Текст книги "Принц на белом коне"

2

– Реймонд Ирвин из отдела игрушек, срочно пройдите в кабинет менеджера. Внимание, Ирвин из отдела игрушек...

Молодой, лет двадцати четырех парень с всклокоченными светлыми вьющимися волосами вздрогнул, выронил три коробки с конструкторами, которые по рассеянности пытался пристроить не на ту полку, и испуганно оглянулся. Послышалось или нет? Так и не поняв, махнул рукой, подобрал коробки и подошел к нужной полке, когда репродуктор кашлянул и скрипучий женский голос повторил вызов.

Значит, не послышалось. Рей вздохнул, нервно провел пальцами по волосам и, обреченно понурившись, направился на второй этаж. Он отлично знал, ну если и не знал, то предполагал с стопроцентной уверенностью, что именно услышит от мистера Робинсона. И, надо отдать ему должное, оказался совершенно прав.

– Заходи, Реймонд, – сурово сдвинув брови, буркнул пожилой менеджер «Кеймарта», указал на стул напротив и не предвещавшим ничего хорошего тоном добавил: – Садись там. – Пощелкав еще пару минут клавишами компьютера, он сдвинул очки на лоб и взглянул на парня. – Ну так что, Реймонд, догадываешься, зачем я тебя вызвал, верно?

– Да, мистер Робинсон, догадываюсь, конечно. Но я бы хотел сказать, что сегодня...

Робинсон вскинул руки, словно загораживаясь от молящего взгляда молодого человека.

– Нет-нет, Рей. Не надо, не оправдывайся. Я не желаю знать, по какой в высшей степени уважительной причине ты опоздал почти на полтора часа. В очередной раз. Не желаю. И позволь сказать тебе почему. Не потому, что я последняя сволочь. И не потому, что мне доставляет удовольствие разговаривать с тобой в таком тоне. Нет. Совсем нет. Ты – единственный сын Марты, и я готов мириться со многим во имя ее памяти, но пойми... – Он тяжело вздохнул, потер обеими руками лицо. – Пойми, Рей, это место ведь не такая уж синекура. Ну что такое мерчендайзер? Пшик... А для меня... Мне до пенсии осталось всего полтора года. Я не могу позволить себе потерять работу. Понимаешь?

– Да, конечно, мистер Робинсон, – поспешно согласился Реймонд. – Но...

– Нет, никаких «но». Если я буду продолжать смотреть на твои вечные опоздания сквозь пальцы, то меня уволят. Я не преувеличиваю, Рей. Уже поползли кое-какие неприятные слухи, а у меня семья... Я не вижу другого выхода. Не вижу, и все!

– Прошу вас, мистер Робинсон, – покраснев до корней волос, поспешно прервал его молодой человек. – Прошу вас, не продолжайте. Я отлично все понимаю и ценю ваше безграничное терпение. И прошу вас только об одном: не увольняйте меня! Позвольте мне самому написать заявление, а? Пожалуйста! Если все уж совсем так плохо, то я уйду немедленно, но только не увольняйте! Поймите, я ведь не смогу... не представляю, как тогда искать другую работу... и где...

– Фу... Ты даже не догадываешься, каким негодяем я себя ощущаю, сынок.

– Не надо, не говорите так, мистер Робинсон. Вы и так терпели меня слишком долго... Вы ведь не можете серьезно думать, что я способен просить вас поставить под удар свою пенсию, благополучие своих близких...

– Ладно, малыш. Вот тебе бумага, пиши. С понедельника, по собственному желанию или семейным обстоятельствам, как тебе угодно. Еще хоть несколько дней, а что-нибудь получишь. Ох как все сложилось-то... Хотя, конечно, этот супермаркет, как, впрочем, и любой другой, совсем не подходящее место для тебя. Жаль, что тебе так и не удалось поехать учиться. А бедняжка Марта так мечтала, чтобы ты стал настоящим художником...

– Да... мама мечтала... чтобы я поехал в Италию, во Францию... Но ведь талант не зависит от... Возможно, я и сам, без этого... смогу... – Реймонд покраснел еще больше и замолчал.

