Текст книги "Леди Удача"

Патриция ГЭФНИ
ЛЕДИ УДАЧА

1.

– Прими, о Всемогущий, душу недостойного раба твоего, Патрика Флинна Мерлина. В бесконечном милосердии Твоем прости ему его тяжкие прегрешения и даруй ему вечный покой и отдохновение в царствии небесном. Аминь.

– Аминь.

Преподобный Ювеналий Ормзби захлопнул требник, пробубнил еще несколько лицемерных общих фраз и отчалил с церковного двора в своей вздувшейся парусом черной сутане. Шестеро нанятых нести гроб могильщиков проворно последовали за ним. Пришедшие отдать последний долг покойному (их было очень немного) торопливо и смущенно выразили членам семьи свои соболезнования и разошлись.

Глядя, как уходит последний из них, Кассандра Мерлин еще острее ощутила всю тяжесть своего горя. Она сдернула с густых черных кос вуаль, которую по настоянию тетушки нацепила себе на голову перед выходом из дома, и подставила разгоряченное лицо прохладному вечернему ветерку. Слез у нее больше не осталось, в груди поселилось давящее ощущение пустоты и одиночества.

«Мне бы следовало радоваться, – с горечью подумала она, отрывая взгляд от грубо сколоченного гроба и поднимая его к облакам, то и дело заслонявшим луну. – Могло быть и хуже». Спору нет, отпевание было проведено с неприличной поспешностью, так называемые друзья ее отца в большинстве своем не сочли для себя возможным почтить его похороны своим присутствием, гроб опустили в неосвященную землю по северную сторону от церкви, но ничего иного Кассандра и не ожидала. Более того, она и на такое не смела рассчитывать.

Государственных преступников по традиции вообще не полагалось хоронить на кладбищах: их закапывали в землю на перекрестках дорог или в чистом поле, без креста или надгробного камня. За взятку в десять фунтов (по нынешним временам сумма немалая для ее тетушки; передавая деньги племяннице, она ясно дала это понять) преподобный Ормзби милостиво согласился выделить для бренных останков Патрика Мерлина эту узкую глинистую канавку неподалеку от моста Блэкфрайарз, под которым скользили черные маслянистые воды Темзы.

– Тут так сыро, Кассандра, это вредно для здоровья. Мы с Фредди вернемся в карету. К тому же он оставил там свою табакерку. Будь добра, не задерживайся. Факельщиков я отослала: луна светит достаточно ярко, а после девяти они требуют еще по шесть пенсов на брата.

– Да, тетя.

– Мне кажется, все прошло даже лучше, чем можно было ожидать при наших обстоятельствах. Слава Богу, все уже позади! Не знаю, удастся ли мне когда-нибудь отчистить подол от этой грязи. И не забудь, Касс, мы наняли карету только до десяти, да и делать тут больше нечего, не правда ли?

Вдовствующая леди Синклер скосила глаза на незасыпанную могилу у своих ног и тотчас же отвернулась. Уголки ее губ опустились в гримасе недовольства, словно говорившей: как это неосмотрительно, как бестактно со стороны ее брата довести дело до столь неприятной развязки! Она протянула руку с тщательно ухоженными ногтями и крепко сжала локоть племянницы.

– Как только вернемся домой, Кассандра, нам придется кое-что обсудить.

С этими словами леди Синклер подобрала шуршащие юбки и направилась к карете.

– Это она? – тихо спросил Филипп Риордан, вглядываясь сквозь ветви платана в удаляющуюся фигуру. До нее было ярдов тридцать.

Ярд примерно равен одному метру.

– Нет, это ее тетка.

Риордан перевел взгляд темно-синих глаз на женщину, стоявшую на краю могилы у подножия бугристого, усеянного могильными камнями холма. С такого расстояния он мог убедиться лишь в том, что она высока ростом и стройна. Ее черные волосы были уложены тяжелым узлом на затылке. Он смахнул опавшие листья с плоской вершины ближайшего надгробного камня и неловко уселся на нем, балансируя в неустойчивом положении, стараясь вытянуть как можно дальше свои длинные ноги.

