Текст книги "Грехи наших отцов"

– Странно, – сказала Ребекка. – Я всегда думала, что это она умерла раньше срока.

Тут она почувствовала на спине теплую руку Свена-Эрика, увлекающего ее на выход.

* * *

– Что значит kasainvälinen? – спросила Ребекка Стольнаке в машине.

– Женщина, которая спит со всеми подряд, – ответил тот. – Еще раз советую тебе честно признаться… о’кей, о’кей, к семейству Пеккари ты не имеешь никакого отношения.

– Он лжет. – Ребекка хлопнула ладонью по рулю. – Насчет звонков, я имею в виду. Сначала солгал, что Хенри Пеккари ему не звонил. А когда прижали к стенке, вспомнил вдруг, что звонил по пьяни время от времени. Но в списке этот звонок на его номер единственный за два месяца.

– Тут определенно что-то есть, – согласился Свен-Эрик.

– Я хочу иметь список звонков с номера Улле Пеккари, – сказала Ребекка и стала набирать эсэмэску Фреду Ульссону. – Мне нужно знать, кому Улле позвонил сразу после того, как поговорил с Хенри. И еще… – Она сделала скриншот с часов на телефоне. – Крайне интересно, кому он звонит сейчас.

– Ммм… – промычал Свен-Эрик. – Хорошо хоть, не заставили надевать сетки на волосы. Хотя с Астрид Пеккари, похоже, всё в порядке.

Ребекка рассмеялась.

– Боже мой, я заново влюбилась в свое захламленное жилище.

– А меня, – подхватил Свен-Эрик, – так потянуло к перевернутому кошачьему лотку в ванной!..

– А собаки! Их липкая слюна на подушках!

– Что ж, это не так плохо, – заметил Свен-Эрик. – Подушка в собачьей слюне. Вот так и учишься ценить то, что имеешь.

* * *

Кристер Эрикссон пил ройбуш на кухне у сестры Линды.

Они с Марит собрались в Стокгольм. Переночевать договорились в японском спа-салоне. Плата – пять рекламных фотографий, которые Марит обещала выставить в «Инстаграме». Линду подрядили присмотреть за собаками.

Рой не спускал глаз с кладовки. Линда рассмеялась:

– Знает, где я храню жвачку и прочие вкусности… Или как, старина? Ты знаешь, что у меня всегда есть чем тебя побаловать?

Она поднялась и достала из кладовки резиновую утку с пищалкой, на которую Рой тут же набросился.

Тинтин не интересовалась утками. Она лежала в прихожей, вздыхала и жалостливо поглядывала то на дверь, то на Кристера.

– Откуда она может знать, что ты собираешься ее здесь оставить? – спросила Линда.

– Она все знает.

– Тинтин, – обратилась Линда к собаке, – тебе будет хорошо у меня, вот увидишь. А папе нужно некоторое время от вас отдохнуть.

Должно быть, Кристер скорчил какую-то гримасу, потому что следующий вопрос Линда задала ему:

– Разве не здорово на какое-то время уехать отсюда?

– Здорово, – согласился он.

И, прежде чем Линда успела задать следующий вопрос, поинтересовался у нее, как дела на работе. Линда рассказала о новом школьном здании и архитекторе, который почему-то решил прорубить окна в стене между классной комнатой и коридором.

– Как будто моим ученикам и без того не на что отвлекаться, – добавила она.

И чтобы уж совсем было весело, администрация заказала стулья на колесиках. И столы, собрать которые под силу разве дипломированному инженеру. Спрашивается, для чего проводились все эти встречи с архитектором, если мнением учителей все равно никто не интересуется?

На последней фразе Линда заметила, что брат ее не слушает.

– Эй! – Она накрыла его ладонь своей. – Ты где?

– Все хорошо, – успокоил сестру Кристер. – И добавил спустя некоторое время: – Что ты думаешь о Марит?

Линда убрала руку.

– Главное, что о ней думаешь ты, – уклончиво ответила она.

Но Кристер молчал, поэтому Линда была вынуждена сказать правду:

– Мне кажется, что Марит… очень хороший человек. Она вся на виду и приветлива с людьми. Вся такая… – Линда хотела поймать взгляд брата, но Кристер опустил глаза в стол. – …Радостная, – закончила она.

– Но ты не ответила на мой вопрос, – в голосе Кристера слышались нотки раздражения. – Что ты о ней думаешь?