– Рад, сынок, что ты не теряешь оптимизма. Хоть я и ни черта в искусстве не смыслю, но просто по-человечески, не как знаток, скажу: твои картинки мне всегда нравились.

Робинсон снова вздохнул и смущенно глянул в сторону. Разговор давался ему с трудом. И не только потому, что его жена и дочь обязаны были Марте, тогда еще Леон, самой жизнью, но и потому, что этот парень нравился ему. Хотя, конечно, проблем с ним как со служащим хватало. Собственно говоря, рассеянность, забывчивость и постоянные опоздания молодого Рея и привели их к этому тяжелому, неприятному для обоих, но тем не менее неизбежному разговору.

Реймонд поднялся со стула, не зная, что сказать огорченному даже больше него старику.

Черт побери! – мелькнула у него быстрая мысль. Ну что же я за неудачник и размазня, что должен еще и утешать человека, который только что уволил меня?!

Впрочем, тот избавил его от этой необходимости, спросив:

– Кстати, как отец? Все по-прежнему дома торчит? – Он неодобрительно покрутил головой.

– Ну вы же знаете, мистер Робинсон, что он...

– Я-то знаю, малыш, я-то знаю. Жаль только, ты не все понимаешь. И позволяешь так собой...

Реймонд не дал ему закончить.

– Не надо, не продолжайте, – твердо заявил он. – Не стоит говорить того, о чем мы оба потом пожалеем.

– Да, конечно, извини. Нечего мне соваться не в свое дело. Ладно, будем считать, что поняли друг друга. Хочу только напоследок дать совет, малыш. Можно? – Он не дождался ответа и продолжил: – Будешь искать новое место, попробуй выбрать такое, чтобы оно не слишком шло вразрез с твоими привычками. Мне будет жаль, если со следующего тебя уволят со скандалом. Потому что я люблю тебя, сынок. И потому дам тебе рекомендацию, умолчав о том, почему нам пришлось расстаться. Идет? Ну же, малыш, не томи старика, отвечай. Или ты все же обиделся? Нет, я понимаю и не виню тебя, но...

– Да нет, мистер Робинсон... дядя Джон... не надо. Я же не такой дурак, чтобы не понимать, как мое поведение... как мои опоздания... ну и вообще... все остальное...

– Ну-ну, сынок, не проявляй избыточного благородства, а то и так тошно. Небось сегодня вообще не спал. Вон глазищи-то какие, огромные и красные. Ладно, поговорили, дело сделали, хоть тяжкое и противное, но хочу верить, что ты меня не проклянешь за это. Ты ведь парень умный. Я, Рей, не такой, как ты. У меня нет внутри ничего подобного...

– Дядя Джон, не надо, прошу вас, не пытайтесь оправдываться, я отлично понимаю, что если бы не был сыном лучшей подруги вашей жены, то и столько не продержался бы. Я же знаю, что вы терпели меня только во имя...

– Ладно, Рей, не говори больше ничего, а то мне еще тошнее делается. Знаю, что должен был бы стоять за тебя горой, но человек слаб, а я человек, самый обычный, без малейшего проблеска не то что таланта, а вообще каких-либо способностей. Все, что я могу предложить моим работодателям, это преданность и верность их интересам. Бесконечно стыдно делать такое признание, да еще после шестидесяти, но...

С невероятным трудом завершив томительный разговор со старым менеджером, Рей покинул его кабинет и, не возвращаясь уже на рабочее место, выскочил из здания в надежде на глоток так необходимого ему свежего воздуха.

Увы, та жуткая горячая смесь, что наполняла улицы Лос-Анджелеса и его ближайших пригородов, с воздухом, а уж тем более свежестью, не имела ничего общего. Хлебнув изрядную порцию выхлопных газов, Реймонд закашлялся, тряхнул головой и растерянно огляделся по сторонам, словно внезапно проснулся и обнаружил, что понятия не имеет, где он и как тут оказался.