– Не нравится мне все это, Оливер. У нее даже волосы точь-в-точь как у него!

– Да при чем тут ее волосы? Она и виделась-то с ним самое большее раз или два в год. Они никогда не были близки.

– Ну и что? Она же его дочь! И вряд ли примет с распростертыми объятьями тех, кто отправил его на виселицу.

Оливер Куинн нахмурился, уставившись на темноволосую, с заметно пробивающейся сединой макушку своего товарища.

– Может, ты и прав, но других-то нет. Нам ничего не остается, как поговорить с ней.

– Мне это не нравится, – упрямо повторил Риордан.

– Просто ты ее еще не видел. Говорю тебе, Филипп, она идеально подходит! Смазливая, разбитная… Как раз то, что нужно Уэйду. Притом, к счастью для нас, у нее нет никаких предрассудков или так называемых моральных устоев, которые только усложняют дело. Она с легкостью согласится на роман с ним.

Риордан невесело усмехнулся.

– Да, мне такие женщины знакомы.

– Не сомневаюсь, – сухо откликнулся Куинн.

– Черт тебя побери, Оливер, откуда нам знать: может, она тоже участвовала в заговоре вместе с Мерлином?

– Чепуха.

– Ты уверен? – Риордан вновь стал вглядываться в неподвижную фигуру, застывшую вдали. – Мы же не можем рисковать.

Когда он поднял голову, в опаловом свете луны стали видны точеные патрицианские черты его лица. Вдруг оно озарилось улыбкой:

– Я кое-что придумал.

Кассандра проводила взглядом удаляющуюся спину тетушки и на мгновение закрыла глаза, прекрасно понимая, что именно им предстояло обсудить по возвращении домой. Потом она вновь повернулась к раскрытой могиле, молитвенно сложив руки под подбородком, но вскоре обнаружила, что лишь механически повторяет про себя банальности, произнесенные священником. Она не могла молиться, слова не шли из сердца. Да и что она могла сказать, чтобы помочь отцу в эту минуту? Он умер безбожником, преступление, за которое его повесили, было воистину чудовищным. Неужто Господь настолько милосерден, что сможет простить его?

– О, папа, как ты мог пойти на такое? – горестно прошептала Кассандра. – Как ты мог предать свою страну? Ее захлестнула волна гнева, стыда и горя. Она вспомнила плутовские черные глаза отца, его волосы цвета воронова крыла, бесшабашную улыбку. Невозможно было поверить, что он мертв, настолько безудержным было его жизнелюбие. Что же ей теперь делать, на что надеяться, когда жизнь потеряла смысл?

Внезапно ей пришло в голову непрошеное воспоминание. Она училась в закрытой школе в Париже, куда отец отослал ее после смерти матери, оставив там под присмотром тетки. Он должен был приехать навестить ее впервые за целый год разлуки. Им предстояло провести вместе целый день, и ее восьмилетнее сердечко едва не выпрыгивало из груди от волнения. Bee утро она простояла у школьных ворот, пока воспитательница не позвала ее обедать. Она ждала всю вторую половину дня, вглядываясь сквозь черные столбики ограды в каждого проезжающего мимо всадника или экипаж. Когда стемнело настолько, что ничего уже не было видно, пришла директриса и увела ее внутрь. В тот же вечер посыльный принес ей фарфоровую куклу с настоящими волосами, умеющую двигать руками и ногами. В приложенной записке было нацарапано, что срочные дела вынудили отца покинуть город и уехать в Лондон на день раньше, чем предполагалось. Он увидит ее во время своего следующего визита в Париж, который, несомненно, состоится очень-очень скоро. Он обожает свою принцессу и надеется, что она будет вести себя примерно, как подобает хорошей маленькой девочке.

«Сколь сильно изменил меня тот памятный день десять лет назад?» – спросила себя Кассандра. Она давно уже перестала вести себя, как подобает хорошей маленькой девочке, чтобы заслужить отцовскую любовь. По правде говоря, в последнее время она поступала прямо противоположным образом. И все же до самого конца так и не смогла расстаться с надеждой когда-нибудь завоевать его любовь. А теперь уже было слишком поздно.

У нее болело горло.

