Текст книги "Беверли-Хиллз"

– Только ради бога, Паула, не пытайся вручить чаевые дворецкому Кориарчи, если он поднесет тебе выпивку. Он британец и придет в ужас. Вполне возможно, что такого потрясения он не переживет. Зато я разрешаю тебе сунуть пару долларов мистеру Кориарчи. Ручаюсь, он не откажется.

– Кончайте с этим, сэр! Довольно издеваться над нашей Паулой и над беднягой Кориарчи. А то я напомню вам, что вы наговорили мистеру Сталлоне прошлой ночью в Сент-Джеймс-клубе, – шутливо пригрозил Грэхем.

– Спасибо, Грэхем, – сказала Паула, в то время как Уинтроп страдальчески застонал, изображая раскаяние.

Конечно, она не могла забыть досадное недоразумение, случившееся при первой встрече с Хартфордом, но время все сглаживает, и она уже не испытывала такого жгучего стыда. Она стала членом команды и начала понимать смысл шуток, которыми перебрасывались Тауэр и Грэхем. Ей нравилось, как они беззлобно и с юмором относятся к промашкам и слабостям друг друга.

Но все-таки ее не покидало ощущение, что произошла какая-то чудовищная ошибка, которая вскоре обнаружится, что лишь по нелепой случайности ее приняли в это спаянное товарищество. Слишком скоропалительно ее вознесло наверх на волшебном лифте, чтобы впечатления от пережитой столь недавно трагедии могли поблекнуть. Помимо воли она все время возвращалась в памяти в странное свое прошлое. Ей казалось, что она не имеет никакого права находиться здесь, в огромной, претендующей на роскошь убранства гостиной, перед чудовищным по безвкусице портретом Корелли Кориарчи в компании приглашенного хозяином дома великого дизайнера, чье вознаграждение за работу составит три четверти миллиона.

Ей сказочно повезло на первых порах, но, чтобы удержаться на вершине, надо постоянно доказывать, что она попала сюда не зря, и столь многому еще надо научиться.

– Почему ты против зеркал, Уинти?

– Зеркала – сплошная фальшь, детка. Они претенциозны, они создают иллюзию большого пространства, обманывают нас, а я не люблю, когда меня обманывают. Предпочитаю сам дурачить других, а не чтоб меня дурачили. Было бы гораздо веселее впустить в комнаты побольше света, используя хороший лак, полированные панели, окна и световые люки. Я почти решил… нет, я определенно собираюсь устроить здесь стеклянные потолки. Даже в той плавучей лачуге, где ты, солнышко, как я знаю, жила, был такой потолок.

– Это потому, что у нас не было вообще электричества, – возразила Паула.

– О боже! Как же ты охлаждала напитки?

– Мистер и миссис Кориарчи вскоре присоединятся к вам, – звучным басом провозгласил дворецкий, распахнув створки массивных двойных дверей. – А пока не могу ли я предложить вам что-нибудь выпить?

– Я бы не отказался от бокала шампанского, – сказал Тауэр и добавил совершенную глупость, впрочем, невнятно: – Если у вас имеется хоть какое-то. А может быть, у вас есть уже откупоренная бутылка?

– А вы, мисс? – Дворецкий на удивление быстро оправился от нанесенной его самолюбию травмы.

– Я бы предпочла имбирное пиво, – сказала Паула.

– Имбирное пиво? – переспросил дворецкий. Его рот от удивления открылся, как у вытащенной на берег большой рыбины. Потребуй Паула принести ей стакан мочи, он был бы менее поражен.

– Я очень сожалею, мисс, но мы не держим таких… напитков… в доме.

Паула залилась краской. Она позорно проштрафилась и унизила своих друзей в глазах высокомерного слуги.

– А почему не держите? – спросил Тауэр, окидывая взглядом комнату. – …Если вся ваша гостиная заполнена еще худшим дерьмом?

– Принесите мисс Пауле коку, – поспешно вмешался Грэхем. – И мне тоже.

Он прекрасно понял, на какую ступеньку социальной лестницы поставил его дворецкий, и не стал ждать понапрасну, когда ему предложат напитки.

– Хорошо, – несколько растерянный британец с трудом выдавил из себя это слово и быстро удалился.

