Текст книги "Христианство и страх"

Оскар Пфистер
Христианство и страх
Жизнь без бремени вины и ужаса перед неизвестностью

Oskar Pfister

DAS CHRISTENTUM UND DIE ANGST

© Лурье В. М., вступительная статья, 2019

© Шелковникова Е. С., перевод, 2018

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2019

* * *

Оскар Пфистер: пастор, обвенчавший христианство с психоанализом

От классиков науки остаются, во-первых, идеи, которые живут долго, и, во-вторых, их собственные сочинения, о которых не забывают только историки науки. Геометрию не изучают по «Началам» Евклида, а физику – по «Математическим началам натуральной философии» Ньютона. Но с психоанализом всё не так. Сочинения Фрейда в нем имеют такое же значение, как Священное Писание для средневекового богословия. Психоанализ, как и христианское богословие, говорит и думает цитатами, и каждая новая мысль соотносится (неважно, апологетически или полемически) с какой-нибудь мыслью Фрейда. Кто-то увидит в этом аргумент против научности психоанализа, но кто-то возразит, заметив, что психоанализ, как и медицина, – это не только наука, но и искусство, искусство врачевания.

«Священное писание» психоанализа имеет более сложную структуру, нежели просто собрание сочинений Фрейда. Если проводить параллель с Новым Заветом, то корпус творений Фрейда подобен евангелиям, а сочинения первого, иногда второго поколения его учеников – апостольским посланиям. (Не смог удержаться, чтобы уж заодно не сравнить официальную биографию Фрейда авторства преданнейшего ученика Эрнеста Джонса с Деяниями апостольскими: Джонс тоже писал только из одного угла и нисколько не поддаваясь увлечению историческим объективизмом.)

Однако апостолы Фрейда разошлись в разные стороны не только географически, но и идейно – причем, для развития психологии (даже не только психоанализа) больше сделали те, кто совсем порвал с Учителем. В хронологическом порядке это Альфред Адлер (впоследствии учитель Виктора Франкла; к Адлеру восходят идеи «логотерапии» и многие другие как бы общеизвестные вещи, например понятие комплекса неполноценности), Карл-Густав Юнг, Сабина Шпильрейн[1]1
  Подобно Пфистеру (чьи труды по психоанализу религиозных людей успели на нее повлиять), Сабина Шпильрейн (1885–1942) оказалась незаслуженно забыта. Важнейшие ее идеи – прежде всего, относительно влечения к размножению и влечения к смерти как двух сторон одного и того же базового влечения – были использованы Фрейдом без ссылок на автора, но, правда, в модифицированном виде. С точки зрения самой Шпильрейн, как мне кажется, все попытки Фрейда развести в разные стороны «Эрос» и «Танатос» должны были восприниматься как наивные. Мы вернемся к этой теме в самом конце, а пока рекомендуем читателю лишь недавно осуществленное (и только в переводе на русский язык) собрание основных трудов Сабины Шпильрейн: С. Шпильрейн, Психоаналитические труды. Пер. с англ., нем. и фр. под ред. С. Ф. Сироткина, Е. С. Морозовой. Ижевск, 2008.


[Закрыть], Шандор Ференци (впоследствии учитель Мелании Кляйн, к которому восходят идеи контрпереноса и основанной на нем психотерапии), Отто Ранк… Для тех, кто пошел вслед за кем-то из них, даже сегодня остаются актуальными не только их идеи, но и их подлинные слова, то есть их сочинения. Это будет относиться и к Пфистеру, который Фрейду был верен всегда, но при взаимном согласии быть не во всем согласными.

Те, кто оставались до конца лояльными Фрейду, как правило, так и не выходили из его «тени». Их вклад в развитие психоанализа мог быть велик или даже огромен (как в случае того же Джонса), но это вклад в меньшей степени идейный, нежели организационный. Так, Джонс после «отпадения» второго (после Адлера) из ближайших учеников, Юнга, в 1912 году создал вокруг Фрейда «внутренний круг» психоаналитиков, первоначально из пяти, потом шести человек, члены которого, включая Фрейда, носили одинаковые золотые перстни и совместно разрабатывали «внешнюю политику» движения психоаналитиков… Именно «движения», так как термин «научная школа» тут явно недостаточен; впрочем, сама уже принятая в психоанализе модель ученичества, в которой учитель выступает в качестве аналитика, а ученик – в качестве анализанда, более напоминает монашеские духовные школы, нежели научные.

Несмотря на то, что «внутренний круг» распался после «отпадения» двух его членов, Ференци и Ранка, не приходится отрицать его эффективности для пробивания стены отторжения психоанализа со стороны психологического и медицинского истеблишмента. Организованному большинству научного и медицинского мейнстрима психоаналитическое движение противопоставило организованное меньшинство – в той же степени уступавшее численно, сколь превосходившее в плотности внутренней организации.