Линда достала табакерку, положила в нее нюхательный табак. Предложила Кристеру, но тот замотал головой. Он распрощался с этой вредной привычкой ради Ребекки.

– Почему это для тебя так важно? – удивилась Линда. – Тебе с ней жить.

Лицо Кристера превратилось в непроницаемую маску. Он оттолкнул ногой Роя, когда тот попытался положить слюнявую резиновую игрушку на колени хозяину.

– Ну хорошо… – Линда замолчала. – Я действительно не думаю о ней ничего плохого. Разве что считаю ее несколько… мелковатой, что ли. Меня нервирует, когда она приходит ко мне в гости, а потом я вижу свою кухню где-нибудь в «Инстаграме». И думаю при этом, что надо бы чище убираться и лучше ухаживать за собой… Этот «Инстаграм» ведь такая штука… там все переводится в лайки. Иногда я задаюсь вопросом, насколько то, что я делаю, ценно само по себе. Так ли уж обязательно ей было выставлять в «Инстаграме» фотографии стола, который я накрыла в честь ее дня рождения? Да еще и подписала: «Лучшая золовка»… Я думала, это наше, семейное – мое, твое и ее. Но Марит всю свою жизнь переводит в лайки.

Линда остановилась отдышаться.

– Наверное, я несправедлива. Можно я возьму свои слова обратно?

Губы Кристера дрогнули.

– А что ты думаешь о Ребекке? – спросил он.

– Ты знаешь, что мне нравится Ребекка. Но она как американские горки. Я видела, как тяжело тебе с ней. Никому не позволено причинять боль моему старшему брату. Поэтому, когда ты был с Ребеккой, иногда мне хотелось видеть на ее месте кого-нибудь вроде Марит.

– Видишь ли, – начал Кристер, и это прозвучало жестче, чем ему хотелось, – когда я жил с Ребеккой, она не оставляла даже свою зубную щетку у меня в ванной. Приезжала на одну ночь, и так каждый раз. Как будто была готова сорваться с места в любую секунду. Зато потом ей не пришлось возвращаться даже за ночной сорочкой… Или той же зубной щеткой.

– Понимаю.

– Она могла запросто уехать в Стокгольм к своему Монсу.

В прихожей поднялась Тинтин.

– Лежать, – скомандовал Кристер.

Он помнил, как все тогда было. Ребекка прямо из аэропорта приехала к нему. Сумку с вещами для ночевки оставила в машине. Кристер сразу обо всем догадался. Ребекка осталась стоять в прихожей, даже обувь не сняла. Собаки так и прыгали вокруг, но ее не тронуло даже это. Кристер почувствовал что-то похожее на ужас.

– Я должна это сказать, – начала она. – Я спала с Монсом. Мы не пара, я к нему не вернусь.

– А мы с тобой пара? – спросил Кристер.

Но ответа на этот вопрос она, похоже, не знала.

Кристер вышел в прихожую, молча открыл входную дверь. Отошел в сторону, показал рукой, что она может идти.

Ребекка забрала с собой Снурриса и вышла.

Вот так это было. Они даже не поругались.

Кристер уехал в горы с собаками. Пять суток в зимней палатке, на оленьей шкуре. Каждый день он поднимался на вершину, где была связь, – но так и не дождался от Ребекки ни звонка, ни сообщения.

Кристер поднял глаза на сестру:

– Марит – лучшее, что случилось со мной в жизни.

– Да. – Линда кивнула.

Всем своим видом она выражала желание забрать обратно каждое сказанное о Марит слово. Но это было невозможно. Слова повисли в воздухе и медленно раскачивались, как церковный колокол.

Кристер поблагодарил за обед, собрался и ушел.

* * *

Анна-Мария Мелла услышала голос Свена-Эрика сразу, как только переступила порог комнаты отдыха в отделении полиции.

Пахло едой из микроволновки. Ребекка Мартинссон и Свен-Эрик Стольнаке заказали что-то из тайской кухни. Магда Видарсдоттер и Карзан Тигрис сидели над пластмассовыми контейнерами. Фред Ульссон выложил на тарелку вегетарианский карри и использовал туалетную бумагу в качестве салфетки. Свен-Эрик что-то рассказывал. Все смеялись; Магда – так сильно, что у нее изо рта что-то выпало.

