Текст книги "Грехи наших отцов"

– Честно говоря, я думала, что Мартинссон уже это сделала, – ответила Эва Бергмарк. – Я спрашивала ее, но…

Фон Пост вскочил с места прежде, чем Эва успела договорить.

В кабинете Ребекки незадачливого шефа приветствовал радостным лаем Снуррис. Щенок вилял хвостом и подбрасывал тряпичного кролика, словно намеренно искушал фон Поста: «А ну-ка, отними! И тогда мы с тобой подеремся как следует, а потом станем лучшими друзьями на всю жизнь».

Фон Пост попробовал оттолкнуть собаку ногой. Мокрый кисловатый запах игрушки чуть не вызвал у него приступ тошноты. В этот момент фон Пост решил для себя, что главным условием при очередном наборе офисного персонала должна быть аллергия на шерсть домашних животных. Тогда вопрос о запрете содержания собак в прокуратуре не вызовет возражений.

– Тут у вас кое-что произошло без меня, – начал фон Пост, обращаясь к Ребекке.

– Ммм… – промычала она, не отрывая глаз от монитора.

Свежевымытые волосы собраны на затылке. Выглаженная рубашка, темно-синие костюмные брюки и туфли на высоком каблуке. «Оделась как для встречи с прессой», – озлобленно подумал фон Пост.

– Жду от вас обстоятельного описания событий, а потом мы переведем расследования на мой отдел, – распорядился он вслух.

Ребекка подняла глаза.

– Зачем нам переводить расследования на ваш отдел? – устало спросила она.

– Затем, что, как я считаю, вы не можете руководить расследованием сразу трех убийств, потому что должны заниматься еще и балансом. И потом, эти женщины… судя по всему, не самый простой случай. Такие вещи не делаются одной левой…

– Но я уже посвятила этому три рабочих дня, – спокойно сообщила Ребекка. – Я была там, распределила работу следователей. Перевод на ваш отдел – бессмысленная трата ресурсов. Я не могу пойти на это.

– Вы оставите себе Хенри Пеккари, и…

– И Пеккари, и женщин в снегу. Я оставляю их всех, потому что все они между собой связаны. В доме Хенри Пеккари обнаружены волосы, с девяностопроцентной вероятностью принадлежащие кому-то из мертвых женщин. Те, похоже, оставались у него на ночь.

Карл фон Пост чувствовал, что из его рук ускользает нечто очень важное.

– Но я ваш начальник…

– Исполняющий обязанности, вы имеете в виду? – перебила его Ребекка. – Я разговаривала с Бьёрнфутом на выходных. И он дал слово, что, если вы заберете у меня эти расследования, он немедленно вернется и восстановит порядок.

Карл фон Пост чуть не задохнулся от неожиданности.

«В начале двадцатого века в Кируне и окрестностях стокгольмские профессора измеряли черепа ее предков, – подумал он. – Они считали смешение с финнами и саамами серьезной угрозой чистоте нордической расы. Ужасно, конечно, но так ли уж они были не правы?»

– Вы звонили Бьёрнфуту, – сказал он. – Это не слишком умно с вашей стороны, Мартинссон.

«Дегенератка, – добавил про себя фон Пост. – Депрессивная. Взбалмошная. И заразила весь коллектив». Он сжал кулаки, придя к выводу, что за ходом следствия, похоже, придется наблюдать с высокой начальственной трибуны.

«Но существует тысяча и один способ ободрать дохлую кошку, – утешил себя фон Пост. – Просто соверши ошибку, Мартинссон, и тогда мы сыграем второй раунд».

* * *

Фред Ульссон просунул голову в кабинет.

– Первые результаты анализа вызовов с телефона Хенри Пеккари, – объявил он. – Я предвидел сложности, поскольку точное время убийства неизвестно. Но у него в среднем один звонок в неделю. В магазин в Юносуандо.

– Недельные поставки алкоголя, – догадалась Ребекка.

– Именно. Но! В двадцать три тринадцать пятницы восьмого апреля Хенри Пеккари звонил не в магазин.

– Кому же?

– Брату, Улле Пеккари.

– Отлично! – обрадовалась Ребекка. – Хорошо бы еще разузнать, о чем они говорили…

– И еще, – понизил голос Фред Ульссон. – Я погуглил татуировку на одной из женщин…

Прервав фразу, он крикнул в сторону коридора, где раздавались радостные голоса. Его лицо сразу просветлело.

