите на занятия. И в следующий раз приносите угощение туда, чтобы поделиться со всеми.

– Я ни с кем не намерен делиться угощением, – заявил Виггин. – Это все для вас.

– Зачем? Чего вы от меня хотите?

– Хочу, чтобы от моих телефонных звонков вы никогда не плакали.

– В данный момент вы вызываете у меня единственное желание – заорать во все горло.

– Это пройдет, – заверил ее Виггин. – Да, и мой возраст – тоже неправда. На самом деле я на два года старше, чем указано в документах. Я поздно пошел в американскую школу, потому что пришлось учить английский, и… возникли некоторые сложности с договором, который, как они утверждали, я не намерен исполнять. Но в конце концов им пришлось сдаться, и мне поменяли возраст, чтобы никто не догадался, насколько я ему не соответствую.

– Им? Кому?

– Гегемонии, – ответил Виггин.

И тут она поняла, что он не просто мальчик, но мужчина. Джон Пол Виггин. Отчего-то ей казалось, что думать так непрофессионально и к тому же опасно.

– Вам в самом деле удалось заставить Гегемонию сдаться?

– Не уверен, что они полностью сдались. Думаю, у них просто поменялась цель.

– Ладно… Теперь меня и впрямь мучает любопытство.

– То есть уже не злость и не голод?

– Уже не только они.

– И что же вам любопытно узнать?

– Из-за чего вы поссорились с Гегемонией?

– На самом деле – с Международным флотом. Они считали, что я должен поступить в Боевую школу.

– Они не могли заставить вас силой.

– Знаю. Но в качестве условия моего поступления я потребовал, чтобы сперва всю мою семью вывезли из Польши и сделали так, чтобы санкции за превышение количества детей к нам не применялись.

– В Америке эти санкции тоже действуют.

– Да, если многодетность афишировать, – ответил Джон Пол. – Как ваш отец, и как вся ваша церковь.

– Это не моя церковь.

– Ну конечно, вы единственная в истории, кто полностью невосприимчив к религиозному воспитанию.

Ей хотелось ему возразить, но она знала, что его утверждение основано на науке, в соответствии с которой невозможно избежать базового мировоззрения, которое внушают детям родители. Хотя Тереза давно от него отреклась, оно все так же сидело внутри ее, и ей постоянно приходилось мысленно спорить с родителями.

– Закон карает даже тех, кто растит лишних детей втайне, – заметила она.

– Мои старшие братья и сестры воспитывались у родственников, и в доме никогда не бывало одновременно больше двоих детей. Когда мы приходили в «гости», нас называли племянниками и племянницами.

– И все так и осталось, даже после того как вы отказались пойти в Боевую школу?

– Более-менее, – ответил Джон Пол. – Меня пытались заставить учиться, но я устроил забастовку. А потом они начали говорить, что отправят нас назад в Польшу или применят против нас санкции здесь, в Америке.

– Так почему же они этого не сделали?

– У меня с ними был письменный договор.

– С каких пор это останавливало правительство, если уж оно что-то решило?

– Дело было вовсе не в каких-то формулировках – достаточно того, что договор вообще существовал. Я всего лишь пригрозил сделать его достоянием гласности. Вряд ли они смогли бы отрицать, что нарушали законы о рождаемости, поскольку примером этому служили мы – те, для кого они сделали исключение.

– Правительство умеет избавляться от неудобных свидетельств.

– Знаю, – ответил Джон Пол. – Потому мне и кажется, что у них до сих пор есть какой-то план. Они не сумели отправить меня в Боевую школу, но позволили остаться в Америке вместе со всей семьей. Они явно хотят что-то от меня получить, словно дьявол из старых историй о продаже души.

– И это вас нисколько не беспокоит?

– Когда их план будет ясен – тогда и стану беспокоиться. Так что насчет вас? В вашем отношении их план как раз вполне понятен.

