Текст книги "Малибу"

Едва Алабама потянулся за меню, как к нему подскочил некто с «Никоном» на шее.

– Привет, Алабама! Я слышал, ты мастер делать хорошие снимки. Взгляни-ка на мой аппарат! Какой объектив! Нравится? – спросил он, любовно поглаживая корпус аппарата.

– Выброси его к чертовой матери! Попробуй на все мотреть своими собственными глазами, а не через объектив, – ответил Алабама очень вежливым тоном.

– Алабама, но я же серьезно говорю!

– Я тоже совершенно серьезно отвечаю. Поснимай с мое – и разучишься вообще видеть, что вокруг тебя. Это стало бедой нынешних японцев. Живую природу они не замечают, просто не умеют заметить, если вернее. Восхищаются лишь той, что видят в фотоальбоме.

На столе появился жирненький сандвич-чизбургер, который здесь именовался «велобургер». Затем последовал знаменитый «чили», в состав которого входили лук, сыр, перец. Алабама сгрёб все это к себе.

– Но я действительно хочу заняться серьезным искусством, Алабама, – не отставал незнакомец. Но все, что он подразумевал под занятием серьезным искусством, означало лишь возможность зарабатывать столько же, сколько знаменитый Алабама.

– Искусство, говоришь, – улыбаясь, произнес Алабама, с вожделением взирая на стоявший перед ним велобургер. – Нет, только Господь Бог может стать настоящим художником. Не думаю, что человек когда нибудь сможет сравниться с ним в мастерстве. Парень, оглянись вокруг. Жизнь Так прекрасна! Сделай-ка лучше вот что. Продай свой «Никон» и пришли деньги мне. А уж я отсниму такую прекрасную натуру, что дух захватит.

Алабама похлопал незнакомца по плечу, как бы желая сказать, что ничего против него лично не имеет. Затем встал и стал пробираться в закуток сада, где его уже ожидал Кинг, специально притащивший туда скамеечку. Алабама пробрался сквозь группу велосипедистов и грузно плюхнулся на скамейку, жадно схватил банку пива, которую протянул ему Кинг, и откупорил ее.

– Отличный денек, – пробормотал он в промежутке, между глотками и не скрывая своего удовольствия от холодного пива. Вновь он вознес благодарственную молитву Всевышнему за то, что не сидит сейчас в душном проклятом городе на вечеринке у этого засранца Латхама.

– Господи! Алабама, ты только взгляни туда! – вдруг воскликнул Кинг.

Алабама посмотрел, куда указывал его спутник. Солнце жарко грело, но это был вовсе не полуденный мираж. Посреди площадки стоял гротескный образчик человеческой породы – с неимоверной задницей, с крепкими выпирающими ляжками и буграми мускулов на плечах и руках. Он был весь покрыт татуировкой с нацистской символикой. Алабама разглядел немыслимые комбинации из скрещенных костей, черепов и свастик. Неизвестный был полуобнажен, и на спине – жирными буквами была татуированная надпись-предупреждение: «Я белый сверхчеловек! Берегись!» На незнакомце была кепка с большим козырьком и Черные пластиковые очки. С пояса свешивалась пара наручников, с другого бока – широченный нож типа «Данди-крокодил». Наряд дополняли позванивающие серебряные шпоры на черных кожаных ботинках. В правой руке была банка, пива «Будвейзер», в левой – чудовищных размеров кружка. Незнакомец представлял собой настолько колоритную картину, что Алабама с трудом заметил рядом с ним еще одну фигуру. Это была тщедушная крашеная блондинка. Она почти хорошо выглядела в живописных обносках и джинсовом жакете. Вся манера ее поведения однозначно говорила, что она принадлежала этому, судя по татуировке, страшному человеку. Было совершенно ясно, что этот бычок всячески стремился усилить драматический эффект своего появления среди велосипедистов.

– Эй, вы, недоноски! Налейте мне! – заорал незнакомец.

