Текст книги "Грехи наших отцов"

– Ты ведь помнишь, что на прошлой неделе меня пригласили на сервер «Майнкрафта»? – спросил Густав.

– Ну да, – соврала Мелла.

– Я заходил туда вчера вечером, и должен был построить себе дом. У меня не было времени рубить все эти деревья, поэтому я просто решил их запалить…

Густав вздохнул и продолжил срывающимся на слезы голосом:

– Но огонь перекинулся на соседский дом, из шерсти и дерева, и тот сгорел весь. Я пытался тушить… Теперь меня забанят на сервере. А новый лес я вырастить не успел, потому что ты отправила меня спать.

– Ах, милый… – Анна-Мария прикусила губу, чтобы не рассмеяться.

– Не «запалить», а «спалить», – поправил Густава Петер.

Анна-Мария посмотрела на старшего с осуждением.

– Почему ты все время поправляешь меня? – возмутился Петер. – Я тебя хоть раз об этом просил?

– Спасибо, старушка, – сказала Анна-Мария, когда Йенни поставила перед каждым стакан смузи.

– Немедленно вымой миксер, – строго повторил Петер.

– Дай отдышаться.

– Все стаканы перепачкала своим поносом.

– Прекрати! – оборвала Петера Анна-Мария. – Не говори так, когда мы завтракаем.

– Ты ешь туши животных, – в тон Петеру заметила Йенни, – и не можешь пить смузи из-за цвета… Зачем ты забрал мою зарядку?

– «Дай отдышаться», – передразнил Йенни Петер. – Но если миксер будет лежать в мойке, перепачканный этим поносом, когда мы вернемся из школы, я положу его тебе в постель. Обещаю.

Мобильник Анны-Марии зазвонил.

– Это с работы. – Она покосилась на дисплей. – Надо ответить.

И выскочила в прихожую. Страсти на кухне накалялись, она уже слышала, как плачет Густав. Но звонок помощника полицейского Магды Видарсдоттер важнее.

– Прости, – Мелла приложила трубку к уху, – повтори, пожалуйста. Я не расслышала.

– Полный сбор, – повторила Магда, – приезжай немедленно. Ты ведь слышала про труп в морозильнике?

– Да.

– Так вот, старик, в чьем доме его нашли, умер не своей смертью. Похьянен считает, что его убили.

– Ты серьезно? – вырвалось у Меллы. – И кто руководитель предварительного расследования?

– Мартинссон. Но у нас еще двое мертвецов в Курккио. Меньше чем в километре от того дома в снегу найдены две мертвые женщины.

– Ты шутишь? И что, тоже убийство?

– Через пятнадцать минут совещание, и…

– Сейчас буду! – Анна-Мария дала отбой.

Когда она вернулась на кухню, там было тихо.

– Что случилось? – спросил Петер.

– Три убийства, похоже.

У Анны-Марии загорелись щеки. Не три, а четыре, если считать труп из морозильника. Теперь жизнь наконец закипит.

Она надела куртку и обулась.

Вмиг согласие в семье было восстановлено.

– На твоем сервере есть ферма? – спросил Петер Густава.

– Да. – Тот кивнул.

– Тогда там должна быть костная мука. От нее деревья растут быстрее. Если хочешь, могу помочь восстановить лес.

– Какая вкуснятина! – Роберт в два глотка осушил стакан смузи.

– Спасибо. – Йенни обвила руками шею отца. – Может, помоешь за меня миксер? Я спешу.

Роберт кивнул, давясь от смеха.

Анна-Мария смотрела на свою семью. Как быстро они поладили, стоило ей только удалиться из зоны конфликта… Почему у них не получается протянуть друг другу руки в ее присутствии?

«Я сумасшедшая, – подумала Анна-Мария. – Я люблю их, но я сумасшедшая».

Она бросила «пока», выскакивая за дверь, но не получила ответа.

* * *

В то время как Анна-Мария разворачивала машину в направлении полицейского отделения в Кируне, жена Карла фон Поста в компании мужа завтракала в отеле «Никус» в Риксгренсене. Мальчики еще спали в своей комнате. Она надеялась, что они позавтракают, когда проснутся. Время обеда каждый выбирал сам – как проголодается. И только ужины были общие, жена Карла фон Поста настояла на этом.