– Прощай, папа. Я люблю тебя! Господи, умоляю, прости его.

В руках у нее была поминальная веточка розмарина [1]1
  Намек на слова Офелии: «Вот розмарин, это для воспоминания» из трагедии Шекспира «Гамлет».


[Закрыть]. Прежде чем слезы ослепили ее вновь, Кассандра поцеловала цветок, бросила его в могилу и отвернулась.

Двое мужчин проследили из укрытия, как она уходила. Один из них угрюмо усмехнулся, предвкушая мрачную потеху, когда ее фигура растворилась среди низко свисающих ветвей плакучей ивы.

Улица Илай-Плейс находилась в той части Холборна, которую в порыве великодушия можно было назвать «бедной, но приличной», хотя покосившиеся городские особняки, окруженные заросшими бурьяном садами, почти не давали оснований для подобных утверждений. Номер 47 был не лучше и не хуже своих соседей. Внутри скопилось слишком много мебели, зато явно не хватало тепла, да и манеры слуг оставляли желать лучшего. Вдовствующая баронесса Синклер, привыкшая к парижской роскоши, находила окружающую обстановку ужасающе убогой и за три недели пребывания в доме даже не удосужилась распаковать большую часть своих вещей, упорно называя свое новое жилище «временным». У ее племянницы не укладывалось в голове, как можно было в это верить при том финансовом положении, в котором они оказались, однако, следуя давней привычке, Кассандра не стала перечить тетушке. Это не имело никакого смысла.

– Фредди! Сию же минуту убери ногу с чайного столика! Ты посмотри, сколько грязи уже налипло на колесики!

Сэр Фредерик Синклер послушно передвинул на диване свой увесистый зад и перекинул ногу в грязном сапоге через колено. На его глуповатом лице появилась извиняющаяся улыбка. Разрываясь между тщеславием и франтовством, он прятал свои редеющие волосы цвета соломы под белый пудреный парик, но его постоянно терзала мысль о том, что парики вот-вот выйдут из моды, и тогда ему придется предстать в высшем свете со своей ранней лысиной. Фредди энергично чихнул в носовой платок, спрятал табакерку и вытащил из кармана часы.

– Четверть одиннадцатого! – добродушно объявил он. – Чем вы намерены сегодня заняться, дамы?

Кузина Кассандра бросила на него вопросительный взгляд через зеркало, висевшее над камином.

– Что скажете? – безмятежно продолжал Фредди. – Джек Уилмотт хочет встретиться со мной в своем клубе в одиннадцать, потом мы поедем в «Геррикс» ужинать. Слушай, Касси, завтра в Воксхолле будет маскарад. Вот я и подумал: если мы пойдем инкогнито, тебе не обязательно быть в трауре. Никто же тебя не знает, так что можешь надеть все, что угодно. Вход всего девять шиллингов, матушка, так что поберегите лицо от морщин. – Фредди на удивление быстро овладевал модным лондонским жаргоном.

Кассандра медленно повернулась кругом, словно не веря своим ушам. Она бросила взгляд на тетушку, но та как ни в чем не бывало продолжала потягивать рюмочку миндального ликера. Впрочем, Кассандра давно уже перестала искать руководства – нравственного или практического – у своей тетки, поэтому ее не особенно удивило то, что леди Синклер промолчала и не одернула сына.

– Фредди… – начала было Кассандра и тут же смолкла.

Она так устала, что не находила в себе сил объяснять кузену, почему ей не хочется – пусть и под чужим именем – идти с ним на маскарад в Воксхолле через два дня после того, как состоялось публичное повешение ее отца, обвиненного в государственной измене.

– Нет, спасибо, я не пойду, – тихо сказала она.

– Да брось, Касси, давай сходим! Там будет Эллен ван Рейн, я точно знаю. Потрясающая девушка! Если бы ты пошла со мной, было бы куда проще…

– Фредди, почему бы тебе не отправиться по своим делам? – бесцеремонно перебила его леди Синклер. – Мне надо поговорить с Кассандрой наедине.

– Что? Ладно-ладно, ухожу.

