Текст книги "Барракуда forever"

Глава 8

Несколько дней спустя я застал Наполеона в ванной: он мыл Басту, а тот, весь в пене, послушно терпел.

– Дед, ты моешь собаку?

– Надо же, какой ты наблюдательный! Просто потрясающе!

– Ты ее моешь жидкостью для посуды?

– Очень хорошо получается. Чувствуешь этот запах? Приморская сосна. Вообще-то я уже закончил.

Баста выпрыгнул из ванны и мигом испарился, оставив за собой пенный след.

– Будем продолжать ремонт? – поинтересовался я.

Наполеон не торопясь вытер руки, потом ответил:

– Сделаем небольшой перерыв. Нужно подготовиться.

– Хорошо, – согласился я, несколько секунд подумал и спросил: – Подготовиться к чему?

– К важному событию. К великому делу. Историческому.

И он трижды стукнул кулаком по столу. Как в театре.

* * *

– Не может не получиться! Коко, я все рассчитал до мелочей. У нас впереди целые выходные. Вы с Бастой мне поможете.

– Дедушка, мне хотелось бы кое-что уточнить.

– Конечно, спрашивай. Нужно приступать к делу, имея о нем ясное представление.

– Зачем тебе похищать Этого?

В том-то и заключалось его великое дело – похитить ведущего. Перед самым приездом в спорткомплекс.

– Зачем? Сам подумай, Коко. Потому что его необходимо освободить. Да-да, не смотри на меня так. Освободить его от этой нудной работенки, от всех этих вопросов, которые ему приходится задавать. Нужно вытащить его из тюрьмы! Пусть поживет по-человечески.

Я был потрясен. Дед умел так заманчиво все представить!

– Но он ведь может не согласиться, – засомневался я.

– Он наверняка не согласится, иначе зачем его похищать? Но потом он скажет нам спасибо.

– Ну, раз ты так считаешь…

Маршрут, порядок действий, снаряжение, тактика – все было рассчитано, абсолютно все.

Ювелирная работа, в которой Басте отводилась ключевая роль.

Дед расхаживал взад и вперед по гостиной между тазиками и банками с краской, как будто по сцене. Полный воодушевления, он уже верил в успех.

– Мы останавливаем его машину, он выходит, и тут – раз-два! – мы его хватаем и увозим. Несколько секунд – и нас уже след простыл.

– Куда мы его денем?

– Засунем в багажник моего “пежо”.

Да, такой вместительный багажник когда-то должен был пригодиться. Но без подготовки такое не проделаешь, неплохо бы потренироваться.

– Ну вот, Коко, завтра и начнем.

Он провел сомкнутыми пальцами по губам, как бы закрывая рот на молнию.

– Держи язык за зубами. Иначе все испортишь.

* * *

Да, конечно, я крепко-накрепко закрыл рот. Завязал его и сделал узелки, как на куске мяса для жаркого, которое по воскресеньям покупала мама и которое опутывали шпагатом так, словно боялись, что оно убежит. По официальной версии, я ходил к деду помогать с ремонтом, а вечером, когда родители спрашивали, как продвигается работа, я давал уклончивые ответы, щедро сдабривая их всякими “шпаклевками”, “грунтовками”, “затирками”, “высокопрочными стеклообоями” и “обойным клеем”. Показывал ладони, которые Наполеон мазал мне краской перед уходом. Было немного стыдно врать, но Наполеон придавал своему великому делу такое значение, что я не мог его предать.

На самом деле было так: Наполеон привозил меня на старую буксирную тропу неподалеку от города, на берегу канала, где стояло на приколе несколько барж, большей частью заброшенных. Согласно твердому убеждению деда, машина ведущего обязательно поедет по шоссе, которое пересекается с дорогой, где мы спрячем машину.

– Он прибудет с юга, – сообщил Наполеон, – и направится на север, в сторону спорткомплекса. С какого перепуга ему искать другую дорогу?

Вот до чего я любил своего деда. На споры времени не было. На подготовку осталось всего три дня.

– Я все предусмотрел. До мельчайших деталей.

Он покопался в пакете с кормом, хлопнул в ладоши, топнул ногой, рассыпал комочки корма вдоль дороги до того места, где Басте предстояло упасть и притвориться мертвым.

– Немного кетчупа – и порядок, – объяснил Наполеон. – Этот обязательно выйдет из машины.

– Ты уверен?

– Конечно. Однажды он сказал, что у него была собака. И что он обожает собак.

Действительно, причина веская. Наполеон понимал, что я колеблюсь.

– А теперь, если ты ставишь под сомнение мои приказы и мою стратегию…

– Я просто хотел уточнить – и все!

Он погрузился в раздумья, глядя неведомо куда и постукивая пальцем по подбородку.