Вечером семья послушно работала ложками. Дети заглядывали в мобильники под столом. Калле молчал. Если и делал замечания, то через раз. Десять минут спустя, когда с едой было покончено, в их глазах читался вопрос: «Ну что, полегчало?»

«Семейные ужины» – это на букву «с». Из той же серии, что «скука» и «секс». Кстати, о сексе… Когда в одиннадцать она легла, Калле все еще оставался в баре. Но ей не хватало сил даже на то, чтобы беспокоиться по этому поводу. Всю неделю работала как проклятая, а потом вот собрали чемоданы… Небольшая разъяснительная беседа – и мальчики согласились принимать участие во всем, что касается семейного отдыха. Солнце, лыжи и свежий воздух. Она так устала, что даже не плакала, когда Калле захотелось пропустить рюмку «на сон грядущий». В результате бросила там его одного. Недоумевая, в чьей постели «грядущий сон» настиг Калле. Если рюмка, конечно, вообще подействовала.

Но в половине четвертого он заявился, – весь пропахший спиртным, пóтом, чужими духами. Теперь возится с мобильником. Лайкнул фотографию горнолыжного склона. Написал комментарий – «Отличный снег!» Сегодня они поднимутся на пятый уровень. Будет что выложить в «Инстаграме».

Спустя пять минут его мобильник запищал, и она поняла, что это ночная возлюбленная, которой супруг оставил свой номер.

Но Калле нахмурился.

– Ребекка Мартинссон, – коротко объявил он. – Алкаш, в чьем морозильнике нашли труп Раймо Коскелы, умер не своей смертью. Его убили.

– Ты возвращаешься в Кируну?

– Нет, кому это интересно… Двое пьяниц не поладили. Один не рассчитал силы и убил другого. Теперь Мартинссон точно есть чем заняться, в дополнение к балансу предварительных расследований.

Поднимаясь со стола за кофе, Калле не выложил телефон на стол, а убрал в карман. Как долго он еще надеется играть в кошки-мышки?

– Подлить? – Калле кивнул на чашку жены.

Та покачала головой.

А потом слышала, как он разговаривал с кем-то возле столика с соками:

– О-о-о… я так ненавижу Кируну. Особенно сейчас, когда город проваливается в собственную задницу. Но весной тянет в горы, это непреодолимо.

«Он ненавидит Кируну, – думала жена Карла фон Поста. – Ненавидит Ребекку Мартинссон. За что, интересно?.. И за что он ненавидит меня?» – добавила она, совершенно неожиданно для себя.

От Калле исходила агрессия. Особенно вчера, когда он ворвался в спальню, даже не приняв душ, и упал на кровать. Она не протестовала, ничего не пыталась выяснить. Просто повернулась к нему спиной. Слишком хорошо знала, как начинаются ссоры, как развиваются и чем обычно заканчиваются.

А заканчивалось все обвинениями в том, что она слишком много работает – это, в понимании Калле, почти приравнивалось к супружеской измене, – что шеф для нее важнее мужа, что она скучна, совсем не интересуется сексом, и вот теперь еще – параноидально ревнива.

Жена фон Поста посмотрела на свои руки. Теперь это не были руки молодой женщины. Кожа вокруг обручального кольца стерлась.

«Калле ненавидит меня и Ребекку Мартинссон по одной и той же причине, – догадалась она. – Он середняк, и я устала делать вид, что это не так, – перед мальчиками, перед друзьями». В последний раз, когда ей прибавили зарплату, она ничего не сказала мужу. Подобные новости никогда его не радовали.

Небольшая очередь перед дымящейся вафельницей окончательно повергла ее в тоску. Где-то внутри разверзлась пустота.

– Я хочу развод, – сказала жена Карла фон Поста.

Не настолько громко, чтобы кто-нибудь мог услышать. Калле все еще смеялся и болтал с кем-то возле столика с соками. Но сама-то она слышала, как это прозвучало. Совершенно спокойно, хотя и грустно.

* * *

В пятнадцать минут двенадцатого все собрались в отделении. Кофейная машина урчала, как электродрель, призывая «наслаждаться» каждого, кто к ней подходил.