– Ого! Я уже не надеялся увидеть тебя живым, друг Свемпе!

В следующий момент в дверях показалась фигура Свена-Эрика.

– Всем привет! – Он тут же добавил озадаченно: – Помешал? – Повернулся к Ребекке. – Я всего лишь хотел спросить, не хочешь ли ты поболтать со старым тренером Бёрье Стрёма. Я как раз собирался к нему.

– Ты никогда не мешаешь, – заверил его Фред. – Продолжайте, я все сказал.

– Подожди, Фредде – остановила Ульссона Ребекка. – Итак, ты погуглил татуировку одной из женщин. Ты имеешь в виду красный зонтик?

– Именно его. Так вот, красный зонт, red umbrella, – символ борьбы за права сексуальных работников.

– Права сексуальных работников? – удивленно повторила Ребекка.

– Да, это о том, что их интересы тоже должны быть защищены законом, и тому подобное. Сам я мало что об этом знаю. Погугли сама.

– Так они проститутки… – Ребекка закрыла глаза и надавила пальцами на веки. – Черт, тогда с идентификацией совсем глухо.

Всем присутствующим была известна склонность проституток странствовать по миру. Родным они обычно врали, где находятся и чем зарабатывают на жизнь. Иногда связь с родственниками вообще не поддерживалась, и если женщины пропадали, их никто не искал.

Ребекка отняла руки от лица и посмотрела на Свена-Эрика как на ангела-хранителя.

– Но если девушки работали в Кируне и окрестностях, кто-то должен их здесь знать… я имею в виду занятых в той же отрасли. Сутенерши выдают все секреты своих девочек, или как? Свен-Эрик? Разве не ты мне это говорил?

Стольнаке откашлялся.

– Понимаю, куда ты клонишь, но ничего не выйдет.

– У тебя, кажется, есть информатор в этой среде… Или был, когда ты еще работал в полиции. И у нее, наверное, есть клиенты, которые ходят не только к ней. В этом случае логично рассчитывать, что она сможет опознать мертвых женщин. Национальность и фамилии, по крайней мере.

– Ответ – «нет», – оборвал Ребекку Свен-Эрик.

– Вот, взгляни. – Она протянула Стольнаке фотографии женщин в снегу. – Какой-то сумасшедший переехал их на снегоходе. Несколько раз, туда и обратно.

Свен-Эрик быстро взглянул на снимки, вздохнул и вернул их Ребекке:

– Ну хорошо.

«А ему ведь страшно нравится все это, – подумала она. – Быть в деле. Задействовать старые контакты и опыт».

Стольнаке вытащил телефон и набрал сообщение. Когда пришел ответ, он одобрительно хмыкнул, сунул телефон обратно в карман и коротко объявил:

– Ну тогда поехали.

– Куда? – не поняла Ребекка. – К ней? Разве мы не можем расспросить ее по телефону? Мне в тинг после обеда…

– Тогда ответ точно будет «нет», – сказал Свен-Эрик. – Мы ведь хотим, чтобы она свела нас с клиентами. Покупать сексуальные услуги – преступление, поэтому ее придется уговаривать. Одно то, что она согласилась встретиться с нами, – большая удача. Успеешь в свой тинг.

– Уговаривать – это по твоей части, не так ли? – Ребекка потянулась за пальто. – И зачем тебе там я?

– Не притворяйся глупее, чем ты есть на самом деле, – добродушно проворчал Свен-Эрик. – Вся информация, которую мы можем получить в этом направлении, не для протокола; это ты, надеюсь, понимаешь. Поэтому информатор рассчитывает на вознаграждение, так это работает. Деньги ей не нужны. Ей нужен свой человек в полиции, потому что я здесь больше не работаю.

* * *

Они выехали из города в потоке больших автомобилей, с молодыми людьми за рулем фур, грузовиков, экскаваторов, шахтных машин, подъемных кранов, перемазанных смешанной со снегом глиной.

Свен-Эрик ругался при каждой неудачной попытке разобраться с новой транспортной развязкой.

– Опять заграждение! Я никогда не смогу ездить по новым дорогам.

Попытку помочь он пресек злобным шипением. «Что ж, выкручивайся сам», – решила Ребекка и на этом успокоилась.

– Мне интересно только, как долго еще Кируна будет оставаться строительной площадкой? – спросила она.