– Как сейчас помню, это было семнадцатого января семьдесят девятого в Валансьене: тогда он и говорил о своей собаке.

– У тебя железная память.

Три дня я играл роль ведущего, который выходит из машины, чтобы оказать помощь Басте: тот научился по команде моментально укладываться на обочине. Он высовывал язык и виртуозно притворялся мертвым.

Наполеон подкрадывался сзади и утаскивал меня, зажав мне ладонью рот. Я делал вид, будто отбиваюсь. И в два счета оказывался в багажнике. Наполеон останавливал секундомер и объявлял:

– Семнадцать секунд – и он в багажнике под замком. Железно! – Потом, хлопнув по капоту, говорил: – Славная машинка, мой “пыжик”!

Все эти дни, помогая деду готовиться к великому делу, я испытывал смутное беспокойство. У меня создалось ощущение, будто он идет по канату над пропастью, но все равно мы смеялись и шутили. Организация похищения Этого превратилась в самую увлекательную на свете игру.

В полдень Наполеон открывал банку сардин, одну бросал Басте – тот ловил ее на лету, – остальные по очереди аккуратно подцеплял ножом и выкладывал на куски хлеба. Мякиш быстро пропитывался маслом, оно капало нам на штаны, но мы не обращали внимания.

– Дед, – однажды спросил я, – мы собираемся запихнуть Этого в багажник, так?

– Ты понятливый.

– Хорошо, а потом? Что мы с ним будем делать?

Он понимающе улыбнулся с видом человека, у которого все под контролем.

– Хе-хе, я же тебе говорил, Коко, я ничего не пускаю на самотек. Все просчитано.

Наполеон указал пальцем на пришвартованные у берега канала баржи.

– Видишь вон ту баржу? Мы его на ней спрячем.

– Но он же сбежит!

– Меня бы это удивило. Ну разве что он любит купаться в ледяной воде. Потом я отчалю.

Он трясся от смеха так, что уронил сардину.

– Э-э… Ты хочешь сказать, что…

– Вот именно. Здорово, да? Я смоюсь. О, ненадолго. На несколько недель, просто проветриться. Надо проучить недотыку! Хочет меня закрыть – пусть побегает. Что ты на меня так смотришь?

– Ты умеешь управлять баржей?

Он пожал плечами:

– Подумаешь! Тоже мне проблема! Вряд ли это труднее, чем водить машину.

– А куда ты поплывешь на барже вместе с Этим?

– В Венецию. Пусть отдохнет от своего транзистора. Увидит что-то еще, кроме трибун спорткомплекса или этих многофункциональных залов, где в сортирах никогда нет туалетной бумаги. Вольный ветер! Вольная жизнь! Думаю, он не станет задавать слишком много вопросов.

Я улыбнулся. Воображение унесло меня ввысь, я увидел баржу Наполеона на венецианском Большом канале, услышал, как ведущий донимает деда бесконечными вопросами, написанными на зеленых, красных, синих карточках. Он прав, это великое дело. Игра ва-банк, которая войдет в историю. Мне так нравилось, когда он ощущал себя сильнее всех на свете.

Дед посмотрел на часы:

– Итак, раз уж мы заговорили об Этом…

Наполеон нашел нужную радиостанцию. Голос ведущего, поначалу невнятный и далекий, зазвучал яснее. Вопросы следовали один за другим, вязкие как повидло. Может, он и вправду нас ждет?

– Потерпи немного, приятель, – произнес Наполеон, – совсем скоро ты сорвешь банк. Мы идем!

Глава 9

И мы пошли. В ту среду Наполеон, свежий как горный ручей, бросил прощальный взгляд на свой дом. Ночью я плохо спал, и у меня немного слипались глаза. К нетерпению примешивалась легкая тревога, и я спрашивал себя, правильно ли я поступил, никому ничего не сказав. Но непоколебимая уверенность Наполеона развеяла все сомнения:

– Мы на финишной прямой, Коко!

Наконец мы отправились в путь – к буксирной тропе, на верном “пежо”, с запасом собачьего корма и несколькими бутылками кетчупа. Баста вальяжно расположился на заднем сиденье, словно голливудская звезда. Наполеон дернул ручной тормоз и постучал по часам на приборной доске, проверяя, нормально ли они работают.

– Все просто супер! – радостно воскликнул он. – У нас еще полчаса.

Мы вместе обошли машину. Дед попинал шины, чтобы удостовериться, что они не спущены. Я проделал то же самое. Он остановился у багажника, задумчиво трогая подбородок.

– Я тут кое о чем подумал, Коко. Так, ерунда, но все-таки… Этот – сколько он весит, на твой взгляд?

– Откуда я знаю? По радио не очень-то поймешь.

– Вот будет смешно, если он окажется слишком длинным и его лапы сюда не влезут. Надо бы проверить.

