Текст книги "Непокорный"

Глава 2

Боль была невыносимой, и Уэйду захотелось вновь погрузиться в забвение.

Он понял, что не умер, если только это был не ад, который оказался хуже, чем он представлял. Но гори он сейчас в преисподней, как предсказывали священники, то наверняка боль не сковала бы только одну руку. Он услышал собственный стон и рискнул открыть глаза. Снова закрыл их. Потом опять открыл. Как, черт возьми, он оказался в кровати? Вряд ли в аду была принята подобная роскошь.

Уэйд попытался пошевелиться, разглядеть получше плохо освещенную комнату, но боль была такой сильной, что он откинулся на подушки и закрыл глаза.

Неужели он вновь обманул смерть? Почему бы ему не перестать наконец сопротивляться?

До него дотронулось что-то влажное и шершавое, но не такое уж неприятное. Уэйд открыл глаза и поймал на себе серьезный неподвижный взгляд собаки, похожей на волка. Из ее рта свисал большой язык.

Господи. Сон? Бред? Цербер?

Собачий язык вылизал его щеку. Уэйд заморгал, оглядывая животное более внимательно. В него вперились умные любопытные глаза.

В голове промелькнули воспоминания. Пейвл. Его пес, когда ему было пятнадцать…

Первое, что он увидел, вернувшись из города тем жарким днем в июле 1858 года, был Пейвл. Пес лежал у обочины дороги, неподвижный и окровавленный. Пейвл всегда терпеливо поджидал его у перекрестка, а нужно ему было всего лишь ласковое слово.

Уэйд тогда еще не был Уэйдом. Он был непоседливым мальчишкой, которого звали Брэд Аллен. Он задержатся в тот день в городе из-за своей строптивости; на спор с мальчишками стянул в салуне бутылку дешевого виски, и остаток дня они провели выпивая и рассказывая друг другу небылицы. Солнце уже клонилось к закату, когда он привез домой семена, зная, что его ожидает суровый выговор, а на следующий день придется копать ямы для столбов ограждения.

И все же он возвращался с радостью. Стол будет заставлен едой, найдется там место и для яблочного пирога по случаю дня рождения старшего брата. В тот день Дру исполнялось восемнадцать.

Наверное, из-за этого он и задержался в городе. Брэд никогда бы не признался, что с ревностью относился к своему брату, завидуя его сноровке и тому, каким доверием брат пользовался у отца. Дру, казалось, вполне доволен жизнью на маленькой ферме, ему неведомо беспокойство Брэда, который горел желанием посмотреть весь мир.

Брэд любил свою семью: отца, который иногда по вечерам играл на скрипке, мать, всегда ласковую со своими детьми, сестру Мэгги, тринадцатилетнюю девочку, обещавшую в скором времени стать настоящей красавицей. На нее уже заглядывались молодые люди из их маленького поселка на северо-западе Миссури. И, конечно же, он любил Дру, хотя не понимал привязанности брата к земле.

Увидев Пейвла на обочине изрытой колеями дороги, Брэд остановился и спешился. Опустился на колени рядом с собакой, надеясь увидеть какие-то признаки жизни, но не увидел. Пес уже остыл. Его тельце было изрешечено пулями, множеством пуль. Рука Брэда замерла на большой косматой голове, и тут его внезапно охватила паника.

Он опять вскочил в седло и поскакал к фермерскому домику, пришпоривая лошадь. Но не увидел ни трубы, из которой неторопливо клубился бы дымок, ни самого дома.

Вместо этого дым поднимался от черных руин, оставшихся от дома и конюшни. Заборы были повалены, и лошади из маленького загона разбежались. Брэд осмотрел деревья вокруг дома и замер при виде двух тел, свисавших с них.

Он подъехал к ним галопом, заливаясь слезами. Его брата и отца повесили на той самой ветке, на которую он и Дру любили взбираться. Руки умерших не были связаны, а висели по бокам, раскачиваясь вместе с телами от легкого ветерка.