В этом движении Оскар Пфистер (1873–1956) был на особом положении: не из тех, кто носил золотой перстень, но ближе к Фрейду, чем некоторые из тех, кто носил[2]2
  Пфистеру среди психоаналитиков его времени довольно много внимания уделяет автор новейшей монографии, Ernst Falzeder, Psychoanalytic Filiations: Mapping the Psychoanalytic Movement (The History of Psychoanalysis Series), London, 2015. В качестве общего введения в интеллектуальную историю и предысторию психоанализа я бы рекомендовал повествование Генри Элленбергера (1970), продолжительность которого (два тома!) является достоинством по причине его чрезвычайной увлекательности: Г. Ф. Элленбергер, Открытие бессознательного: история и эволюция динамической психиатрии. Общ. ред. В. Зеленского. 2 тт. СПб., 2001–2004.


[Закрыть]. Эрнест Джонс оставил трогательный рассказ об их дружбе:

В начале 1909 года Фрейд завел еще одну дружбу, совсем другого рода, безоблачно продолжавшуюся до конца его жизни, – дружбу со священником цюрихского прихода Оскаром Пфистером, с которым он позднее завязал обширную переписку. Фрейд очень хорошо относился к Пфистеру. Он восхищался его высокими этическими нормами, его неисчерпаемым альтруизмом и оптимизмом относительно человеческой природы. Вероятно, Фрейда занимала также мысль о том, что он может находиться в безгранично дружеских отношениях с протестантским священником, к которому мог адресовать письма как к «дорогому служителю Бога» и на чье терпение по отношению к «нераскаявшемуся еретику» – каковым он себя считал – он всегда мог рассчитывать. Пфистер, со своей стороны, ощущал безграничное восхищение и благодарность по отношению к человеку, который, по его мнению, является истинным христианином. Единственной уступкой, какую Фрейд мог сделать в ответ на этот мягкий упрек, было его замечание, что его друг Кристиан фон Эренфельс из Праги, который только что написал книгу по сексуальной этике, окрестил себя и Фрейда «сексуальными протестантами».[3]3
  E. Jones, The Life and Works of Sigmund Freud, 3 vols., New York, 1953–1957, vol. 2, p. 46. Рус. пер. (с небольшими изменениями) по сокращенному изданию (by Lionell Trilling and Steven Marcus, 1961): Э. Джонс, Жизнь и творения Зигмунда Фрейда. Пер. В. В. Старовойтова. М., 1997, с. 219.


[Закрыть]

Пфистер был заведомо не согласен с Фрейдом в отношении религиозных вопросов, в том числе и имеющих отношение к психоаналитической терапии, но при этом всегда оставался его близким другом. Их доверительная переписка (которую мы также надеемся когда-нибудь издать на русском языке) начинается в год их знакомства и заканчивается в 1939 году со смертью Фрейда[4]4
  Современное научное издание, включающее 80 новооткрытых писем: Sigmund Freud – Oskar Pfister: Briefwechsel 1909–1939. Hrsg. von I. Noth, Ch. Morgenthaler. Zürich, 2014. С учетом этих новых данных издатели опубликовали статью о дружбе между Пфистером и Фрейдом (точнее сказать, семьей Фрейда: по свидетельству дочери Фрейда Анны, впоследствии знаменитого психоаналитика, дети никого из постоянных гостей дома так не любили, как Пфистера): I. Noth, Ch. Morgenthaler, “The Friendship between Sigmund Freud and Oskar Pfister as Seen in the Correspondence between the Jewish Atheist Founder of Psychoanalysis and the Swiss Pastor Who Pioneered Pastoral Psychology,” Pastoral Psychology 63 (2013), 81–90. Английский перевод был сделан с неполного издания 1963 года и появился одновременно с этим немецким изданием: Psychoanalysis and Faith: The Letters of Sigmund Freud and Oskar Pfister. Ed. by H. Meng and E. L. Freud. Translated by E. Mosbacher. New York, 1963. Ср. также несколько устаревший, но полезный обзор: S. H. Brown, “A Look at Oskar Pfister and His Relationship to Sigmund Freud,” The Journal of Pastoral Care 35 (1981), 220–233.


[Закрыть]. На знаменитую книгу Фрейда о смысле религии – «Будущее одной иллюзии» (1927) – Пфистер ответил остроумной статьей «Иллюзия одного будущего», но эта критическая статья была напечатана в журнале, выходившем под редакцией Фрейда и с открытым письмом автора к Фрейду, неизменно дружеским[5]5
  O. Pfister, “Die Illusion einer Zukunft. Eine freundschaftliche Auseinandersetzung mit Prof. Sigm. Freud,” Imago 14 (1928), 149–184; англ. пер. с небольшой вступительной статьей: O. Pfister, “The Illusion of a Future: A Friendly Disagreement with Prof. Sigmund Freud. Edited, with an Introductory Note, by Paul Roazen,” International Journal of Psycho-Analysis 74 (1993), 557–579. В настоящей книге автор ссылается на основные идеи этой статьи.


