Текст книги "Секретные задания"

Мой план действий был следующим: как только Ставка передаст нам требуемый сигнал, завуалированный весьма странной фразой – «волк залаял», батальон захвата вступает первым. Благодаря постоянным тренировкам людям потребуется только десять минут на подготовку, чтобы экипироваться с головы до ног и погрузиться в свои автомобили. Я надеялся, что в таких условиях смогу отдать приказ о выступлении в час сорок пять. Я не предвижу никаких помех и тем более вооруженного противостояния во время всего пути до правительственных зданий, притом что он будет длиться минут восемь – десять. Итак, головной отряд, первая рота из моего батальона фридентальских охотников, достигнет театра действий без каких-то минут два.

Один взвод из головной роты разделится на группы, чтобы занять маленький мост через один из рукавов реки Алльер, и будет держать, чего бы это ни стоило, открытым путь отступления для нас на аэродром. Два батальона на броне занимают площадь перед зданием правительства, парк и соседние улицы, где и держатся против всех возможных атак и прикрывают огнем роту охотников, которые под моим командованием бросаются на штурм двух жилых зданий. Поскольку я еще помнил успех нашей неожиданной атаки, совершенной без малейшего кровопролития при освобождении Муссолини, то отдал приказ – оставить противнику инициативу первого выстрела. Команду «огонь!» могу отдать только я сам, капитан Фолькерсам или самый старший по чину офицер одной из рот.

Две ударные группы моей роты должны попытаться захватить, насколько это возможно, не применяя оружие, все основные входы в правительственное здание и занять лестницы и площадки на первом этаже. Что касается меня, то я попытаюсь во главе третьей группы проникнуть в соседний жилой дом и захватить через крытый проход коридор, который ведет к правительственным конторам.

Что касается дальнейшего, то мне надлежало ждать более точных приказов из Ставки. Я пока не знал, идет ли речь о предотвращении налета «Свободной Франции», об уничтожении неких министров, подозреваемых в голлистских симпатиях, или же о перевозе всего французского правительства в оккупированную зону.

Дни проходили, не принося нам ничего, кроме приказов о «повышенной боеготовности», которые регулярно отменяли через несколько часов. Почти в середине декабря меня разбудили немного позже полуночи и срочно вызвали в Париж. Там, в комендатуре вермахта на улице Риволи, меня поджидал офицер армейской службы безопасности, который передал мне телефонную трубку – на связи Ставка фюрера. Я, естественно, предположил, что мне наконец-то дадут какой-то внятный приказ. То была глубокая ошибка: адъютант Гитлера объявил, и довольно сухо, что пока никакого решения не принято, но, возможно, оно появится в течение суток. В четыре часа пополудни меня снова вызвали из Ставки, и снова ничего.

По счастью, за долгое время службы я вполне выучился наиглавнейшей добродетели солдата – терпению. Итак, я ожидал, пока господа в Ставке соблаговолят прийти к какому-либо согласию. В десять вечера меня снова вызвали. Я подскочил к аппарату, уверенный, что вот сейчас-то наконец получу определенный и точный приказ. Но вместо долгожданного решения мне просто передали следующую инструкцию: «Майору Скорцени немедленно возвратиться в Виши. Он должен поддерживать в своих войсках состояние боеготовности вплоть до нового приказа».

И вот я снова на пути к «временной столице» Франции. Все спокойно в ночных деревушках, а я пытаюсь разгадать причины столь длительных колебаний Ставки. Некое предчувствие мне подсказывает, что фюрер уже готов принять совсем другое решение – о сворачивании всей нашей операции.

В течение нескольких последующих суток мы получили еще множество противоречивых указаний: то нам предписывали отменить тревогу, то, наоборот, вновь всем быть наготове. Мы начали к этому привыкать. Когда я объявил офицерам батальона захвата, что, по моему мнению, операция не состоится, глубокое разочарование отразилось на всех лицах; определенно, все ребята просто мечтали о подвиге подобно тому, в Гран-Сассо.

И действительно, 20 декабря 1943 года я получил приказ «отбой»: надо отправлять обратно все части. И естественно, все мы теперь думаем только об одном: быстрее, как можно быстрее попасть домой – вдруг мы еще успеем получить небольшой отпуск на Рождество. Через двадцать четыре часа я прибыл со своей ротой в Париж, а там мы едва успели на экспресс до Берлина.