– Вечно, – процедил сквозь зубы Свен-Эрик. – Я так устал от всего этого… Повсюду в СМИ только и разговоров, что Кируна станет первым в мировой истории городом, который перенесут на новое место, когда шахта разрастется. Но ее просто-напросто взорвут, вот в чем правда. Взорвут и построят новую. Переместят лишь несколько домов.

– Но… – протянула Ребекка, – без шахты…

– …Не будет и нас, – закончил мысль Стольнаке.

Они замолчали. Проехали здание ратуши, и Свен-Эрик подумал, что по крайней мере местные политики будут заседать в роскошном здании стоимостью в несколько сотен миллионов. Вслух он этого не сказал – не хотел выглядеть старым ворчуном.

* * *

Информатора, к которому они ехали, звали Анна Йозефссон, и жила она в двух милях от Виттанги. Свен-Эрик осторожно въехал в промокший неасфальтированный двор. Сарай, конюшня, а посредине – старый бревенчатый дом с резным крыльцом.

– Мило, – оценила Ребекка. – И какой вид на реку!

– Виттанга никогда не бедствовала, – согласился Свен-Эрик. – Местные крестьяне богаты. Это отец помог Анне отремонтировать дом, но мне он не раз говорил, что, будь его воля, сровнял бы с землей эту экзотику и поставил хорошую сборную виллу.

– Ммм… – озадаченно протянула Ребекка.

Она задалась вопросом, насколько близко Свен-Эрик знает Анну Йозефссон. Ребекка все еще надеялась, что Стольнаке не был в числе ее клиентов, когда его бросила жена Юрдис. Лет пятнадцать тому назад, или… когда же это было?

«Как все-таки плохо мы представляем себе жизнь друг друга, – подумала она. – Видишь человека только с одной стороны, а думаешь, что знаешь о нем всё». Задавать вопросы на эту тему точно лишнее. Руки в карманы, как учил Похьянен. И лучше сжать кулаки.

В загоне стояли лошади. Как только Ребекка и Свен-Эрик вышли из машины, одна из них подбежала поздороваться и вытянула шею далеко за электроизгородь. Она была черной, с длинной гривой, и громко фыркала на Свена-Эрика, обнюхивая его на предмет спрятанных в кармане сладостей.

– Помню, каким ты была красивым жеребенком. – Свен-Эрик похлопал лошадь по шее, так что облаком взвилась зимняя шерсть. Время линьки. Лошадь заурчала и прикрыла глаза.

На крыльце появилась Анна Йозефссон – красивая и спортивная, в джинсах, исландском жакете и высоких резиновых сапогах. Из-под вязаной шапки опускалась вниз длинная каштановая коса.

– Ребекка Мартинссон! – воскликнула она. – Ты прихватил с собой Ребекку Мартинссон, Свемпа? Я ожидала кого-нибудь из твоих коллег-полицейских.

Несколько быстрых шагов – и вот она рядом. Улыбка во все лицо.

– Узнаешь меня? – спросила Анна Ребекку. – Я немного подкорректировала нос, просто представь его чуть длиннее.

Ребекка лихорадочно рылась в памяти, но та молчала.

– В школе меня называли Иса, я этого добилась, – напомнила Анна. – Надоели дразнилки вроде: «Анна съест сковороду в девятнадцатом году».

– Иса… – повторила Ребекка. – Ты училась со мной в начальных классах?

Должно быть, она смотрела на Анну с подозрением. В школе та была самой тихой девочкой.

– Так вы одноклассницы! – рассмеялся Свен-Эрик.

Обычно Ребекка говорила, что на кого ни глянь – или родня, или одноклассник Свена-Эрика.

– Мы были хорошими подругами, – вспомнила Ребекка. – Я, ты и…

– …Марет-Анна и Лена, – подхватила Анна Йозефссон. – Помнишь, как ты заставляла нас учить таблицу умножения, когда мы прыгали через скакалку?

– Не-а.

– Нужно было на каждый прыжок повторять один пример – и так до «девятки». Девятью один – девять… девятью два… До сих пор когда что-нибудь подсчитываю, чувствую, как подгибаются колени. И еще ты писала рассказы. И пьесы, которые мы ставили. Помнишь?

– Разве что совсем смутно.

– Один твой рассказ я храню до сих пор. – Анна начертала в воздухе какую-то букву. – «Про лосенка Пайю».