[Закрыть]. Как мы знаем теперь из их переписки, Пфистер написал ее по прямому приглашению Фрейда.

Пфистер был единственным человеком, относительно которого ошибся проницательный Карл Абрахамс, исполнявший роль директора по кадрам в кружке носителей золотого перстня: он предрекал «отпадение» Пфистера вместе с Ференци и Ранком. Фрейд не верил Абрахамсу относительно всех троих, но хотя бы в надежде на Пфистера не ошибся.

Когда в Швейцарии – маленькой, но поэтому тем более не терпящей «возмутителей спокойствия» – тучи над психоанализом сгустились, Юнг «пал», увлекая за собой всех швейцарских психоаналитиков, кроме Пфистера и Людвига Бинсвангера[6]6
  Интересен, но, видимо, пока остается открытым вопрос о том, насколько это «боевое братство», объединившее Пфистера и Бинсвангера, влияло на развитие их идей. Пионерская в этом отношении статья Roger Frie, “Psychoanalysis, religion, philosophy and the possibility for dialogue: Freud, Binswanger and Pfister,” International Forum of Psychoanalysis 21 (2012), 106–116, показывает Пфистера и Бинсвангера связанными друг с другом не столько напрямую, сколько через их общего старшего друга Фрейда. Пока что каких-либо родственных отношений между психоанализом Пфистера и Dasein-терапией Бинсвангера не выявлено.


[Закрыть]. Пфистеру пришлось занять круговую оборону – против консервативных, особенно религиозных кругов, отрицавших психоанализ на корню, против преуспевающей школы бывших соратников, созданной Юнгом, а также против многолетнего оппонента психоанализа со стороны сразу и психиатрии, и философии Карла Ясперса (жившего в Германии, но очень влиятельного на всем немецкоязычном пространстве).

Пфистер стал вторым после Бинсвангера защитником психоанализа от Ясперса. Почти не читавший Фрейда, но десятилетиями полемизировавший против него Ясперс способствовал закреплению популярного мифа о фрейдизме как учении, низводящем человеческую природу к низменным инстинктам. Пфистер в ответ показывал, что человеческая природа предстала в свете психоанализа не только худшей, чем было принято о ней думать, но и лучшей, и что доводы Фрейда против религии еще более свидетельствуют в ее пользу. В то же время он выражал сомнение в пользе для человечества таких психологов, которые пишут, словно для воспитанниц английского – читай, викторианского – пансионата для благородных девиц[7]7
  O. Pfister, “Karl Jaspers als Sigmund Freuds Widersacher,” Psyche 6 (1952), 241–275. Эта стадия полемики Ясперса против психоанализа (начало 1950-х гг.) прослеживается на основании новых архивных данных (включая неопубликованную переписку Пфистера и Ясперса) в: M. Bormuth, Life Conduct in Modern Times: Karl Jaspers and Psychoanalysis. (Philosophy and Medicine, 89). Dordrecht, 2006, pp. 112–125. Негодование Ясперса было на этот раз катализировано рассказами его бывшей студентки Ханны Арендт о ситуации с психоанализом в США; эмигрировавшая в США Арендт начиная с 1949 года регулярно посещала Ясперса в Германии.


[Закрыть]. В противостоянии Пфистера (и Бинсвангера) Ясперсу проявилось фундаментальное различие в представлении о человеке. Для психоаналитиков классическая психиатрия и философия (пусть даже представленная, как у Ясперса, не только нелюбимым ими Кантом, но и любимыми Кьеркегором и Ницше) очерчивали края ямы, в которой скрывалось самое важное знание и доступ к которой им пытались преградить психиатры и философы.

Из этих баталий Пфистер вышел не без потерь. Они не повлияли на него лично, так как его характер и жизнеутверждающее мироощущение, скорее всего, было вообще невозможно поколебать. Оно не подтачивалось даже отрицательным отношением к оппонентам (то есть собственной агрессией, исподволь разрушающей человека изнутри) – и этой чертой Пфистера Фрейд, судя по его признаниям в их переписке, мог лишь восхищаться издали. Как будто без всякого усилия, Пфистеру удавалось в своих оппонентах и даже в настоящих злодеях видеть прежде всего хорошее, но при этом нисколько не закрывая глаза на плохое (отчасти об этом свидетельствует и настоящая книга). Однако после смерти Фрейда Пфистер как ученый и терапевт остался без группы поддержки. Психоаналитикам была не нужна его analytische Seelsorge («психоаналитическое душепопечение»), а пасторов, желающих осваивать психоаналитическое мышление, оказалось немного.

Отход от «чистого» психоанализа в другие области человеческой культуры, особенно в философию, мог привести тогда к сверхпопулярности – как в случае Бинсвангера и феноменологии или Ясперса и экзистенциализма, – но не в случае Пфистера: Пфистер совершенно не увлекался «Богом философов» и стремился к Богу христианства, но, на беду, этот Бог как раз тогда, в военное и послевоенное время, сильно проиграл в глазах всех лидеров общественного мнения.