– Не совсем, – возразила она. – Внешне это выглядит как типичное поведение Гегемонии – наказать дочь, чтобы ее прославленный отец прекратил бунтовать против законов о рождаемости. К несчастью, мой отец вырос на фильме «Человек на все времена» и считает себя Томасом Мором[7]7
  Томас Мор (1478–1535) – английский писатель и философ, святой Римской католической церкви. Был лордом-канцлером короля Англии Генриха VIII. Отказался отступиться от веры по королевскому приказу и был казнен. Стал символом самопожертвования во имя убеждений. «Человек на все времена» – биографический фильм Фреда Циннеманна (1966 г.), посвященный Томасу Мору. (Примеч. ред.)


[Закрыть]. Думаю, его разочаровало лишь то, что головы лишилась я, а не он сам.

– Но вы полагаете, что речь о чем-то большем?

– Декан и диссертационный совет все так же намерены присвоить мне степень и позволить возглавлять проект – просто всю славу получит кто-то другой. Что ж, меня это злит, но в конечном счете все это мелочи. Согласны?

– Может, они считают вас такой же карьеристкой, как и они сами?

– Им ведь известно, что мой отец не таков. Вряд ли они полагают, что могут заставить его уступить. Или даже вынудить меня на него надавить.

– Не стоит недооценивать глупость правительства.

– Идет война, – сказала Тереза. – Они всерьез верят, что сейчас чрезвычайное время, и идиотов на высших постах в данный момент вряд ли потерпят. Нет, вряд ли они так уж глупы. Думаю, они просто не до конца понимают свой собственный план.

– Значит, будем оба ждать, пока не поймем, что у них на уме, – кивнул Джон Пол.

– Пожалуй.

– А вы останетесь и возглавите проект?

– Пока да.

– Стоит вам начать, и никто вас не отпустит, пока не получите результаты.

– Некоторых результатов не будет еще лет двадцать.

– Такие долгие исследования?

– Скорее, наблюдения. И в каком-то смысле абсурдно применять к истории математическую модель. Но я определила критерии для измерения ключевых компонентов долгоживущих гражданских обществ, а также факторы, приводящие к упадку гражданского общества и превращению его обратно в племенное. Способны ли гражданские общества существовать вечно? Или упадок – неизбежный результат их развития? А может, со временем всегда дает о себе знать потребность в племенном обществе? В данный момент перспективы человечества оставляют желать лучшего. По моей предварительной оценке, когда гражданское общество достигает зрелости и успеха, его граждане становятся чересчур самодовольными и, чтобы удовлетворить свои разнообразные потребности, вновь изобретают племенной строй, который в конечном счете разрушает его изнутри.

– То есть как поражение, так и успех ведут к упадку?

– Вопрос лишь в том, насколько это неизбежно.

– Полезная информация, ничего не скажешь.

– В данный момент могу лишь сказать, что глупее контроля над рождаемостью ничего не придумаешь.

– Зависит от цели, – заметил Джон Пол.

Тереза ненадолго задумалась.

– В смысле – их может не интересовать судьба Гегемонии?

– Что есть Гегемония? Всего лишь сборище наций, которые объединились против общего врага. Что, если мы победим? Какой смысл в дальнейшем существовании Гегемонии? Зачем нациям подчиняться единой власти?

– Вполне могли бы и подчиняться, если бы Гегемония хорошо управлялась.

– Этого они и боятся. Если только несколько наций захотят выйти, другие смогут их удержать, так же как Север удержал Юг во время американской гражданской войны. Так что, прежде чем разрушить Гегемонию, нужно убедиться, что большинство наций и племен ненавидят ее и воспринимают как угнетателя.

«Ну и дура же я, – подумала Тереза. – За все эти годы ни отец, ни я ни разу не задавались вопросом о том, каковы истинные мотивы законов о рождаемости».

– Вы всерьез полагаете, что в Гегемонии найдется хоть кто-то столь искушенный, чтобы подобное могло прийти ему в голову?