– Пайю? – удивилась Ребекка. – Разве я про него писала?

– Ого, Свемпе, – Анна повернулась к Свену-Эрику, – у тебя, похоже, новая любовь?

Она имела в виду лошадь, которая терлась мордой о пышные усы Стольнаке.

– Чисто плюшевый медведь, – продолжала Анна. – Три года тому назад пришла ко мне – тощая, как штакетник. Укусила меня за спину, как только чуть оправилась. И страшно боялась скребницы; кусала за руку, когда я пыталась ее чистить.

– Кто же с тобой так плохо обходился? – спросил Свен-Эрик лошадь, проводя рукой по ее лбу и глазам… – И Сванте все еще здесь?

Стольнаке вгляделся в остальных лошадей, но Анна рассмеялась:

– Боже мой, я взяла Сванте пятнадцать лет тому назад, и тогда ему было двадцать два. Он давно на небесных пастбищах. Ребекка, я должна вернуть тебе сказку про лося. Мне кажется, я знаю, где она лежит.

Анна ушла в дом. Свен-Эрик продолжал возиться со своей новой любовью, а Ребекка вспоминала, как все было. Однажды осенью ее отец застрелил лосиху. Секунду спустя на поляну вышел детеныш. Вечером Ребекка подслушала разговор об этом отца с дедушкой и вся в слезах вышла на кухню.

– У него больше не будет мамы…

Отец обещал поддерживать лосенка кормом всю зиму. Они назвали его Пайю, что значит «ива».

Анна вернулась с тетрадкой, которую протянула Ребекке. На первой странице была голова лося с глазами лошади и заголовок жирными красными буквами: «Пайю».

– Это твое, – сказала она.

– Как вы познакомились? – Ребекка кивнула на Свена-Эрика, засовывая тетрадь в сумку.

Свен-Эрик перестал гладить лошадь, и та тут же принялась тыкаться мордой ему в плечо.

– Как мы познакомились со Свемпе? О, это было трудное время, – вздохнула Анна. – Мне не давал покоя один клиент… Он был влюблен в меня… клиент, не Свемпе… Свемпе пусть скажет за себя сам. Покупал дорогие платья. А потом звонил и спрашивал, в его ли платье я сейчас, и страшно злился, когда я их не носила. Когда носила, тоже злился, потому что другие, а не он, видели меня в этих платьях. Он следил за мной. Требовал регистрационные номера других клиентов, угрожал им. Приглашал меня в отпуск. А когда я решила положить всему этому конец, стал угрожать и мне тоже. Звонил и говорил гадости. Шантажировал налоговой службой, обещал вывести меня на чистую воду. Если бы он сделал это, я потеряла бы и дом, и бизнес. Хорошо, что Свемпе оказался в числе знакомых одной моей кузины. Он вразумил этого парня.

– Редкий был дурак… – Свен-Эрик тряхнул головой, прогоняя воспоминания.

– Прости мою наивность, если что, – начала Ребекка, – но закон, насколько мне известно, тебя защищает. Продавать сексуальные услуги – не преступление. Запрещается только покупать секс. Почему ты на него не заявила? Его могли бы осудить за шантаж и покупку сексуальных услуг.

– Закон защищает не меня, а «общественный порядок», – поправила Анна. – А это далеко не одно и то же. Если б я обратилась в полицию, то… Первое – они конфисковали бы мой телефон. В папке «Сообщения» могли остаться контакты покупателей секса. Второе – они заставили бы меня свидетельствовать в суде против моих же клиентов. Установили бы наблюдение за моим домом. А если б я арендовала жилье, привлекли бы моего арендодателя за содействие. Или просто устроили бы облаву и повязали моих клиентов. Ты же знаешь, что, если я вызываю такси, водитель автоматически становится виновным в содействии преступлению. Он ведь зарабатывает деньги с продажи секса. Поэтому полицейские – последние, к кому мы, сексуальные работники, обращаемся за помощью.

«Теперь понятно, зачем ей был нужен Свен-Эрик, – подумала Ребекка. – Полицейский, на которого можно положиться. А теперь она хочет, чтобы его заменила я».

Подруга детства к тому же. Ребекка не любила взаимных услуг, которые к чему-то обязывали, но проблемы нужно решать по мере их появления. Она рассказала Анне Йозефссон о мертвых женщинах в снегу. Свен-Эрик молча гладил лошадь, которая, похоже, вздремнула на его плече.