Местные любители велосипедных прогулок переглянулись. Над площадкой повисла напряженная тишина. Человек-гора был тяжелым случаем. Бывалые велосипедисты распознали все симптомы надвигающегося конфликта. Этот бычок был странствующим типом в поисках острых ощущений. Судя по всему, он всегда и везде привык быть первым. Алабама перехватил один-два тревожных взгляда пивных завсегдатаев.

Тощая безгрудая блондинка с выражением полной и безоговорочной покорности наполнила ему безразмерную кружку пивом. Незнакомец подбросил пустую банку высоко в воздух. Кувыркаясь, она блеснула в лучах солнца и упала на площадку. С грохотом покатилась по ней в абсолютной тишине и остановилась рядом с Алабамой. Затем человек-гора поднял кружку ко рту и одним чудовищным глотком заглотнул пиво.

Алабама подался чуть вперед, наклонился, поднял пустую пивную банку и молча бросил ее в ближайший мусорный контейнер. Затем также молча вернулся на свое мссто. Ничто не нарушало звенящую тишину.

Незнакомец, несомненно, понимал всю сложность сложившегося положения. Он обвел всех пристальным взглядом и остановил его на Алабаме. Теперь он точно знал, что будет делать. Хищная жестокая улыбка искривила его губы. Старая калоша на скамеечке был тем самым безумцем, что осмелился принять его вызов, подняв перчатку в виде пивной банки. Так он, видно, был одним из поборников защиты природы, что собрались сегодня здесь. Вокруг него собрались эти сосунки-велосипедисты, как овцы вокруг вожака. Черт, придется возиться с этим стариком. Ему уже явно за пятьдесят, а может, и за шестьдесят. Что, среди этих маменькиных сынков не нашлось никого помоложе? Тоже мне сливки Калифорнии! Сейчас он преподаст им урок мужества. Научит жрать на ужин сырые хвойные иголки!.

Незнакомец подбросил вверх пустую пластиковую кружку. Затем, не отрывая глаз от Алабамы, наступил на нее каблуком и крутанул ногой. Кружка рассыпалась на мелкие кусочки, вызвав громкий емех незнакомца.

– Убери за собой, – негромко произнес Алабама. Ему не было нужды кричать – в абсолютной тишине его слова были хорошо слышны.

В ответ незнакомец гнусно ухмыльнулся. Нагнувшись, он вытащил широкий нож из-за голенища и поиграл им на солнце.

– Можно, конечно, старик. Но я берегу силы – они мне нужны, чтобы вырезать мои инициалы на вашем дереве. – Он кивнул в сторону сикомора.

Алабама снова встал, глубоко вздохнул, вытянул руки вверх, навстречу бездонному голубому небу. Поиграл мускулами и расслабился, словно говоря: что будет, то будет. Его движения стали плавными, но это были движения кобры перед смертельным броском. Незнакомец неотрывно следил, как Алабама подбирается к нему. Перед ним был старик, но очень внушительный и абсолютно спокойный. Совершенно очевидно, что он не боялся этого молодого бычка. А тот глубоко вонзил в ствол сикомора свой нож, оставляя глубокие порезы в коре.

– Не трогай мое дерево, – процедил Алабама.

Они были уже почти рядом, и незнакомец отчетливо видел искорки гнева в глазах старика, видел, как перекатывались его мускулы. Но он снова рассмеялся – ведь у него был нож!

– Я не выполняю ничьих приказаний, тем более чужих дедушек! – прорычал человек-гора.

Алабама общался с ним как если бы с какой-то низшей формой жизни, говоря ему медленно и спокойно. Но его ледяной голос жутко звучал в полуденной жаре.

– Послушай, несмышленыш. Ты тронул мое дерево. Я просил его не трогать. За это я вырежу свои инициалы на твоем детородном органе.