Увы, что касается где, то все было совершенно ясно. На улице – в прямом и переносном смысле. А вот как... Впрочем, как, к сожалению, тоже не вызывало сомнений. По собственной вине. Ибо кто, кроме него самого, обязан думать о простейших вещах, что требуются от человека для достижения мало-мальски пристойного уровня жизни? Почему миллионы людей поднимаются утром по сигналу будильника и отправляются на службу, которая приносит пусть и небольшой, но зато постоянный доход, а он нет? Почему они в течение восьми часов выполняют положенную работу внимательно и усердно, не задумываясь и не мечтая о посторонних предметах, а он нет? И почему...

Почему, почему, почему? – раздраженно думал Реймонд. Сколько можно обсасывать одно и то же? Не знаю я почему, не знаю, и все тут! Не могу я делать то, что мне противно, не могу, и точка! Если бы я был обычным бездельником, которого тянет только таскаться по улицам, глазеть по сторонам, валяться на пляже, пялиться на полуголых девчонок, тогда было бы, о чем говорить. Но я же не такой, я другой, совсем другой.

Ах, другой?! И чем же ты такой особенный? Чем же ты так отличаешься от всех остальных? Талантом своим небывалым? Тем самым, который только что восхвалял несчастный старик, чуть не лишившийся из-за тебя собственной работы? А есть ли у тебя этот талант? Ну-ка, честно признайся. Неужели ты сам искренне считаешь, что твоя мазня гениальна? Ну что затих? Боишься взглянуть правде в глаза? Ишь ты, не такой, как другие! Конечно нет. Другие в твоем возрасте не только о себе, но и о родителях в состоянии позаботиться – более того, и свою семью заводят. А ты? Не то что отцу больному помочь не можешь, самого себя едва голодом не уморил. На глупости разные деньги переводишь. Подумаешь, Леонардо да Винчи новоявленный. Холсты ему подавай, краски. Рубенс чертов! Рембрандт недоделанный! Карандашиком бы чиркал, коли так уж приспичило. Ведь не Модильяни, не Пикассо, а все делает вид...

– Эй ты, козел, чего посреди дороги стал?! – прервал этот приступ самобичевания грубый громкий голос.

Рей вздрогнул, оглянулся и увидел громилу огромного роста, весом фунтов в двести пятьдесят, в черных кожаных штанах и безрукавке, верхом на блестящем мотоцикле. Одного этого вида в сочетании с голосом было бы более чем достаточно, чтобы привести не склонного к насилию юношу в ужас, но судьбе этого, видно, показалось мало. Она заставила монстра снять очки, и Реймонду волей-неволей пришлось посмотреть ему в глаза – маленькие, близко посаженные, переполненные злобой и жаждой кровавой расправы глазки разъяренного подлого борова.

– Это вы мне? – заикаясь пробормотал он и тут же понял, что совершил ошибку: надо было промолчать и отступить в сторону, а еще лучше повернуться и сломя голову кинуться обратно в магазин, но лучшие мысли, как правило, всегда приходят в голову последними.

А взбешенный и, похоже, изрядно подогретый спиртным боров уже слез со своего сияющего хромом чуда, сделал два шага и изо всех сил выбросил вперед руку.

Рей ощутил взрыв, расколовший голову на целую кучу мелких осколков, перед глазами вспыхнул ослепительный свет. Он зашатался, повалился назад, и его накрыла спасительная тьма.

– Кто-нибудь позвонил девять-один-один? Разойдитесь, чего столпились, как бараны?! Ему дышать небось нечем.

– Ой, ужас-то какой! Посреди бела дня! Что творится, что творится! Совсем жить стало невозможно, только за порог ступишь, как на тебя того гляди накинутся.

– Эй, парень! Как ты? Живой или не очень? Слышь, парень, очнись, а? «Скорую» уже вызвали. Глаза-то открой...

– Послушайте, оставьте его в покое, не трясите, вы, может, ему только хуже делаете!

– Верно, мистер, не лезли бы уж не в свое дело. Вот-вот полиция подоспеет. Вдруг он умрет, а вы его двигаете.

При последних словах пострадавший застонал, пошевелился и приоткрыл один глаз. Вокруг собралась изрядная толпа.