– Представь, каково жить в этом мерзком сумрачном доме, терпеть ради престижа возле себя эту напыщенную морду, платить этому болвану неизвестно за что бешеные деньги, да еще смотреться изо дня в день в зеркала, – нарочито громко обратился Тауэр к Пауле, едва англичанин исчез за дверьми. – Ко всем нарушениям психики Кориарчи я бы еще добавил откровенный мазохизм.

Паула могла поклясться, что видела, как дворецкий, нарочно задержавшийся за дверью, дернулся, словно в судорогах.

– Так что тут говорилось о нарушениях нашей психики? – спросила Корелли Кориарчи, бесшумно появившись на пороге гостиной.

Выглядела она точь-в-точь как крабовый салат с кетчупом, подающийся в закусочных на пляжах запоздалым посетителям. Она обгорела на августовском солнце, и, несмотря на все кремы, ее кожа шелушилась. Правда, ей хватило глупости или ума выдерживать эту поросячью розовую окраску и в одежде. Розовый шарф обхватывал ее шею, обтягивающий костюм был тоже нежно-розовый. Она носила чулки розового цвета, и ноги большого, явно неженского размера были обуты в апельсинового цвета туфли. Все наиболее тяжелые и дорогостоящие металлы из таблицы Менделеева пошли на украшение ее запястий и ушных мочек. Платина и золото побрякивали на ее руках, массивные серьги покачивались, свисая с ушей. Это была откровенная демонстрация богатства, и такое зрелище впечатляло.

Если Корелли Кориарчи напоминала распотрошенного краба в майонезе, то мужчина, стоящий рядом с ней, был точно как крем-брюле. Он тоже вдоволь хватил солнечных лучей и стал шоколадным. Разве не нашлось врача, кто бы не предупредил, что излишний загар вреден даже миллиардерам, и никто не застрахован от рака кожи и прочих напастей, и нищему, ночующему под мостом или в тоннеле, уготована более долгая жизнь, чем богачу, коротающему дни у бассейна.

Но хоть Антуан Кориарчи поджарил себя почти дочерна, чтобы выглядеть как все калифорнийские жители, он остался слизняком. Какая-то слабость, расплывчатость наблюдалась и в его телосложении, и в желании вообще двигаться, казалось, каждый жест дается ему с трудом. В этой парочке явно «штаны носила «его жена, и она тотчас решила доказать это. Миссис Кориарчи захватила «нанятых» декораторов врасплох и собиралась воспользоваться этим преимуществом. Но Уинтроп Тауэр был не из пугливых.

– Я сказал то, что вы услышали. Жить в таком доме и нанимать такого слугу означает лишь одно – вам нравится причинять себе страдания.

Заявление Уинтропа разожгло пламя ярости в свинячьих глазках Корелли Кориарчи, но нейтральная, вежливая улыбка блуждала по загорелому лицу ее супруга. Он что-то высчитывал, и итог был в пользу Тауэра.

– Я все выкину отсюда на помойку и облегчу ваш кошелек, – заявил Тауэр якобы в шутку.

– Ха-ха! – настороженно поддержала она, изобразив, что понимает и ценит юмор.

– Попробуйте! – согласился слизняк-муж.

– Отлично! – сказал Уинтроп. – Разрешите представить вам мою доверенную помощницу. Она – второе мое «я» в дизайне.

Если раньше миссис Кориарчи напоминала краба, лишенного панциря и покрошенного в салат, то теперь вместо рук у нее выросли настоящие крабьи клешни. Она вытянула их и готова была сжать и сломать хребет тоненькой девчонке.

– Что вы такое говорите? Она слишком молода. У этой юной попки достаточный опыт?

Чего она боялась? Того, что ее супруг покусится на молоденькую самочку?

– У нее есть не только попка, но и мое полное доверие, – твердо заявил Уинтроп. – А опыт – это собрание совершенных нами ошибок.

– Ха-ха! – поддержал показавшийся ему остроумным афоризм мистер Кориарчи. – Это, несомненно, Оскар Уайльд?

– Мистер Уайльд заимствовал его у меня, – на голубом глазу высказался Уинтроп, мастерски отразив удар, и продолжил нарочито деловым тоном: – Итак, вы решили расстаться с искусством бедного Хью Гейтса?

Он обвел широким жестом помещение, где меж зеркал красовались, нагло выпячивая себя, абстрактные полотна – типичная модернистская мазня, до недавнего времени обязательная для обстановки любого престижного интерьера.

– Как точно вы распознали руку Хью Гейтса! – воскликнул Антуан Кориарчи, поливая масло на бурные воды.