Сказано – сделано. Он открыл багажник.

– Я туда заберусь, Коко, и мы прикинем. Быстрее, надо поторапливаться.

Он залез в багажник и поджал ноги. Наискосок – в самый раз.

– Закрой, Коко, хочу посмотреть, как тут внутри.

Хлоп. Молчание. И все. Прошло несколько секунд.

– Дедушка, ты там?

– А где, по-твоему, я могу быть? Ушел танцевать джерк? Открывай.

Баста посмотрел на меня. Мне стало смешно. И я сказал:

– Не могу. Ключи у тебя.

На несколько секунд воцарилась тишина. Потом из машины раздался рев:

– Твою мать!

Оценив таким образом свое положение, дед занервничал, заворочался внутри багажника, стал бить ногами и молотить кулаками. Бесполезно. Ловушка захлопнулась.

– Пропустим! – кричал дед. – Мы же его пропустим! Еще чуть-чуть – и мы сотворили бы шедевр!

Машина раскачивалась. Амортизаторы жалобно попискивали. Текли минуты. Прошло четверть часа. Потом полчаса.

– Рассчитал же все до миллиметра, – жалобно стонал он. – Пропало дело! Такой план – и все псу под хвост!

– Придется вызвать подмогу! – сказал я. – У папы, скорее всего, есть дубликат ключей.

– Ни за что. Ты слышишь меня? Никогда!

– Но ведь ты скоро проголодаешься!

– Здесь полно собачьего корма.

В любом случае оставаться в таком положении было невозможно. Сначала прохожие и велосипедисты стали подозрительно посматривать на десятилетнего мальчишку, разговаривающего с багажником “пежо”, потом Наполеон стал кашлять, хрипеть и задыхаться.

А мне хотелось есть и пить, к тому же было страшно. В довершение всего Наполеон заявил:

– Я писать хочу.

Спустя еще немного времени ситуация накалилась: два жандарма остановили машину на обочине шоссе, и их фигуры замаячили в конце дороги. Баста тут же рухнул на бок и притворился мертвым.

Я рассказал об этом деду, у которого случился приступ нервного смеха.

– Ты почему смеешься?

– Потому.

– Почему – потому?

Он с трудом проговорил между двумя всхлипами:

– Попытаются меня посадить – а я уже сижу!

* * *

Жандармы сочли, что мы с дедом выбрали очень странную игру, и мне было приказано продиктовать телефон отца. Или телефон – или нас отправят в участок.

Отец примчался через несколько минут, размахивая дубликатом ключей, и вступил в переговоры с жандармами, которые постепенно смягчились. Один из них в конце концов сказал:

– Да, у меня отец тоже стареет.

Отец повернул ключ в замке, но багажник не желал открываться. Наполеон явно держал его изнутри.

– Выходи, – приказал отец.

– Ни за что! – завопил Наполеон. – Тебе на работе делать нечего?

– Дел выше крыши, только я никуда не уеду, пока ты не вылезешь оттуда.

– Проваливай, говорю тебе.

– Это что ж такое! – завопил отец. – Я все бросаю и лечу сломя голову, чтобы тебя спасти, а ты в ответ велишь мне проваливать!

Дед расхохотался:

– Меня спасти? Ты шутишь?

– Именно так, тебя спасти. Извини, но ведь это ты попал в историю.

– И сам бы выпутался, без тебя. Мы просто играли, вот и все.

– И во что же вы играли, позвольте спросить?

– В прятки!

– В прятки? В багажнике, на берегу канала?

Тем временем Баста, заметив, что что-то происходит, перевернулся на другой бок и замер.

– А собака твоя, она тоже с вами играет? – поинтересовался отец.

Он грохнул кулаком по капоту “пежо”, так что осталась вмятинка.

– Тебе сколько лет, папа? – прорычал он.

– Столько, что струю я пускаю дальше тебя! – отрезал Наполеон.

Глава 10

На следующий день он просто снял с холодильника фотографию Венеции и сказал:

– Мы не сдадимся, Коко. А на Венецию наплевать, говорят, там воняет.

Он внимательно посмотрел на снимок, стремительно его скомкал и швырнул в мусорное ведро. Потом взял пассатижи и, подцепив ими крышку, открыл огромную банку с краской.

– Знаешь, – заметил он, – ведь Этот – всего лишь голос, и только!

Хотя приключение получилось коротким, оно пошло ему на пользу. Казалось, он по-новому смотрит на свой дом, как будто вернулся из долгого путешествия. Нас ждала работа, кисточки тянулись к нам своими щетинками, а валики только и ждали, когда их начнут катать.

Открыв банку, он перемешал палкой содержимое.

– Все это доказывает только одно, Коко, – проговорил он. – Нужно всегда быть настороже и никогда не терять бдительность. Одна промашка – и все коту под хвост. Никогда не позволяй, чтобы тебя заперли!