– Я еще не умер и не собираюсь... – с трудом пробормотал Рей и попытался даже сесть, но немедленно жестоко раскаялся в похвальном намерении доказать зевакам, что ему все нипочем, и опять опустил разламывавшуюся голову на асфальт.

Следующие пара часов прошли в каком-то лихорадочном вихре – сначала поездка в «скорой помощи» до ближайшей больницы, затем регистрация в приемном покое, ответы на многочисленные, порой странные и вызывающие недоумение вопросы медсестры, недолгое ожидание, осмотр, ободряющие слова молодого врача, укол, позвякивание каких-то инструментов и в конце концов долгожданный и столь необходимый покой на узкой койке с приятно прохладными простынями.

Когда Рей открыл глаза, было темно. Он недоуменно огляделся, не понимая, где находится. Впрочем, память вернулась быстро, а с ней и головная боль, но не такая сильная, как прежде.

Так-так... Что же мы имеем на сегодняшний день? И главное, на завтрашний? Да ничего хорошего, это однозначно, тоскливо думал Рей, перебирая в памяти события, приведшие его сюда. Полное фиаско. Мне двадцать три, а я не способен жить как взрослый человек. Даже самую простую работу, не требующую никаких знаний, и ту не мог выполнять так, чтобы не выгнали с позором. Потому что, надо признать, я не мужчина, а по-прежнему все тот же мальчишка, что стоял возле гроба матери, растерянный, несчастный, испуганный, ничего не понимающий, ничего не знающий, ничего не умеющий...

Он ворочался, терзая себя бессмысленными и, если честно, совсем не заслуженными упреками, даже не осознавая того, насколько действительно отличается от большинства молодых людей его возраста, и уж вовсе не понимая, что изменить себя – задача непростая для многих, а для него, скорее всего, и вовсе невозможная.

Так и не сомкнув глаз до самого утра, он тем не менее пришел к определенным выводам и твердо решил, что попытается начать жизнь заново – стать ответственным, серьезным, начать думать о деньгах, сократить бессмысленные расходы и траты – одним словом, повзрослеть и добиться хоть чего-то, бросив наконец пустые мечты.

С этой решимостью Рей едва дождался утреннего визита врача и категорически потребовал, чтобы его отпустили домой.

– У меня нет ни времени, ни средств валяться тут, – заявил он.

Врач оторвался от своих записей, окинул его внимательным взглядом, хмыкнул и сказал:

– Тут я решаю, кто уходит, а кто остается. Ясно? Я собираюсь провести серию тестов, и если результаты меня удовлетворят, то во второй половине сможете отправиться домой. Если нет, то нет. А теперь скажите, как себя чувствуете. Вид у вас неважный. Голова болит сильно? Тошнота мучает?

Рею ничего не оставалось, как признаться в том, что провел бессонную ночь. Доктор покрутил головой, поцокал языком, вполголоса продиктовал сестре назначения и, коротко кивнув, перешел к следующему пациенту.

Все оказалось не так плохо, как можно было бы предположить по ощущениям, и после обещанного исследования и необещанного неожиданного визита полицейского, явившегося снять показания по поводу вчерашнего инцидента, в четвертом часу дня Реймонд Ирвин вышел-таки из больницы, порылся в карманах, вытащил бумажник, пересчитал жалкую наличность и, тяжело вздохнув, направился в сторону автобусной остановки.

Несмотря на то что сентябрь начался больше десяти дней назад, солнце пекло совершенно по-летнему даже сквозь покрывшие небо непривычные тучи. Впрочем, иного трудно было и ожидать в благословенном калифорнийском климате, где зима приходит лишь в феврале, и то не снегом, а дождями.

Что и говорить, невзирая на принятые добродетельные решения, настроение нашего знакомого было мрачнее мрачного. И нынешняя внешность не помогала тому, чтобы поправить его. Под подбитым глазом растекся красочный фингал, нос, тоже пострадавший при ударе, распух, хотя и не был сломан, а на затылке болезненно пульсировала рана, потребовавшая примерно с десяток стежков.