Секретное оружие

Вернувшись в Фриденталь, я понял, что на долю моих офицеров уже выпали первые стычки с противником: началась настоящая война с чиновниками из Главного управления войск СС. Сигналом к атаке послужило утверждение численности штаба и вооружения – двух пунктов, необходимых всякому подразделению и продуманных нами с особой тщательностью. Наши наивные солдатские головы не покидала уверенность, что все заявки будут выполнены. Последовали несколько недель ожидания и нескончаемых переговоров; нам приходилось сражаться буквально за каждого человека, за каждый автомат или автомобиль, прежде чем мы получили все, что хотели. Наконец Главное управление уведомило нас, что они согласны. Полные радужных надежд, мы пробежали готовый приказ о формировании 502-го мотострелкового батальона под началом «командира штурмового отряда Отто Скорцени». Но дойдя до последней фразы, почувствовали себя идиотами: Главное управление войск СС замечало в скобках, что будущему формированию не стоит рассчитывать ни на прикомандирование техники, ни на заполнение вакансий личным составом.

Мы не понимали, плакать нам или смеяться, но по трезвом размышлении решили отнестись к происходящему со здоровым юмором и постараться всеми силами хоть как-то исправить трагикомизм ситуации, бесстыдно пользуясь теми арсеналами, к которым был возможен доступ, и вербуя людей во всех частях вермахта. Понемногу подобралась довольно пестрая смесь – пехота, летчики, моряки и солдаты СС, – но это не помешало нам сформировать вполне однородную команду.

В феврале 1944 года круг моих непосредственных обязанностей – деятельность диверсионных отрядов – сильно расширился: мне пришлось включить в него то, что публика не без иронии окрестила «секретным оружием». Начал я с того, что занялся вопросами ведения войны на море.

С тех пор как Северная Италия, взнузданная дуче, снова стала нашим союзником, связи между нашими армиями окрепли. Благодаря этому сотрудничеству я неплохо изучил великолепную работу одного из лучших итальянских подразделений – Десятой флотилии MAC, – которой командовал тогда князь Боргезе.

Они разработали и довели до совершенства многие образцы так называемого малого вооружения, изобретенного для действий против флота союзников. Из того, что мне показали, я не могу не упомянуть небольшой быстроходный катер, напичканный взрывчаткой и управляемый лишь одним человеком, который подводит его к цели и катапультируется в самый последний момент. Кроме того, у итальянцев были в ходу торпеды особой конструкции; водолазы, обслуживающие эти огромные снаряды, направляли их на вражеские суда. Именно эта хитроумная техника принесла итальянским отрядам небывалую удачу в действиях против кораблей союзников сперва в Александрийском порту, а затем в самом центре Гибралтара. Еще 10-я флотилия MAC включала взвод так называемых лягушек – хорошо подготовленных ныряльщиков, в задачу которых входило приблизиться к вражескому кораблю под водой и прикрепить к борту специальную мину. На ногах у них были каучуковые ласты, позволяющие им одинаково хорошо двигаться на поверхности и под водой и достигать достаточной скорости при минимуме усилий. Один из наших офицеров, вооружившись этими ластами, в одиночку отправил ко дну больше пятидесяти тысяч тонн союзных грузов.

В один прекрасный день я получил приказ связаться с вице-адмиралом Хайе, командиром недавно созданного спецподразделения военно-морских сил. Гиммлеру очень хотелось, чтобы мои лучшие люди приняли участие в подготовке этих «морских коммандос».

Мысли, которыми поделился со мной вице-адмирал, взволновали меня чрезвычайно. По его мнению, за исключением подводных лодок, минных тральщиков и быстроходных катеров, наш флот уже не способен выдержать сражения с союзниками по всем правилам. На море мы в лучшем случае пассивны, если не беспомощны. Но боевой дух моряков по-прежнему высок; им нужны только новые точки приложения сил. Чтобы драгоценная энергия этих людей не пропала даром, вице-адмирал и его коллеги срочно занялись разработкой новых видов особо эффективного «секретного оружия». Конечно же, они отталкивались от того, что сделали в этой области итальянцы, – ведь прежде всего нужно воспользоваться тем, что существует. Все мы слишком хорошо понимаем, что нельзя терять ни минуты. Война идет к концу… Военные инженеры предложили проект модернизации обыкновенных торпед: взрывное устройство в носу удаляется, и на его месте монтируются рычаги управления под прозрачным герметичным колпаком, а к днищу крепится еще одна торпеда, снаряженная по всем правилам. Дальность действия этих «управляемых снарядов» достигает десяти морских миль.