Он провел по моему лицу широкой мягкой кисточкой:

– Гляжу на тебя, и глазам весело!

Прищурившись, я посмотрел на Наполеона, который хохотал над собственной шуткой. Я тоже развеселился и вдруг подумал, что запомню это мгновение на всю жизнь.

– Не скупись, будь щедрым, мажь погуще, – велел он. – Банк платит! Положим краску в несколько слоев, очень аккуратно. Времени навалом. У нас не горит. Зато потом лет пять можно об этом не думать.

– Или даже десять.

– Угу, или десять.

От этой истории у него в душе остался едва заметный след, ссадинка на сердце, о которой он никогда не говорил, но которая – я это чувствовал – давала о себе знать в час передачи. Транзистор молчал несколько дней. Сразу после полудня Наполеон, которому до смерти хотелось включить радио, принимался кружить по кухне и тянул руку к приемнику, но тут же отдергивал, словно боясь обжечься.

– А, к чертям!

И даже потом, когда он снова начал регулярно слушать любимую передачу, его взгляд туманился, как будто мысленно он совершал прогулку по Большому каналу в Венеции.

Орудуя кистью, Наполеон если и умолкал, то ненадолго. Он в сотый раз с удовольствием рассказывал мне, как стал taximan. Благодаря случайному стечению обстоятельств.

– И вот однажды возвращаюсь я из зала Ваграм, после боя, в котором Вильмену крепко досталось. Было очень поздно, часа два ночи. Я остановился на красный свет, ну, ты понимаешь… И тут – тук-тук: какая-то дама стучит в окошко и спрашивает, свободен ли я. Молоденькая и такая хорошенькая! Я сказал “да”. А что? Я и правда был свободен как ветер. И хоп! – она открывает переднюю дверь. Ее звали Жозефина.

Наполеон решил, что это знак судьбы. Он проживет свою вторую жизнь как taximan, причем женатый.

– Когда ты хочешь изменить жизнь, нельзя целую вечность прикидывать, что да как. Я засунул свои боксерские перчатки в бардачок – и avanti![2]2
  Вперед! (ит.)


[Закрыть] Ты представить себе не можешь, Коко, сколько народу я перевез! Богатых, бедных, болтунов, молчунов, молодых, старых, грустных, веселых. Симпатяг и отпетых зануд. Придурков. Придурков в широком ассортименте.

Особенно ему нравилось слушать откровенные признания, которые пассажиры не могли сделать больше никому, и у него создавалось ощущение, что он знает их лучше других.

– Я возил мужчин, которые только что стали отцами, и тех, что собирались лечь в больницу или уехать на край света, спасаясь от правосудия. Одни смеялись, другие плакали.

Поначалу пассажиры его узнавали. Они видели его когда-то на ринге. Или обратили внимание на его фото в газете. Он оставлял им автографы. Его расспрашивали о странном поражении в поединке с Рокки.

Он немного скучал по миру бокса, но считал, что смерть Рокки – это знак и настало время повесить перчатки на гвоздь. В тот день, размазывая по стене краску, он добавил:

– Однажды ты все поймешь, Коко. Я обязан Рокки самыми радостными днями в этой жизни.

О какой радости идет речь? Он говорил особенным голосом, не позволявшим задавать лишние вопросы.

– Что-то мы с тобой стали слишком серьезными, – встрепенулся он, – включи-ка музыку, Коко, чтоб разрядиться. Работать нужно весело и в хорошем настроении. Особенно когда начинаешь новую жизнь.

Я включил приемник, и над банками с краской разнесся голос Клода Франсуа:

 
Я в твоей жизни,
Я в твоих объятиях…[3]3
  Слова из популярной песни Клода Франсуа “Александрия, Александра” (Alexandrie, Alexandra, 1977).


[Закрыть]
 

Наполеон стал подпевать, в ритме музыки водя кистью. Он окунал ее в огромную банку каждые пятнадцать секунд, слегка пританцовывая. Похоже, у него что-то было на уме. И вдруг началось! Он сделал стремительный пируэт, твердо встал на обе ноги и бросил кисть, которая полетела через всю комнату, крутясь винтом. Откинув голову назад, он стал вращать руками, резко поднял их вверх, согнул и взмахнул ими несколько раз, словно крыльями, как будто хотел улететь. Он поднимал одну ногу, потом делал мах другой, подпрыгивал на месте, вихлял задом и выдвигал бедра вперед. Это была очаровательная клодетта[4]4
  Клодеттами называли танцовщиц Клода Франсуа.


[Закрыть] с пышной шевелюрой и грацией гиппопотама.

– Погляди, Коко! Как тебе?

Он поводил плечами, вздергивал подбородок, скользил вперед, отскакивал назад, а под конец завертелся волчком на месте.