Анна-Мария приветствовала коллег, после чего слово взяла Ребекка Мартинссон. Начала с Хенри Пеккари, просветила насчет методов Берка и Хэра.

– Когда мы со Свеном-Эриком ездили на остров, я встретила соседку Хенри Пеккари Мерви Юханссон. Утром дочь Мерви нашла ее в снегу за сараями. Старушка потеряла сознание и сильно замерзла, но жива. Чего не скажешь о двух других, кого обнаружили примерно там же.

Ребекка запустила небольшое слайд-шоу. На белом экране четко вырисовывались две мертвые женщины в снегу. У обеих длинные светлые волосы, темные у корней. Лицо одной выглядит как после жестоких побоев. Рука неестественно вывернута. Пуховик разодран. У другой лица нет вообще, а из одежды – лишь легкая блузка с леопардовым принтом, на ногах – кроссовки.

– Не похоже, как видите, чтобы они прогуливались на свежем воздухе, – заметила Ребекка. – Фотографии сделали сотрудники «Скорой помощи». Ближайшее отделение полиции – в Карунги, они не могли прибыть на место раньше чем через час.

– И что с ними случилось? – Анна-Мария Мелла кивнула на женщин.

– Это птицы глаза выклевали? – спросил Карзан Тигрис.

– Разумеется, мы подождем результатов медэкспертизы, – ответила Ребекка Мартинссон, – но уже сейчас можно исходить из подозрения на убийство.

Она рассказала о том, что уже предприняла в отношении расследования. Анна-Мария отметила про себя, что Ребекка хорошо держится – ни одного лишнего слова, как проповедник на кафедре.

– Насколько это может быть связано с убийством Хенри Пеккари? – спросил Томми Рантакюрё.

– Такое вполне возможно, – сказала Ребекка. – Когда мы осматривали дом Хенри Пеккари в связи с трупом в морозильнике, Свен-Эрик Стольнаке обнаружил длинные светлые волосы в душевой. Мы дождемся результатов проверки, разумеется, но очень похоже, что это кто-то из них.

При упоминании Свена-Эрика по аудитории прокатился неслышный вздох облегчения. Улике, которую нашел Свемпа, можно доверять.

– И еще, – продолжала Ребекка. – В комнате на втором этаже лежали матрасы. Конечно, Свен-Эрик, Бёрье Стрём и я хорошо там наследили. Но мы ведь думали, что Хенри Пеккари умер своей смертью, а у убийства Раймо Коскелы истек срок давности.

Ребекка вздохнула; ее щеки надулись, как два маленьких воздушных шара.

– Для криминалистов, конечно, это слабое утешение, – закончила она. – Они будут нами недовольны, но это я беру на себя. Это ведь я привела остальных на место преступления.

– Как только дождемся информации о телефонных разговорах Хенри Пеккари, сможет ли кто-нибудь…

– Я! – Фред Ульссон поднял руку, как школьник на первой парте.

– А кто займется информацией о женщинах, которые числятся пропавшими на сегодняшний день?

В воздух взлетела еще одна рука.

Ребекка прошлась по списку того, что нужно сделать. Расписала все на доске, отметив против каждого пункта инициалы ответственного.

– Анна-Мария, – обратилась она к Мелле, – я заказала вертолет. Переходить реку по льду опасно для жизни. Не хочешь взять кого-нибудь и осмотреть место убийства?

Осмотр места убийства – самая важная работа. И самая интересная. Поиск улик. Беседы с криминалистами. Анна-Мария оценила этот жест.

Мелла и Мартинссон улыбнулись друг другу. «Небольшая размолвка, – говорили их глаза, – мы оставили это в прошлом». Анна-Мария знала, как измучила Ребекку возня с балансом. А та догадывалась, каково приходится Мелле с новыми сотрудниками. Анна-Мария решила, что непременно предложит Ребекке пообедать вместе, как только представится случай.

– Не составишь мне компанию, Томми? – Мелла повернулась к Рантакюрё, имея в виду осмотр дома на острове.

– С удовольствием, – согласился Томми Рантакюрё, – вот только куплю снюса[27]27
  Снюс – популярный в Швеции вид некурительного табака.


[Закрыть]. Без него прогулка по турнедальским лесам – сплошные финские проклятия.

Полицейские рассмеялись.