– Для этого не нужны многие – достаточно нескольких ключевых игроков. Как по-вашему, почему вызывающая столько разногласий система стала основой военной программы? Законы о рождаемости никак не помогают экономике. У нас полно ресурсов, и мы наверняка добились бы большего, если бы население мира постоянно росло. Подобное контрпродуктивно во всех отношениях. И тем не менее это догма, которую никто не смеет оспаривать. Вспомните реакцию аудитории, когда вы сегодня утром всего лишь коснулись этой темы.

– В таком случае, если судьба Гегемонии их не волнует, почему они позволили продолжать работу над моим проектом?

– Возможно, те, кто выступает за законы о рождаемости, и те, кто позволяет вашему проекту продолжаться, – совершенно разные люди.

– А если бы мой отец не вышел из игры, он мог бы даже знать, кто именно.

– Или нет. Он служил во Флоте, а эти люди могут не иметь никакого отношения к военным. Возможно, они из различных национальных правительств, а вовсе не из Гегемонии. Что, если ваш проект тайно поддерживает американское правительство, лишь делая вид, будто оно обеспечивает исполнение принятых Гегемонией законов о рождаемости?

– Так или иначе, я не более чем орудие в чьих-то руках.

– Да бросьте, Тереза, – усмехнулся Джон Пол. – Мы все – чьи-то орудия. Но это вовсе не означает, будто мы не в состоянии сделать орудиями других. Или найти интересное применение для себя самих.

Ее слегка разозлило, когда он назвал ее по имени, – вернее, это была не злость, а какое-то другое чувство, от которого ей стало не по себе.

– Спасибо вам за пикник, мистер Виггин, но, боюсь, вам отчего-то кажется, будто в наших отношениях что-то изменилось.

– Конечно, изменилось, – ответил Джон Пол. – Раньше их у нас не было, а теперь есть.

– Они были и до этого – отношения преподавателя и студента.

– В аудитории они таковыми и остаются.

– И больше никаких.

– Не совсем, – возразил Джон Пол. – Поскольку, когда заходит речь о вещах, которые я знаю, а вы – нет, я тоже становлюсь преподавателем, а вы – студенткой.

– Я вам сообщу, когда такое случится. И запишусь на ваш курс.

– Мы интеллектуально дополняем друг друга, – сказал он. – Вместе мы умнее. А если представить, насколько невероятно умны мы по отдельности, становится страшно при мысли, что будет, если нас объединить.

– Интеллектуальная ядерная реакция? – пошутила она.

Вот только вполне возможно, что это была не шутка, а самая настоящая правда.

– Естественно, наши отношения крайне несбалансированны, – продолжал Джон Пол.

– В каком смысле? – спросила Тереза, предполагая услышать в ответ очередную умную реплику, будто он сообразительнее или проницательнее, чем она.

– В таком, что я вас люблю, – ответил Джон Пол, – а вы до сих пор считаете меня выскочкой-студентом.

Сколь бы приятными и сладостными ни казались ей знаки его внимания, Тереза понимала, что поступить она может лишь единственным образом: немедленно заявить, что, хоть она и польщена его чувствами, они ни к чему не приведут, поскольку ничего подобного она к нему не испытывает и испытывать не собирается.

Вот только в последнем она совсем не была уверена. От его признания слегка захватывало дух.

– Мы только сегодня познакомились, – сказала Тереза.

– Ну так и я ощущаю лишь первый любовный трепет, – ответил он. – Если и дальше будете ко мне относиться как к досадной помехе – переживу. Только мне этого совсем не хочется. Мне хочется узнавать вас все больше и больше, чтобы все больше и больше любить. Думаю, вы для меня вполне подходящая пара, даже сверх того. Где еще я найду женщину, которая может оказаться умнее меня?

– С каких это пор мужчины ищут именно таких?

– Глупые женщины нужны лишь дуракам, пытающимся казаться умными, как покорные – слабакам, корчащим из себя сильных. Наверняка в теории человеческих сообществ об этом что-то говорится.