Брэд соскользнул с лошади и разрезал веревки своим ножом. Тела рухнули, а Брэд положил их рядком, пытаясь придать им какое-то достоинство. Затем принялся искать сестру и мать.

Он нашел их в нескольких сотнях ярдов от дома. Обе были обнажены от пояса. Обе в крови. Обе мертвы.

Брэд опустился на землю рядом с ними. Взял руку матери и долго держал ее, переполненный неодолимым горем. И виной. Ему следовало быть здесь. Он хорошо обращался с оружием. Возможно…

Высоко в небе светила полная луна, когда он начал хоронить всех их, включая Пейвла. К рассвету все было кончено.

Брэд оглядел близлежащие поля, которые приносили Отцу и брату такую радость. Рассвет был мягким, розовым, но в ту ночь что-то сломалось в Брэде. Он не видел красот солнечного восхода; в его душе осталось место только для одного – мести.

Больше он сюда никогда не вернется. Чтобы не видеть тел, раскачивающихся на ветру.

Он знал, кто это совершил. Партизаны из Канзаса, сторонники северян, то и дело нападали на какую-нибудь ферму в округе, стоило им заподозрить кого-нибудь в сочувствии южанам. Они стали настолько кровожадными, что им уже не нужны были никакие доказательства. Отец Брэда всегда сохранял нейтралитет, желая лишь заниматься своим делом, но незваных гостей на своей земле он бы не потерпел.

Брэд почувствовал, как ненависть заполняет его сердце, каждый уголок его души, все нутро. Для других эмоций просто не осталось места. Теперь он точно знал, что будет делать.

Он найдет этих борцов против рабства. И перебьет в Канзасе всех проклятых партизан.

Отец не хотел участвовать в этой войне, а Брэду пришлось…

– Джейк.

Кто-то тихо, но строго позвал пса, и тот сразу отошел от Уэйда. Раненый услышал шелест юбок, затем почувствовал сладкий аромат, какой бывает у цветов. Он слегка повернул голову и, несмотря на громкий болезненный стук в висках, подавил стон.

Женщина. Он был еще слишком слаб, чтобы заметить больше, ему лишь стало слегка любопытно, как он здесь очутился.

– Извините, – сказала она приятным негромким голосом. – Джейк сумел незаметно проскользнуть к вам. Он вбил себе в голову, что вы принадлежите ему.

– Джейк? – едва смог произнести Уэйд, настолько слабым и дрожащим был его голос.

– Этот огромный пес, – пояснила женщина, слегка улыбнувшись. – Он нашел вас.

Уэйд закрыл глаза. Собака. Мог бы и сам догадаться. Возможно, это действительно был Цербер у врат ада.

– Он оказал мне дурную услугу, – произнес Уэйд, не в силах сдержать горечи.

– Не нужно так, – резко сказала женщина. – Я потеряла мужа и хорошего друга, оба они очень хотели жить. Не говорите мне, что я зря потратила время и силы на человека, желающего покончить счеты с жизнью.

Уэйд открыл глаза и посмотрел на нее более внимательно. Золотисто-рыжеватые волосы были затянуты в узел на затылке. Чересчур строгая прическа для такого усталого лица. Глаза, зеленые, смотрели умно и немного сердито.

Уэйд даже не старался показаться вежливым.

– Я же вас ни о чем не просил. Какого черта вы не оставили меня в покое?

Она плотно сжала губы.

– Вас нашли мой сын и его собака. Какой бы жизненный урок получил мой мальчик, если бы я вас там оставила?

Ребенок! Значит, он обязан своим очередным спасением ребенку. И собаке. Таково уж его везение.

Он попытался шевельнуться, но боль пронзила насквозь.

– Что с рукой?