«От щенка до правой лапы альфа-самки», – так обозначила про себя Ребекка карьеру Томми Рантакюрё в следовательской группе.

– А что там с этой бабушкой… Мерви, кажется? – вспомнил Карзан Тигрис.

– Мерви Юханссон, – кивнула Ребекка. – У нее воспаление легких и вообще довольно тяжелое состояние. Будем надеяться, что она выберется. Выслушаем ее, как только сможет говорить. Я должна проинформировать и родственников Хенри Пеккари, разумеется.

* * *

Рагнхильд Пеккари не спеша позавтракала. Потом прочитала газету от начала до конца и протерла кухонный стол. Насухо вытерла тарелки и столовые приборы. Больше делать было нечего. Квартира выглядела пугающе чистой.

Она позвонила Улле – и после нескольких вступительных фраз напомнила, что надо бы организовать похороны.

– Делай как знаешь, – ответил Улле. – В этом я полностью полагаюсь на тебя.

«Интересно, как это бывает у других? – спросила себя Рагнхильд. – Разве у людей не принято делиться друг с другом воспоминаниями?»

– Я пошлю парня заниматься его жильем, – продолжал Улле. – Хотя… там ведь одни развалины?

– Да, – подтвердила Рагнхильд.

«Вот, значит, как, – подумала она. – Решил купить меня ни за грош. Что ж…»

Она вспомнила про снежный мост на порогах.

«Парень» был старший сын Улле, Андерс. Тот, что менял машины через год и путешествовал с семьей за границу, где не упускал возможности стянуть при случае пакетик сахара в дорогом ресторане.

– Если это всё, то…

– Всё.

На этом разговор завершился. Но едва Рагнхильд успела положить телефон, как он зазвонил снова. На дисплее высветился незнакомый номер, зато голос Бёрье Стрёма Рагнхильд узнала сразу.

– Ммм… добрый день, – неуверенно начал он.

Рагнхильд и не собиралась ему помогать. Интересно, как этот красавчик будет выкручиваться при помощи одного только голоса и слов, не имея возможности воздействовать на нее своим неотразимым шармом?

– Я тут подумал… надо бы справить отцу гроб. И, поскольку вы тоже, наверное, озабочены сейчас примерно такой же проблемой… я имею в виду смерть вашего брата…

Он оборвал фразу. Рагнхильд терпеливо ждала, но продолжения не было.

– …Моего брата, – напомнила она.

– Да, я имел в виду… может, мы могли бы поискать вместе?

К собственному ужасу, Рагнхильд обрадовалась этому предложению, как девчонка.

Она сказала «да», но в следующий момент смутилась. Бёрье Стрём тоже считал, что в таком практическом вопросе лучше довериться женщине. Как и Улле. На месте Рагнхильд с тем же успехом могла бы оказаться другая.

Но она отогнала эту мысль. Ей было бы легче иметь помощника в таком деликатном деле. И на эту роль подходил один-единственный человек – Бёрье Стрём. Никого другого рядом с собой Рагнхильд попросту не могла представить.

«Это чистое безумие, – сказала она Господу. – А ты опять молчишь и смотришь, вредный старикашка».

Рагнхильд чувствовала себя лесным зверем, которого слишком долго держали в клетке. И вот теперь клетка открылась, и он делает первые пробные шаги на воле. Мир снаружи опасен, но единственное, чего хочет зверь, – поскорей убежать в лес на затекших лапах.

* * *

Итак, она согласилась. Бёрье удивленно смотрел на телефон. Он все еще не верил в удачу, но надеялся на нее с самого начала, иначе не стал бы звонить. Снова подумал о ее шершавых руках и пропахшей костром куртке.

А потом вспомнил первые похороны в своей жизни. Отца там не было – к тому времени он уже пропал…

Октябрь 1962 года

В тот раз умерла бабушка Бёрье со стороны матери – рак желудка. В день похорон Бёрье и мать сели на утренний автобус до Эвертурнео.

Первый снег еще не выпал. Осень упорствовала, не сдавала рубежей, хотя луга давно были убраны, а картошка выкопана.