Мы прекрасно понимали, сколь примитивны и несовершенны эти устройства, «черномазые», как мы называли их между собой. Однако нельзя было сбрасывать со счетов эффект внезапности. Первые испытания нового оружия и впрямь прошли с полным успехом. Ранним утром, предвещавшим прекрасный летний день, двадцать человек из спецподразделения морских сил спустили на воду своих «черномазых друзей» к северу от союзного плацдарма в Анцио. Через несколько минут их взорам открылось то, что должно было послужить им мишенью, – множество военных кораблей и транспортов противника.

Никто не заметил их. Удар по пусковому рычагу – и нижние торпеды ушли к цели. Две минуты спустя глухие взрывы вспенили воду возле кораблей: крейсер с огромной пробоиной, затопленный миноносец и торговые суда общим водоизмещением более 30 тысяч тонн, которые тоже либо повреждены, либо пущены ко дну, – таков итог отчаянной вылазки горстки отважных людей. Семеро из наших вернулись сразу же на своих «суденышках», еще шесть человек, добравшись до берега, оказались в глубоком тылу и присоединились к нам ночью, благополучно миновав вражеские дозоры. Семеро последних с задания не вернулись…

Впоследствии были еще и еще удачные операции, хотя, быть может, и не столь ответственные: Средиземное море, Ла-Манш… Противник, впрочем, довольно быстро понял, что означает появление маленьких стеклянных куполов «ручных торпед». Как только наблюдатели замечали их, корабли открывали шквальный огонь из среднего калибра. После нескольких неудачных попыток мы решили прибегнуть к небольшой уловке. Под утро – само собой, при ветре и благоприятном течении – мы вывели в море пустые стеклянные поплавки; герметически запаянные, они просто плавали на поверхности. Англичане обрушили бешеный огонь на эти безвинные игрушки, в то время как настоящие «черномазые», не привлекая внимания наблюдателей, спокойно приблизились с противоположной стороны и выпустили свои снаряды.

Кроме того, мы использовали, и причем все чаще и чаще, «взрывчатые катера», или «бобы», на нашем условленном языке; они управлялись техникой с большого расстояния – этот принцип уже нашел применение в «Голиафе», знаменитом танке-карлике, начиненном динамитом. Эффективность «бобов» была чрезвычайно высокой благодаря специальному устройству, которое затапливало катер при касании вражеского корабля, и он взрывался под килем, на определенной глубине, образуя в днище роковую пробоину. «Бобы» помогли нам во многих успешных операциях в Средиземном море и на отмелях Нормандии, которые были местом высадки союзного десанта.

Что же касается мини-подлодок, которые до нас применяли японцы и англичане (единственный раз, во время сражений в Норвегии), у нас их было несколько видов, но рейды с их участием, которые мы предпринимали время от времени, оказались слишком дорогостоящими. До самого конца войны технические службы ВМС безуспешно пытались улучшить это оружие, сделав его более эффективным и, главное, менее уязвимым.

Уже с начала весны 1944 года все мы начали гадать, где и когда будет выброшен десант в Западной Европе. Нам было известно, что он состоится и, несомненно, состоится скоро. В мае я ознакомился с аэрофотосъемкой английских портов юго-западного побережья и, как и все, безуспешно ломал голову, пытаясь разгадать назначение сероватых прямоугольничков, бесконечными рядами тянущихся вдоль всех дамб. Только потом мы поняли, для чего предназначались эти продолговатые блоки: во время десанта из них получился искусственный порт.

Тогда же мы стали раздумывать, сможем ли и если сможем, то как в первые дни после высадки помешать подходу вражеских подкреплений и приведению союзников в боевой порядок. Я начал с того, что получил в Адмиралтействе секретный список пунктов, в которых высадка была возможна по чисто техническим соображениям. Там перечислялся десяток прибрежных районов. Первым номером шел полуостров Контантэн с Шербуром – наиболее вероятное место, а далее излагались весьма ценные сведения о всех пляжах и отмелях, которые подходили для выброса десанта. С этим списком в руках мы принялись разрабатывать «спецпрограмму», продумывая ее детали для каждого из десяти возможных мест.