Потребовалось какое-то время, чтобы противник Алабамы осознал, что ему говорят. Затем, очень медленно, до него стал доходить смысл сказанного, и по мере того как он это все понимал, его челюсть начинала отвисать в неподдельном изумлении. Когда же до него наконец дошло, что его вызов принят и его не испугались, он немедленно решил покончить с этим странным стариком. В его мозгу еще не сформировались даже слова ответа на оскорбление, а в руке снова появился нож. Соперников отделяло шагов двадцать, и Кинг с чисто спортивным интересом наблюдал картину. Его сейчас больше занимало, как быстро его друг и наниматель Алабама сможет покрыть это расстояние, За Алабаму он не беспокоился – опыт общения с ним говорил Кингу, что он в состоянии справиться с незнакомцем и постоять за себя. Это же поняли и все собравшиеся. Они с напряженным ожиданием смотрели за развитием событий. И многих занимал вопрос: откуда стало известно незнакомцу об Алабаме и его роли в местной жизни, наконец, о дереве? И откуда он вообще взялся?

– Считай, что ты уже покойничек… – начал было говорить незнакомец, но закончить фразу не успел. Нога Алабамы в ковбойском ботинке молнией мелькнула в воздухе. Мгновенный бросок – каблук врезался в пах сверхчеловека. Раздался глухой удар, и что-то хрустнуло. Незнакомец осел на колени.

– Проклятье… – выдохнул он, и вдруг перед глазами у него заплясали облака, земля завертелась, и он рухнул без сознания.

Алабама отступил, нагнулся и поднял выпавший нож. Подождал, пока поверженный противник придет в себя, и приставил нож к его горлу.

– Ты уронил пластиковую кружку на землю. А это нехорошо, пластмасса не разлагается, – проговорил Алабама почти ласково.

– А-а-а! – раздался вопль незнакомца. Его захлестнула волна боли, накрыла с головой, помутила сознание. Это был крик зверя, а не человека.

Алабама не обратил никакого внимания на этот вопль. Если бы он проиграл молниеносный поединок, противник точно так же не обратил бы на него внимание. Он наклонился прямо к уху незнакомца и тихо произнес:

– Пластик не разлагается, но состоит из длиннющих молекул аминокислот и гидрокарбоната, парень. Ничего не стоит сломать этот пластик, сломать эти длинные цепочки молекул. И я научу тебя, как это сделать. Ешь чашку!

Эта процедура заняла время, но Алабама в конце концов добился желаемого результата. В любом случае сценка получилась впечатляющей. Затем он выпрямился, бросил нож на поднос и вернулся на свое место. Однако настроение его изменилось, и ему больше не хотелось пить пиво. А оставшиеся кусочки пластика уже вполне мог подобрать любой из присутствующих. Алабама позвал Кинга, и через минуту-другую их старый добрый «Харлей» нес на себе бывалого уличного бойца, любителя велосипедных прогулок, поглотителя холодного пива, защитника дикой природы и выдающегося мастера-фотографа по направлению к дому.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Пэт Паркер с ревом пронеслась по бульвару Заходящего Солнца в открытом джипе «Айлендер». Ее роскошные светлые волосы развевались на ветру в типичном калифорнийском стиле, если такой был. Жаркое полуденное солнце обжигало лицо Пэт. Слева, там, где тянулась береговая полоса, в высоком приливе резвились подростки. Пэт крепко вцепилась в руль. Боже! Как же она устала! Она проделала долгий путь из Нью-Йорка! Она выехала из «Большого Яблока» семь часов назад, но ей казалось, что она уже целую вечность провела за рулем. Пэт включила радио, поймала какую-то местную станцию, гоняющую пляжную музыку в стиле «Бич бойз», и подумала о том, что неплохо бы прилепить что-нибудь на нос. У нее уже появились первые признаки грядущего облупления носа. Похоже, что спасти его уже было не суждено. Ладно, в конце концов, солнечный ожог не был самой страшной бедой. Она встряхнула головой, взбодренная солнцем и теплым ветерком. Это было как раз то, что ей нужно. Новизна, вызов судьбе! Полная смена декораций и действующих лиц. Ей захотелось петь во весь голос, она засмеялась этому береговому бризу. Она вспомнила события, предшествующие ее появлению здесь.