Сиденья в автобусе пахли пылью. Холодная морось за окном – как тысячи мелких серебристых иголок. Они проезжали знакомые места – развалины сталеплавильного завода в Кенгисе, небольшие фермы, бензозаправки ESSO. Дорога шла вдоль реки. Вода низкая. Вот-вот ударят морозы и ляжет лед.

Река течет от нищих к богачам. На севере берега круче. Почвы песчаные, с узкими полосками возделанной земли. Дома и сараи ниже, дворы меньше. Но по мере продвижения на юг побережье становится все более плоским, луга – бескрайними, дома – украшенными причудливой деревянной резьбой.

У матери три старших брата. Все они, как и бабушка с дедушкой, исповедуют лестадианскую веру в западном ее варианте.

Лестадианство делится на западное и восточное. «Западное хуже» – так формулируют различие между ними люди, не вдаваясь в богословские нюансы. Оно нетерпимо к суете мира. Поэтому в домах западных лестадианцев не увидишь ни цветов, ни гардин на окнах. Телевизоры и радио – тоже суета. Женщины носят длинные темные юбки и прячут волосы под платками, которые на праздники завязывают под подбородком. Мужчины не носят галстуков. Галстуки – это для тщеславных и беспечных. Зачем они тому, кто только и думает, что о жизни вечной?

На собраниях в церкви западные лестадианцы поют псалмы. У них высокие голоса, которые медленно выводят мелодии и почти всегда отстают от органиста. Проповеди бесконечны и очень серьезны.

Мать единственная в семье откололась от истинной веры. Она не ходит на церковные собрания, носит брюки и ничем не покрывает голову. У нее короткие волосы – какой грех! И зарабатывает она тем, что стрижет других женщин в салоне – грех вдвойне!

Когда Бёрье был маленький, жены маминых братьев иногда брали его на собрания в церковь. Это было ужасно. Мать до сих пор называет братьев «безгалстучные». Бёрье приходит в голову, что она никогда не рассказывает о своем детстве.

Он не хочет встречаться с мамиными братьями. Старший из них, Эркки, унаследовал лесо-земельное хозяйство, после того как пять лет назад умер дедушка Бёрье. С тех пор дядя Эркки стал в роду главным. Это признают все, у него нет необходимости напоминать.

Во время покоса вся семья, включая маму, берет отпуск и приезжает к нему на хутор помогать. Но Бёрье ни разу не слышал, чтобы дядя Эркки хоть кому-нибудь сказал «спасибо». Скорее наоборот, помощников и гостей держит за нахлебников. Бёрье видел, как дядя Эркки зашел на кухню в грязных ботинках, и одна из женщин, оказавшаяся проворнее остальных, тут же вытерла за ним пол.

Ест он тоже молча. Гости быстро работают ложками, потому что знают – когда дядя Эркки управится, остальные тоже должны быть готовы встать из-за стола и продолжать работу.

Средний брат Даниэль – преподаватель столярного ремесла. Он может выстругать модель быстроходного катера и вообще что угодно. И все время чем-то занят в своей мастерской.

Дядя Даниэль учит столярному ремеслу своих сыновей. Но не Бёрье, который стоит в стороне и глазеет, как девчонка, пока двоюродным братьям дозволяется поработать рубанком или лобзиком. В лучшем случае Бёрье доверяют самую несложную работу – типа вытащить гвоздь из старой доски и выпрямить его молотком.

Но самый ненавистный из маминых братьев – младший, дядя Хильдинг. Он живет в Кируне и работает на подъемнике на шахте. Кроме того, дядя Хильдинг – проповедник в лестадианской общине. У лестадианцев все проповедники – миряне, и не висят на шее у прихожан, как шведские священники.

Даже бабушка, когда была жива, боялась дядю Хильдинга и прятала перед его приходом все мирское и суетное. Вышитая скатерть заменялась простой. С подоконников убирались все статуэтки, шкатулочки и пеларгонии в горшочках. Картины снимались. На стенах оставались только свадебные фотографии. Коврики из магазина – грех; их бабушка заменяла на самодельные, тряпичные. Длинные шведские шторы – тоже суета и грех. Чтобы закрыть комнаты от любопытных взглядов прохожих, достаточно коротких занавесок на нижней половине окна.