Для начала мы предложили уже сейчас направить в береговую полосу спецотряды, чтобы подготовить операции против центров связи и командования противника. Мы решили минировать территорию зарядами новейшей системы: они будут взрываться тогда, когда нужно, с помощью радиосигналов с наших самолетов.

Как и всегда, мы должны были представить наши прожекты на рассмотрение командованию Западным фронтом. Ответа все не было, мы слали запрос за запросом. Наконец Париж откликнулся долгожданной депешей: в принципе план, разработанный экспертами из специального подразделения под командованием Скорцени, основан на верной оценке наличествующих условий и представляется выполнимым. Но, – как всегда, имеется одно «но» – нам кажется невозможным приступить к необходимым приготовлениям, не привлекая внимания наших частей, дислоцированных в прибрежной зоне. А подобные действия не могут не поколебать уверенности войск в неуязвимости Атлантического побережья и не подорвать боевого духа солдат. По этой причине мы вынуждены отказаться от реализации изложенного проекта в целом. Подпись: неразборчиво (как обычно).

Комментарии излишни…

* * *

Создавая новое оружие, мы вторгались и в вотчину люфтваффе: подобные исследования уже велись какое-то время в 200-й боевой эскадрилье. Они даже создали концепцию операций «смертников» – летчиков-добровольцев, которые готовы были погибнуть вместе со своими самолетами, наполненными бомбами или взрывчаткой, направляя их прямо в цель; мишенью служили, как правило, военные корабли. Фюрер, однако, эту идею отверг, видимо, из чисто философских соображений; он утверждал, что такие жертвы не отвечают ни характеру белой расы, ни арийскому менталитету. По его мнению, путь японских камикадзе был не для нас.

Тем временем – это было за несколько недель до высадки союзников – мне посчастливилось познакомиться с летчицей Ганной Райч (известная женщина-авиатор, летчик-испытатель), и первая наша беседа дала мне повод к новым раздумьям. С удивительным спокойствием, которого я не ожидал встретить в этой хрупкой женщине, она заметила, что настоящий патриот не может слишком дорожить своей собственной жизнью, когда на карту поставлена честь отечества. Позже она объяснила мне, что подразумевалось под этим. Не исключено, полагала она, что события обернутся для нас столь трагически, что мы сами встанем перед необходимостью прибегнуть к помощи «добровольных смертников». И тогда мы обязаны будем найти способ, чтобы дать пилоту как минимум один шанс спасти свою жизнь. Здесь Ганна, без сомнения, была права: я и сам неоднократно имел случай убедиться в том, что энтузиазм и боевой дух моих солдат удесятерялись, если у них появлялась хоть какая-то возможность вернуться целыми и невредимыми.

Несколько дней спустя я получил разрешение посетить огромный испытательный полигон ракет класса «V» «Фау» (от нем. «Ver Geltung» – «возмездие», обозначение ракет различных типов). Немцы утверждали, что эти снаряды были запущены в производство с целью отомстить за массированные бомбардировки германских городов, забывая, что «честь» атак на мирные поселения – Ковентри и Лондон в особенности – принадлежит именно люфтваффе, расположенный в Пенемюнде, на острове Узедом в Балтийском море. Сейчас я практически уверен, что инженер, которому было поручено меня сопровождать, показал мне далеко не все: тогда уже велись работы по созданию нового оружия массового поражения. Но «V-1» мне позволили изучить досконально, и плюс ко всему мне довелось присутствовать при запуске одного из снарядов. Именно тогда мне пришла в голову мысль и тут попытаться сделать то же самое, что мы сделали с морскими торпедами: снабдить ракету кабиной для пилота.

После бесконечных споров с начальством и с экспертами из Министерства военной авиации мне удалось одержать победу, сославшись на категорическое желание фюрера немедленно приступить к испытаниям и постоянно держать его в курсе того, что делается. Сказать по правде, это «желание» Адольфа Гитлера было самым обыкновенным враньем, но мой «маневр» сработал безотказно, полностью рассеяв сомнения этих господ, – факт тем более примечательный, что несколькими месяцами раньше Ганна Райч, которую осенила та же идея, что и меня, безуспешно пыталась сломить сопротивление чиновников. Мне выделили помещения, станки, инженеров и техников, которые нам требовались, и через две недели – срок рекордно короткий – состоялись первые испытания.