– У нас, дизайнеров, собачий нюх, – откликнулся Тауэр. – Мы распознаем друг друга по запаху – кто где побывал и оставил след. – Он ткнул указующим перстом на две выполненные в греческом стиле колонны, якобы подпирающие арку над входными дверьми. – Хотите знать, как мы это обозвали? «Гейтсовы столбы». А вы знаете, для чего они только и годятся? Я скажу вам. Чтобы мочиться на них, если вы так пьяны, что не успеваете добраться до уборной.

Миссис Кориарчи попятилась. С нее было довольно. Воспитание, полученное, правда, неизвестно где, возможно на панели, не позволяло ей выслушивать подобные мерзости. И тем более вступать в дискуссию.

Она протащила мужа через полмира до Америки и выбрала там для оседлой жизни Беверли-Хиллз, потому что это было единственным местом, где на происхождение – далеко не аристократическое – не обращалось внимания, и большие деньги открывали доступ в большой свет.

Супруг, понимая, что за страсти клокочут в жерле вулкана, каким была его возлюбленная половина, благоразумно взял на себя бремя принимать решения. Корелли по незримой связи мгновенно уловила настойчивый сигнал, поданный мужем.

– Я не очень хорошо себя чувствую, мистер Тауэр, поэтому оставлю вас. Антуан со всем справится и все уладит. Он знает мои вкусы.

– Желаю вам скорейшего выздоровления, – к месту, а может быть, и не к месту, вставила Паула.

– Спасибо, дорогая. К вашей радости, я скоро избавлюсь от головной боли, – откликнулась Корелли Кориарчи, впрыснув в эту реплику как можно больше яда.

Крабовый салат с майонезом с достоинством выплыл из гостиной.

– С чего мы начнем? – спросил Антуан Кориарчи, едва за супругой закрылась дверь.

– С общей суммы, – без колебаний ответил Тауэр. – Так, как начинается все в кинобизнесе.

– Что, если мы не примем ваши идеи насчет переделки дома, если они не совпадут с нашими?

Прежде чем откликнуться на столь серьезное заявление, Тауэр освежил себя большим глотком шампанского.

– Тогда мы зря теряем время. Я с полной ответственностью предупреждаю вас, что любые попытки привлечь других экспертов вам ничего не дадут. То, что я сказал, – истина в последней инстанции. Мои вкусы отличны от ваших, хотя бы потому, что вы ни черта не смыслите в дизайне, и вам придется покупать мои идеи.

Паула не верила своим ушам. В ее прошлом мирке такие, как Кориарчи, правили бал, и подобные дерзости никому не прощались. Но хозяин дома молча терпел наглость дизайнера.

– Мы с вами, кажется, пришли к согласию, – удовлетворенно заметил Тауэр. – Вы платите мне гонорар за дизайн – двести пятьдесят тысяч долларов. Половину сейчас, прежде чем я открою вам все свои секреты, и половину после того, как я детально ознакомлю вас с проектом. Вдобавок я рассчитываю положить себе в карман тридцать процентов от стоимости всех произведенных работ. Вы получите за эти деньги дом, полностью переделанный, от фундамента до крыши, и с моей подписью как дизайнера.

Фирма «Тауэр-Дизайн» многое производила сама, а кое-что закупала анонимно на аукционах Сотбис, подчас за огромные суммы наличными во избежание уплаты налогов. Если уж Тауэр брался за дело, то в контракт включалось абсолютно все – вплоть до розеток и оконных шпингалетов. Менялись обои и вся мебель. Старая распродавалась или просто выбрасывалась. Он требовал для себя полный карт-бланш, чтобы потом по завершении работы поставить на готовом изделии свой фирменный знак. Иначе он отказывался от заказа.

В случае с Кориарчи Тауэр позволил себе несколько отступить от установленных им для самого себя правил. Слишком жирна и глупа была эта рыба, которая так и просилась на крючок. Он прекрасно знал, что его наняли лишь из-за его репутации и социального клише. Им нужно было его имя, как стартовая площадка для ракеты, чтобы пробиться во внешние слои атмосферы. Они готовы были выложить фантастические деньги даже за минимум работы, лишь бы он освятил своим прикосновением их нелепо-помпезную обитель.