У Бёрье много двоюродных братьев и сестер, потому что контроль над рождаемостью – страшный грех. У дяди Эркки семь детей, у Даниэля – восемь, у Хильдинга – пять и один на подходе. В семьях маминых братьев к родителям обращаются на «вы», а Бёрье всегда говорил «ты» своей маме.

Однажды мама купила ему гимнастический обруч. Они взяли его в автобус, когда ехали к дяде Хильдингу. На хуторе сам Бёрье и кузены с кузинами по очереди крутили этот обруч во дворе, пока из дома не вышел Хильдинг. Он быстро подошел к детям и так рванул обруч из рук маленькой девочки, что та упала и заплакала.

– Что ты виляешь задом, как проститутка?! – зарычал он.

И тут дети дяди Хильдинга дружно ударились в рев и запричитали: «Аnteksi, isä… anteksi, isä…» – «прости отец, прости»… Остальные так и застыли на месте. Дядя Хильдинг унес обруч в дровяной сарай и разрубил его на мелкие кусочки.

И вот теперь, на похоронах, Бёрье с мамой увидят всех родственников. У Бёрье в желудке ком. У мамы тоже, это видно. Все утро она вынимала из волос бигуди и примеряла платья перед зеркалом, из-за чего они чуть не опоздали на утренний автобус. В последний момент вытерла с губ помаду. Бёрье хотел сказать маме, что она все равно красивая, но промолчал, потому что дело было не в этом.

В автобусе мама разговаривала сама с собой. Все оглядывались на нее, как на сумасшедшую. Бёрье не знал, куда глаза девать от стыда.

– Плевать я хотела, пусть глазеют, – объявила мама вслух.

* * *

Церемония затянулась до бесконечности. В Кируне моросило и было холоднее, чем на хуторе. В воздухе искрились ледяные кристаллы. Ноги мерзли так, что болели пальцы. Выходные ботинки всегда слишком тонкие.

Бёрье был вынужден напоминать себе, что в могиле лежит бабушка. И все время думал об отце. Скоро четыре месяца, как тот пропал. В церкви стоял запах мокрой шерсти, и Бёрье чуть не стало плохо.

Потом пили кофе в приходском доме, где людей набилось до отказа. Теперь, наконец, можно было поговорить; люди шумели, ели бутерброды, выходили в туалет и нюхали табак, даже если дядя Хильдинг и считал это грехом.

Сам он тоже жевал бутерброд. Морщина – как след насечки от топора – пролегла между бровями. Внезапно дядя Хильдинг поднялся и оглядел собрание. Тут же все стихли. Женщины собрали маленьких детей и зашикали на них.

Хильдинг поблагодарил всех, кто пришел проводить его мать в последний путь. В голосе стояли слезы – он ведь говорил и об их матери тоже. Труженица. Примерная жена, мать, соседка. Человек глубокой веры, которую она так хотела передать детям.

Мать Бёрье побледнела, глаза ее наполнились страхом. Она уже поняла, куда клонит брат. На лестадианских собраниях принято указывать пальцем на недостойных членов общины. Обличать в грехах, призывать к исправлению и покаянию. И самая большая грешница здесь, конечно, она.

Праведники вздыхали, поддакивали, качали головами. Кое-кто вытащил носовой платок – утереть непрошеную слезу.

Бедная мать, причитал Хильдинг. Как она стремилась к тому, чтобы все они жили в истиной вере! Это и стало самым большим несчастьем в ее жизни. Потому что младшая дочь – младшая, радость очей ее! – единственная из семьи не пошла по узкому пути, ведущему к вечной жизни.

Никто не оглянулся на мать, но внимание всего зала устремилось на нее. Мать опустила плечи и свесила подбородок на грудь. Сжалась – как под обрушившимся на нее вдруг ледяным ливнем. А Хильдинг продолжал – об узком, тернистом пути вечной жизни и широкой, торной дороге погибели. Бёрье почему-то вспомнилась одна знакомая тропинка на болоте.

Потом больше уже никто не говорил о грехах матери. Люди стали даже приветливее. Ласково улыбались, как будто и вправду хотели ее утешить. Они обличили ее – грешницу с прижитым вне брака сыном, с короткими волосами и косметикой на лице. Теперь самое время сменить гнев на милость.