Три месяца прошло с тех самых пор, как она услышала от умирающего Роберта Мэплторпа странное и загадочное указание направиться в Малибу и повидать Бена Алабаму. Сначала она начисто отмела его. Что общего у патриарха американской фотографии и рядового фотохроникера ночной жизни Нью-Йорка? Алабама уже при жизни стал легендой. Он был и пейзажистом и портретистом Божьей милостью.

Она страшно гордилась тем, что ей удавалось снимать гомосексуалов в их чертовых норах-убежищах, и умилялась своей храбрости. Он был украшением, главной жемчужиной в журнале «Таймс», в элитарной артистической и художественной галерее на Пятой авеню и других долларовых кормушках. Она же получала пятьсот долларов за материал и появлялась в «Авеню» или «Детайлз», но только в том случае, если ей действительно везло. Было ли это пределом ее стремлений? Да и великие люди прошлого поступали иногда так же, как и она сейчас. Разве Пикассо не ушел к кубизму от «голубого периода» в своем творчестве? А Гоген не стал играть на парижской бирже? А Микеланджело не забросил все дела ради росписи потолка Сикстинской Капеллы? Список громких имен можно продолжать бесконечно, но список тех, кто предпочитал ничего не менять в жизни, был еще больше. Пэт Паркер вовсе не хотела принадлежать ко второй категории, и потрясение, которое она пережила в ресторане « Индокитай», помогло ей решиться и принять импульс, полученный от призрака ее старого друга. Несколько недель она потратила на то, чтобы просмотреть все свои архивы. Наконец она отобрала всего шесть снимков, которые, по ее мнению, могли дать представление о исправлении ее творчества и направилась на почту. С сердцем, ушедшим в пятки от волнения и страха, она отправила их с краткой сопроводительной запиской Бену.

«Дорогой Алабама!

Роберт Мэплторп настоял, чтобы я связалась с Вами. Мне кажется, что те шесть работ, которые я вамотправляю – мои лучшие снимки. Но мне самой кажется, если честно, что они не так уж и хороши. У меня сейчас своего рода профессиональный кризис. Можно мне к Вам приехать? Я могла бы навестить Вас в Малибу».

Ответа она не ждала. Самое большее, на что она смела надеяться – это вежливый отказ от кого-либо из помощников. Но телеграмма, пришедшая из Малибу, была краткой и емкой. «Приезжайте. Алабама». Она поехала.

И вот сейчас она в Малибу. Скоро она воочию увидит полулегендарную личность, приславшую ей пригласительную телеграмму. Ее сердце бешено забилось. Получится ли у нее? В приглашении все вроде, как надо. Но это всего лишь бумага, пусть и приглашение от самого Алабамы. Она твердо знала об этом человеке одно: он был известен как эксцентричная личность. Пэт Паркер успела повидать многих подобных людей, но он был известен как наиболее выдающаяся в этом плане личность. Пэт взглянула на пляж. Океан был голубым. Таким же было небо – в черных точках чаек и лениво летящих пеликанов, промышляющих рыбной ловлей. Справа от нее возвышались скалы со следами бесчисленных оползней, грозивших перерезать дорогу, по которой сейчас ехала Пэт.

Вскоре дорожный указатель сообщил ей, что она находится в заповеднике одного из старейших и богатейших в Америке видов искусств. Пэт въехала в самое чрево старого Малибу, миновала пирс ресторана «Алиса», знаменитый тем, что Арло Готье утверждал там в свое время что каждый волен делать все, что ему вздумается. Затем она проехала мимо ворот в Колонию Малибу, где жили кинозвезды, мимо Рынка Хьюго, мимо новомодной архитектуры испанской миссии, миновала аккуратные корпуса университета Пеппердин, недавно прославившегося тем, что вознамерился произвести переворот в умах обитателей Малибу, до сих пор занятых лишь уходом за своим здоровьем и телом.