В последние лет пятнадцать своей жизни Пфистер не давал о себе забыть своей собственной активностью – пусть и не вполне успешно, но все же весьма неплохо: оригинальное немецкое издание настоящей книги, вышедшее в 1944 году, не было полностью распродано и частично пошло в макулатуру; впрочем, Пфистер заметил не это, а приятно поразившую его заинтересованную реакцию рецензентов. Зато в 1948 году вышел авторизованный английский перевод[8]8
  O. Pfister, Christianity and Fear: A Study in History and in the Psychology and Hygiene of Religion. Tr. by W. H. Johnston. London, 1948. В своем Preface to the English Edition (pp. 9-11), датированном июнем 1946 г., Пфистер называет эту книгу своим «научным завещанием» (p. 11).


[Закрыть], который нашел свою аудиторию. Но после кончины Пфистера в 1956 году память о нем заглохла.

Новая волна увлечения Пфистером восходит к 1973 году, когда на его родине обстоятельно отпраздновали его столетие. Сначала состоялся симпозиум в Цюрихе с 25 по 27 февраля 1973 года, а потом стали выходить публикации докладов, сделанных на этом симпозиуме[9]9
  См., в частности: H. W. Kienast, “The Significance of Oskar Pfister’s In-Depth Pastoral Care,” Journal of Religion and Health 13 (1974), 83–95; Th. Bonhoeffer, “‘Christianity and Fear’ Revisited,” ibid., 239–250; эта статья Томаса Бонхёффера вместе с его же предисловием к переизданию немецкого оригинала книги (см. следующее прим.) особо важна для понимания рецепции Пфистера в позднейшей психологии; собственные взгляды Т. Бонхёффера сформированы под влиянием Хайнца Кохута, в терминологии которого он трактует Бога Пфистера как нарциссический объект.


[Закрыть]. Чуть позже вышло новое немецкое издание «Страха»[10]10
  O. Pfister, Das Christentum und die Angst, Olsten, 1975 (с предисловием Т. Бонхёффера, сс. VII–XVIII). Текст этого издания воспроизводит издание 1944 года и не учитывает небольших уточнений, внесенных автором в английский перевод.


[Закрыть]; в те же годы были защищены три диссертации, только одна из которых и только двадцать лет спустя превратилась в монографию[11]11
  См. подробную библиографию в этом труде: Eckart Nase, Oskar Pfisters аnalytische Seelsorge. Theorie und Praxis des ersten Pastoralpsychologen, dargestellt an zwei Fallstudien. (Arbeiten zur praktischen Theologie, 3). Berlin – New York, 1993.


[Закрыть].

В последние годы о Пфистере пишут историки психоанализа, раскапывающие архивы и постепенно выясняющие реальный масштаб его влияния на формирование психоаналитического движения. Но мы издаем эту книгу не для того, чтобы пополнить архивы и библиотеки, а для того, чтобы привлечь внимание как практикующих психотерапевтов, так и всех прочих, кому может быть интересна analytische Seelsorge.

* * *

Несколько слов о настоящей книге. Написанная в качестве «научного завещания», она отражает, пусть и в разной мере, весь спектр научных и богословских интересов Пфистера. Она состоит из трех частей: довольно сжатого теоретического введения в те разделы психоанализа, которые будут востребованы (главы 1–5), обширного очерка предыстории и истории христианства, написанного с психоаналитических позиций, сформулированных в первом разделе (главы 6–18), и собственной программы автора относительно того, в чем должно состоять «психоаналитическое душепопечение» и заодно – каким вообще надлежит стать христианству (главы 19–23).

Как ни странно, все эти разделы, даже первый, представляют интерес и сегодня; правда, первый раздел нужен просто для коммуникации с автором – чтобы нам понимать, какой именно психоанализ он имеет в виду.

* * *

Казалось бы, исторический раздел должен сегодня читаться как заведомо устаревший и наивный, но даже это не так. В последних его главах, посвященных деятелям Реформации в Швейцарии, Пфистер предпринимает оригинальное историческое исследование, основанное на архивных материалах. Вскоре (в 1947 г.) он посвятит этой эпохе полноценную историческую монографию[12]12
  O. Pfister, Das Eingreifen Calvins in die Hexer– und Hexenprozesse von Peney (1545) nach seiner Bedeutung für Geschichte und Gegenwart. Ein kritischer Beitrag zur Charakteristik Calvins und gegenwärtigen Calvin-Renaissance, Zürich, 1947.


[Закрыть].

Созданный Пфистером психоаналитический портрет Кальвина очень убедителен и, насколько мне известно, не имеет аналогов и в современной науке: психоаналитики больше не обращались к этой фигуре, несмотря на огромный интерес к проблемам нарциссизма, существующий в современном научном сообществе.