 
Я голоднее,
Чем барракуда…
 

– Барракуда… – подпевал Наполеон, широко раскрыв рот и описав взором дугу, как будто следил за движением солнца.

Я онемел от восхищения. Мускулистый, сухощавый, похожий на большое насекомое, он стремительно вращался, ударял пяткой в пол, сплетал руки за спиной и порывисто выбрасывал их вверх.

– Как ты классно танцуешь! Где ты этому научился?

– На Бродвее! – Он на миг остановился, подтянул джинсы и предупредил: – Когда будет припев, еще не то увидишь!

И вот, взлетая вверх и скользя вниз, зазвучал припев. Наполеон поднял руки и стал плавно махать вправо-влево, словно с кем-то прощался под нескончаемые гудки в порту Александрии.

– Воу-воу-воу! – эхом вторил он.

– Дедушка, у тебя такой талант! – крикнул я, смеясь. – Ты и есть Барракуда из песни! Ты чемпион, ты император, тебя никто не победит!

В тот момент, как я потом рассказывал Александру, у меня действительно было ощущение, что этот человек бессмертен. Что он будет со мной всегда. Что он всю мою жизнь будет побеждать меня в армрестлинг. Потому что он из тех, чье отсутствие невозможно себе представить.

Внезапно я замер.

– Стой! – заорал я. – Ты…

Слишком поздно. Поглощенный исполнением все более дерзких па, Наполеон поставил ногу на полосу обоев, залитых краской вперемешку с жидким клеем. Он заскользил, словно на льду, и со всего маху врезался в гору мебели посреди комнаты.

Клод Франсуа невозмутимо горланил:

 
Сегодня вечером я весь горю, а ты чуть жива от холода,
Сегодня вечером я танцую, танцую, танцую
в твоей постели…
 

А мой дед лежал на спине, шевеля руками и ногами, как таракан, который не может перевернуться на брюхо. Я засмеялся, но тут же понял, что мой приглушенный смех звучит в пустой комнате слишком мрачно и гулко.

– Дедушка, ты как?

– Не зови меня так.

Как рефери на ринге, я отчеканил:

– Один… Два…

– Прекрати, парень, это мне надо считать.

– Что?

– Свои кости. Мне кажется, что половины уже нет. А на вид я целый?

– Кажется, да.

“Барракуда”, – распевал Клокло.

– Будь добр, сделай так, чтобы он заткнулся, этот придурок Клокло. Достал со своей барракудой!

Наступила тишина. Деду явно было невыносимо больно. Он стиснул зубы и только тихонько жалобно постанывал.

– Погоди, Коко, помоги мне подняться. Не позволяй императору так низко пасть. Он попал в переплет и не может выбраться. Враг напал неожиданно. Ты же знаешь, как это бывает: эффект внезапности, и…

– Мы возьмем реванш.

– Ты прав, не будем поддаваться отчаянию. Мы ж не недотыки какие-нибудь.

Я попытался его поднять, но он был слишком тяжелый, и я испугался, что уроню его и он разобьется на тысячу кусочков. Лежа на полу, он казался совсем маленьким, чуть больше ребенка.

– Сними с меня банку. Нужно копыто освободить.

Я только сейчас заметил, что, пытаясь удержать равновесие, он наступил ногой в банку с краской, и ступня в ней застряла. Я схватил обеими руками банку и потянул изо всех сил, но без толку: я тащил его самого вместе с проклятой банкой.

– Ладно, Коко, давай подумаем, что предпринять в сложившейся ситуации.

– Обычно в таких случаях зовут на помощь союзников.

По его взгляду и насупленным бровям я понял, что он изо всех сил старается сообразить, кто мог бы прийти к нему на помощь. Но императорский двор опустел. Все приятели умерли. В конце концов он спросил в замешательстве:

– Думаешь, его? Недотыку?

– Не вижу другого варианта.

– Ты считаешь, я стану звать его на помощь? Я?!

Комната наполнялась зловещим светом. Сейчас, когда шел ремонт, дом с недокрашенными стенами и грязным полом, засыпанным обрывками обоев и кусками штукатурки, выглядел заброшенным. Казалось, Жозефина покинула его уже лет сто назад. Вечерело, и длинные тени бродили вокруг дома словно призраки.

– Что будем делать, мой император? Может, все-таки позвоним папе? Иногда приходится прятать свою гордость в карман.

– Лучше принеси стакан воды, это будет полезнее, у меня мысли прояснятся.

Он несколько раз глотнул, но лучше ему не стало.

– Вот дурак этот Клокло! Все из-за него. Барракуда, что б ей провалиться!

Он был очень бледен, на лбу выступили крошечные капельки пота.

– Тебе очень больно? – забеспокоился я.