Реактивный снаряд с пилотом закрепили под корпусом «Хейнкеля-111», который поднял его, словно пушинку. Где-то в районе тысячи метров «V-1» отделился от носителя, грузный «Хейнкель» мгновенно отстал (при 300 км/ч против 600 км/ч «V-1»). Летчик описал несколько широких кругов, затем сбавил скорость и зашел на посадку против ветра. Первый раз он прошел метрах в пятидесяти от посадочной полосы.

– Дьявол! Он недостаточно сбросил скорость! – ругнулись все, кто был на вышке. – Только бы все кончилось нормально!

Пилот вырулил и снова завис над полосой. На сей раз он, видимо, решился сесть: машина буквально выбрила взлетную полосу, пройдя в двух-трех метрах от земли. Но нет – в последний момент он явно переменил решение: снова поднялся, сделал третий вираж и вновь пошел на посадку. Все произошло головокружительно быстро: вот «V-1» жмется к земле до самого конца взлетно-посадочной, затем пытается обогнуть небольшой холм – нам еще видно, как он чиркает брюхом, задевая верхушки деревьев, прежде чем скрыться за гребнем. Секунду спустя два высоких столба дыма рассеивают всякие сомнения…

Я бросился к вездеходу вместе с двумя санитарами, и мы помчались напрямик, через поля, к месту падения. Обломки были заметны издали: одно крыло – здесь, другое – там… Посередине валялся корпус, по счастью не загоревшийся. Метрах в десяти мы нашли пилота, он лежал почти без движения. Очевидно, в последний момент он сумел отсоединить плексигласовый колпак и был выброшен из кабины при ударе. Расспросить его не было никакой возможности, и я отправил его в госпиталь. Мы пытались хоть что-нибудь понять, рассматривая борозды, оставленные аппаратом в рыхлой почве. Вероятно, в последний момент пилот решил сесть на это вспаханное поле. Но зачем?

Технологи потеряли уйму времени, сопоставляя и скрупулезно перебирая малейшие детали, но не нашли ничего, что дало бы нам ключ к разгадке.

На следующий день мы решили снова попытать счастья. Но, увы, второй полет оказался точным повторением первого: «V-1» отделилась от самолета-носителя, описала несколько кругов, затем зашла на посадку и, не касаясь дорожки, врезалась в землю почти на том же месте. И вновь летчик был ранен, и мы опять терялись в догадках. Ганна Райч едва сдерживала слезы. Было очевидно, что после этого двойного фиаско техслужбы запретят всякие испытания, по крайней мере на какое-то время. Через день оба пилота уже пришли в себя и смогли отвечать на вопросы, но единственное, чего мы от них добились, – это не слишком понятное описание каких-то вибраций в рычаге управления. Во всяком случае, у нас так и не появилось мало-мальски приемлемой версии этих аварий.

Несколько дней спустя ко мне вдруг явилась неожиданная делегация – Ганна Райч и два инженера: один контролировал сооружение стендовых образцов, другой был из Министерства военной авиации. К моему великому изумлению – я, скорее, ожидал услышать, что моя идея окончательно отнесена к разряду несуразностей, – Ганна заявила, что она, кажется, нашла причину обеих катастроф. Запросив в Центральном бюро отдела кадров личные дела обоих пилотов, она обнаружила, что ни тому ни другому еще не приходилось управлять высокоскоростными машинами. Не подлежит сомнению, что требуется весьма значительный опыт, чтобы пилотировать такой мини-самолет на таких скоростях. Ганна Райч и оба инженера были совершенно убеждены, что министерство напрасно отнесло двойную неудачу за счет недостатков конструкции. Они готовы были доказать мне это хоть сию минуту, благо за это время на свет появилось еще несколько новых машин. Да, это было заманчивое предложение, но ведь нам запретили строго-настрого все эксперименты! Я слишком хорошо знал, что министерство не отменит свой приказ. Но Ганна уже так увлеклась нашим проектом, что официальный запрет для нее ничего не значил, лишь бы я дал свое согласие. Я не знал, что делать.

– Послушай, Ганна, – заметил я, – если вдруг с тобой что-нибудь случится, фюрер собственноручно снимет мне голову с плеч.