Тауэр решил, что даст им то, что они так алчно вожделеют, но одновременно получат от него урок, который запомнится и, дай бог, пойдет зарывшимся богачам на пользу. Подобно тупым, но агрессивным школьникам, они нуждаются в строгом воспитателе.

Была и еще причина, по которой он дал согласие, а теперь внутренне посмеивался, довольный заготовленным сюрпризом. Он собирался взвалить на хрупкие плечи Паулы основную часть работы. Конечно, он будет неизменно находиться у нее за спиной и брать на себя ответственность за любые ее действия.

– Вы желаете получить чек сразу, прямо здесь?

– Вы попали в точку. Тогда бы мы немедленно начали бы великую ломку, – со скрытой усмешкой ответил Тауэр.

Продюсер приносящих баснословные доходы фильмов и поэтому считающий себя корифеем в искусстве, расслабленной походкой подошел к бюро эпохи королевы Анны – явной фальшивке, приобретенной для него пресловутым Гейтсом и, естественно, выданной за подлинник. Облокотившись о шаткое сооружение, он подписал чек на сто двадцать пять тысяч и вручил его Тауэру. Тот подозрительно поглядел на него, чуть ли не обнюхал, потом аккуратно спрятал в бумажник.

– Теперь вот что я скажу, старина. Не тратьте время понапрасну и позаботьтесь о бедной миссис Кориарчи. Я же с моей спасательной командой проведу ознакомительный осмотр места катастрофы. Меня удручает нездоровье миссис Кориарчи, поэтому не будем ее тревожить и оставим спальню на потом. Не беспокойтесь, мы сами найдем дорогу. Осмотр займет у нас не больше получаса.

Он взмахнул бокалом, будто флагом сигнализируя войскам построиться.

– Вперед, моя артель! Мы идем хоронить Гейтса без всяких почестей! – выкрикнул он. – Смерть калифорнийской безвкусице! Прославим истинный дизайн!

Тауэр решительно шагнул к дверям, Паула и Грэхем последовали за ним. К этому моменту Кориарчи уже успел сбежать из гостиной.

– Как всегда, стартуем в холле! – объявил Тауэр. – Встанем спиной к входной двери и оглядимся.

Трио плотно сгруппировалось, прислонившись спинами к дверным створкам из черного дерева, украшенным нелепой резьбой.

Уинтроп театрально поежился.

– Грэхем, возьми на заметку, что первым делом надо стесать жуткую резьбу с двери. Чувствую, что эти весенние цветы и виноградные гроздья отпечатались на моей спине, и я буду ходить с таким рисунком неделю. Надеюсь, Паула, ты была более осторожна и не прижималась так сильно к этой пакости.

Паула улыбнулась и отрицательно покачала головой.

– О'кей, пошли дальше. Что нам делать с этим кошмаром? Снести все бульдозером?

Беломраморный холл простирался до «сторожевых» колонн Гейтса по бокам двойных дверей, ведущих в гостиную. Слева широкий коридор уходил вглубь футов на сто, пока не пересекался под прямым углом с другим коридором, где, как можно было догадаться, ибо планировка была стандартной, располагались спальни с видом на грандиозный бассейн и на Лос-Анджелес.

Тауэр вопросительно посмотрел на Паулу. У нее от внезапного приступа волнения пересохло во рту. Она робко начала:

– Я думаю, что было бы хорошо вскрыть потолок и впустить сюда немного солнечного света. Кроме того, я считаю мраморный пол слишком претенциозным. К тому же много белого – белые стены, белый пол. Я бы… возможно… оставила мрамор по краям, а середину выложила дубовым паркетом темного оттенка. Это, конечно, в случае, если мы сделаем стеклянный потолок. Там, в глубине, где коридоры пересекаются, сделала бы нечто вроде ниши и поместила бы там хорошую ренессансную скульптуру больших размеров, возможно, мужскую фигуру, и незаметно подсветила бы ее снизу вдобавок к освещению, идущему сверху…

На лице Тауэра заиграла улыбка, словно у гордого своим одаренным ребенком отца, но тут же в его взгляде мелькнула подозрительность.

– О'кей, мисс Супердизайнер. Я тобой доволен. Но теперь выкладывай, откуда это у тебя? Где ты могла услышать о разновидностях паркета, о ренессансных скульптурах, о сочетаниях таких материалов, как дерево и камень? В твоей дыре, в местной школе вряд ли тебя этому обучали.

– А вот и нет, – возразила Паула. – Моя учительница знала о таких вещах.