– Она в плачевном состоянии, – не скрывая правды, ответила Мэри Джо. – Врач, возможно, решился бы на ампутацию, но я, – Она помедлила. – Я извлекла пулю и промыла, как смогла, рану. Присыпала серой. Наверное, вам удастся сохранить руку, если не попала инфекция, но я не уверена…

Он удивленно уставился на нее, позабыв на мгновение о своем раздражении.

– Вы извлекли пулю?

– До ближайшего доктора целый день езды, да и толку от него никакого, – пояснила она. – Я не могла оставить вас, а посылать за ним сына в такую бурю не собиралась.

– В бурю?

– Дождь льет уже два дня.

– Два дня?

Проклятие. Неужели он так долго провалялся без сознания? А как же последний старатель? Он чуть было не запаниковал, решив, что упустил свою добычу. Потом вспомнил, как приставил винтовку к горлу негодяя и медленно нажал на курок.

Уэйд взглянул вниз на свою полуприкрытую грудь и впервые осознал, что раздет. Под одеялом, как он понял, тоже ничего не было. Он не отличался особой стыдливостью, но теперь почувствовал себя неуверенно. Лежит здесь беспомощный, как новорожденный волчонок. Краска стыда залила его лицо.

Он поднес левую руку к шее.

– На тумбочке, рядом с кроватью, – тихо подсказала женщина.

Он потянулся за ожерельем, его пальцы крепко сжали украшение, потом снова ослабли. Он вновь посмотрел ей в лицо.

– Мужчина в доме есть? – спросил он, желая избавиться от неподвижного взгляда зеленых глаз, внимательно изучавших его. Она говорила, что муж умер, но должен же быть кто-то другой, управляющий, например, или работник. Женщина медлила с ответом, и Уэйд понял, что в доме никого нет, и она не уверена, можно ли ему говорить об этом. Он едва не расхохотался. Мысль, что в теперешнем своем состоянии он представляет для кого-то угрозу, позабавила его.

Потом ему стало любопытно, как она доставила его сюда. Она была среднего роста, хрупкая. Наверняка где-то поблизости все-таки есть мужчина.

Наконец женщина отрицательно покачала головой, видимо, согласившись с ним, что он и мухи не смог бы обидеть, если бы захотел. По крайней мере, она не собиралась справляться о его состоянии.

Он почувствовал растущую жажду. – Можно воды?

Она кивнула и, наклонившись, налила из кувшина воду в жестяную кружку. И вновь внимательно посмотрела на него испытующим взглядом, в котором читался вопрос, но, вероятно, она сама на него ответила, потому что ничего не спросила. Просто приподняла его голову одной рукой, а другой поднесла к губам кружку.

Она терпеливо ждала, пока он мелкими глотками пил волу. Когда кружка оказалась пуста, она осторожно вернула его голову на подушку. Ясно, что у нее был опыт в таких делах, ему даже стало любопытно, кем же был ее муж. Я потеряла мужа и… хорошего друга.

Значит, на ее долю тоже выпали потери. Но по крайней мере, у нее остался ребенок, а его сын похоронен у склона горы. Уэйда захлестнули тоска и горечь.

Он закрыл глаза, чтобы не видеть женщину. Он даже не поблагодарил ее. Ни за то, что спасла ему жизнь, ни за то, что дала напиться. И впредь не собирается благодарить. Почему она просто не оставила его в покое?

Наступило долгое молчание, потом послышался легкий шелест. Запах цветов стал слабее и почти совсем исчез. Он услышал, как закрылась дверь.

Уэйд открыл глаза. Он был один в темной комнате. Свет не проникал сквозь дешевые занавески, поэтому он решил, Что настала ночь. За окном тихо постанывал ветер. Она упомянула о буре. Она. Он даже не знал, как ее зовут, впрочем, и она не знала его имени. И не поинтересовалась, что было удивительно.

Непонятно, почему одинокая женщина взяла его к себе в дом. Он ведь мог быть убийцей.

Он и был им.

Еще до гибели жены и сына он не многого стоил. Никогда не умел защитить тех, кого любил. А сейчас? Без правой руки он вообще ничего не стоит.