Пэт приблизительно представляла себе, где она находится. Кто-то, назвавшийся Кингом, сообщил ей, что надо свернуть вправо с Тихоокеанского Берегового шоссе. Она так и сделала и теперь прямиком карабкалась на своей машине в горы. Она видела их выраставшие до небес, неприступные, серые бастионы, массивные, могучие и таинственные горы. Алабама жил где-то там, в глубине холмов Малибу, которые иначе еще назывались горы Санта-Моника. Поговаривали, что Бен Алабама вел себя так, словно все эти горы принадлежали только ему одному. Пэт перевела дух. Все, с кем она говорила об Алабаме, сходились в одном. Алабаме можно было либо понравиться с первого взгляда, либо нет. Он не признавал полутонов. Вы были либо его друг, либо враг. Он не умел быть нейтральным. Поэтому Пэт на всякий случай не взяла с собой много вещей. Если дела пойдут не лучшим образом, она проста уедет. В кармане ее джинсовой куртки фирмы «Левис» лежал обратный билет.

Окружающий вид потихоньку менялся. Скоростное шоссе теперь проходило вблизи маленьких опрятных магазинчиков, интимных ресторанчиков, кирпичных построек, кортов, дорожек для прогулок. Это было проявление парадной стороны цивилизации Малибу. С другой, прямо из ниоткуда возникали камикадзе на своих машинах и мотоциклах, стремящиеся опередить саму смерть или по крайней мере храбро устремиться ей навстречу. Пэт со страхом смотрела на этих подростков и их подружек, каждый раз с ужасом ожидая столкновения. Однако эти цветы калифорнийской земли в последний момент всегда находили для себя спасительную щель. Пэт проносилась мимо благообразных домов голливудских агентов знаменитых кинозвезд. Мимо туристов, глазеющих по сторонам, выискивающих, где же живет та самая слава, которая, как говорят, водится в Малибу. Пэт проехала мимо велосипедистов, ей даже показалось, что в одном из них она узнала Питера Фонду. Поддавшись местной манере езды, Пэт резко свернула в правый ряд, игнорируя негодующие гудки клаксонов автомобилей позади нее.

В Нью-Йорке спасаться бегством было не так уж и зазорно, это была нормальная реакция на преступность, на колебания температуры, на шум. А что было принято здесь? Замыкаться в себе, в своему внутреннем мирке? Найти забвение в лекарствах? Может быть, ей удастся найти ответ на этот вопрос.

Думая таким образом, Пэт продолжала свой путь на вершину горы. С каждым поворотом ее машина медленно вползала все выше и выше, заставляя восторженно биться ее сердце, когда она бросала взор вниз с высоты птичьего полета. Выше нее, казалось, уже были только ястребы, кружащиеся в теплых восходящих воздушных потоках в каньоне. Они плавно покачивались в воздухе, выискивая неосторожную мышь или иную живность. Все вокруг было покрыто яркой и цветущей растительностью. В этих горах было изобилие горчицы, дикого табака, воздух был пропитан запахом пурпурного и белого жасмина. Словом, перед ней предстала удивительная по красоте картина дикой природы, подчеркнутая суровостью скал. Жизнь здесь била ключом. Резкий крик соек предвещал их мгновенное появление, а затем они так же быстро исчезали в листве. Она с удовольствием слушала драчливую перебранку черно-белых ворон и сорок, оспаривающих друг у друга право владения телефонными столбами. Движение в кустах напомнило о существовании доселе неизвестных ей зверей – койота, оленя и американской рыси. Вокруг нее царила дикая природа, и Пэт Паркер, которая никогда не была к ней равнодушна, почувствовала умиротворение. Это было как раз то, что ей нужно! Именно здесь, в горах Алабамы, она будет снимать то, что на самом деле достойно запечатления. В этом Пэт была сейчас полностью убеждена. Все, что было раньше, теперь казалось несущественным и мелким, репетицией перед настоящей работой. Пэт оттачивала свое мастерство фотографа в зловонных ночных клоаках Нью-Йорка. Да, все так, у нее был опыт и мастерство. Но все это уже представлялось ей сейчас совершенно ненужным. Здесь нужно было уметь другое – увидеть всю красоту, которую Господь Бог создал и позволил человеку увидеть.