Грязный сапог с грохотом обрушился на пол, а сам Фредди поднялся на ноги. Высокий, тяжеловесный, грубо сколоченный, он был точной копией своего отца, давным-давно отошедшего в мир иной сэра Кларенса. Почти все двадцать пять лет своей жизни Фредди провел в Париже, но так и не утратил добродушной, простосердечной неотесанности, благодаря которой в нем при первой же встрече можно было безошибочно распознать англичанина.

– Ну, так я пошел? – полувопросительно попрощался он и, захватив шляпу и трость, направился к дверям гостиной.

Как раз в эту минуту вошла горничная Клара с блюдом творожных ватрушек. Фредди на ходу подхватил сразу две.

– Оп-па! – ликующе прокричал он с набитым ртом уже с лестницы.

– Еще что-нибудь, миледи, пока я не заперла кладовку?

В голосе служанки слышался густейший акцент кокни, всякий раз заставлявший леди Синклер вздрагивать и морщиться.

– Полагаю, нет.

– Слушаюсь, миледи.

Клара присела в нелепейшем реверансе и удалилась.

Кассандра улыбнулась, перехватив взгляд тетушки.

– Это ведь только временно, – сказала она в виде утешения.

Леди Синклер отмахнулась.

– Подойди сюда, Кассандра, сядь рядом со мной. О Боже, ты ужасно выглядишь в этом черном платье, просто ходячий скелет! Я не смогу тебе позволить долго носить траур, дитя мое, но об этом позже. Слава Богу, ты хоть перестала лить слезы. Мы с Фредди уже начали тревожиться: ты казалась совсем больной. А ведь в твои годы внешность для девушки важнее всего, ты же должна это понимать. И это подводит нас к самой сути дела, не так ли?

Она растянула губы в улыбке, но ее глаза при этом остались холодны.

– Клара сказала мне, что сегодня утром ты отказалась принять Эдуарда Фрейна.

Кассандра заморгала.

– Тетя Бесс, сегодня был день… похорон моего…

– Да-да, конечно. Не сомневаюсь, что мистер Фрейн все правильно понял. Это был нелегкий день. Но он уже подошел к концу, и нам пора подумать о будущем. Я женщина небогатая, как тебе известно. Все эти годы мой брат обеспечивал тебя, как мог (кстати, это не означает, что мне не приходилось время от времени черпать средства на твое содержание из более чем скромного наследства, оставленного мне покойным сэром Кларенсом). Ты только не подумай, Кассандра, я не жалею ни о едином пенни, истраченном на тебя. Впрочем, надеюсь, ты меня слишком хорошо знаешь, чтобы заподозрить нечто подобное. Но теперь, когда от Патрика больше ничего ждать не приходится, а обстоятельства его смерти исключают для тебя всякую возможность получения наследства…

– Вы хотите сказать, что его состояние конфисковано короной, а у вас не хватит денег, чтобы меня содержать, – подвела итог Кассандра, подавив вспышку гнева и стараясь, чтобы ее голос звучал беспечно.

Тетя Бесс рассыпалась серебристым смехом.

– Ах, Касс! Ты всегда умела трезво смотреть на вещи. Но, по правде говоря, состояние Фредди не слишком велико, он непременно должен выгодно жениться, а для этого ему необходимо хорошо одеваться и появляться в самых фешенебельных местах. Это потребует расходов.

Она положила руку на локоть Кассандры. Девушка удивилась такому несвойственному ее тетке участливому жесту, но не почувствовала себя растроганной.

– Мне самой, – пояснила леди Синклер, – ровным счетом ничего не нужно. Я лишь желаю счастья своим детям, а тебя, моя дорогая, я люблю как родную дочь.

Касс подумала, что последние слова тетушки, по-видимому, чистейшая правда, но – увы! – они не делали чести ее материнскому сердцу: будь у нее родная дочь, она вряд ли была бы способна любить ее больше.

– Итак, – продолжала леди Синклер, – хотя я осмелюсь заметить, что мистера Фрейна никак нельзя назвать красавцем…

– Ха!

Это вырвалось нечаянно. Она рассмеялась впервые за много дней.

Тетка раздраженно сощурилась.