В своем психологическом портрете Кальвина Пфистер выходит за пределы тех психоаналитических теорий, которые существовали в его время, и создает описание того, что современные психоаналитики могли бы назвать случаем злокачественного нарциссизма по Кернбергу; Пфистер, следуя своей интуиции психоаналитика, акцентирует внимание точно на диагностически значимых признаках[13]13
  О «злокачественном нарциссизме» см. О. Кернберг, Тяжелые личностные расстройства. Стратегии психотерапии. Пер. с англ. М. И. Завалова под ред. М. Н. Тимофеевой. (Библиотека психологии и психотерапии). М., 2001 (оригинальное изд. 1993); его же, Агрессия при расстройствах личности. Пер. с англ. и науч. редакция А. Ф. Ускова. (Библиотека психологии и психотерапии). М., 2001 (оригинальное изд. 1992).


[Закрыть]. – И это несмотря на то, что в распоряжении Пфистера не было не только трудов Отто Кернберга, но даже их самых общих теоретических предпосылок в виде теории объектных отношений Мелании Кляйн.

Развитие кляйнианского психоанализа, достигшее серьезных успехов уже в 1930-е годы, Пфистера не затронуло, хотя, в то же время, он и не сражался на стороне Анны Фрейд (выросшей почти что у него на руках) в ее «психоаналитической гражданской войне» с Меланией Кляйн[14]14
  Выражение “Psychoanalytic Civil War” применительно к этому конфликту принадлежит внуку Фрейда Эрнесту (W. Ernest Freud, 1914–2008) – психоаналитику, племяннику Анны Фрейд. Пфистер и Кляйн были шапочно знакомы: по крайней мере, они встречались на психоаналитических конгрессах. Тем не менее никакого взаимного интереса, насколько можно судить по документам, не проявлялось. В Швейцарии школа кляйнианского психоанализа оказалась впервые представленной в 1955 году, когда туда переселилась ставшая ее основательницей Марсель Спира (1910–2006). Недавно обнаруженная переписка Кляйн и Спира (хорошо сохранилась только в части писем Кляйн) не упоминает Пфистера: M. Klein, Lettres à Marcelle Spira. Édition critique établie par J.-M. Quinodoz. Paris, 2013; англ. пер.: J.-M. Quinodoz, Melanie Klein and Marcelle Spira: Their Correspondence and Context. London – New York, 2015.


[Закрыть].

Можно также оценить научную беспристрастность Пфистера: он ведь был пастором реформатского вероисповедания, основателем которого был именно Кальвин. Для многих верующих людей беспристрастное изучение своих собственных религиозных «предков» воспринимается как грех Хама и поэтому строго табуировано, часто на бессознательном уровне, – но, в понимании Пфистера, именно христианство требовало выяснения истины как она есть.

Исторические главы, посвященные временам, предшествовавшим Реформации, все-таки и на самом деле устаревшие и наивные. Но все равно не бессмысленные – если мы вспомним, для чего они были написаны.

Да, как описание христианского и иудейского миров они неадекватны. Пфистер писал в то время, когда фактически о эпохе происхождения христианства знали настолько мало, что теоретически любые реконструкции были в ходу, будучи ограничены только идеологией. Первые открытия рукописей Мертвого моря пришлись на время жизни Пфистера (1947 г.), но Пфистеру не пришлось увидеть детонированную ими революцию во взглядах историков на иудаизм и христианство. Собственные идеи Пфистера развивались в фарватере довоенного общепротестантского мейнстрима, лидером которого был Адольф фон Гарнак с его новым «маркионизмом»: противопоставлением христианского Нового Завета «иудейскому» Ветхому Завету как разных религий разных богов (разумеется, протестантский «маркионизм», в отличие от аутентичного маркионизма II века, не считал еврейского бога Ветхого Завета отдельным от христианского Бога существом, но просто не верил в реальность его существования)[15]15
  В настоящей книге Пфистер неоднократно ссылается на Гарнака. Манифестом такого богословия стала книга A. von Harnack, Marcion. Das Evangelium vom fremden Gott. Eine Monographie zur Geschichte der Grundlegung der Katholischen Kirche, Leipzig, 1921 (много переизданий и переводов). После того как такое богословие вошло в резонанс с доктриной немецкого нацизма, оно стало подвергаться «денацифицирующей» цензуре (чаще всего внутренней, то есть обусловленной психологически), но абсолютно непричастный ко всем этим околополитическим процессам Пфистер никакого разлада с совестью не испытывал.


[Закрыть].