Не улучшало настроения и воспоминание о беседе с молодым и, как ему показалось, насмешливо недоверчивым копом. Он задавал каждый следующий вопрос таким тоном, словно предыдущий ответ, так же как и сам пострадавший, вызывал у него глубочайшее отвращение. После первых же пяти минут беседы Рей уже уверился, что тот смотрит на него как на бесхребетное аморфное существо. В результате Рей категорически отказался подавать иск. Мысль о том, что придется отправиться сначала в участок, а после даже в суд, где все будут смотреть на него с той же насмешливой жалостью, была совершенно нестерпимой.

Увы, неприятности этим не заканчивались. Можно даже сказать, они только-только начинались. Ибо дома Рея ожидало самое страшное – разговор с отцом. Ему предстояло признаться в том, что он лишился работы, объяснить, где провел ночь и почему. И выслушать то, что старший Ирвин сочтет своим долгом сообщить сыну.

Впрочем, и это произошло совсем не так, как ожидал Рей. Ибо отец лишь окинул его полным презрения взглядом, тяжело вздохнул и мрачно сообщил:

– Отлично выглядишь. Там на столе письмо для тебя.

– Папа, послушай, мне надо... – начал было Рей, но тот поднял руку, призывая к молчанию.

– Нет, не надо. Робинсон вчера заезжал и все рассказал. Если хочешь есть, можешь заказать пиццу. В доме шаром покати. А теперь оставь меня. – Он повернулся в сторону мерцающего телеэкрана, давая понять, что разговор окончен.

Рей зажмурился, словно от хлесткой пощечины, последним усилием воли подавил желание заорать во весь голос и зарыдать, покорно забрал конверт и отправился в свою комнату. Там не раздеваясь упал на кровать лицом вниз и немедленно погрузился в спасительный сон. До самого утра он так и не узнал, что власти призывают его к исполнению гражданского долга и участию в суде присяжных.

3

– Слушай, Стеф, мне надо тебе кое-что рассказать, – вполголоса проговорила Милли, кидая опасливый взгляд на менеджера. Тот уже неоднократно делал ей выговоры за непрерывную болтовню на рабочем месте, которая временами приводила к ошибкам в отправляемых клиентам заказах. А в последний раз даже пригрозил уволить, если поступит еще хоть одна жалоба.

– А что случилось? – так же тихо, не поворачивая головы, откликнулась ее приятельница, не желая подставлять Милли под лишние неприятности. – Может, до перерыва потерпишь? Осталось всего около часа...

– Я потихоньку, – едва шевеля губами, заверила ее Милли, которой не терпелось поделиться новостями. – Мне вчера...

– Мисс Тэтлер, занимайтесь делом! Сколько я могу еще предупреждать вас?! – прозвучал над склоненной головой девушки ненавистный голос, заставивший ее вздрогнуть.

Пришлось подчиниться, но ее буквально распирало от нетерпения. Ведь со вчерашнего вечера, вернее ночи, когда, вернувшись после очередного свидания, она обнаружила в почтовом ящике повестку в суд, Милли просто места себе не находила от непонятного беспокойства, словно ей предстояло стать не присяжной, но подсудимой. Впрочем, беспокойство было не единственным острым ощущением. Она переживала своего рода странное ликование, предчувствие чего-то значительного, важного, может быть даже способного перевернуть всю ее обыденную жизнь с ног на голову.

– Стефи, – вспорхнув со своего места, затрещала она в то самое мгновение, как прозвучал сигнал, возвещавший упаковщицам «Бернет и Джеррет» о начале перерыва на ланч. – Пошли куда поближе, мне необходимо с тобой серьезно поговорить! Давай же, Стефи, брось эту дрянь, потом закончишь.

– Да что случилось-то? Ты как будто в лотерею выиграла, настолько тебя распирает, – удивленно заметила Стефани Макмагон, тем не менее отодвигая в сторону незавершенный заказ и поднимаясь с места. – Что, неужели Бобби наконец-то решился предложение сделать?

– Да ну тебя, Стефи, что за чушь ты несешь! – возмутилась Милли. Она прекрасно сознавала, что подружке не терпится выслушать сногсшибательную новость, просто не хочется выказывать любопытство. – Не болтай ерунды. Ты отлично знаешь, что на Бобби мне плевать. Неужели я стала бы так из-за него волноваться?!