– То есть их могло быть и три? – спросила Анна – Но только две мертвы.

– Убиты, – поправила Ребекка.

«Закон о сексуальных услугах несколько снизил спрос на продажных женщин, – заметила она про себя. – С тех пор как он был принят, в Швеции не убили ни одной проститутки… Не было зафиксировано ни одного такого случая, по крайней мере», – поправила себя Ребекка.

Анна Йозефссон застонала.

– Я не об этом. – Она развела руки и чуть скрючила пальцы, как будто хотела ухватить ими нечто большое и круглое. – Ты упомянула движение «Красный зонт». Я не связана с ними официально тем не менее. Женщины из этой сферы часто работают за границей. Они не хотят продавать секс соотечественникам. Здесь вообще приветствуется разнообразие. Клиенты из Кируны сегодня требуют симпатичных русских, завтра – кого-то еще. Вот девушки и странствуют по миру. Но тот, кто решил поставить бизнес на широкую ногу, не может ни официально зарегистрировать заведение, ни дать публичную рекламу, ни даже нанять уборщицу или водителя. Все эти люди автоматически становятся соучастниками преступления. Поэтому секс-работники покупают те же услуги в криминальной среде, что делает нашу работу вдвойне опасной. Мы зависим от наркоторговцев и спекулянтов оружием, у которых свой взгляд на женщин. Нами манипулируют, принуждают к…

– Я поняла, – оборвала Анну Ребекка. – И что нам теперь делать?

Взгляд Анны Йозефссон скользнул вниз по склону холма.

– Не знаешь, сколько случаев насилия в отношении моих коллег было доведено до суда? – Она подняла глаза и тепло улыбнулась.

«Такая она на работе», – подумала Ребекка.

– Я расспрошу своих ребят, – пообещала Анна. – Некоторые из них ходят не только ко мне. Может, кому-нибудь попадались две блондинки, которые работали в Кируне и окрестностях в последнее время… И красный зонтик, безусловно, заметная деталь.

Ребекка повернулась к Свену-Эрику.

– Хорошо иметь под рукой пенсионера, – сказала она. – У которого полгорода в родственниках к тому же.

– Ну… – промычал в ответ Свен-Эрик.

Большего он не сказал, потому что вдруг начал беззвучно плакать. Женские руки тут же легли на Стольнаке с двух сторон.

– Извините… – всхлипывал Свен-Эрик. – Я просто вспомнил маму. В последние годы, когда она уже не узнавала меня… Мысли ее словно заблудились в лесу, никаких ориентиров, ни компаса. Брат так и не приехал в Карлстад навестить ее. «Все равно она ничего не помнит», – так он говорил. Поэтому с ней был только я.

Лошадь, проститутка и прокурор из захолустья слушали Свена-Эрика и смотрели на него с сочувствием.

Он как будто подобрался и даже коротко улыбнулся в знак того, что выплакался. Анна тоже улыбнулась и негромко хмыкнула. Ребекка подумала, что ей не привыкать иметь дело с плачущими мужчинами.

– Сам не пойму, с чего это я так растрогался, – сказал Свен-Эрик. – Это все лошади. У ее родителей была лошадь, когда мама была маленькой. Отец подрабатывал извозом.

* * *

Свен-Эрик вспомнил об этой минутной слабости в машине, на обратном пути в город. Странно все-таки, что чувства могут нахлынуть – и тут же схлынуть бесследно. Свен-Эрик подумал о матери. У ее смертного одра он узнал вещи, о которых никогда до того не слышал.

Она вообще мало рассказывала о детстве. Разве несколько эпизодов. Считала, что молодежи все равно не понять, как они тогда жили. Мама прибиралась в богатых домах и брала там ношеную одежду для своих детей. Одна городская дама выхватила у нее из рук коробку с ненужными тряпками. «Такая одежда поощряет высокомерие. Детям бедняков это ни к чему». У мамы по щекам катились слезы, когда она об этом вспоминала.

Тут Ребекка попросила достать ее солнечные очки из бардачка и вернула Свена-Эрика к реальности.

– Наверное, я оставила их в кабинете, – сказала она. – Голова раскалывается от этого солнца… Могу я попросить тебя об одном одолжении?