В современной науке формируется консенсус относительно того, что раннее христианство было одной (точнее, даже и не одной) из форм иудаизма эпохи Второго Храма. В нем не было ни богословских, ни ритуальных особенностей, которых бы не разделяли те или иные нехристианские направления иудаизма. Уникально было только признание Иисуса Мессией (Христом). Но, как где-то заметил выдающийся современный ученый Дэниел Боярин, тут ситуация напоминала нынешнее отношение в иудаизме к движению Хабад Любавич: остальные иудеи не верят в то, что скончавшийся в 1994 году любавичевский ребе Шнеерсон был Мессией, но на этом основании никому не приходит в голову не считать «хабадников» иудеями[16]16
  Из современной литературы о соотношении раннего христианства и иудаизма можно особо рекомендовать: J. D. G. Dunn, The Partings of the Ways between Christianity and Judaism and their Significance for the Character of Christianity, London, 1991; 2^nd ed. 2006; The Ways that Never Parted: Jews and Christians in Late Antiquity and the Early Middle Ages, ed. A. H. Becker, A. Yoshiko Reed (Texte und Studien zum antiken Judentum, 95), Tübingen, 2003; D. Boyarin, Border Lines: The Partition of Judaeo-Christianity. (Divinations: Rereading Late Ancient Religion). Philadelphia, 2004; в связи с затронутыми Пфистером темами (в частности компульсиями) представляет особенный интерес: I. W. Oliver, Torah Praxis after 70 CE. Reading Matthew and Luke-Acts as Jewish Texts. (Wissenschaftliche Untersuchungen zum Neuen Testament, II/355). Tübingen, 2013 [ср. мою рец.: Scrinium 12 (2016), 391–394].


[Закрыть].

Современный научный Христос, вероятно, мог бы немного разочаровать Пфистера – как своим недопониманием гуманистических идей (это уж неизбежно, если принять буквально все евангельские слова в духе одобрения Ветхого Завета, особенно Мф. 5:17–18, где говорится о том, что Новый Завет не подразумевает отмены Ветхого, но подразумевает его исполнение), так и своей приверженностью к слишком несовершенным, с точки зрения Пфистера, формам благочестия: например «магическим» жертвоприношениям и безбрачному аскетизму. Для Пфистера, как обычно для протестантов, христианская Евхаристия – что-то вроде поминок, где сходство с жертвоприношением только самое отдаленное; особой роли в христианской жизни, как ее видит Пфистер, она играть не должна. Для исторического Христа и вообще кого-либо из его еврейских современников это вряд ли могло быть так. Для них жертвоприношение оставалось полностью актуальной религиозной практикой, даже если уже начинала практиковаться замена помазания кровью животных вкушением вина[17]17
  Относительно отраженных в евангелиях ритуалов эпохи Второго Храма см., в частности, A. Jaubert, La date de la Cène. Calendrier biblique et liturgie chrétienne. (Études bibliques). Paris, 1957 (англ. пер.: The Date of the Last Supper, Staten Island, NY, 1965), а также, с учетом новейших данных, É. Nodet, “On Jesus’ Last Supper,” Biblica 91 (2010), 348–369.


[Закрыть]. Что касается брака, то Пфистер не одобряет позиции Павла, которая и стала общехристианской, но зато горячо одобряет Христа, забывая при этом истолковать его слова в Мф. 19:27, где за оставление жены (и прочих родственников) обещается в Царствии Небесном в сто раз больше оставленного. Буквально тут сказано о том, что вместо одной оставленной на земле жены будет сто. Вряд ли это стоило бы толковать слишком буквально, то есть в смысле обетования гурий. Но тогда получается, что либо эти (и не только эти) слова Христа «неаутентичны» в смысле радикального противоречия его учению, либо все-таки и Христос недалеко ушел от Павла. Новый Завет подразумевал Новый Исход, так как только во время Исхода возможен новый Синай (которым стал Сион) с его откровением Завета. Но Исход – это священная война и сопутствующие ей аскетические ограничения. Жизнь раннехристианских общин вполне следовала предписаниям Ветхого Завета, но в той их части, которая относилась только ко временам войны. Главным оружием в этой войне становилось мученичество, богословская теория которого была сформулирована еще в дохристианских 2 и 4 книгах Маккавеев. Таким христианство явилось в мир уже в общине самого Иисуса[18]18
  См. подробнее в: В. М. Лурье, Призвание Авраама. Идея монашества и ее воплощение в Египте. СПб., 2000.


[Закрыть]. Фундаментальное для христианства значение мученичества Пфистер упускает из виду, а потому не может увидеть и надобность в его органичном продолжении – монашеской аскетике.