– Ой да ладно тебе, Милл. – Стефани махнула рукой с легким оттенком небрежности. – Ты еще два дня назад буквально умирала от желания стать его невестой.

Милли приняла высокомерный, по ее мнению, вид, то есть поджала губы и чуть вскинула подбородок.

– Люди, знаешь ли, взрослеют. Некоторые даже в процессе набираются ума.

Стефани было фыркнула, но тут же взяла себя в руки и старательно подавила смешок. Она отлично знала, что в противном случае ни за что не узнает той новости, что принесла ей сплетница и болтушка Тэтлер.

– Ладно, Милли. Тогда не пытайся заинтриговать меня еще больше, а говори прямо. Что у тебя стряслось? Рассказывай!

Но та в ответ надула пухлые розовые губки, повернулась и не оглядываясь молча направилась к выходу. Уж кому, как не ей, было знать, что любопытная Стефи не больше чем через две минуты начнет умолять ее поделиться новостями. И эта тактика сработала безотказно. Не прошло и половины предсказанного срока, как Стефани догнала ее и схватила за локоть.

– Ну брось, Милли, не дури. Считай, что ты выиграла. Признаю поражение. Давай говори, что у тебя стряслось? Не тяни, подружка, не томи.

Милли в ответ торжествующе тряхнула хорошенькой головкой в кудряшках и достала из сумочки конверт.

– Гляди, что я вчера получила!

– Что это такое? – недоуменно спросила Стефани, крутя его в руках. – От кого? Сроду бы не подумала, что ты с кем-то переписываешься, это не твой стиль...

– Открывай и читай!

Стефани вытащила лист бумаги, быстро пробежала его глазами, нахмурилась и перечитала второй раз, вдумчиво. После чего сложила, как было, и спрятала обратно.

– Слушай, подружка, – откашлявшись, сказала она, – я как-то не очень поняла, что именно тебя так обрадовало?

– Не поняла?! Ты что, Стефи, совсем спятила? Ты только представь себе – огромный зал суда, все из темного дерева, важный судья в мантии и дурацкой шапочке, прокурор, адвокаты... Все как в кино. И тут я! В своем лучшем платье, со сногсшибательной прической, туфли на шпильках... – Милли мечтательно вздохнула, представив себе эту картину.

– Милл, ты с ума сошла! – воскликнула пораженная Стефани. – Ты не можешь... Скажи, что ты пошутила... – Она всегда знала, что Милли особа крайне легкомысленная, но не до такой же степени...

– Не понимаю, о чем ты? – пожала плечами та. – И не стой как вкопанная, пошли, а то нам места не хватит. Посмотри, почти все столики уже заняты. Ну же, давай скорее.

– Поверить не могу, – опускаясь на стул, заявила Стефани. – Просто поверить не могу...

– Чему? Тому, что мне так повезло? Сама никак не успокоюсь. Никого из моих знакомых еще ни разу в присяжные не приглашали. Ты представляешь, Стефи, меня сочли достойной решать...

– Замолчи! – аж взвизгнула Стефани. – Ты что, совсем не соображаешь? Во-первых, это не имеет никакого отношения к твоим достоинствам или недостаткам. Потому что отбор производит компьютер из базы зарегистрированных избирателей, вот и все.

– Откуда ты знаешь?

– Да это любой мало-мальски грамотный человек знает. Я газеты иногда читаю, помогает ориентироваться в жизни. И тебе, судя по всему, пора начать интересоваться чем-то, кроме комиксов и рекламы, – сурово ответила Стефани. – Но это не важно, кто достоин, а кто нет. Важно то, что ты можешь вляпаться в неприятную и, может быть, даже опасную историю.

– Как это? – широко раскрыв и без того большие серые глаза, выдохнула Милли.