– Кто такая эта твоя замечательная учительница?

– Ее звали Эмили Картрайт. Чудесная, добрая, старенькая пьянчужка, она учила меня всему, что знала сама. Она работала когда-то в Нью-Йорке, но что-то произошло, и кончилось тем, что ей пришлось жить в нашем городке.

– Постой! Эмили Картрайт… Эмили Картрайт? Я помню Эмили Картрайт. У нее была лавка на Мэдисон. Чудесные обивочные ткани, странные всякие штучки, немного старинной мебели. Должно быть, лет пятнадцать с тех пор прошло, господи, и мы все повадились туда заходить и воровать, что попадалось под руку. Она совсем не заботилась об охране. Пила она больше, чем я сейчас. Частенько засыпала на оттоманке прямо в витрине и забывала запереть дверь на ночь. И хотя та лавка располагалась на самом краю цивилизованного мира, настоящие грабители ее не трогали. Ни разу, никогда. Можешь в это поверить? Такое отношение к ней поколебало мою укоренившуюся веру в испорченность человеческой расы.

Паула поразилась тому, что бывают такие совпадения. Действительно, мир тесен.

– Да, это моя Эмили. Она преподавала в нашей школе, и я постоянно торчала у нее в доме, чуть ли не жила у нее, перебирала и прочитывала ее книжки, разглядывала ее рисунки, слушала рассказы. Она приводила меня в восторг. Знаете ее высказывание о джине? «Джин не губит ваше мастерство, он только мешает вам извлекать из него прибыль».

Тауэр расхохотался.

– Возможно, это верно насчет джина, но от употребления скотча мои гонорары только растут.

– До поры до времени, мистер Тауэр.

– Прекрати, Грэхем. Не заводись на эту тему. Вернемся к высоким материям. А что, кстати, сейчас поделывает старушка? Тоскует по сбежавшей любимой ученице и отпугивает запахом джина москитов?

– Она умерла… почти два года назад.

– О, мне очень жаль.

– Мне тоже очень жаль. Я чувствовала себя такой одинокой. Но, по-моему, она даже стремилась к смерти. Она часто повторяла: «Как это заманчиво узнать наконец ответ на главный вопрос».

– Знаешь, что она имела в виду? Знаешь? – разволновался Тауэр. – Ад и рай. С адом вроде бы все в порядке. Там жарковато, зато весело. Что есть рай – большой вопрос. А вообще никто ни в чем не уверен, и заглянуть хоть в дырочку в занавесе смертельно хочется. Кстати, раз уж мы заговорили об аде, не ты ли надоумила Ливингстона устроить сегодня ночной бал? Я слышал, что он назвал его «черным», и каждый приглашенный должен одеться в черное. Откуда он взял такую идею? Вряд ли придумал сам. Кто-то ему подсказал, а он ухватился за такую идею. У него, конечно, на старости лет проблемы с яичками. Знаешь, чем кончаются эти развлечения в адском духе в черных одеждах? Оргией, повальным совокуплением, а потом кто-то отдает концы.

– Уинти, ты несносен! Ливингстон – приличный пожилой человек. Ничего странного в его поведении я не замечала. Люди дают «белые» балы. Почему он не может устроить «черный»? Во всяком случае, я к нему подготовилась. Приобрела себе отличное платье в том самом магазине, о котором ты мне говорил, когда мы были на родео.

– Чудесно, дорогая. Я тоже подготовил костюм и жажду в нем тебе показаться, – шутливо произнес Тауэр и тут же добавил с ехидством: – Не можешь дождаться встречи?

– Встречи? С кем? – Паула притворилась удивленной, но краска сразу же залила ее щеки.

– Со служащим отеля, дорогая. С рассыльным, который зарабатывает в год по семь миллионов. Или он не рассыльный? Кто же тогда? Кажется, актер, только вот как его имя?.. Вертится на языке, но не могу вспомнить.

– А он там будет? – Сердце Паулы забилось чаще.

– Непременно. Рассыльные не забывают тех, кто дал им хорошие чаевые.

– Уинти, смилуйся! Это было так ужасно. Я готова была потом провалиться… Следует ли мне подойти и извиниться? Он, должно быть, посчитал меня жуткой деревенщиной…

– И заодно королевой красоты, будущей мисс Вселенная. – Грэхем шутил или говорил серьезно, трудно было понять. Отношение его к Пауле, к ее неожиданному вторжению в их тандем с Тауэром оставалось для нее пока неясным. Но босс с удовольствием подхватил затронутую тему.