Анна-Мария чуть не задохнулась. Свен-Эрик Стольнаке, как она по нему скучала… Даже если она была его шефом, Свен-Эрик до конца оставался ее опорой. Столько лет бок о бок, в одной упряжке… Он – один из тех, с кем Анна-Мария могла обсуждать свои проблемы, и не только по работе. Но, очевидно, эти чувства не были взаимны. Он сидел здесь, здоровый и веселый, и как ни в чем не бывало травил анекдоты с коллегами. А к ней не удосужился даже заглянуть. Зачем, в самом деле? Теперь у него Ребекка. И никто из них не позвонил ей, не прислал эсэмэску, что все обедают…

Еще совсем недавно Анна-Мария собиралась предложить Ребекке пообедать с ней и новенькими. Теперь эта идея не казалась Мелле удачной. Она снова почувствовала обиду на Ребекку – как навязчивую липучку в волосах.

– Привет, Анна-Мария! – закричал Свен-Эрик. – Присоединяйся.

– Не хочу вам мешать, – ответила она.

– Что! Что это ты такое несешь? Ты никогда нам не помешаешь. Иди сюда!

Даваясь от смеха, Стольнаке выдвинул стул, и Анна-Мария бочком пробралась на свое место. Она улыбалась. Карзан вкратце пересказал, о чем только что говорил Свен-Эрик. Беседа снова набрала обороты, и на какое-то время Мелла перестала быть в центре внимания.

На столе лежали утренние газеты. На первых полосах – труп из морозильника и мертвые женщины в снегу. Теперь они поднимут тему убийства Хенри Пеккари.

– Ты собираешься объявить им, что мы нашли кровь и волокна одежды мертвых женщин на снегоходе Хенри Пеккари? – спросила Анна-Мария Ребекку.

– Нет пока, – ответила та. – Пресс-конференция в пять. Хорошо, если ты тоже там будешь.

– Знала бы, приняла бы душ утром, – вздохнула Мелла. – И причесалась бы получше. – Она огляделась. – Где Томми?

– Ушел домой, – ответила Магда Видарсдоттер. – Он неважно себя чувствует.

Анна-Мария решила про себя, что надо бы отправить Томми на больничный. И позвонить ему, пока будет сидеть дома. Есть разговор.

– Думаешь, что надеть на девичник у Ребекки? – спросил Свен-Эрик.

– Что? Нет… я не…

– Собственно, это не совсем девичник. Бывшая коллега из Стокгольма приезжает с коллегами, – несколько смущенно объяснила Ребекка и тут же добавила: – Приходи, правда! Они замечательные.

– Хм… Спасибо.

Ее взяли в клещи. Анна-Мария видела, что Ребекка была вынуждена пригласить ее. Чертов Свен-Эрик! Что дает ему право решать за других? «Никуда я не пойду, – мысленно ответила Ребекке Мелла. – Не нужны мне твои коллеги из адвокатского бюро в Стокгольме».

Телефон Свена-Эрика зазвонил. Тот поднялся, со значением посмотрел на Ребекку и вышел в коридор. Спустя некоторое время вернулся обратно.

– Похоже, она нашла клиента, который знает, кто эти женщины.

– Кто нашел? – не поняла Анна-Мария, но ей не ответили.

– Тебе нужна компания? – спросила Ребекка. – Может, Карзан…

Свен-Эрик махнул рукой.

– Он не станет говорить с полицейским – разве что с тем, кто на пенсии. И я дал слово сохранить его имя в тайне. Никаких допросов, никаких свидетелей – вот его условие. Я выезжаю немедленно.

– Здорово, если получится их идентифицировать, – заметила Ребекка. – Но, черт возьми… – Она посмотрела на часы. – Через пятнадцать минут мне надо быть в тинге. Негодяи должны быть осуждены.

– Не все, похоже, – громко заметила Мелла, когда Ребекка уже вышла в коридор.

* * *

Бёрье Стрём спустился в подвальный ресторан отеля «Феррум» и взял на обед треску под яичным соусом. Местный охранник составил ему компанию. Хороший парень, он родился в Мерасярви и оказался дальним родственником Бёрье. Они нашли общие корни где-то в середине XIX века. Потом, конечно, поговорили о боксе. Бёрье вспомнил отца.

– Что за чертовщина с ним случилась? – Охранник сочувственно покачал головой.

Бёрье сказал, что ему нужно в похоронное бюро и в церковь. Чуть было не упомянул о Рагнхильд, но в последний момент спохватился.