Невольно она притормозила. Свернула на обочину, остановила джип, выключила зажигание и окунулась в обволакивающую тишину. Вылезла из машины, порылась в багаже и вытащила свой «Никон», примеряя к нему двадцатидевятимиллиметровый объектив. Далеко внизу лежал голубой ковер океана, кое-где покрытый черными точками любителей серфинга, хорошо видимыми с высоты на фоне белых барашков волн. Стены каньона обрамляли, панораму с одной стороны темно-серыми скалами, с другой – темно-коричневыми. Птицы, казалось, добрались до самого неба и не летали, а ходили по прозрачному потолку небес. Пэт поставила на автовзвод камеру, предварительно установив выдержку в сто двадцать пять и диафрагму одиннадцать. Показатель освещенности был у нее в голове, а ясность и легкость бытия – в душе. Она с волнением приготовилась – это будет первая фотография в ее новой жизни.

И вот тут она заметила какое-то движение. Ниже нее, в густых зарослях в тени гигантского дуба, таился кто-то, несомненно, кто-то был очень большим, страшно большим для Пэт Паркер, оказавшейся одинокой на этой пустынной дороге. Красота обернулась совсем неожиданной стороной и наполнила ее сердце страхом. Сразу она вдруг осознала, что всего лишь одинокий и беззащитный путник в этих суровых горах. Городские улицы, со всеми их порой таящими смертельную угрозу неожиданностями, были все же ближе и понятны Пэт – она там родилась, выросла и все, знала. Здесь же, в горах, все было для нее новым и незнакомым. Пэт опустила камеру, оглянулась через плечо на свой джип, стоявший поодаль. Она вся сжалась в испуге, ноги ее, казалось, уже сами готовы были пуститься в бегство, не дожидаясь команды. Что за звери водились тут? А что за люди? Загорелые горцы, непредсказуемые в своих поступках и привыкшие жить по своим законам в этом забытом Богом и людьми крае? Или гнусный тип людей, которые искренне позабавлялись бы, напугав до полусмерти этого длинноногого фотографа из Нью-Йорка?

Голос, который раздался из-за густых веток, был не страшным, а пожалуй, циничным:

– Ну, что же, неплохая идея. Пожалуй, этот вид подойдет для оформления шоколадных коробок или почтовых открыток. Ветки раздались, и обладатель противного голоса, вылез наружу. У него было насмешливое лицо, которое бороздили морщины сложившиеся в покровительственной улыбке. Небольшая козлиная бородка смешно задралась вверх. В ответ блеснула вспышка ее «Никона» и раздался щелчок затвора аппарата.

– Так, теперь у меня есть собственный садовый гном, – произнесла она с таким же сарказмом в голосе.

Незнакомец замер в изумлении. Еще никто и никогда не называл Алабаму «садовым гномом»! Из всего того, кем бы он не хотел быть, «садовый гном» стоял на первом месте. В Рок-Хаусе неосторожные любители велосипедных прогулок, бывало, называли его грубияном. Наказание следовало незамедлительно и требовалось какое-то время, чтобы все последствия исчезли с лиц неосторожных обидчиков Алабамы. Но все они были мужчинами. Теперь же перед ним стояла женщина. К тому же очень хорошенькая, очень драчливая и очень остроумная. Алабама вдруг с изумлением обнаружил, что вовсе не сердится на эту занозу. Пока же он продолжал продираться сквозь заросли, а Пэт обнаружила, что она поторопилась назвать его «садовым гномом». Правильнее было бы сказать, что она «сняла» глыбу камня или сухопутного кита – все это пришло в голову, когда Алабама наконец полностью вытащил свое мощное и большое тело из кустов. И пожалуй, его настоящим призванием было уничтожение фотографов, подумала Пэт.

Пэт сделала шаг назад. Он шагнул вперед. Ее надменная улыбочка испарилась, когда она осознала, что происходит, и чем все может закончиться.

– Садовый гном, говоришь? – пророкотал он с нотками настоящего веселья в голосе.

– Ну, вы так выглядели, когда я увидела вас в зелени… Я думала… Я хотела… Я хочу… Я не хочу… – бормотала Пэт, как вдруг поняла, что он вовсе не сердится на нее, напротив, искорки смеха в его голосе и глазах говорили о том, что он даже доволен.