– Совершенно не больно. На самом деле я думаю, у меня хребет на части развалился. Так-то, Коко. Если увидишь где-нибудь позвонок, не выбрасывай: это мой.

Я сделал вид, будто ищу, потом сел на ступеньку стремянки.

– Почему ты не хочешь ему позвонить?

– Недотыке? Опять?

– Ну что тебе стоит? Мы ведь попали в засаду и нуждаемся в подкреплении.

– Нет, ничего, минут через пятнадцать я встану. И вечером пойдем в боулинг!

– Я придумал: бросим монетку.

– Согласен. Решка – мы ему не звоним, орел… мы ему тем более не звоним! – Он рассмеялся, и смех его тут же перешел в бурчанье: – Чтобы он депортировал меня, сослал в одно из этих прекрасно оснащенных заведений… Мне все известно: он уже навел справки… Ты же знаешь, какой он, никогда не торопится, делает все основательно. Стоит мне совершить ошибку, и – хлоп! – я у него на крючке. Даже пикнуть не успею, как окажусь в концлагере для стариков, где воняет грязными трусами. У меня нет ни малейшего желания очутиться в окружении стариков. Я останусь здесь и сам выкручусь. Только я и мой верный адъютант, до тех пор пока…

– Пока что?

– Пока мне не перестанут досаждать. Вот. Ты куда?

– Не волнуйся, в туалет.

– Жаль, а я думал, мы сходим в клуб.

Наше время осталось за дверью. Я услышал частое дыхание Наполеона. И крики толпы. И жесткие хлопки ударов. И свист кулаков, разрезающих пустоту. И шелест боксерок, едва касающихся пола. Я посмотрел в глаза Рокки. Он был знаком мне чуть ли не с младенчества. Казалось, он говорит со мной. Я не верил, что результаты боя были подтасованы. Я решил, что Наполеон сдался. Но Наполеон не мог сдаться. Наполеон всегда идет до конца. Он ничего не бросает на полпути. А Наполеон – мой император, и я тоже никогда его не брошу. Если он мне соврал, значит, у него есть причины, я все равно люблю его – вместе с его враньем. Так хотелось бы, чтобы Рокки все мне объяснил!

– Вот и ты, наконец-то! – воскликнул Наполеон. – Я уж думал, ты провалился в толчок. Для такого шпингалета это было бы неудивительно.

Я опустился на корточки рядом с ним.

– Император, о мой император! Нам самим не справиться! Нужно позвать на помощь.

Он посмотрел на меня с такой безысходностью, что мне словно собака в горло вцепилась.

– Дедушка, мне страшно, – прошептал я. – Страшно за тебя.

Он улыбнулся мне так ласково, что я чуть было не расплакался. Потом проворчал сквозь зубы:

– Ты прав. Хорошему солдату следует признавать свой страх. Позвони ему. Но береги достоинство твоего императора. Это временный отход, и только. Я зову на помощь, но не собираюсь пресмыкаться, а предлагаю альянс.

– Естественно. Стратегический альянс.

– Ага, это не так уж плохо – стратегический альянс. Мы одурачиваем врага, морочим ему голову, а сами накапливаем силы. Знаешь, кто такой Джо Луис?

– Нет.

– Американец. Он всегда проделывал этот трюк. Делал вид, будто сдается, чтобы усыпить бдительность противника.

– Вот и мы сделаем то же самое!

– Ага! Усыпим бдительность недотыки.

* * *

Отец мгновенно снял трубку и почти не удивился.

– Еду, – сказал он, вздыхая.

Сказал так, будто сидел уже одетый, с ключом от машины в руке, и ждал моего звонка. За те полчаса, которые требовались ему на дорогу, я попытался выведать, почему Наполеон и мой отец с годами так отдалились друг от друга. Я предполагал, что император не пожелает отвечать, но, несмотря на свое плачевное состояние, он заговорил охотно:

– Я хотел сделать из него что-нибудь путное, чтобы он относился к жизни серьезно, но видел бы ты его на ринге – курам на смех… Он просто стоял свесив руки и озирался по сторонам… Все над ним потешались. Мне от стыда хотелось сквозь землю провалиться!

– Ты хотел, чтобы он был похож на тебя?

Он немного подумал, потом ответил:

– Нет, я не хотел, чтобы он был на меня похож, но чтобы не был настолько другим. Его интересовали странные вещи: математика, химия, литература. И марки! Они у него лежали повсюду! Он книги залпом глотал, бог ты мой! Я даже не знал, что их так много, этих книженций! Я иду делать ставки на тотализаторе, а он просит оставить его в библиотеке – представляешь? Он никогда не был подвижным, не дрался, зато едва ему в школе успевали задать уроки, как он бежал домой – и давай их делать… Я его водил на бокс, так он на втором раунде засыпал, а когда просыпался, начинал скулить, что отстает по геометрии и ему пора заниматься. Прямо как будто составил список всего, что меня радует, чем я мог бы гордиться, – и делал все наоборот. На самом деле это я во всем виноват, Коко.