– Всё спокойнее, когда отец в земле. – Охранник кивнул.

– Конечно, – согласился Бёрье. – Мне бы какую-нибудь рубашку…

Он потянул выцветшую футболку на груди. Вспомнил Рагнхильд – что она сказала бы на это?

– Как надел в Эльвбю, так и ношу. Сел в машину и поехал. Не уверен, что запер входную дверь. Надо бы приодеться.

– Посмотри в кладовке, – посоветовал охранник. – Люди часто забывают у нас вещи, а потом не спрашивают.

– Там может быть что-нибудь подходящего размера? – Бёрье улыбнулся. Он был на голову выше охранника, тоже довольно крупного парня.

Отыскалась подходящая фиолетовая рубашка из дешевой хлопковой ткани.

– Бери, – великодушно разрешил охранник. – Она давно здесь висит. Все равно скоро выбросим.

Бёрье застегнул манжеты. Протянул руку, как маленький, чтобы охранник помог с правым. Вспомнил, как когда-то Сису-Сикке и Ниркин-Юсси так же завязывали ремешки боксерских перчаток на его запястьях…

1962–1966 годы

– Боксер просто-напросто упадет, если у него не хватит сил выдержать все раунды, – говорил Ниркин-Юссе на тренировках тем, кто пролезал на ринг через веревочное ограждение. – Вы должны прыгать и бегать. Бегайте! – возвещал он голосом лестадианского проповедника, а потом цитировал апостола Павла: – «Разве вы не знаете, что все бегуны участвуют в забеге на стадионе, но только один получает награду. Так бегите же, чтобы выиграть»[30]30
  1Кор. 9:24—25


[Закрыть]. Я помню о цели, когда бегу, и не бью по воздуху, когда боксирую. Я заставляю свое тело повиноваться. Так сказано в Библии, ребята.

И Бёрье бегал. Ему было одиннадцать, и он бегал каждый день, днями напролет. В школу и обратно.

Вам воздастся сторицей, парни. Пусть другие смеются. Со временем охота смеяться у них пропадет.

В двенадцать лет он бегал в лесах вокруг Луоссаваары, старой шахтной горы.

Можете представить себе, как голодный тролль тянет костлявые руки, чтобы утащить вас к себе под землю. Иногда не мешает включить фантазию, чтобы подстегнуть себя. Ха-ха…

Бёрье бил по кожаной груше в зале.

И не забивайте особенно голову, лучше будьте проворнее. Расслабьтесь. В ударе не должно быть напряжения. А потом вы сжимаете кулак… как будто хотите поймать муху в полете.

В тринадцать лет он перешел на высшую ступень в школе. И теперь уже бежал весь путь до Луоссаваары.

Ну хорошо, парень. Последние метры побежишь один. Чувствую себя жалким старикашкой, когда смотрю на тебя. Сила – гордость молодости, седины – честь старца. Отдышусь, пожалуй.

А в четырнадцать Бёрье неожиданно для себя сделал скачок в росте. Он стал высоким.

Сису-Сикке дал ему капу – защиту для зубов. На вкус как велосипедная шина. Один из старших парней добавлял в баночку с капой немного зубной пасты. Бёрье это казалось несерьезным, и он решил делать как остальные – привыкать. В конце концов даже полюбил вкус резины, как это ни странно.

Защита для головы тоже полагалась, но ее никто не использовал. Шлем съезжал на глаза, когда становилось жарко. Теперь у Бёрье бывали спарринги и со старшими.

Ниркин-Юсси и Сису-Сикке в свободное от тренировок время разносили почту – и Бёрье помогли с подработкой. Они давали ему самые сложные участки – с холмами и высокими лестницами. И Бёрье бегал – с вечерней корреспонденцией и «Афтонбладет» после школы. Зимой таскал по снегу велосипед с тяжелой сумкой. Поднимался по крутым лестницам, засекая время. На лестничных площадках крутился, как волчок, просовывая письма в почтовые щели.

И каждый день бывал в зале. Бил по мешку, крутил на животе медицинский мяч, прыгал через скакалку, держал «лапы» для старших.

Один из них сказал, что от Бёрье воняет кошачьей мочой. Что должен был тот на это ответить? Что у него только один комплект одежды для тренировок? Что мать ходит в прачечную раз в две недели?