– Просить не возбраняется, – ответил Свен-Эрик. – Ибо сказано: «Просите, и дано будет вам»[28]28
  Мф. 7:7.


[Закрыть].

– Хенри Пеккари звонил старшему брату Улле вечером накануне убийства. И мне интересно знать, о чем был этот разговор. Но я не хочу, чтобы полицейские наступали мне на пятки. Это ведь их работа – ходить и расспрашивать людей. Другое дело, если со мной будешь ты. Тогда меня никто ни в чем не обвинит. Напротив, все будут только рады.

– Но почему бы тебе не попросить об этом Анну-Марию, Фредде или Томми?

– Им и без того хватает, – отмахнулась Ребекка.

Свен-Эрик в задумчивости несколько раз провел рукой по усам, а потом издал короткий, радостный смешок.

– Ты ведь так и не сказала им, что твоя мама воспитывалась в семье Пеккари, – догадался он. – И теперь боишься, что правда всплывет наружу… Стыдно, Ребекка Мартинссон.

– Но я не думаю делать из этого тайну, – возразила Ребекка. – Мама оставила эту семью, когда ей было четырнадцать, и я никогда не имела с Пеккари ничего общего. Не общалась с ними и даже не вспоминала об их существовании.

– Но ты расследуешь убийство члена своей семьи. Это нехорошо.

– Не вижу в этом ничего плохого. Я не родственница Пеккари, да и Улле пока даже не подозреваемый. Тем более Рагнхильд. У тебя полгорода ходит в родственниках, а с другой половиной ты учился в одной школе. Как бы ты расследовал преступления, если б избегал общения с ними?

– Разница в том, что в моем случае об этом знают все. Иногда разумнее отойти в сторону. Прозрачность, Ребекка. Ты когда-нибудь об этом слышала?

– Я буду прозрачной, как стеклышко, – пообещала Ребекка, – только не сейчас.

– Ну да, сразу после того, как расследуем убийство… А если фон Пост пронюхает?

– О, фон Пост переведет на себя все три убийства при первой же возможности. Ну так что, поедешь со мной к Улле Пеккари? Заодно спросим, знал ли его брат отца Бёрье Стрёма.

– Поеду… – Стольнаке вздохнул. – Боюсь, ты себя подставляешь, но тебе виднее.

Телефон Ребекки запищал – сообщение от Марии Тоб.

«Скучаю» – четыре восклицательных знака, сердечко и танцующие женщины в красных платьях.

– Плохие новости? – поинтересовался Свен-Эрик.

– Девичник в четверг, – ответила Ребекка. – Бывшая коллега из Стокгольма с подругами приезжают покататься на лыжах, заодно навестят меня. Даже не представляю, чем бы их таким удивить.

– Удиви селедкой. Сюрстрёмминг[29]29
  Сюрстрёмминг – шведский национальный продукт, консервированная квашеная сельдь.


[Закрыть] – это всегда впечатляет.

Он поискал на «Ютьюбе» видео, где американцы впервые попробовали сюрстрёмминг. Ребекка скосила глаза, стараясь не отрываться и от дороги. Свен-Эрик помогал, прокручивал вперед-назад, подносил телефон к ее глазам. Оба громко смеялись. Машина петляла на пустой дороге.

* * *

Улле жил в большом деревянном доме на Фёрарегатан. Дверь открыла его жена. Астрид Пеккари родилась в 1942-м, в один год с Улле, Ребекка заблаговременно навела о ней справки. Равно как и об обороте их компании, прибыли и официальном доходе семьи Пеккари и их соседей.

Из регистра народонаселения Ребекка узнала, что у Астрид есть брат и сестра. На страничке в «Фейсбуке» Астрид постила фотографии внуков, вязаные свитера и кофты, и снимки с путешествия на Тенерифе с Улле в прошлом году.

Она носила аккуратную короткую стрижку с косой челкой. И встретила гостей в тщательно выглаженной блузе, несколько не по размеру свободной юбке и с ниткой жемчуга вокруг шеи. Ребекка подумала, что лет двадцать назад такое сочетание считалось классикой. Дешевая кофта, которая дорого смотрится. Ждала ли Астрид гостей или есть люди, которые наряжаются каждый день, даже если никто из посторонних их не видит?

Ребекка вспомнила, что сама ходит по дому в ношеных трениках и с пучком немытых волос.