– Что ж, возможна, он и не красавец, но, безусловно, настоящий джентльмен, и, что еще существеннее, джентльмен, располагающий доходом свыше трех тысяч фунтов в год. Об этом мне известно из самых надежных источников. Ты заявляешь, что не хочешь выходить за него замуж: разумеется, я не собираюсь тебя принуждать, мне бы и в голову такое не пришло… Но давай посмотрим, что же нам еще остается? Если не хочешь выходить замуж, Касс, может быть, ты согласишься… гм… ну, не знаю… стать гувернанткой?

Она выгнула бровь и бросила вопросительный взгляд на племянницу. Кассандра продолжала сидеть с каменным лицом.

– Нет? Я так и знала, что ты не захочешь. Ты была прелестным ребенком, но, увы, тебя никогда нельзя было назвать прилежной ученицей.

Никак не ответив на фальшиво-сочувственную улыбку, Кассандра в глубине души не могла не признать справедливости высказанной оценки. Ей самой казалось чудом, что она вообще научилась читать и писать. Это молчаливое признание не улучшило ей настроения, и она мрачно уставилась в камин. Школьные занятия всегда вызывали у нее головную боль, а поскольку рядом не было никого, кто мог бы заставить ее прилежно учиться, Кассандра пошла по пути наименьшего сопротивления: стала прогуливать уроки. К тому же тетя Бесс всегда выбирала для нее такие школы, где главным было научиться танцам и красивой осанке, а отнюдь не математике, правописанию или географии. Поэтому она не имела ни малейшего понятия об истории или о современной политике, но зато умела рисовать и петь, играть на клавесине и на гитаре, шить и вышивать, разливать чай и передвигаться по гостиной как герцогиня. Как только «официальная» часть ее образования была завершена, тотчас же, откуда ни возьмись, появились новые «наставники», научившие ее флиртовать (в Париже это считалось самым необходимым навыком для светской дамы), а также ездить верхом, фехтовать, распевать неприличные песенки и пить, не хмелея, наравне с мужчинами. Впрочем, считалось, что об этих тонкостях ее образования тетушке ничего не известно.

Кассандра вновь вспомнила о приглашении кузена посетить маскарад. Ей больно было думать, что не он один считает ее столь бесчувственной, легкомысленной и пустоголовой, способной поехать развлекаться на следующий день после смерти отца, и все же по чистой совести она не могла обижаться на Фредди. Последние два-три года она вращалась среди людей, считавших радости земные главной и даже единственной целью своей жизни, и, хотя бывали минуты, когда существование в этом избранном кругу представлялось ей пустым и никчемным, хотя убожество их развлечений порой вызывало у нее желание закричать от бессильной досады, она ни разу не сделала попытки вырваться. В конце концов, это же были ее друзья! Кроме них, у нее никого не было. И ей казалось забавным, а втайне даже льстило, что сами они считают ее чуть ли не «синим чулком».

Она с трудом заставила себя прислушаться к словам тетки, объяснявшей с натужным неискренним сочувствием, почему Касс вряд ли сумеет устроиться компаньонкой в каком-нибудь приличном доме.

– Боюсь, что люди благородного происхождения не захотят взять на работу дочь человека, казненного за покушение на короля. Скандал вышел слишком громким, возможно, слухи вообще никогда не утихнут. Учти, Кассандра, здешнее общество куда более чопорное, чем в Париже. Кстати об этом – на прошлой неделе я разговорилась с миссис Резерфорд, золовкой леди Хелен Спенсер (между прочим, ее внучатый племянник стал виконтом благодаря удачной женитьбе), и она упомянула – разумеется, по секрету и с большим сочувствием, уверяю тебя, – что в Париже о тебе ходили… ну, скажем так, слухи, достигшие, к сожалению, и Лондона.

– Слухи обо мне? – изумилась Кассандра, смутно надеясь, что ее тетя перепутала местоимения.

Впрочем, леди Синклер старалась соблюдать приличия и никогда не афишировала свои многочисленные любовные интрижки. И уж тем более никогда не обсуждала их со своей племянницей.