Но день спустя Бёрье нашел свою форму свежевыстиранной. И так оно продолжалось дальше. Каждый понедельник футболка и короткие штаны лежали в шкафчике чистые и приятно пахли. Бёрье понял, что это Сису-Сикке, но тот молчал.

Бёрье держал «лапы», учился, когда старшие били. Видел, как под кожей двигаются мускулы, предугадывал хук. И становился сильнее, все увереннее держал гард.

Весной 66-го, когда Бёрье исполнилось шестнадцать, он стал участвовать в клубных матчах – и сразу понял, что ни на что не годится, как только дошло до настоящего боя.

– Ты тратишь все силы на оборону, – говорил Ниркин-Юссе. – Атакуй! Ты же можешь. Скромность, конечно, украшает, но не боксера.

Но одно дело спарринги и «лапы», и совсем другое – настоящий бокс. Бить он так и не научился. И в школе оставался таким же слабаком, что и всегда. От крутых парней старался держаться как можно дальше. Не раз заявлялся на тренировки с разбитой губой или синяком под глазом.

– Это еще что? – удивлялся Ниркин-Юссе. – Ты не должен приходить сюда в таком виде. Уходить – другое дело. Учись давать сдачи.

Легко сказать… Робость засела в Бёрье, как червь.

И потом, их все-таки было много. Один из мучителей заставил Бёрье встать на четвереньки и съесть жевательный табак, который только что выплюнул. И Бёрье подчинился. Последнее ничтожество считало себя вправе им помыкать. Они смеялись и обзывали его обидными прозвищами. Перед дверью школьной мастерской Бёрье стошнило.

Но за порогом боксерского клуба начиналась совсем другая жизнь. Там Бёрье сразу становился сильным. Его успокаивал запах пота, кожи и массажного крема. Ритмичные звуки ударов, свист скакалки. И Ниркин-Юсси – то строгий, как проповедник на кафедре, то веселый, как пьяница из подворотни.

– Что бы ты ни делал, нужна сила. Сильный мальчик! Helvetin saatana piru! Päälle vain![31]31
  К черту, в преисподнюю. Давай! (фин.)


[Закрыть]

Женщин Бёрье избегал. Одноклассницы уже красились, пробовали курить и казались существами из другого мира. Дома ждала мама. Она была рада, что Бёрье устроился на почту, и больше не ругалась, даже если он возвращался домой после девяти вечера. Бёрье больше не врал про гимнастику и отдавал маме половину заработка. Он ведь ел как лошадь, а в салоне красоты платили не так много.

Но бокс всё еще оставался его тайной.

– Опять на поиски приключений? – спрашивала мать, глядя на его разбитую бровь.

Она, конечно, обо всем узнает. Это вопрос времени.

«Хотя какое это имеет значение? – думал Бёрье. – Даже если она убьет меня, бокс я не брошу».

* * *

В понедельник, ровно в два пополудни, Бёрье Стрём позвонил в дверь. К тому времени Рагнхильд успела несколько раз переодеться перед зеркалом. Его звонок помешал очередной примерке.

В результате Рагнхильд осталась в юбке. Этот вариант требовал колготок, а потому был для нее самым неподходящим. Колготки – проклятье высоких женщин. Нужно покупать сразу две пары, самого большого размера: у одних отрезать ноги и потом надевать одни на другие. Так они меньше сползают. Обычно Рагнхильд носила брюки и не видела причин изменять устоявшейся привычке. Но Бёрье уже здесь, а значит, все останется как есть.

Прежде чем открыть, она оглядела себя в последний раз. Что ж, очень неплохо для шестидесятилетней женщины. Исландская кофта и простая черная юбка. Волосы собраны небрежно, зато смотрятся естественно. Рагнхильд закрыла дверь в спальню с ворохом одежды на кровати.

* * *

До похоронного бюро шли почти молча. Рагнхильд заметила только, что май – худший месяц в Кируне. На тротуарах и дорогах – противогололедная каменная крошка. Грязные остатки снега и никакой зелени. Жители Южной Швеции уже выкладывают фотографии цветущей черемухи и сирени, нарциссов и крокусов.

Рагнхильд думала о том, как она далека от бокса и спорта вообще и едва ли имеет что-нибудь общее с мужчиной рядом. Где он только, во имя всего святого, раздобыл эту чудовищную фиолетовую рубашку?