– Входите, – пригласила Астрид, после того как Ребекка и Свен-Эрик представились и спросили, дома ли ее муж. – Думаю, вам будет удобно расположиться в гостиной.

В прихожей стояла берестяная коробка с бахилами.

– Вы хотите, чтобы мы… – Свен-Эрик показал на коробку, но Астрид сделала отклоняющий жест:

– Нет-нет. Это все Улле. Но пока я здесь убираюсь, последнее слово за мной. Вам совсем не обязательно даже снимать обувь… – Задержала взгляд на Ребекке. – А вы похожи на Вирпи.

Она ждала реакции с открытым ртом, а когда Ребекка не ответила, поднялась на второй этаж и позвала:

– Улле!

Ребекка просто не знала, как ей быть с тем, что она похожа на Вирпи. Никакой естественной реакции на это замечание она так и не дождалась. Бабушка и Сиввинг всегда говорили, что Ребекка – вылитый отец.

Улле не отвечал.

– Наверное, слушает музыку в наушниках, – сказала Астрид. – Проходите, сейчас я его приведу.

И исчезла на втором этаже.

– Так все-таки будет лучше… – Свен-Эрик натянул на ботинки бахилы. – Раз уж это так важно для Улле.

Ребекка последовала его примеру и в бахилах зашуршала в сторону гостиной. Наверху послышался стук в дверь и голоса.

Гостиная была вполне в духе Астрид Пеккари. До блеска отполированная мебель в густавианском стиле. Витринные шкафы и хрустальная люстра. Масляная живопись на стенах. Такое впечатление, будто последние тридцать лет здесь ничего не менялось. Нигде ни пылинки, и вообще ни малейшего признака, что комната как-то используется. Ни газеты, ни книги на столе, ни вязания, ни журнала с кроссвордами.

Ребекка вспомнила бабушку. Когда они жили вместе, обе спали на кухне – бабушка на раскладном диване, Ребекка на матрасе на полу. Комната, где Ребекка спала сейчас, тогда называлась «залом» и содержалась в чистоте и неприкосновенности. Там стояло кресло – единственный предмет мягкой мебели в доме. Вышитая скатерть с кружевами на раздвижном столе. «Зал» был для особых случаев. Когда в гости заходил пастор, к примеру. Или когда Ребекка поступила в гимназию и бабушка устроила небольшое семейное торжество. На праздники.

Так было принято во многих домах в Турнедалене. Везде была комната, которая не использовалась. Может, таким образом хозяева хотели отграничить себя от неимущего люда? Мы, мол, тоже не богаты, но и ютимся не где-нибудь под елью вместе с козой, как некоторые…

Ребекка оглядела полки в книжном шкафу, ища фотографии с мамой.

Они со Свеном-Эриком сели в разных концах дивана, по возможности не касаясь пышных подушек. Интересно, что говорят Улле и Астрид о маме? Если, конечно, они вообще говорят. Бывают же молчаливые пары. Он у себя, на втором этаже. Она ходит в гости к подругам.

«Разговоры не для всех одинаково важны, – подумала Ребекка. – О том, к примеру, что формирует человека. Или что может вынудить его убежать в лес и сидеть там в какой-нибудь яме. Или пуститься во все тяжкие. О чем разговаривают Марит и Кристер? Что она ему говорит? Наверняка что-нибудь приятное…»

Вошел Улле – высокий, как Рагнхильд. Подтянутый для семидесяти пяти лет. Быстрые свободные движения – ни малейшего намека на возрастные проблемы. Опустился в кресло, не касаясь подлокотников. Лицом он тоже походил на Рагнхильд – что-то в глазах и изгибе рта. «Дуга Амура», – вспомнила Ребекка. Хорошо одет, как и жена. Стрелки на брюках, белая рубашка. Ребекка и Свен-Эрик представились.

– Я знаю, кто вы такие, – отмахнулся Улле.

На Ребекку он почти не смотрел, но в глазах его мелькнула искорка узнавания – опять Вирпи.

Улле обращался исключительно к Стольнаке, и Ребекка мысленно благодарила Свена-Эрика за то, что согласился составить ей компанию. Стольнаке вспомнил внучку Пеккари, которая играла в хоккей, и мужчины поговорили об этом.

– Скоро они будут выступать во второй женской лиге по юниорам, – такой итог хоккейной теме подвел Улле, после чего Стольнаке перешел к следующему пункту.