– Боюсь, что да, – продолжала тетушка, не обратив внимания на ее вопрос. – О, тебе нет нужды уверять меня в том, что ничего дурного ты не делала! Как твоя попечительница я всегда заботилась о твоем добром имени и следила за тем, чтобы на нем не было ни единого пятнышка.

В этих словах заключалась такая вопиющая, такая наглая ложь, что Кассандре пришлось отвести взгляд. Пока они жили в Париже, леди Синклер взяла себе за правило не замечать существования своей племянницы и придерживалась его с завидным упорством в течение двенадцати лет.

– Но с годами ты поймешь, что стоит возникнуть подобного рода сплетням – и нет на свете такой силы, которая могла бы их остановить или заглушить, какими бы несправедливыми и безосновательными они ни были.

– Да о каких сплетнях вы говорить?

– Ну, моя дорогая, ходили, к примеру, разговоры о слишком близких отношениях между тобой и графом де Бовуа.

Кассандра откинулась головой на спинку дивана и закрыла глаза.

– И потом был еще тот злосчастный эпизод с фонтаном в Тюильри.

Услышав это, девушка открыла глаза и ошеломленно взглянула на собеседницу.

– Неужели вы говорите серьезно?

– Абсолютно серьезно. То, что в Париже могло сойти за девичью шалость или за самое пустяковое и мимолетное проявление неосмотрительности, здесь будет выглядеть совершенно иначе. Лондон, увы, далеко не так либерален. Тем более что на твоем имени уже лежит пятно дурной славы, оставленное твоим отцом. Неприглядная правда состоит в том, что брак – это единственный разумный выход для тебя.

«Скорее уж для тебя», – с бессильной, холодной, как лед, злостью подумала Кассандра, стараясь не стискивать руки в кулаки. Так вот оно, это «кое-что», о котором тетушка хотела с ней потолковать! Постоянное присутствие Кассандры в доме стало для леди Синклер невыносимой обузой, которую она не собиралась больше терпеть, тем более что иссяк денежный ручеек, немного смягчавший постыдную неловкость. Вопиющее лицемерие тети Бесс так разозлило девушку, что она еле-еле удержалась от желания высказать все, что накипело у нее на душе, прямо в надменное лицо своей ближайшей родственнице. Вместо этого Кассандра закрыла глаза и промолчала.

По улице под окном прошел сторож, объявляя, что уже пробило одиннадцать, и громогласно желая всем спокойной ночи. У Кассандры заболела голова, она принялась устало растирать виски пальцами, следя за тем, как выглядывающий из-под края платья носок туфельки тети Бесс выбивает по полу нервную дробь. Стало быть, разговор еще не окончен.

– Разумеется, если мистер Фрейн тебе решительно противен и ты твердо намерена ему отказать… – Тут тетя Бесс прочистила горло кашлем. – Мы с тобой женщины… Надеюсь, мы можем быть друг с другом откровенны? Было бы глупо делать вид, будто нет иного выбора. Ну, скажем, стать чем-то вроде… экономки на особом положении, получая взамен солидное вознаграждение, позволяющее вести если и не роскошное, то по крайней мере вполне обеспеченное су…

– Вы предлагаете мне стать чьей-то любовницей, тетя Бесс? Содержанкой?

Тетушка снисходительно рассмеялась в ответ.

– Ну… можно сказать и так.

Недоверчиво покачав головой, Кассандра брякнула первое, что пришло на ум:

– Заводить любовников я предоставляю вам.

Удар наотмашь по лицу оглушил ее не так сильно, как мелькнувшее в глазах тетки и почти мгновенно пропавшее выражение лютой ненависти. Обе заговорили одновременно, чуть не плача и принося друг другу самые прочувствованные извинения, но той роковой доли секунды оказалось довольно, чтобы окончательно убедить Кассандру в том, о чем она давно уже догадывалась: тетя Бесс ее терпеть не может.

Неприятное открытие принесло с собой ощущение глубокой усталости. На возмущение у нее просто не хватило сил. А следом пришла еще одна печальная догадка: отвращение, которое питала к ней леди Синклер, вызвано ревностью. И все из-за того, что мужчины с некоторых пор стали обращать больше внимания на племянницу, чем на тетку.