Тем не менее даже за исторически ошибочными представлениями у Пфистера стоит нечто важное. Пусть его образ христианства исторически не соответствует не только реальному историческому христианству – это и сам Пфистер охотно признаёт, – но даже и сколько-нибудь историческому Иисусу, оно, однако, соответствует определенному идеалу «христианства на службе человечеству» – такому христианству, которое делает лучше жизнь людей на земле. Пфистер не соглашается с аскетическими предложениями просто отказаться от жизни мирскими радостями и найти при помощи религии что-то более нужное, а напротив, заходит настолько далеко, что пытается сделать христианство полезным даже для тех, кто в него не верует; его личные отношения с Фрейдом тут были всего лишь частным случаем. Он верил, что, с одной стороны, человечество, а с другой стороны, христианство на самом деле устроены так, что христианство может и должно осчастливить человечество. Понимая, что в истории почти никто из христиан так не думал[19]19
  Тут русский читатель должен возразить, вспомнив хотя бы Достоевского. В отличие от Фрейда, Пфистер почему-то Достоевским не увлекался. Возможно, повлияло отношение к Достоевскому Фрейда, сформулированное публично лишь в его предисловии к немецкому изданию «Братьев Карамазовых» (статья «Достоевский и отцеубийство», 1928), но более-менее известное в ближнем кругу Фрейда не позднее 1920 г. Если статью Фрейда одобрили прежде публикации Джонс и Ференци, то с ней мог согласиться и Пфистер. Фрейд видел в Достоевском человека, страдающего тяжелыми неврозами и перверсиями. Из множества публикаций, посвященных теме «Достоевский и Фрейд», наиболее интересны исследования психоаналитиков: F. Schmidl, “Freud and Dostoevsky,” Journal of the American Psychoanalytic Association 13 (1965), 518–532 (изложение наиболее важных данных); J.-P. C. J. Selten, “Freud and Dostoevsky,” The Psychoanalytic Review 80 (1993), 441–455 (попытка анализа патологических мотивов самого Фрейда, приведших к ошибкам в диагностировании Достоевского).


[Закрыть], он проецировал подобное мировоззрение на Иисуса, и ему этого хватало.

* * *

Сказав немного о христианстве, мы должны сказать и о психоанализе – насколько он подходил для проекта Пфистера?

В настоящей книге Пфистер старательно избегает технической терминологии и, тем паче, изложения сложных теорий. Он хочет сделать ее понятной для тех, кто ничего не знает о психоанализе, да и не собирается узнавать. На практике это все равно приводит к тому, что специальная терминология нет-нет, да и прорывается. Но главное, что конкретные теории психоанализа все равно остаются полностью узнаваемыми. Это прежде всего представление Фрейда о трехчастной структуре (Id, Ego, Super-Ego – «Оно», «Я» и «Сверх-Я»), как оно сложилось к 1920-м годам, а также сформировавшаяся в те же годы фрейдовская рецепция представлений Лебона о психологии толпы (Пфистер ссылается на Лебона, но стремится минимизировать ссылки на Фрейда – вероятно, чтобы не распугать консервативную часть аудитории).

Трехчастная структура давала в руки пастора психотерапевтический инструмент, дающий прямой доступ к совести («Сверх-Я») в ее диалоге с личностью («Я»), в котором личность либо следует велениям совести, либо нет. В том и другом случае «Сверх-Я» вызывает страх и, далее, вытеснение в бессознательное («Оно»), и этот страх может быть как полезным для личности (например, вызывая «сублимацию», то есть возвышенные чувства), так и вредным (вызывая нежелательную агрессию). Фрейдовская трехчастная структура была тем психоаналитическим открытием, восторг перед которым Пфистер нисколько не пытался скрывать. От идеализации «Сверх-Я» (совести) он был также далек, понимая, как она может искажаться, но он считал, что для ее исправления как раз и поможет образ Христа.

Разработанной психологии толпы в распоряжении Пфистера не было, но, по крайней мере, он, вслед за Фрейдом, понимал, что там не может быть трехчастной структуры, то есть толпа по определению бессовестна[20]20
  ^Сегодня мы бы говорили не только о психологии толпы, но, более специально, о психологии и патопсихологии групп. Основными авторами тут являются Уилфрид Бион (ученик Мелании Кляйн), Серж Московичи (психолог) и Отто Кернберг. См. особ.: W. R. Bion, Experiences in Groups and Other Papers, London, 1961; С. Московичи, Век толп. Исторический трактат по психологии масс. Пер. с фр. Т. П. Емельяновой, М., 1998 (оригинальное изд. 1981); Социальная психология. Под ред. С. Московичи. 7-е изд. Пер. с фр. Т. Смолянской. (Мастера психологии). Спб., 2007 [первое фр. изд. 1984]; О. Кернберг, Конфликт, лидерство, идеология в группах и организациях. Пер. с англ. С. Комарова. М., 2015 (оригинальное изд. 1998).


[Закрыть].

Задача правильной религии «аналитична», а не очень правильной или совсем неправильной – «синтетична». Оба этих термина принадлежат самому Пфистеру. В обоих случаях речь идет о преодолении страха, который является (не только по Пфистеру: это было весьма широко распространенное мнение) главным отравителем человеческого существования. Аналитический подход состоит в том, чтобы помочь человеку разобраться с собственной совестью, причем сделать это можно только на основе любви. Синтетический подход заключается в преодолении страха посредством ритуалов и других действий, не влекущих осознания его причин и поэтому не приводящих к настоящему освобождению.