Бёрье Стрём тем временем вспоминал книжный шкаф, который успел заметить в гостиной Рагнхильд Пеккари, пока она надевала куртку. Свою единственную книгу он прочитал в детстве и давно уже не помнил, как она называлась. Как сказал Марвин Хаглер[32]32
  Марвин Хаглер (1954–2021) – американский профессиональный боксер.


[Закрыть] в одном интервью: «Если вы вскроете мой бритый череп, обнаружите там большую боксерскую перчатку. Это единственное, что я есть и для чего живу».

Молчание поначалу смущало, но потом стало привычным. Бёрье и Рагнхильд приноровились к шагу друг друга и синхронно переставляли длинные ноги, привлекая внимание прохожих. «Смотрите, что ж», – мысленно разрешала Рагнхильд незнакомцам на улице. Рядом со своим большим мужчиной она чувствовала себя как в лесу – уверенно и спокойно.

Внезапно они оказались перед дверью похоронного бюро. А Рагнхильд так бы шла и шла…

* * *

Менеджер вспомнил, что видел Рагнхильд в отделении «Скорой помощи». Ему проводили аппендэктомию – в те времена в городе еще не упразднили хирургию при неотложке. «Мне повезло, – подумал менеджер. – Представить только, если бы меня повезли в Йелливаре…»

Рагнхильд огляделась. Мебель, шторы, картины на стенах – все из ИКЕА. Выглядит удручающе, и даже не потому, что безобразно. Просто куда ни приди – везде одно и то же, не исключая и людей с деньгами. Обои «Моррис», «Шведское олово»… Она вспомнила дом детства на острове. Мебель, которую отец делал сам. Гардины, вытканные руками матери. Улле и его жена не взяли ни того, ни другого. Они не понимают толк в таких вещах.

«С другой стороны, какое мне дело до их мебели и картин, – подумала Рагнхильд. – Все, что мне от них нужно, – похоронить Хенри».

Бёрье Стрём о чем-то увлеченно разговаривал с менеджером.

– Наверное, нужно уметь выбирать людей для работы на таком месте, – сказал он.

– Конечно, – согласился менеджер. – Еще когда учился в школе, я не мог взять в толк, как матери удается здесь управляться. И ненавидел выходные, потому что приходилось ей помогать. А теперь вот понял. Самое ценное в нашей работе – общение. Я встречаюсь с разными людьми, и да, нужно быть немного психологом.

Они выбрали урны и обсудили практические детали. Рагнхильд смотрела на Бёрье. Он растапливал лед, как весеннее солнце. Снеговики медленно оседали, превращаясь в лужи и роняя морковки на землю. Рагнхильд так и не решила, раздражает ее это или наоборот.

Она вспомнила маму менеджера. Хорошая женщина, когда-то помогла Рагнхильд похоронить родителей…

– И никаких цветов, – сказала она. – Гостей будет – я да старший брат с женой.

– Но ведь вы придете, – возразил Бёрье. – И наверняка пожалеете, если не возьмете хотя бы по скромному букетику.

В результате выбрали самый дешевый венок.

«Я делаю это ради мамы, – уговаривала себя Рагнхильд. – Не ради Улле или себя, и тем более не ради Хенри». Если б речь шла только о нем, Рагнхильд пересыпала бы прах в коробку из-под обуви и выбросила на помойку.

Менеджер сделал пометку насчет кофе и бутербродного торта.

– И что, больше никаких родственников? Ваша дочь будет? – Эти вопросы были обращены к Рагнхильд.

– Нет, – ответила она без дрожи в голосе. – Моя дочь не знала Хенри.

– Разве она живет не в Кируне?

«Он не знает, – удивилась Рагнхильд. – Мы думаем, что люди знают про нас всё, но на самом деле каждый занят своим, и до нас никому нет дела».

– Мы закончили? – спросила она вслух.

* * *

Когда Свен-Эрик выехал на парковку, где должен был встретиться с клиентом Анны Йозефссон, настроение у него сразу упало. Около тридцати светло-серых бараков громоздились один на другой. Как они здесь оказались? Когда? Свен-Эрик давно не бывал в промышленной зоне и плохо представлял себе, как она сейчас выглядит. Грудь болезненно сдавило – неужели кто-то до сих пор так живет?

Клиент оказался молодым человеком, определенно моложе тридцати, в вязаной шапке и дорогом пуховике. Он постучал в стекло:

– Это вы Свен-Эрик?

Сел на пассажирское место. Снял шапку. Представился Симоном.