Чужими глазами, словно со стороны, Кассандра оглядела гладкую белую кожу тетушки, ее пышнотелую фигуру и рыжевато-золотистые волосы. Они были по-прежнему густы, но их уже приходилось подкрашивать хной. Да, ее красота увядала, а сварливое выражение, то и дело невольно появлявшееся на лице, портило некогда нежные и тонкие черты. Трагедия тети Бесс, догадалась Кассандра, состояла в том, что у нее ничего не было за душой кроме приятной наружности. Теряя внешность, она теряла все. А годы делали эту потерю неизбежной. Обе женщины встали, держась за руки.

– Я желаю тебе только добра, Кассандра, поверь мне, это правда. Я хочу видеть тебя счастливой, больше мне ничего не нужно.

– Я знаю, тетя Бесс.

Она чувствовала себя слишком усталой, чтобы выслушивать, а уж тем более оспаривать столь явную галиматью.

– Не будь я уверена, что брак с Эдуардом Фрейном принесет тебе счастье, я не стала бы тебя уговаривать. Он завтра зайдет опять, я в этом не сомневаюсь, и тебе самой решать, какой ответ ты ему дашь. Но обещай мне хотя бы, что ты его выслушаешь.

– Да, конечно.

– И ты обдумаешь наш сегодняшний разговор?

– О чем же мне еще остается думать!

– Вот и умница.

Тетка торопливо обняла племянницу и чмокнула ее в лоб.

Поднимаясь наверх к себе в спальню, Кассандра вдруг подумала, что в этот вечер (если не считать такого пустяка, как пощечина) тетя Бесс выказала ей больше нежности, чем за все двенадцать лет, что племянница находилась под ее опекой. И чем ближе час окончательного расставания, тем она будет становиться добрее и терпимее. Только не надо тянуть время.

– Моя тетя уже встала, Клара?

– Да, мисс, и уже отправилась делать утренние визиты. А сэр Фредди все еще в постели, так что вы можете тихо и мирно попить тут чайку, никто вас не потревожит.

Кассандра довольно улыбнулась, оценив шутку по достоинству. Они с Кларой отлично ладили, ей очень нравилась эта маленькая служаночка (не в последнюю очередь, вероятно, потому, что умела доводить тетю Бесс до белого каления).

– Я жду посетителя, Клара. Возможно, он придет прямо с утра. Проведи его наверх, в малую гостиную.

– Да, мисс. Это, наверно, мистер Фрейн?

Густые брови Клары поднялись, а губки надулись в недовольной гримаске.

Кассандра тоже удивленно подняла брови.

– Полагаю, что да, хотя тебя это совершенно не касается. А теперь оставь меня и дай мне спокойно просмотреть газету.

Клара фыркнула и вышла из комнаты.

Отпивая мелкими глоточками горячий чай, Кассандра попыталась сосредоточиться на страницах «Дейли эдвертайзер». После еще одной ночи, проведенной без сна, в висках стучала тупая боль. В комнате, несмотря на разгар лета, было холодно. И все-таки она ни за что не променяла бы это сырое и хмурое английское утро на весь теплый парижский июнь. Годы, проведенные во Франции, всегда представлялись ей изгнанием, но теперь они были позади: Кассандра вернулась домой.

Детство в Суррее (всего шесть лет, пока еще была жива ее мать) запомнилось маленькой Касс как счастливейшее время ее жизни. Позднее, когда ее постоянным спутником стало одиночество, когда она привыкла к мысли о том, что все ее бросили, и отказалась от бесплодных попыток понять, чем заслужила свою горькую долю, счастье все еще казалось ей возможным, но только при условии, что она вернется в Англию. И лишь одного она никак не могла ни предвидеть, ни даже вообразить: что возвращаться домой ей придется по случаю ареста, суда и публичной казни отца.

Она встала и, захватив чашку с чаем, подошла к окну. Горечь обиды от того, что перед смертью отец не захотел ее видеть и – сколько она ни умоляла его об этом в письмах – не позволил ей прийти к нему на свидание в Нью-гейт, все еще не покидала ее. Казалось, что, продержав дочь вдали от себя целых двенадцать лет, он изгоняет ее из своей жизни даже в эти последние недели.

