Книга: Антисоветский роман - Оуэн Мэтьюз

Помидоры увяли, чай простыл, камера обескураженно отворачивается. "А дальше - ничего не было".

Плод героического брака в Москве 90-х тусуется и колбасится, нюхает портянки (у русских "подавляющий, мощный запах тела") и изводит нетерпеливого читателя нарциссическими интроспекциями.

Последняя фраза этого документально-семейно-сталинского романа - просто гвоздь: "Считалка, как и многие русские детские стихи, удивительно ритмичная, нелепая и жестокая".

Раз-два-три-четыре-пять! Вышел зайчик погулять...

Впрочем, уэльская линия оправдала ожидания, даже превысила. Трепетная, музыкальная история о том, как молодой идеалист Мервин Мэтьюз добивался руки своей Людмилы у странного государства USSR, и добился-таки через шесть лет. Поневоле вспоминается из Библии: служил Иаков за Рахиль семь лет, и показались они ему за семь дней, ибо он любил её. Письма щемящие, нежные, абсурдистская ирония судьбы - так, дневник Мервина был написан по-валлийски, бравая госбезопасность долго разгадывала "шифр". И только проникаешься этими клейкими листочками, как приходит Автор - сын Мервина и Милы, и ну клеймить, разоблачать и делиться личным российским опытом.

Первый маячок - отвратительно-кислый, типично русский запах, исходивший от бабушки Мэтьюза, Марфы Бибиковой-Щербак. Я ещё задумалась над страницей, долго ли прожил бы Мэтьюз, упомянув отвратительный негритянский, арабский или китайский запах. В дальнейшем бабка становится совсем не бабка, а прыщавая хтоническая тварь: Однажды сломавшись, она полностью замкнулась в себе... Она ненавидела всё вокруг и сама, лишённая счастья, готова была разрушить счастье близких. Я узнал её маленьким ребёнком, но даже тогда в её равнодушных глазах и неловких объятиях видел нечто жуткое и ущербное. И все попытки вызвать сочувствие к Марфе Платоновне - жертве режима, мученице лагерей, вынесшей с архипелага ГУЛАГ массу болезней, в т.ч. и психических, разбиваются о то, что внук не любит бабушку. И шире - не любит людей, которых "сломали". Боится их. Жуткое-ущербное чудится Мэтьюзу во всём русском. Сыграем в угадайку. О чём пишет глава российского Newsweek? Бетонная статуя России, мстительная богиня, неодолимая сила природы, требующая невозможных жертв от своих детей как своего законного права. Родина-мать на Малаховом кургане. Шелудивые звери из старого и запущенного московского зоопарка, я не мог воспринимать их как людей. Заключённые Бутырской тюрьмы. Изумительно ритмичная, нелепая и жестокая, как многие русские детские стихи, считалка. Вышел зайчик погулять, вы не поверите. Жаль, что не оговорено неуважение к частной собственности: ведь когда зайчика принесли в больницу, он украл там рукавицу. Лучше всех уловил жалкое безумие русских Гоголь - неискоренимое разгильдяйство, кошмарное нагромождение недоразумений, мелкую суету и тщеславие, свинское пьянство, слюнявую лесть, вороватость, некомпетентность, крестьянское упрямство. Если заменить русских на валлийцев, а Гоголя на Дилана Томаса - выйдет ещё правдивее. Затронув тему Великой Отечественной, Мэтьюз буквально захлёбывается в штампах. Здесь и серые толпы солдат с широкими монгольскими лицами, и беженцы, снимающиеся с мест по росчерку пера чиновника, а не потому что, извините, немцы идут, и единственное светлое пятно - конечно, американская тушёнка и какао "Херши". Дальше - больше. Восторги по поводу Б. Ельцина таинственным образом уживаются с констатацией "пепла было много, да вот феникс из него не возродился". С отвратительным пренебрежением пишет журналист о своих русских любовницах: пьяные, потные девчонки вешались на шею, а утром возмущались, почему им не дарят цветов. Купеческие клубные пирушки позолоченной молодёжи он оправдывает так: Стоит не удивляться безоглядному размаху их разгула, а снисходительно относиться к их страстям — они должны соответствовать глубине их страданий. Этот надменный тон покровительства унижает больше, чем явная враждебность. Да не надо нам вашего снисхожденья к нецивилизованным варварам. Извольте мерять московитских дикарей вашей собственной меркой! Не выходит. Даже в отношении родной бабули. Очень хорошо сказал об "Антисоветском романе" Григорий Дашевский: Мэтьюз пишет так, словно ужас и чувство вины можно попробовать как экзотическое блюдо — и тогда можно будет щеголять недоступной избалованным европейцам искушенностью, но, разумеется, без всякого риска превратиться в униженного русского. Для Мэтьюза - полурусского - Россия не страна дедов, а причудливый бедлам, готическая карусель, аттракцион с сильными ощущениями. Тринадцатилетние проститутки, детишки-токсикоманы, бездомные, героинщики, нравственные калеки вроде Яны, солдаты и моджахеды появляются и исчезают в повествовании, не сопровождаемые никакими людскими чувствами, кроме похвальбы: "Вот сколько я повидал, вот как жил интересно". Важно другое. Мервин и Людмила - Мервуся и Meela - пронесли своё чувство через почти полвека. По сию пору они вместе. А то, что их сын понаписал - его право и его ответственность. Моё, читательское право и ответственность - предлагаемый отзыв. Спасибо за внимание.