И опять собрание зашумело. Подали тарелки с бутербродами и горячий кофе – чашки успели остыть. Бёрье потянулся за булочкой, когда железная рука впилась ему в плечо. Из-за спины возник дядя Хильдинг. Глаза – как весенние льдинки, губы сжаты.

Он заметил, что Бёрье хилый – сложен, как девочка.

– Он занимается гимнастикой, – объяснила мать.

Это Бёрье соврал, что ходит на гимнастику. Потому что бокс она в жизни не разрешила бы.

Дядя Хильдинг еще сильней сжал губы – в серую, бескровную линию, словно карандашом провели. Гимнастика – грех и суета мирская.

– Это и есть то, чем сейчас занимается молодежь? – спросил он. – Неужели нет более достойной физической нагрузки? Моему Антти шесть, и он помогает Эркки строить новый сарай.

У матери хватило ума промолчать хотя бы на это. Бёрье даже думать боялся о том, что будет, если она отдаст его в батраки этим «родственникам».

Дети Эркки, Даниэля и Хильдинга были точными копиями родителей – серьезные лица, поджатые губы. Бёрье заметил, что сыновья Хильдинга все время избегали отца. Разлетались при первой возможности, словно пыльные комки под диваном. Хильдинг в любое время мог приказать им что угодно. Но стоило ему отвлечься на кого-нибудь другого, как они тут же исчезали из его поля зрения.

– Ну всё, уходим. – Мать посмотрела на часы.

До вечернего автобуса еще три часа, но она хотела посмотреть дом. Это была ее доля в дедушкином наследстве. Эркки получил хутор. Лес поделили между собой братья. Ну а маме достался небольшой дом.

Мать и Бёрье переоделись в джинсы и резиновые сапоги. Дом в получасе ходьбы по лесу. Он не бог весть что – плохо утеплен, и в окнах одинарные рамы, – но так удачно расположен на склоне холма, спускающегося к роднику, где вода такая чистая и прозрачная, и летом можно купаться… Вечернее солнце озаряет маленькую лестницу. И комаров почти нет, потому что это песчаный лес, со старыми елями, величественными лиственными деревьями и высокими соснами, стволы которых в закатном солнце отливают золотом и медью.

Мама всегда любила старые ели. Она сварила кофе на дровяной печи, хотя они уже выпили по несколько чашек. Плечи мамы опустились, лицо смягчилось. Она считает, что это самое красивое место в мире. И Бёрье с ней согласен.

Он успел выкупаться в ручье – разбил ногой тонкую ледяную корку по краям и, фыркая, наплескал воды себе на грудь. А мама, смеясь, уже бежала к нему с полотенцем…

Пора в обратный путь. Дядя Хильдинг отвез их на автобусную остановку. На прощание он больно ущипнул племянника за шею. Держал его за затылок, словно желая встряхнуть как следует, сделать из него человека. Мать еще предоставит ему такую возможность, но сейчас никто из них об этом не знает, включая ее…

* * *

Анна-Мария Мелла и Томми Рантакюрё прибыли в Курккио сразу после обеда в пятницу. Криминалисты уже были на месте. Их машина стояла во дворе Мерви Юханссон. Женщина из их группы вкратце описала ситуацию.

– Там, за обломками телеги… – показала она. – Очень тяжело работать. Пробраться к месту невозможно, не уничтожив все следы, поскольку снег в метр толщиной и рыхлый, как пюре. Поэтому мы зависли на вертолете с дроном и снимали оттуда. А потом буквально плюхнулись с носилками и забрали тела. Сейчас они в фургоне. Хотите взглянуть?

Они пошли к фургону.

– Смысл ведь в том, чтобы собрать улики, – продолжала криминалист. – Мы прочесывали на снегоходе сантиметр за сантиметром. Мартинссон заказала вертолет, чтобы перебросить нас и на остров тоже, но пилот боится сажать машину на такой снег. Говорит, вертолет может перевернуться. На днях они забирали с острова морозильник с отцом Бёрье Стрёма и мертвого Хенри Пеккари. Хотя, конечно, все это очень непросто. Правда, что Стольнаке перешел на остров пешком, да еще тащил за собой резиновую лодку на всякий случай?

– Вы его знаете. – Анна-Мария криво улыбнулась.