Но они настаивали с таким жаром, что я готов был сдаться. Ганна великолепно использовала слабости моей обороны, взывая к моему чувству долга и цитируя старинную армейскую поговорку о том, что настоящий солдат должен уметь в случае необходимости нарушить полученный приказ. В конце концов я уступил, хотя и неохотно. Начальника аэродрома мы решили взять на пушку, сказав, что министерство разрешило нам продолжить испытания.

Когда на следующий день за Ганной закрылся прозрачный купол, мне показалось, что мое сердце не выдержит. Но на этот раз все шло как по маслу. Как только «V-1» отделилась от самолета-носителя, Ганна сделала несколько кокетливых виражей и на бешеной скорости зашла на посадочную полосу. Я почувствовал, как холодный пот бежит вдоль позвоночника – машина коснулась земли, и больше уже ничего невозможно было разглядеть за облаком пыли, прокатившимся до конца посадочной. Мы бросились вперед, и, когда подбежали к самолету, к нам на руки соскочила улыбающаяся, сияющая Ганна.

– Это и впрямь сногсшибательно! – Она явно была довольна.

Потом настал черед обоих наших инженеров опробовать собственное детище. Все трое, в сумме, сделали двадцать вылетов и двадцать раз приземлились, даже не оцарапавшись! Никто больше не сомневался – и идея, и ее воплощение были безупречны.

Маршал авиации Мильх побледнел как полотно, слушая вечером мой рапорт.

– Благодарите судьбу за то, что вас не поставили к стенке! – объявил он в конце концов трагическим тоном. По счастью, его мрачное замечание не стало пророчеством.

Я добился от него разрешения продолжить наши труды и начать обучение пилотов. На следующий день в наших мастерских закипела работа. Для начала нужно было сделать еще несколько образцов для испытаний, затем – двухместные модели для курсов пилотажа и только потом приступить к выпуску боевых машин. Тем временем я подобрал из своих ребят человек тридцать опытных пилотов и еще шестьдесят добровольцев предоставила нам люфтваффе – они должны были явиться со дня на день. Мы наконец могли работать в полную силу.

Я запросил у службы снабжения Министерства военной авиации по пять кубометров топлива для каждого пилота. Увы, это последнее препятствие оказалось самым трудным. Проходила неделя за неделей, мы получили сначала десять кубометров горючего, потом еще пятнадцать, но заказы наши так и не были выполнены. Я стоптал каблуки, бегая по бесконечным приемным, но получал лишь туманные обещания либо откровенные отказы. Осенью 1944 года я бросил свою безумную затею. Увы, наши конструкторские разработки и тактические расчеты оказались напрасными. Мы надеялись довести «V-1» до ума – она погибла на свалке неосуществленных идей. По крайней мере со мной остались ребята – добровольцы из люфтваффе, и я должен сказать, что они хоть и были «нелетным составом», но исполняли свои обязанности до конца.

Когда началась зима, мне довелось еще раз не то чтобы заниматься самими «V-1», а скорее обсуждать возможности, которые открыло бы их применение. Я был вызван в штаб-квартиру Гиммлера, чтобы уточнить некоторые детали нашей деятельности в ходе предстоящего наступления в Арденнах, а также доложить о работах в области секретного оружия. Когда я упомянул о возможности запуска «V-1» с подводных лодок – мы занимались этим в последнее время, – Гиммлер вдруг встал и, подойдя к огромной карте мира, висевшей возле его рабочего стола, стал внимательно изучать ее.

– Стало быть, мы могли бы разгромить Нью-Йорк нашими ракетами? – осведомился он.

– Несомненно, по крайней мере теоретически. Если наши инженеры смогут создать пусковую установку, которую легко, а главное, быстро можно было бы разместить на борту базовой субмарины…

Гиммлер, порывистый, как всегда, прервал меня на половине фразы:

– Я тотчас же доложу от этом фюреру и гросс-адмиралу Деницу; необходимо как можно скорее подготовить бомбардировку Нью-Йорка нашими «V-1». Что касается вас, Скорцени, я прошу вас всеми силами ускорить работу технических служб, чтобы размещение «V-1» на подводных лодках было произведено максимально быстро.