Вполне вероятно, он накличет беду на эту женщину и ее сына. Ведь он только что убил троих белых мужчин. Наверняка его ищет вооруженный отряд.

По крыше стучал дождь. Гремел гром.

Уэйд почувствовал, что его клонит в сон, и подумал, не подмешала ли женщина чего-нибудь в воду, капельку опия, например.

Вновь послышались раскаты грома, комната внезапно осветилась от вспышки молнии и опять погрузилась в темноту.

Открылась дверь, потом он почувствовал на своей щеке мягкую ладонь. Хотел стряхнуть ее.

Слишком приятно было прикосновение.

Но это не была рука Чивиты.

Он заставил себя сдержаться, напряженно замерев.

Послышался тихий вздох, затем женщина вышла из комнаты, и Уэйд позволил себе расслабиться. Его опять сковал сон, он вернулся в черную пустоту, где не было ни радости, ни боли.

Мэри Джо перебирала у себя на коленях хлопчатую рубашку и брюки из плотной ткани. Они принадлежали ее мужу. Не желая расставаться со всеми его вещами, она оставила у себя одежду мужа и теперь обрадовалась, что привезла ее сюда. Раненый и так доставлял много хлопот. А то, что он лежал голый в ее кровати, просто нервировало ее.

Женщину все время преследовало искаженное болью лицо и настороженный взгляд серо-зеленых глаз. Он стремился ж смерти не просто из-за того, что боялся жестоких физических страданий. Где-то в самой его глубине скрывалась огромная душевная боль, которая и лишила его желания жить. От смерти его спасла только природная выносливость, железный стержень, благодаря которому он сумел выдержать все испытания.

Опиум удерживал его во сне два дня, в течение которых он то и дело принимался бормотать. Мэри Джо сумела разобрать только отдельные слова, но их хватило, чтобы понять одно: он побывал в аду и вернулся, вероятно, оставив там несколько чужих жизней. Ей бы следовало испугаться, но она почему-то не испытала страха.

Безжалостные люди не испытывают угрызений совести. А у этого незнакомца, как видно, совесть была. Злоба смешалась у него с сожалением, гнев с горем.

Еще он произносил имя. Дру. Он повторял это имя снова и снова голосом, полным печали и тоски.

Тон незнакомца пробудил у нее собственные тяжелые воспоминания, вернув ощущение непоправимого горя от потери мужа и Тая. Она почувствовала, что ее связывает с незнакомцем нечто общее, а этого она не могла себе позволить.

Несмотря на внутреннюю убежденность, что не следует так переживать из-за незнакомого человека, она думала о нем каждую минуту. Что он будет делать с покалеченной рукой? Откуда он пришел? Есть ли у него семья?

Глядя на огонь в очаге, Мэри Джо искала отпеты. Незнакомец нес с собой большие беды, о чем свидетельствовали пулевые раны. Кто-то ведь стрелял в него, и наверняка не просто так. Для такого человека у нее не должно быть места ни в сердце, ни в мыслях. Но он был ранен, и она заботилась о нем, как позаботилась бы о любом больном существе.

Мэри Джо снова посмотрела на одежду, сложенную на коленях. Вещи должны прийтись ему впору, хотя брюки будут слегка узковаты.

В первый же день она попыталась выстирать его замшевые рубашку и брюки, но спасти их уже было невозможно. Не смея сжечь то, что ей не принадлежит, она высушила вещи у огня и аккуратно сложила. Одежда порозовела от крови, превратилась в лохмотья, о чем она сожалела, отметив тонкость выделки разорванных вещей. Так могли шить только индейцы.

К индейцам у нее не было никакого сочувствия. Команчи совершали набеги по всему Техасу, сжигая дома, насилуя и убивая. Они лишили Мэри Джо сестры, лучшей подруги и отца. Еще в детстве ее научили ненавидеть и бояться этих дикарей. Даже от одной мысли о них ее сердце сковывал холодный ужас. А юты, как утверждали местные жители, были не лучше. У каждого здешнего жителя была собственная страшная история.