Свен-Эрик сразу обратил внимание на его бледную кожу. «Парень не из тех, кто гуляет по лесу в зимне-весеннее межсезонье», – подумал он.

– Живете здесь? – кивнул на бараки.

– Уютненько, хотите сказать? – Симон грустно улыбнулся.

– Признаюсь, выглядит не очень… – Свен-Эрик вздохнул.

– Это вы еще не были внутри. В комнате нас двое. Двенадцатичасовой рабочий день, неделя через неделю. Когда мы уезжаем домой, наши места занимают другие парни. Одна кухня на двенадцать человек, и, конечно, никто за собой не убирает. Настоящий обезьянник.

– И куда ты уезжаешь домой?

– В Туллярп. Хотя больше я туда не езжу.

– Вот как?.. Хочешь «Йогги-Йалла»? – Свен-Эрик потянулся к бардачку через Симона. «Ну вот, – подумал он, – возвращаюсь к старым пищевым привычкам – забросить что-нибудь в себя на ходу». – Сейчас у них столько разных вкусов… Вот… это еще что?.. Кактус-лайм? Хочешь? Или клубника-лимонник?

– Лучше снюс. – Улыбнувшись, Симон достал жестяной контейнер.

– Это правильно, – одобрил Стольнаке. – Хотя со снюсом я завязал двадцать восемь дет тому назад.

Симон присвистнул.

– Меня тогда и на свете не было…

– Так почему ты больше не ездишь домой? – напомнил Свен-Эрик. – Можешь не отвечать, если не хочешь.

– Видите ли… – Парень провел рукой по лицу. – Пока я здесь надрывался, моя подруга успела сойтись с одним из моих же приятелей. И теперь они больше чем просто приятели, скажем так. То есть так получилось, что теперь мне некуда возвращаться. Поэтому я живу здесь постоянно. Вкалываю в три смены.

– А почему бы тебе не переехать в собственное жилье? – удивился Свен-Эрик.

– В Кируне нет свободных квартир, – ответил Симон. – Хотя, как я слышал, там затевается большая стройка…

– Что? Ты что, ни разу не был в Кируне?

– Как-то не довелось. Автобус забирает нас к началу смены, а потом отвозит обратно. И потом, свое жилье стоит денег, а сейчас это недешевое удовольствие. А мне еще оплачивать развлечения двух наших спиногрызов… У меня должны быть средства навещать их в Толлярпе через выходные, и остановиться я могу только в отеле. Вот так.

– Чем ты занимаешься в шахте?

– Вожу гранит.

Стольнаке понял, что надо срочно переходить к делу, иначе Симон расплачется и ситуация окончательно выйдет из-под контроля. Такое не раз бывало со Свеном-Эриком. Мужчина, ударившийся в слезы, либо несет то, что ему вздумается, либо умолкает навсегда. Потому что проявил слабость, вынести которую ему самому не под силу.

Фотографии мертвых женщин лежали у него в кармане, но Стольнаке решил подождать.

– Ты, наверное, видел в новостях сюжет про двух мертвых проституток, – начал он. – Анна Йозефссон сказала, что ты знал их.

– Она обещала, что меня не будут впутывать в это расследование.

– Я больше не полицейский, – успокоил Симона Свен-Эрик. – Просто заинтересован в том, чтобы навести в этом деле ясность…

Конец фразы повис в воздухе. Свен-Эрик как будто собирался продолжить разъяснения, но в результате только качнул головой.

– Ну хорошо… – Симон вздохнул. – Я бывал у Анны несколько раз. Она нравится мне больше всех, но аренда автомобиля, дорога – это дорого. И вот мы, несколько парней, время от времени вызывали проституток вскладчину. Девушки приезжали на своем транспорте. Автодом – он стоял здесь, на парковке.

– Как это было? Чисто практически, я имею в виду…

– У них в автодоме две койки. Две девушки одновременно принимали клиентов прямо там. Одна сидела в кабине водителя… Ну на случай, если кому-то койка необязательна.

– И кто водитель?

– Они русские, я так думаю. Оплату и прочее обсуждали по-английски. Два парня водят фургон, они же распоряжаются деньгами. Лучше в долларах или евро…

– А девушки?

– В последние месяцы их было три… Тоже Восточная Европа; русские, наверное.

«Три, – повторил про себя Свен-Эрик. – Но убиты только две. Куда подевалась третья?»