Кассандра каждый день писала ему письма в тюрьму – многостраничные послания, полные любви и печали. Он ни разу не ответил. Гнев и обида, смешанные со страшными подозрениями, терзали ее душу, и так продолжалось день за днем, до бесконечности. И лишь в самый последний день от него пришла записка. У нее едва сердце не разорвалось при виде знакомых каракулей.

"Моя дорогая Кассандра!

Итак, мне не удалось сорвать банк, ставок больше нет, а на кону стояло все, и теперь приходится платить по счету сполна. Прости мне эту дурацкую манеру выражаться, девочка моя, но почему-то на ум приходят только карточные термины. Говорят, как жизнь прожил, так и умрешь. Я постараюсь прихватить с собой на эшафот то, что сорок четыре года считал бесшабашной смелостью, хотя многие назовут это дешевой бравадой. А что это такое на самом деле, теперь уже не имеет значения.

Мне жаль оставлять тебя на попечении Элизабет, но, увы, это далеко не единственное, о чем приходится сожалеть. Моя сестра – женщина тщеславная и эгоистичная, зато она хорошо знает свет, и это может пойти тебе на пользу, но не стоит слепо следовать ее советам. Постарайся найти свое счастье. Прости, что не оставляю тебе ничего, даже воспоминаний. Единственным утешением в эту минуту мне служит то, что я умираю за правое дело. Я искренне верил в революцию.

Хочу надеяться, что твои слова насчет присутствия при повешении были пустой угрозой. Прошу тебя, Касси, не приходи. Если бы я верил в бессмертие души, то пообещал бы тебе, что в один прекрасный день мы встретимся, но, к сожалению, я никогда в него не верил. Прощай, моя прекрасная дочурка".

– Бог ты мой, опять у нее глаза на мокром месте! Ну-ка живо вытрите слезы, мисс, ваш визитер ждет в гостиной. Ну будет, будет вам, не так уж все плохо.

Бросив взгляд на замызганный носовой платочек, который ей протягивала Клара, Кассандра невольно улыбнулась сквозь слезы.

– Спасибо, у меня есть свой, – всхлипнула она, вытирая глаза.

– Ишь какие мы важные! Между прочим, мисс Капризуля, это вовсе не мистер Фрейн. Какой-то старикан по имени Куинн.

– Куинн? – нахмурившись, переспросила Кассандра.

– Куинн. Говорит, есть разговор. Что-то насчет вашего отца. Может, подать чего к столу, мисс? Вина и печенья?

– Это было бы очень мило с твоей стороны, Клара. Но потом не задерживайся и не вздумай подслушивать у двери.

– Вот еще! – возмущенно фыркнула горничная и выплыла из комнаты.

Какой-то человек разглядывал портреты ее родителей в рамках, стоявшие на каминной полке.

– Мистер Куинн? – тихо спросила Кассандра.

Он выпрямился и повернулся к ней, чтобы поздороваться. Во время холодной и формальной процедуры приветствия они внимательно оглядели друг друга. Кассандра увидела перед собой высокого худого мужчину лет пятидесяти с прямыми черными волосами, зачесанными назад над высоким лбом. С виду он напоминал не то школьного учителя, не то священника. У него было лицо аскета или фанатика – изможденное, с горящими черными глазами, которые как будто видели все насквозь. Говорил он высоким жидким фальцетом, и огромный кадык на длинной тощей шее дергался вверх-вниз, как поплавок, при каждом слове.

Однако Кассандра не нашла в нем ничего глупого или достойного осмеяния: если он и был школьным учителем, то наверняка умел поддерживать в классе железную дисциплину.

– А вы моложе, чем я думал, – заявил он.

– Я…

– Хотя нет, не моложе. – Он поднял палец, словно проверяя, откуда дует ветер. – Свежее. Могу я присесть?

– Разумеется.

Девушка указала ему на диван, а сама заняла место в кресле с подголовником рядом с ним.

– Вы были другом моего отца, мистер Куинн? Не успел он открыть рот для ответа, как раздался стук в дверь, и вошла Клара.