Почему он носил такую одежду?

Она отложила в сторону рубашку и прошла в комнату Джеффа, в которой теперь ночевала сама, так как ее спальню занял незнакомец. Сын спал на полу, и она остановилась в дверях полюбоваться им. В последнее время он так переживал из-за раненого, так радовался, что нашел и спас его. Мэри Джо была довольна, что мальчик не слышал слов незнакомца, иначе Джефф пришел бы в отчаяние, узнав, что его старания не оценили.

Мэри Джо перевела взгляд на пса, лежавшего рядом с сыном. Она выгнала Джейка из комнаты больного, и тот неохотно оставил свой пост. Странно было наблюдать, как пес привязался к этому человеку. Такая преданность тревожила ее, хотя, возможно, у собаки сработал инстинкт охранять раненое существо.

Как у нее самой.

Снова вспыхнула молния, и сразу загрохотал гром. На этот раз гораздо ближе.

Мэри Джо решила проверять, как там больной. Тихо, на цыпочках, подошла она к кровати, наклонилась и приложила руку к его лицу. Жар спал. Заражения не произошло. Она поблагодарила небеса за чудо.

Дыхание, однако, было неестественным, и она поняла, что он не спит, а только притворяется. Почувствовала, как напряглось и оцепенело его тело. Хотела сказать что-то, но не знала, что именно. Ему явно хотелось остаться одному. Ощутив неуверенность и внезапную обиду, она повернулась и вышла из комнаты.

Мэри Джо вздрогнула и проснулась. Ее разбудил тихий долгий стон, он разнес по дому глубокую печаль и отозвался во всем ее теле.

Она села в кровати, пытаясь привыкнуть к темноте. Увидела движение в том углу, где спал Джефф, и поняла, что стон разбудил и сына.

Она потянулась за халатом, набросила его поверх тонкой ночной рубашки и, подойдя к сыну, присела рядом с ним.

– Все в порядке, Джефф. Это просто ветер. Он покачал головой:

– Не думаю. Это раненый.

Вот что значит пытаться обмануть двенадцатилетнего парня, подумала Мэри Джо.

– Возможно, – сказала она. – Оставайся здесь, а я проверю.

– Я тоже хочу пойти, – запротестовал мальчик.

– Если ты мне понадобишься, я тебя позову, – сказала Мэри Джо, потом добавила: – Разве ты забыл, каково быть прикованным к постели? В такие дни не хочется, чтобы тебя кто-нибудь видел.

Мальчик начал было возражать, но замолк на полуслове. Выбранная тактика сработала. Сын неохотно кивнул.

Мэри Джо зажгла керосиновую лампу и вышла в прихожую. Дверь в спальню больного она оставила открытой, чтобы услышать, если ему станет ночью хуже, и теперь до нее вновь донесся стон – стон, превратившийся в крик.

– Только не Дру, Господи, только не Дру. Не нужно. Чивита! Что они сделали? Господи, что они сделали?

Сердце Мэри Джо сжалось в груди от муки и полной безнадежности, прозвучавшей в его голосе. Больной скинул одеяло, и его обнаженное тело дергалось, сражаясь с невидимым дьяволом. Он повернулся на больную руку, и Мэри Джо в сочувствии ощутила боль в собственном теле.

Она бросилась к раненому и, усевшись на краю кровати, попыталась удержать его за плечи, чтобы он не шевелился.

– Все хорошо, – прошептала она, понимая, что все далеко не хорошо.

В том, что его терзало, не было ничего хорошего. И она боялась, так будет всегда.

Когда он чуть не скинул ее на пол, она ударила его по лицу, пытаясь разбудить. Пощечина успокоила больного. Тело его расслабилось, веки, затрепетав, открылись. Он глубоко вздохнул, словно сдерживал дыхание, на лице выступил пот. Его взгляд встретился с ее глазами, затем переместился на неприкрытое тело.