– У нас к вам несколько вопросов, – начал он, – и первый о Раймо Коскеле, которого обнаружили в морозильной камере в доме вашего брата Хенри Пеккари.

– Да, боже мой… – Улле закрыл лицо руками. – Надеюсь, вы понимаете, что я не имею ни малейшего понятия…

– Срок давности убийства Коскелы истек, – продолжал Свен-Эрик, – но нам хотелось бы навести в этом деле некоторую ясность. Это личная просьба Бёрье Стрёма.

– Я понял, – ответил Улле Пеккари. – Что ж, спрашивайте. Только не впутывайте нас в эту историю, пожалуйста. Достаточно того, что писали в газетах.

– Общался ли Хенри с Раймо Коскелой? Что вам известно об этом?

Улле Пеккари покачал головой.

– Хенри был… как это сказать… слаб. Иногда я думаю, что сам отчасти виноват в этом. Мы слишком баловали его в детстве, вот он и вырос таким бесхребетным. Пьянствовал и ни на одной работе не задерживался. Друзья были соответствующие – алкоголики и бездельники из Кируны и окрестностей. Но Раймо Коскела лет на десять его старше. Я никогда не слышал, чтобы Хенри упоминал его имя.

– Если что-нибудь вспомните, будем благодарны за любую информацию. – Свен-Эрик повернулся к Ребекке. – Тут есть еще одно…

– Ваш брат был убит, – сказала она.

Вот так сразу. Свен-Эрик чуть не подскочил от неожиданности.

– Что? – воскликнул Улле Пеккари. – Нет-нет, он умер от сердечного приступа. Или инсульта.

– Таковы были первоначальные выводы судмедэксперта, – подтвердила Ребекка. – Но при более внимательном рассмотрении выяснилось, что Хенри умер насильственной смертью. Компрессия грудной клетки…

Ребекка вкратце объяснила, что именно показало вскрытие и какие выводы Похьянен сделал позже. Рассказала о мертвых женщинах в снегу. Улле слушал, сжав губы.

– Да, мы читали о женщинах, – сказал он.

В дверях появилась Астрид Пеккари:

– Никто не хочет кофе?

Улле отмахнулся от нее, как от назойливой мухи.

– Это ошибка. – Он повернулся к Стольнаке. – Убит?

– Когда вы в последний раз разговаривали с братом? – поинтересовалась Ребекка.

– Вечность назад, – ответил Улле Пеккари. – Мы не общались. Вы же знаете, как он жил…

– В таком случае, – продолжала Ребекка, – как вы объясните, что в списке звонков, сделанных с его телефона, есть и ваш номер? Хенри звонил вам накануне смерти – как мы предполагаем, вечером пятницы восемнадцатого апреля на стационарный телефон. Может, трубку брали не вы, а кто-то другой? Ваша жена?

– Хенри иногда звонил мне по пьяни, – сказал Улле и несколько раз глубоко вдохнул. – Но вы же представляете себе, каково разговаривать с пьяным – язык заплетается, несет непонятно что… Такие разговоры заканчивают как можно скорее и потом стараются не вспоминать.

– Представляю себе. – Ребекка кивнула. – И все-таки может ли ваша жена подтвердить, что это она…

– Разумеется. Астрид!

Астрид Пеккари снова появилась в дверях.

– Надумали выпить кофе?

– Скажи, нам звонил Хенри? – спросил Улле. – Ты не разговаривала с ним?.. Я имею в виду, до того, как он…

– Нет.

– Ну если у вас всё… – Улле Пеккари поднялся, давая понять, что разговор окончен.

Он был бледен как покойник. Пытался было улыбнуться, но в последний момент как будто спохватился. Рот чуть приоткрыт. Ребекка заметила, как ходит под рубашкой его грудная клетка.

– Еще раз прошу не впутывать в это мою семью. Мы не имеем к Хенри никакого отношения.

Свен-Эрик провел пальцами по пышным усам.

– А у вас есть основания этого опасаться? – спросила Ребекка.

– Никаких, кроме того, что вы смотрите косо на нас, Пеккари.

– Улле! – строго оборвала его жена.

– Я говорю о вашей матери, – продолжал тот, обращаясь к Ребекке. – Она должна была благодарить нас за то, что мы о ней позаботились. Но вместо этого портила жизнь отцу и матери… Kasainvälinen. Это из-за нее они умерли раньше положенного срока.