– Как-как? Да очень просто. Ты ведь понятия не имеешь, на какой процесс попадешь. Хорошо, если какого-нибудь мелкого воришку будут судить, а вдруг это окажется член мафиозной группировки, чьи дружки разгуливают на свободе и только и мечтают о том, как бы вызволить его из этой неприятности? Ты что, никогда не слышала, что на присяжных влияют все кому не лень? Что их подкупают, запугивают, им угрожают, даже убивают? Ты отдаешь себе отчет в том, что запросто можешь попасть в подобную ситуацию? Ты, Милли Тэтлер, которая в жизни не видела ничего страшнее, чем твой нынешний дружок – мелкий хулиган, рискуешь оказаться втянутой в серьезные разборки, где на карту поставлены колоссальные бабки, влияние и власть. Участники которых ни на мгновение не задумаются и раздавят тебя с такой же легкостью, как надоедливую муху. – Она положила руку на плечо подружки, легонько сжала его и продолжила более мягким тоном: – Поверь мне, тебе не нужны такие испытания. Ты хорошая девушка, Милл, милая, симпатичная, но, уж прости, ни черта не понимаешь в подобных вещах. Не стоит тебе связываться с этим делом. Не надо. Могут серьезные неприятности выйти.

– Но... но... как же так, Стеф... – неуверенно забормотала та. – И потом... как я могу? Тут написано, что я обязана... А что будет, если я не явлюсь? Меня арестуют... да, точно, меня могут арестовать. Ты что, хочешь, чтобы я наплевала на требования властей и влипла в еще худшую историю? К тому же они обязаны защищать присяжных... – Голос ее становился все тише и тише и, наконец, замер, так и не поставив точки.

Стефани ободряюще похлопала ее по руке, заметив, насколько она растерялась и перепугалась. Пожалуй, я была с ней излишне сурова, подумала она, но, с другой стороны, иначе и нельзя. Милл ведь такая легкомысленная дурочка... И немного смягчившись, сказала:

– У меня есть один знакомый, ну, не совсем знакомый и не совсем есть, но пару лет назад мы с ним знали друг друга довольно близко. Он учился тогда на юридическом, пока его не вышибли. Могу звякнуть ему по старой дружбе и спросить, под каким предлогом можно уклониться от этой «чести». Хочешь?

Милли молча кивнула, но Стефани явно ощущала ее внутреннее сопротивление. Заметно было, что участие в судопроизводстве казалось ей лестным и интересным. Теперь же, когда Стефани попыталась отговорить ее, она надулась, как ребенок, у которого изо рта вынули леденец, отвернулась к окну и принялась безучастно тыкать кусочком картошки в соус.

– Ну же, Милл, не надо, не веди себя как капризное дитя, – попыталась урезонить ее Стефани. – Худо-бедно, но твоя жизнь налажена. Может, тебе не хватает денег, но что касается волнующих ощущений, то тут у тебя все в полном порядке. Твой нынешний дружок способен удовлетворить жажду приключений не одной, а целой дюжины женщин. С ним ты никогда не будешь в покое. Так что не ищи лишних поводов для волнений.

– Да ну тебя, Стеф, ты все испортила, – отозвалась после долгого молчания Милли. – Я так мечтала, что смогу хоть немного пожить как взрослый, ответственный человек, занятый серьезным делом. Что от меня в первый раз будет что-то зависеть. Не просто выбор сорта мороженого или прокладок, а человеческая судьба. Мне придется решать, останется ли какой-то человек на свободе или отправится в тюрягу! Или даже в газовую камеру! Ты представляешь себе, Стефи, мое мнение сыграет роль в чьей-то жизни и смерти.

Стефани покачала головой и решительно отодвинула поднос. Аппетит у нее полностью пропал.

– Нет, – медленно проговорила она. – А ты? Ты сама представляешь? Каково это – поднять руку и проголосовать за то, что человеческое существо закончит свой жизненный путь не естественным, но насильственным путем? Ты думала об этом? Признайся, думала? Конечно нет! Ты невозможная дура. Похоже, тебя волновало только то, что ты неожиданно окажешься в центре внимания, верно? Тебе ведь это необходимо, да? Так это совсем несложно. Выходи прямо сейчас на улицу и снимай джинсы. Увидишь, равнодушных будет не так и много. Возможно, если повезет, ты даже удостоишься пары-тройки строк в каком-нибудь бульварном листке. Ну же, давай! Отправляйся! Отправляйся же, черт тебя подери, чего сидишь?!