– Можешь их описать?

– Две блондинки. Груди силиконовые… я предпочел бы натуральные. Третью я почти не видел.

– Имена?

– Та, с которой я был последний раз, назвалась Марией. Virgin Mary, easy to remember[33]33
  Дева Мария, легко запомнить (англ.).


[Закрыть]… Честно говоря, не думаю, что они называли нам свои настоящие имена. И не стоит особенно верить тому, что они там про себя рассказывают. Про то, как пашут не покладая рук, и про детей дома, которых надо кормить. Клиенту приятно осознавать, что он кому-то помогает, что его деньги идут на детей, а не наркотики и тому подобную гадость. Поэтому некоторые и слушают проституток развесив уши. Но я не настолько легковерен, и за это они меня уважают. Вообще, я у них любимый клиент… молодой, не какой-нибудь там дряхлый пень…

Свен-Эрик кашлянул, как будто Симон на что-то намекал. Вслух же спросил:

– Когда они приезжали сюда последний раз?

Симон пожал плечами.

– С месяц тому назад, думаю. Это было в первый четверг апреля, но они приехали, потому что…

Свен-Эрик открыл календарь в телефоне. Первый четверг апреля – получается, седьмое число.

– Ты сказал, что вы им звонили. Номер сохранился?

– Ответ «нет». Ко мне постучали, сказали, что девушки собираются приехать. Спросили, не нужно ли чего… ну там секс, наркотики… Их водители принимают и такие заказы… Вот как это обычно работает.

– И кто тебе об этом сообщает?

– Этого я вам не скажу. Могут возникнуть большие проблемы, если вы меня понимаете.

– Понимаю, – кивнул Свен-Эрик и достал из кармана фотографии.

Симон взглянул и тут же отвернулся.

– Что за черт…

– Это они?

– Да, похоже… Там же ничего не видно… Лицо…

– Думаю, никто из вас, кто покупал их услуги здесь, не желал девушкам ничего плохого. – Свен-Эрик сунул фотографии обратно в карман. – Поэтому, если вдруг вспомнишь что-нибудь, что может помочь полиции… ну кто они такие или откуда… или разузнаешь что-нибудь о тех русских…

Свен-Эрик протянул Симону бумажку с написанным от руки своим именем и телефонным номером.

– Позвони, и я покажу тебе Кируну. Должен же ты увидеть этот город, прежде чем он провалится сквозь землю.

* * *

Пастором оказалась женщина с короткой стрижкой, татуировками на предплечьях и колечком в брови. Рагнхильд и Бёрье потребовалось время осознать, что перед ними пастор, а не конфирмант.

– Я привыкла, – рассмеялась женщина. – Выгляжу как двенадцатилетний подросток в бегах. Гены. Маме до сих пор не дают больше двадцати пяти.

Она завела гостей за угол, где с торца церкви был вход в помещение воскресной школы. Интерьер – несколько стульев вокруг стола с детской Библией и свечой. Пастор зажгла свечу и пригласила садиться.

– Так будет уютнее… Вы можете начинать рассказывать о тех, кого собираетесь похоронить.

О Раймо Коскеле, пропавшем и найденном пятьдесят четыре года спустя, пастор, конечно, уже знала из выпусков новостей. Тем не менее внимательно выслушала историю Бёрье.

– Вы были близки? – спросила она.

– Смотря как это понимать, – ответил тот. – Я не так часто с ним виделся. Рос при матери. Но это папа первый научил меня боксировать, и я продолжил этим заниматься, после того как его не стало. Татуировки у меня в точности как были у него… какими я их запомнил, по крайней мере.

Бёрье закатал рукава и показал. Якорь на одной руке, роза ветров на другой.

– Вижу, он много для вас значит. – Кивнув, пастор тоже закатала рукава, чтобы ее татуировки было лучше видно: на одной руке крест, на другой – стих из Библии.

– Почти как ваши. – Она улыбнулась. – Якорь – это ведь тоже закамуфлированный крест. Отсюда его поперечная перекладина.

– А роза ветров – это о том, что нужно отыскать дорогу домой, – добавил Бёрье.

Пастор ободряюще улыбнулась Рагнхильд, но он продолжал:

– Трудно привыкнуть, что сейчас даже у пасторов могут быть татуировки. Во времена отца они были у проституток, бандитов, моряков и наркоманов – что-то вроде опознавательных знаков.