– Ты виноват?

– Да, он пошел по кривой дорожке. Мне надо было лучше следить за тем, куда и с кем он ходит, держать его в строгости. К счастью, с тобой все должно быть в порядке, не то что с ним. Наверное, это передается через поколение – как-то так.

Он невольно застонал от боли, потом поднял бровь и спросил:

– А что у тебя по математике?

– По математике? Так себе, дедушка.

Он поднял большой палец.

– А как последний диктант?

– Тридцать семь ошибок, не считая знаков.

– Ну ты даешь! Правда, что ли?

– Конечно правда!

– А как ты относишься к урокам?

– Хорошо, просто прекрасно, я их никогда не делаю.

– А по поведению?

– Шесть замечаний с начала года.

– Неплохо, но еще есть к чему стремиться. Ты даешь родителям подписывать тетради?

– Нет, дедушка, никогда.

– Как выкручиваешься?

– Срисовал на кальку мамину подпись.

Мои небылицы его забавляли. Верил ли он в них? Какая разница!

– Какой же ты крутой, прям умрешь! – в восторге завопил я.

– Н-да? Умрешь? – проворчал он и сморщился от боли.

– Мой император, расскажи мне еще раз…

– Опять ту историю?

– Ну да…

– Но я же тебе сто раз ее рассказывал… Ладно, давай… Но это последний…

Когда-то, не знаю точно, когда именно, отец стал читать лекции для большой профессиональной аудитории. Разные цифры, проценты, графики, инвестиции…

– Всякие такие штуки, Коко, скучно до ужаса! Прямо до слез!

Дед подарил ему на день рождения красивый черный галстук, и отец счел это попыткой примирения.

– Спасибо, папа, – растроганно сказал он, – я его прямо завтра на лекцию надену.

– Я приду тебя послушать.

– Правда, папа?

Наверное, он был счастлив оттого, что Наполеон начал наконец принимать всерьез его профессию. Вот только галстук был куплен в магазине приколов, и в темноте на нем появлялась светящаяся голая женщина, нежная, как русалка. Папу приходили послушать банкиры и прочая изысканная публика, и папа произвел фурор. В зале сначала перешептывались, потом раздался взрыв хохота. И для всего банковского сообщества папа с тех пор стал банкиром в светящемся галстуке.

Папа ворвался в дом словно бешеный бык, готовый разнести все, что попадется на пути.

– На сей раз ты меня унизил! Все кончено.

– “Унизил”! Сразу громкие слова, – усмехнулся Наполеон. – Хоть раз ты сумел кого-то позабавить!

Эта история неизменно вызывала у меня некую неловкость и сожаление. И все же я снова и снова просил ее рассказать. Я воображал, как папа обрадовался при мысли, что отец наконец решил поинтересоваться его жизнью, представлял себе, какой стыд перед публикой и разочарование он испытал. И сердце у меня сжималось.

В тот день, вероятно почувствовав, что начинается важный этап в нашей жизни, я спросил у моего императора:

– Почему на самом деле ты сыграл с ним эту шутку?

– На то были причины, – сухо ответил он. – После того случая перестал. Понял, что все напрасно и ничего не выйдет.

– В каком смысле ничего?

Мне показалось, что он сейчас разрыдается. Послышался шум мотора. Хлопнула дверь.

– Тихо! Явился, – прошептал Наполеон. – Торопился, дождаться не мог, когда увидит меня в нокауте.

* * *

– И что было потом? Как все прошло? – нетерпеливо спросил меня взбудораженный Александр. – Рассказывай дальше!

– Мы отвезли его в больницу. Он не хотел там оставаться: слышал бы ты, как он орал на весь коридор! Кричал, что ему ничего не нужно, только пару таблеток аспирина.

– А на самом деле? Это серьезно?

– Перелом позвоночника. Но он и слышать об этом не хотел, сказал, что это обычный прострел, что отец специально все подстроил, подкупил врачей, чтобы посадить его под замок.

– А про твои уроки, контрольные, замечания – это все правда? Скажи!

– Нет, неправда. Все совсем наоборот. Мне страшно нравится сделать домашнее задание и тут же вычеркнуть эту строку в тетради для записей. Но с Наполеоном я словно другой человек. Как будто я похож на него. Хочу быть свободным и лететь навстречу приключениям. Мне кажется, ему нравится думать, что я на него похож, это дает ему надежду.

– А как же теперь Баста?

– Баста живет у меня. Не оставлять же его одного! Мама его рисует, она говорит, он очень терпеливый натурщик.