Сказать по правде, я отнюдь не разделял такого энтузиазма. Рейхсфюрер СС, по моему мнению, не вполне ясно отдавал себе отчет в истинном положении вещей. С другой стороны, меня интересовало, что думают на сей счет министр Кальтенбруннер и мой бывший шеф Шелленберг, ставший после опалы адмирала Канариса главным хозяином всех специальных подразделений Германии, – оба они присутствовали при нашей беседе. Но первый упорно отмалчивался, а второй лишь одобрительно кивал, причем не только когда Гиммлер мог его видеть, но и когда тот поворачивался к нему спиной. Я знал, что он никогда не рискует высказывать твердое мнение, не ознакомившись с точкой зрения своего босса. Он скромно называл этот недостаток решительности «дипломатичностью», зато был застрахован от ошибок. Что ж, тем хуже – если эти господа боятся себя скомпрометировать, придется мне рубить сплеча:

– Считаю своим долгом обратить ваше внимание, рейхсфюрер, на пока еще неудовлетворительную точность наведения «V-1». Как вам известно, положение управляющих рулей устанавливается непосредственно перед пуском и изменение курса в процессе полета невозможно. Сейчас вероятный разброс составляет около восьми километров, то есть снаряд должен упасть в пределах этой окружности. Радиус увеличивается еще больше, если «V-1» запускается с самолета-носителя, типа «Хейнкеля-111», который мы применяем, например, для бомбардировки Англии с наших авиабаз в Голландии. Разброс, несомненно, станет на порядок больше, когда мы будем использовать подводные лодки: мало того, что пока невозможно определить точные координаты в ночном море или при плохой видимости, – сюда добавятся еще килевая и бортовая качка, а самое незначительное отклонение при запуске, вызванное малейшим движением корабля, сильно изменит точность попадания. Короче говоря, у нас пока нет уверенности, что ракеты достигнут цели, даже если мишенью будет служить огромный город.

Молчание Гиммлера придало мне новые силы, и я продолжил:

– Но это еще не все. Военная авиация не в силах обеспечить воздушное прикрытие наших кораблей в районе запуска. По нашим сведениям, охрана западных подступов к побережью Штатов организована весьма умело. Американцы используют воздушное патрулирование и плотную сеть радаров.

Гиммлер, кажется, уже не слушал меня, увлекшись какими-то своими размышлениями; он вдруг остановился передо мною.

– Мне думается, – заметил он, – что вот, наконец, у нас появилась новая возможность или, лучше сказать, счастливый случай решительным образом повлиять на ход войны. Настала теперь очередь Америки на своей шкуре испытать все прелести бомбардировки. До настоящего времени Соединенные Штаты считали себя недосягаемыми для атак – еще бы, они ведь находятся вдали от полей сражений. Шок, который вызовет налет на Нью-Йорк, мгновенно сломит моральный дух американцев. Эти люди не вынесут вида падающих бомб. Я всегда считал, что Америка не способна выдержать прямого удара, особенно столь неожиданного.

Не знаю, что по этому поводу думали остальные, что же касается меня, я склонен был смотреть на вещи скептически. Я не возражал против самой идеи воздушной бомбардировки американцев, тем более что беспрерывные налеты на наши города и растущее число наших разрушений и смертей легко оправдали бы в моих глазах подобные меры. Но я опасался, как бы психологический эффект от применения «V-1» не оказался диаметрально противоположным тому, на который рассчитывал Гиммлер. Поскольку остальные явно не торопились высказаться, я снова бросился в омут вниз головой:

– Рейсхфюрер, я имею основания полагать, что результат подобной операции будет иным. В основу своей пропаганды американское правительство положило лозунг: «Германия угрожает нашей безопасности». После залпа «V-1» по Нью-Йорку американцы почувствуют, что это и впрямь не пустые слова. Помимо всего прочего, в их жилах слишком велик процент англосаксонской крови. Что касается англичан, то мы с вами имели случай убедиться, что в момент опасности их жизнестойкость становится просто пугающей.

Видя, что Гиммлер внимательно слушает, я продолжал более уверенно:

– Мы, без сомнения, могли бы подвергнуть моральный дух американцев серьезнейшему испытанию, но только в том случае, если бы нам удалось выпустить несколько ракет в совершенно определенные точки. Мне кажется, что задача наша должна быть следующей. Нужно, чтобы в условленный день и час, заранее объявленный по германскому радио, «V-1» сровняли с землей какой-нибудь из нью-йоркских небоскребов, какой – это тоже должно быть известно всем. Тогда ущерб действительно будет двойным – и материальным, и психологическим.