Взгляд Пфистера на индивидуальную психологию человека может показаться чрезмерно оптимистическим, но тут надо помнить, что он лишь чуть иначе расставлял акценты в интерпретации фрейдовского учения о трехчастной структуре. Сегодня мы бы сказали, что это учение само по себе было слишком оптимистичным. Наиболее тяжелые нарушения психики, причем не только психозы, но и так называемые тяжелые личностные расстройства (не путать с «неврозами») не зависят от патологий трехчастной структуры, а потому и не лечатся в рамках классического психоанализа. Рецепты Пфистера в этих случаях также работать не будут.

Современный психоанализ в основном следует за Меланией Кляйн, согласно которой трехчастная структура сама по себе – это уже результат развития личности, которого не каждому удается добиться. Нарушения трехчастной структуры, обычно связанные с неправильным разрешением эдипова комплекса, – это проблемы почти здоровых или, во всяком случае, не самых больных людей.

Чувство страха также коренится глубже трехчастной структуры и поэтому только поверхностным образом может зависеть от отношений человека со своей совестью. Оборотной стороной страха является агрессия, с которой человек рождается, имея ее в качестве первичного влечения наряду с либидо (так в кляйнианском психоанализе, но Бион считал третьим первичным влечением нечто вроде влечения к знанию и смыслу, что в отдаленной проекции смыкается с теорией логотерапии разочаровавшихся в психоанализе Адлера и Франкла). Согласно Мелании Кляйн, эта первичная агрессия отражает столь же первичный страх смерти, поскольку и сама проявляет стремление к смерти, изначально заложенное в человека.

Раннее развитие младенца, прежде чем достигнуть эдипова комплекса и формирования трехчастной структуры, проходит через две фазы, нормальные для младенца, но глубоко патологичные, если на них застрять, – параноидно-шизоидную и депрессивную. На той и другой страх играет свою вполне позитивную роль, хотя, разумеется, всегда возможны эксцессы. Здесь и находятся корни тех психических заболеваний, которые не лечатся классическим психоанализом. На основе кляйнианского психоанализа терапия тяжелых личностных расстройств, а также исправление патологий групп (так как психология групп имеет много общего с психологией доэдипова младенца) стали возможны.

Тезис о наличии у человека стремления к смерти, введенный в психоанализ Сабиной Шпильрейн (вдохновлявшейся идеями крайне далекого от психоанализа биолога Ильи Мечникова) и подхваченный Фрейдом, сегодня отвергается большинством психоаналитиков, кроме кляйнианцев и еще совсем немногих. Среди этих немногих был один из самых авторитетных психоаналитиков Франции Жан Лапланш (1924–2012). Ему принадлежит мысль о не просто взаимосвязанности, как у Фрейда и Кляйн, но тождестве либидо и влечения к смерти – в духе изначальной идеи Шпильрейн, о которой Лапланш не знал:

…влечение к смерти не имеет собственной энергии. Его энергия – это либидо. Или, лучше сказать, влечение к смерти – это сама душа, образующая принцип циркуляции либидо.[21]21
  Ж. Лапланш, Жизнь и смерть в психоанализе. Пер. с фр. В. Ю. Быстрова. СПб., 2011 [оригинальное изд. 1970], сс. 365–366.


[Закрыть]

Для Пфистера, как и для большинства современных психоаналитиков (но отнюдь не как для Фрейда), либидо было влечением жизненным и только жизненным. Оно могло вести к перверсиям, но оно не было ни идентично стремлению к смерти, ни даже неразрывно сопряжено со смертью. Идентичность либидо и умирания, как ее понимали Шпильрейн и Лапланш, напоминает совсем другие христианские теории – ту самую монашескую аскетику, которую отвергал Пфистер.

Так, Максим Исповедник (580–662) в Вопросоответах к Фалассию разбирает диалектику ἡδονή и ὀδύνη (идони и одини) – «наслаждения» и «страдания»: человек после грехопадения стремится к первому, но само это стремление приносит ему второе[22]22
  См. особенно Предисловие, которое вошло в неполный русский перевод труда: Максим Исповедник, Вопросоответы к Фалассию. Пер. А. И. Сидорова. Т. 1. М., 1993.


[Закрыть]. Тут «либидо» выступает как сила разрушения человека. Так называемые «радости жизни» суть «радости» гниения заживо. Разрушение начинается как духовное, но завершается как физическое – если только не вырваться из круговорота «наслаждения» и «страдания» через аскетическое бесстрастие.

Кажется, не существует (пока?) такой школы психоанализа, которая сделала бы терапевтические выводы в пользу монашеской аскетики, хотя теоретические основания для создания такой школы уже проработаны (кляйнианцами и Лапланшем). Пфистер был бы в ужасе от самой подобной идеи. Но то, что сделал сам Пфистер, может быть, не очень поможет строгим христианам – и точно не поможет тяжело больным психически людям, – но зато вполне может помочь огромному большинству не столь уж больных людей, которые интересуются христианством, но «без фанатизма», как одной из форм социальной адаптации.

В. М. Лурье