Не дожидаясь ответа, Стефани поднялась и вышла, ни разу не оглянувшись. Она сама удивилась внезапной вспышке. Ей казалось, она давно сумела обрести внутренний покой, примириться с тем, что произошло пять лет назад с братом-близнецом, старше ее на десять минут, который и по сегодняшний день томится в заключении в компании с разбойниками, бандитами, ворами и насильниками. Бедняга Рон, ему предстоит отсидеть еще три года. В лучшем случае. Каким он выйдет на свободу? Уж конечно не тем веселым, бесшабашным парнем, который из пустого бахвальства позволил дружкам уговорить себя на участие в том ограблении, что случайно завершилось трагической смертью владельца магазинчика. Да, с тем Роном ей уже не увидеться. Его больше нет. Не прошло и двух месяцев, как она поехала на свидание. Лучше бы не ездила. Ей и сегодня временами снится тот затравленный взгляд, которым Рон – новый, незнакомый ей Рон – обводил клетку, куда его привели повидаться с ней, других заключенных в соседних клетках и самодовольных стражников с садистскими ухмылками.

Стефани передернуло, несмотря на жару. Подумать только, ведь окажись в том жюри на одну подобную Милли меньше – и Рон имел бы шанс отделаться условным наказанием...

Очевидно, именно поэтому она и среагировала так бурно на казалось бы невинную новость глупышки Милли. В конце концов, какое ей дело до дурацкого процесса, где той предстоит участвовать? Поначалу она высказала свои сомнения и возражения лишь потому, что искренне забеспокоилась, как бы маленькая дурочка по недомыслию не влипла в неприятности. Но последняя тирада Милли вывела из состояния душевного равновесия, которое давалось ей ох как нелегко.

Черт! Откуда только берутся такие тупицы?! – возмущенно думала Стефани, почти бегом устремляясь вниз по улице в сторону, противоположную офису. Самовлюбленные, не озабоченные ничем, кроме удовлетворения своего мелочного тщеславия. Все же это чудовищно несправедливо, что подобным людям доверяют решать серьезнейшие вопросы, определять чужие судьбы... Отвратительная система правосудия, не имеющая ничего общего ни с правотой, ни с настоящим судом. В которой виновный в преступлении зачастую не несет никакой ответственности, кроме материальной. О да, ведь достаточно иметь кучу бабок и нанять классную команду адвокатов, а те уж сумеют среди сотни-другой человек выбрать кучку туповатых обывателей, которых смогут убедить в чем угодно.

Стефани остановилась, топнула ногой и медленно пришла в себя. Оглядевшись, она поняла, что возмущение и возбуждение завели ее бог знает куда, кинула взгляд на часы и заторопилась обратно в контору.

Вот чертова дура Милли, надо же, как ей удалось вывести меня из равновесия! А я-то тоже хороша! Чего полезла со своими советами? Какое мне дело, вляпается она в неприятности или нет? А то у меня своих проблем мало! Господи, Стефани Макмагон, сколько раз я тебе говорила – не суй свой длинный нос в чужие дела! Так нет, проповеди вздумала читать, жизни учить... Ну что тебе до этой Милли? Да ну ее к дьяволу, пусть делает, что хочет! И расхлебывает потом последствия. Плевать мне на нее!

С этими похвальными мыслями она влетела в контору и, тяжело дыша, плюхнулась на свое место. Менеджер окинул ее недовольным взглядом, но решил смолчать, зная, что у этой рыжей стервы Макмагон, как он ее про себя называл, весьма острый язычок. У них уже бывали стычки, и ему пока не довелось ни разу выйти из них победителем. Так что вместо того, чтобы сделать замечание Стефани, он через полчаса дал выход своему раздражению, придравшись к очередной небрежности ее подружки Милли. Стефани, к его крайнему удивлению, даже ухом не повела в их сторону. Но что вызвало даже большее удивление, так это то, что жертва его административного рвения тоже не обратила внимания на выговор. Даже глаз не подняла, не фыркнула по обыкновению презрительно, не пробурчала чего-то себе под нос.