– Проклятие, – прошептал он, безуспешно пытаясь натянуть одеяло.

Ночной кошмар, как видно, лишил его последних сил.

Мэри Джо протянула руки и укрыла его.

– Проклятие, – вновь произнес он сквозь стиснутые зубы.

Она так и не поняла: то ли это относилось к боли, то ли к унизительной беспомощности.

Мэри Джо отвернулась, взяла полотенце, опустила в миску с водой, которую оставила на тумбочке. Затем вытерла пот с его лица. Щеки раненого были колючими от светлой щетины.

– Что с моей одеждой? – спросил он.

– Вот ее спасти не удалось, – ответила Мэри Джо, стараясь говорить весело.

– Я не могу… здесь дольше оставаться.

– Но и уйти вы тоже не можете, – сказала она. – По крайней мере, еще несколько дней, возможно, больше. Вам даже до двери не дойти.

– Я принесу беду.

Мэри Джо криво усмехнулась:

– Я так давно терплю беды, что одной больше, одной меньше – не имеет значения.

– А как же ваш сын?

– Я позабочусь о Джеффе, – резко ответила она.

– Мне нужно что-то из одежды.

– Я дам вам вещи мужа, – ответила Мэри Джо, – но позже. Рубашка пока не налезет на больную руку, да и брюки не надеть на забинтованную ногу.

– Я не могу…

Мэри Джо внезапно улыбнулась от абсурдности ситуации. Впервые при ней мужчина жаловался, что не одет.

– Мне самой это нравится не больше, чем вам, но пока другого выхода нет.

– Вы ни о чем меня не спросили.

– Действительно, – согласилась она. – Мне казалось, у вас не то самочувствие, чтобы вести беседу. Но у меня есть вопросы. И я обязательно задам их.

Он слегка скривил дрогнувшие губы.

– Не сомневаюсь.

– Впрочем, один вопрос задам прямо сейчас, – сказала она. – Как вас зовут? Не могу же я называть вас просто «мистер».

– Фостер, – неохотно произнес он. – Уэйд Фостер.

– Ну что ж, мистер Фостер, а я Мэри Джо Вильямс, моего сына зовут Джефф. С остальными вопросами, думаю, можно обождать.

– Который теперь час?

– Полагаю, скоро рассвет, – ответила она.

– Я… очень сожалею.

– Не стоит расстраиваться. Мне самой порой снятся кошмары.

Она поспешно отвела взгляд. Видимо, он больше не чувствовал себя униженным, именно этого она и добивалась.

Мужчины, как она обнаружила, могли смириться с чем угодно, но только не с унижением.

– Если уже все в порядке, – сказала она, – я пойду, а вы поспите. Сон сейчас для вас – лучшее лекарство.

– Вы так думаете? – тихо спросил он, и она поняла, что этот кошмар снился ему не в первый раз.

– Кто такой Дру? – внезапно спросила она, хотя совсем не собиралась – вопрос вырвался нечаянно.

Его взгляд стал таким холодным, что ей захотелось взять свои слова обратно.

– Вы, кажется, не собирались пока задавать никаких вопросов, – резко произнес он.

– Действительно, – сказала она. – Я просто подумала… вдруг вам поможет, если вы выговоритесь?

– Дру – мой сын, – сказал он. – И мне уже ничего не поможет.

Он повернулся на здоровый бок, отгородившись от ее внезапного вмешательства.

Мэри Джо постояла с минуту, оглушенная этим откровением, а потом заметила, что его плечи вздрагивают. Тут она поняла, что Дру больше нет в живых.

– Простите, – прошептала она. – Мне очень жаль.

Он промолчал. Мэри Джо задула лампу и второй раз за эту ночь вышла из комнаты. Она знала, что больше не уснет. Да и он наверняка тоже.