Она мгновенно прекратила тщетные попытки оправдаться. Но Пэт можно было понять – ведь не каждый день происходят такие встречи с незнакомцами, особенно в диких горах Санта-Моника…

– Ладно, положим, что так. Но оттуда, где вы стоите, фотография получится отменно скучная, – произнес Алабама.

– Оттуда не значит отсюда. И это урок номер один по фотографии, – резко ответила Пэт.

По-своему она была права. Порой играли роль миллиметры – снимок мог получиться удачным, а могло не хватить и одного микрона.

– Да ну, в самом деле? – поддразнивал Алабама, продолжая надвигаться на Пэт. Она, пятясь, выставила вперед подбородок.

– Так, – протянул величайший из фотографов мира. – А что говорится во втором уроке?

– Никогда не критикуй работу другого, если сам не имеешь о ней ни малейшего представления! – звонко выкрикнула Пэт.

Алабама широко улыбнулся – она снова рассердилась! Глаза ее горели гневом, слова просто пригвождали к земле. Да и она – дар Божий и кое-что смыслит в искусстве фотографии, к тому же он был в восторге от того, как она сердится. А если попробовать ее еще раскрутить? Она назвала его «садовым гномом». В самом деле!

– Ха! Работа! Если это работа, то работа сопляка! – проревел Алабама.

– Не будьте таким отвратительным, – сказала Пэт и постаралась придать своему голосу всю холодность, на какую была способна.

Хмм… Противный садовый гном? Это было впервые. Доселе такое в жизни Алабамы не встречалось. Он почти добрался до нее, оттеснив к обочине, задыхаясь от того, что пришлось взбираться в гору.

Тут, рядом, она выглядела гораздо привлекательнее, чем когда он разглядывал ее из-под горы. Ее глаза влекли к себе. Бездонная голубизна подчеркивала правильный разрез глаз. Дерзкий рот охранял белоснежный частокол ровных зубов. А все ее тело казалось ему. изготовленным к бою грозным оружием. Ее летняя блузка не могла скрыть ложбинку между грудями. Потрясающие ноги увенчивал плоский живот балетной танцовщицы. Алабаме пора было заняться либо делом, либо обнять и поцеловать ее.

– Послушай, не сердись! Я пошутил. Так ты фотограф? – произнес Алабама и протянул свою руку.

Она не приняла ее.

– Да, я фотограф, – огрызнулась Пэт.

– Ну в таком случае, может быть, приходилось обо мне слышать. Меня зовут Алабамой.

– Зовут Алабамой, – повторила едва слышно Пэт.

Тут, поддаваясь ей, самое время произойти какому-нибудь землетрясению, или наводнению, или еще чему-то подобному. Она уже готова была провалиться сквозь землю в любом случае.

Алабама? Алабама! Противный «садовый гном»! Алабама, которому она дала уроки номер один и два по фотографии! Прежде она видела его лицо в газетах, но только теперь она его узнала. Что-либо исправлять было уже поздно. Она никак не могла представить, что познакомится с ним, когда он будет продираться через кусты в диких безлюдных горах.

У нее закружилась голова.

– Послушайте, я очень сожалею…

Алабама отмел ее бессвязное бормотание жестом, каким отгоняют муху.

– Ну а кто вы? – спросил он ее.

– Я – Пэт Паркер, которая к вам должна приехать и познакомиться. – Ее голос звенел от напряжения. Ей казалось, что все пропало. Секунду Алабама смотрел на нее, не двигаясь. Затем его рука с громким звуком шлепнула по бедру, он присел, и из его мощной груди послышались просто громовые раскаты смеха.

– Привет, Пэт. Все очень здорово, а то мне показалось, что я никогда не узнаю, что же в третьем уроке!