– Да, Грэхем абсолютно прав. Я советую тебе, дорогая, нацепить под твое миленькое черное платьице поясок целомудрия. Правда, когда в последний раз в поисках такового я заглядывал в «Жоржио», там все их уже разобрали.

Паула замахнулась на него, но он успел увернуться. Повысив голос, Тауэр произнес:

– Слушайте меня, вы оба! Я удаляюсь, чтобы покончить без помех с этим великолепным шампанским. Вы во мне не нуждаетесь. Обойдите с Грэхемом дом. Он будет делать заметки. Увидимся позже.

Паула и Грэхем остались одни.

– Вот черт! Сегодня босс вроде бы в форме, но уж больно груб. Отвратный педик, правда?

– Тебе лучше знать, – отрезала Паула.

Воцарилось совсем другое настроение. Как будто Уинтроп Тауэр был солнцем, и теперь оно закрылось облаком, и тень опустилась на мир. Или это от Грэхема исходили какие-то мрачные флюиды? Когда Паула была с ним наедине, в нем сразу же проявлялась некоторая напряженность, какой не наблюдалось в присутствии босса.

Он исправно исполнял свои обязанности подручного при великом дизайнере, откликающегося мгновенно на голос хозяина. Он даже часто предугадывал его мысли, опережал то, что Тауэр скажет, и такое несомненное родство душ удивляло и восхищало Паулу. И их постоянное перебрасывание шуточками насчет нее, подчас слишком бесцеремонными, не вызывало в ней раздражения.

Иное дело, когда Уинтроп исчезал, как сейчас, и сразу же атмосфера в их маленьком товариществе менялась. Возможно, босс был действительно жестокий, отвратительный педик, но по сравнению с отвратительными и жестокими чудовищами, населяющими мир, он казался ласковым, невинным, шаловливым котенком.

О жестокости мира Паула успела узнать многое, знал, без сомнения, и Грэхем. Что-либо скрывать от него было невозможно, играть при нем роль наивной девчонки бесполезно. Она стыдилась сейчас за свое по-детски глупое отрицание того факта, что мечтает о новой встрече с Робертом Хартфордом. Но неужели ее и вправду заботит, какое впечатление она произвела на кинозвезду? Как она могла так поглупеть, опуститься в своих помыслах так низко?

Она, Паула, чьи братья сгорели заживо у нее на глазах. Легкомысленность ее поведения оскверняла священную память о погибших братьях. Ей хотелось поделиться с Грэхемом своим прошлым, объяснить ему все про себя, сделать его своим исповедником, советчиком, но разве у нее хватило бы решимости? О таком не говорят открыто, такое хоронят в тайниках памяти, прячут от посторонних.

Она беспомощно взмахнула руками.

– Иногда… мне не верится, что я попала сюда. Как это могло случиться… после всего, что со мной было.

– Я тебя понимаю, куколка… Я знаю.

Они оба знали. Это было знание, которым они обладали сообща. Они не могли говорить об этом, но оно их объединяло. Они как бы участвовали в заговоре тех, кому довелось испытать истинную нищету, не прикрытую косметическим глянцем.

Что, если чувства бедной миссис Кориарчи будут так глубоко уязвлены, а Тауэр рассорится вконец с миллионером, сделавшим состояние на порнофильмах? А если Тауэр совсем сопьется, закапризничает, уйдет на покой?.. Паула и Грэхем тогда останутся не у дел. Они не существуют без него, они – никто в глазах людей. Судьба в лице Тауэра вздернула их наверх случайно по его произволу на тоненькой ниточке и так и оставила висеть над пустотой. Случись что с Тауэром, и Паула и Грэхем могут наверняка распрощаться с надеждой вернуться в те места, где они побывали с ним.

Они не произнесли ни слова, но этого и не требовалось. В товариществе обреченных и проклятых, в котором они оба состояли, глаза выражали больше, чем мог выразить язык.

Секунду они простояли молча, наблюдая друг за другом, пока не рассеялся кошмар, навеянный воспоминаниями о прошлом.

Паула первой вышла из ступора, но улыбка у нее получилась бледной.

– Приступим к работе, Грэхем.

Он вздрогнул, очнулся. Ее улыбка вдруг засияла ярче.

– И давай представим, что это наша работа.