Криминалист открыла заднюю дверцу фургона, и они с трудом протиснулись между носилками.

– Похьянен, конечно, еще скажет свое слово, – начала криминалист. – Но на вид женщинам от двадцати пяти до тридцати лет. Их переехал снегоход, несколько раз. Следы видны на снимках с дрона. Кости таза переломаны. Мы почувствовали это, когда поднимали их. Не совместимые с жизнью обширные кровотечения.

Криминалист показывала то на одну, то на другую жертву. Мелла записывала на айфон.

– Бедренные кости смещены; вы видите, как здесь все распухло. Асимметрия грудной клетки, сдавили вот с этой стороны… думаю, она умерла не сразу, потому что воздух просочился в жировую ткань. Если надавить, слышно потрескивание.

Криминалист приложила палец в резиновой перчатке к коже мертвой женщины и продемонстрировала.

– Раздробленные кости носа, стертые уши… Кожа на лице, особенно у одной. Предвижу большие проблемы с реконструкцией.

– Их нужно идентифицировать, – сказала Анна-Мария. – Мне понадобятся стоматологические карты и ДНК, и как можно скорее. Особые приметы?

– Мы искали, – ответила криминалист. – Никаких украшений. У одной на лодыжке татуировка – красный зонтик. Вот здесь… Я сделала хорошее фото, могу прислать.

Томми Рантакюрё развернулся и вышел. Мелла направилась следом, вглядываясь в его спину. Нужно дать ему время прийти в себя. Не все убийства одинаковы. Хорошо все-таки, что Томми не утратил чувствительности за столько лет работы. В отличие от самой Меллы, как ни горько ей было это осознавать…

Она посмотрела в сторону острова. Вспомнила, что на втором этаже дома Хенри Пеккари лежат три матраса. «На них были кроссовки, – подумала Анна-Мария. – И только на одной – куртка. Куда бежит тот, кому угрожает опасность? К дому, конечно. Там люди, они могут помочь».

Двое убегают, один гонится за ними на снегоходе. Или нет. Убегают трое, но только одному – или одной – это удается.

Могут ли эти смерти быть следствием несчастного случая? Бывало, люди умудрялись переехать самих себя собственным автомобилем. Но чтобы несколько раз… Их, конечно, переехали намеренно, неоднократно и в разных направлениях. Вне сомнения, это убийство, и оно чудовищно.

Но расследование убийства – вещь интересная. Если только это не женщина или ребенок, насмерть забитые отцом или мужем в собственном доме… Тогда все слишком ужасно.

Мелла подумала о молодых женщинах в снегу. Вспомнила дочь, которая утром готовила смузи на кухне. Анна-Мария много лет проработала в полиции. Нужно напоминать себе, что убитые тоже были чьими-то дочерьми. Находить в себе силы сострадать жертвам, не теряя при этом веры в человечество.

«Странная все-таки у меня работа, – подумала Мелла. – Так просто и не объяснишь…»

Откуда ни возьмись рядом появился Томми, молчаливее обычного. Он выглядел сломленным – бледное лицо, темные круги под глазами. А ведь держался, когда его бросила девушка… Нашел другую, из Альтаярви. Поэтому Мелла и выбрала его, а не кого-то другого. Надеялась, что Томми будет ее подбадривать. А получается наоборот.

– Анна-Мария… – начал вдруг Томми. Но когда Мелла спросила «Что?», отмахнулся: – Да нет, ничего.

Тут подошли криминалисты и сообщили, что вертолет уже вылетел.

Понедельник, 2 мая

В десятом часу Карл фон Пост снова появился на работе.

Секретарь Эва Бергмарк сообщила, что за выходные расследований в отделе Ребекки Мартинссон прибавилось. Три убийства – две неопознанные женщины и алкоголик Хенри Пеккари. И это не считая четвертого, с истекшим сроком давности – Раймо Коскелы.

Хотя именно Раймо Коскела вызвал наибольший интерес у журналистов. Отец известного боксера обнаружен в морозильнике спустя 54 года! Эта новость набрала так много кликов в интернете, что оживились и телевидение, и бумажная пресса. Мертвые женщины фигурировали в новостях скорее в качестве бесплатного приложения.

– И никому не пришло в голову проинформировать меня раньше? – возмутился фон Пост.