Александр остановился, запустил руку в карман куртки. Он всегда ходил в одном и том же: бархатная куртка, вытертые на коленках штаны, старые кеды с изношенной подошвой. Нетрудно было догадаться, что у него не самая богатая семья.

– Ты хорошо рассказывал, – сказал он. – Возьми еще шарик.

Потом его взгляд уперся в землю. Рядом с его ногой ползал маленький жучок, и он ухватил его двумя пальцами.

– Бедный, – сказал Александр. – Отбивается. Такой одинокий. Кто угодно в любой момент может его раздавить.

Письмо бабушки

Мой дорогой мальчик!

Уже много времени прошло, как я уехала и теперь вот решила написать тебе, как я живу, по телефону неудобно, все время что-нибудь забываешь, положишь трубку и думаешь, я же должна была еще и это сказать, и то, и другое, а когда пишешь, на это нужно время, приходится подбирать слова, покупать марку и конверт, бежать к почтовому ящику, это как настоящий спорт, но у меня нелады с пунктуацией, точки я ставлю как попало или совсем не ставлю, но ничего, ты разберешься, и с ошибками та же история, постарайся их не замечать У меня теперь много времени, слишком много времени, даже не знаю куда его девать, если бы я могла его продать то стала бы миллионершей, в первые дни правда не понимала, что у меня будет полно времени, столько что не потратить, было все наоборот, ни минуты свободной, я носилась как угорелая, нужно было устроиться в доме, разложить вещи, кое-что посеять в саду, а кое-что выдернуть, у меня не было даже времени подумать ни о твоем дедушке, упрямом осле, ни о вас, ни о ком, даже о себе.

К концу недели все дела переделала, и забрала меня тоска, я с ней вставала и с ней ложилась, а в промежутке все время ревела, потому что, когда ты одна, воспоминания хуже врага, а когда вы вдвоем, они лучшие друзья, я так плакала, что думала, будто дождь идет, и поняла, что мне пора встряхнуться.

Твой дед, ты же понимаешь, из тех, кого просто так, в одну минуту, не забудешь, ведь если живешь всю жизнь с ураганом, то когда остановишься, чувствуешь себя как-то странно, нужно оценить ущерб и починить что возможно, потому что всюду прорехи.

Хотя от него устаешь и он старый эгоист, таких как он невозможно не полюбить на всю жизнь, пусть и верить им нельзя, но я хорошо знаю, что творится в его дурной голове, а однажды и ты узнаешь.

Так вот, вылезла я наружу, попыталась разыскать старых подруг, большинство разъехалось неведомо куда, трех я нашла на кладбище, с ними поговорить как-то не получается, в итоге здесь неподалеку остались только две, причем самые вредные на всем белом свете, я их еще в школе не выносила, стала ходить к ним пить чай, так одна постоянно пукала, раз в две минуты, если не чаще, клянусь тебе, я еле сдерживалась, чтобы не рассмеяться, а она между залпами говорила гадости обо всех на свете, о мужчинах, женщинах, стариках, даже о животных, а другая в это время издавала что-то похожее на ржание и повторяла: “Съела бы я сейчас кусочек мясца с соусом”. Эта только о еде и думает, а мне так надоело пропуканное мясо, что я решила больше туда не ходить.

Кстати о животных, чтобы себя занять, я решила поиграть на тотализаторе, каждое утро заполняю таблицу и только потом пью кофе со сливками, никогда бы не подумала, что когда-нибудь этим займусь, я ведь ничего не смыслю в лошадях, заполняю наугад, как в голову взбредет, ничего из этого не получилось, вчера я хотела купить специальный журнал, чтобы найти нужные сведения, что-нибудь о тотализаторе для начинающих, откопала один на развале, а когда пришла домой и села почитать, оказалось, что это журнал не про скачки, ничего подобного, наверное, кто-то положил его не туда, потому что в нем были частные объявления тех, кто ищет друга, причем не собаку, нет, а человека, сначала я хотела отнести его назад, ведь мне нужно про лошадей, а не про мужчин, но по неосторожности прочитала одно объявление, потом второе, уже наступила полночь, а я все читала. Старые, молодые, низенькие, высокие, богатые, бедные, всякие пишут, чтобы их выбрали: я такой, я этакий, люблю то, не люблю се, ты представить себе не можешь, стоит туда заглянуть, как уже не можешь оторваться, словно ты под гипнозом. Эта штука выходит по вторникам. А завтра как раз вторник

Я тебя крепко целую

Твоя любящая бабушка

PS: Если этот упрямый осел Наполеон спросит, нет ли у тебя известий от меня, будь так добр, скажи что нет, я знаю, однажды он меня позовет, но я хотела бы, чтобы не через сто лет, потому что тогда нам нечего будет сказать друг другу

PS 2: По-моему, PS – это шикарно

PS 3: Если встретишь того, кто придумал точку, покажи ему язык – от меня