Дик Латхам проскользнул в контору отделения студии «Космос» в Нью-Йорке, словно школьник, опаздывающий на собрание. Его застенчивая улыбка убеждала всех и каждого, что он переживает за свое опоздание, за то, что он заставил всех ждать. Он пожал плечами в знак сожаления и пошел мимо кресла председательствующего, прося не обращать на него внимание и продолжать заседание. Кто-то вскочил, чтобы придвинуть ему кресло, но, встретившись с выражением глаз Латхама, плюхнулся назад. Но нет, нет, он еще никого не собирался вышвыривать на улицу. Он просто сам удобно уселся и позволил этим славным ребятам самим выбрать себе судьбу.

Однако коммерческий директор, временно исполняющий свои обязанности в студии «Космос», потерял самообладание. Его речь, прежде гладкая и уверенная, стала сбивчивой, полной неоконченных мыслей и странных, порой загадочных недомолвок. Он вытер пот, выступивший из-под его крахмального воротничка роскошной рубашки, а в мозгу безостановочно звучали слова, услышанные им где-то в телепередаче: «Не позволяйте никому видеть, что вы потеете – это значит, что вы не владеете собой». Здесь, в главной конторе киностудии «Космос», под полным светом юпитеров коварного Джона Саладина, он потел, капли пота срывались с него, как роса в Туманных Горах.

– Как я уже говорил… многократно повторяю… многократно повторял… при смене хозяина страдает репутация… надо пройти через это, сохраняя… Я думаю, что новое руководство захочет поменять направление деятельности студии…

Он в отчаянии уставился на необъятный стол, словно матовый блеск полировки мог помочь ему разглядеть путь, как выбраться из словесного болота, куда он сам себя загнал.

«Многократно» – было тем словом, которое он вообще избегал употреблять. Сегодня же оно просто прилипло к языку и никак не хотело исчезнуть, кануть в словарное небытие. Да, почему все же многократно? И что он сам имел в виду под «новым руководством»? Он был представителем старого руководства! И за столом сидело все старое руководство. Но, очевидно, сработала мысль о том, что когда-нибудь, возможно, такое приключится, и действительно появится новое руководство. Эта же мысль витала над столом, окатывая страхом всех собравшихся.

Дик Латхам улыбнулся, откинулся назад в своем кресле, и его ухоженные, наманикюренные ногти выстучали дробь по полированной поверхности длинного стола. Он посмотрел на полотна Тициана, затем полюбовался Рембрандтом. Только после этого взглянул на искаженные страхом за свое будущее лица руководства студии «Космос». Они, поймав его улыбку, попытались улыбнуться в ответ. Боже! Как они пытались это сделать! Сколько героических усилий было затрачено на это! Напрасно. Страх перекосил их улыбающиеся губы, превратив все в какую-то гротескную гримасу. В глазах тщетно пыталась утвердиться уверенность в себе и своих силах. Это было похоже на то, как если бы палач из прихоти попытался заставить улыбнуться жертву под уже занесенным топором. Дик просто поразился: в чем душа-то их держится?! Он не спеша наклонился вперед и потянулся к чашке кофе. Нет, не так, он только подумал это сделать, а все уже было приготовлено неизвестно откуда материализовавшимся официантом. Дик с трудом убедил себя, что все происходит в действительности.

– Что это такое? – спросил Дик Латхам. Исполняющий обязанности коммерческого директора студии «Космос» перевел дух. Наконец хоть кто-то что-либо произнес. На пару секунд он мог расслабиться. Господина Латхама интересовала марка кофе.

– Он из Кенни, сэр. Из Рифтовой Долины. Так сказал мистер Кент. Вам налить?

Латхам кивнул, и напиток с бульканьем полился из серебряного кувшина в фарфоровую чашку. Сделав рукой движение, примерно обозначавшее: «Не обращайте внимание, продолжайте», он внимательно изучал руководство студии: грошового агента, бывшего юриста и, наконец, голливудского хлыща, который достался ему в наследство в качестве директора студии. Боже! Ну и фигура! Маленькии, пухленький, во рту дурно пахнущая сигара – прямо ожившая карикатура. Что за сделку он заключил с дьяволом? Что он ему отдал за славу и успех? Талант тут явно был ни при чем, умение внятно говорить – тоже.