Текст книги "Гостиница «Огненное колесо»"

Глава 3

Юный клерк открыл дверь и объявил:

– Мисс Тэвернер.

Милдред Тэвернер заглянула в комнату с девятью пустыми стульями и вошла с видом ранней христианки, выходящей на гладиаторскую арену. Джон Тейлор, без всякого сомнения, своим видом не заставил бы трепетать и самую робкую мученицу, но мисс Тэвернер немедленно принялась что-то объяснять и извиняться. Так что вряд ли она заметила его круглое лицо, лысину и другие черты, которые могли бы оказать на нее успокаивающее действие.

– О боже, я не ожидала, что окажусь первой. Вы хотите сказать, что до сих пор никто не пришел? Я понятия не имела… То есть я ждала брата… Он позвонил и велел быть здесь точно в это время. Он ужасно раздражается, если его заставляют ждать, и я стараюсь этого не делать, но это так трудно. Если только мои часы не спешат – такое случается в теплую погоду, но не в такой день, как сегодня. И я знаю, что на пять минут опоздала, потому что, когда я выходила из дома, у меня порвался шнурок на ботинке, так что я не ожидала, что буду первой.

Она протянула Джону Тейлору мягкую безвольную руку, и тот заметил, что она надела разные перчатки – одну синюю, вторую черную с дырой на указательном пальце. Усаживаясь на стул, она уронила сумочку, из которой тут же вывалились ключи, расческа, маникюрные ножницы, флакон аспирина, три карандаша, пара смятых счетов и довольно грязный носовой платок. «О боже!» – пробормотала она и взволнованно принялась запихивать все обратно, не пытаясь аккуратно все сложить, так что сумка раздулась и не сразу закрылась.

Джон Тейлор с интересом наблюдал за этим представлением. Он надеялся, что Джейкобу хорошо видно. Сам бы он не остановил свой выбор на Милдред Тэвернер, но он не знал, с какой целью Джейкоб собирал этих родственников. На вид мисс Тэвернер было около сорока пяти лет. Она была долговязая и тощая, с вытянутой вперед шеей и неуклюжими руками. Светлые рыжеватые волосы напоминали волосы Джейкоба – по виду такие же ломкие, они торчали под странными углами из-под весьма неподходящей шляпы. Водянистые голубые глаза под бесцветными бровями на вытянутом бледном лице избегали его взгляда. Она была одета в темно-синий костюм с юбкой, который выглядел так, словно был с чужого плеча. Юбка висела сзади, а жакет задирался спереди. Шея была обмотана шерстяным шарфом в синюю и розовую клетку. Рассмотрев все это, Джон Тейлор вежливо улыбнулся и сказал:

– Что ж, мисс Тэвернер, отлично. Мы можем начать, пока остальных нет.

Он взглянул на семейное древо с именами детей и потомков Джеремайи Тэвернера.

– Мистер Джейкоб Тэвернер попросил меня провести небольшую беседу с каждым из вас. Вы потомок…

– Ах, да, моим дедом был Мэттью, второй сын. Самым старшим был Джеремайя, за ним Мэттью, Марк, Мэри, Люк, Джоанна, Джон, Эктс. Мэттью – наш дед, мой и моего брата Джеффри. Он был строителем-подрядчиком и очень преуспел – разбогател и пользовался большим уважением, хоть и был инакомыслящим; я-то, конечно, англиканка. Дед оставил хорошо поставленное дело, но моему отцу не повезло. – Она вздохнула и поправила шарфик. – После его смерти мы оказались в довольно стесненных обстоятельствах, поэтому я с подругой открыла магазин рукоделия в Стритэме. Джеффри был недоволен, но что оставалось делать? На войну меня не призывали, так как у меня всегда было слабое сердце. Конечно, Джеффри очень умен, на государственной службе без этого нельзя.

Открылась дверь, и вошел Джеффри Тэвернер. Через предусмотрительно оставленную щелку в двери Джейкоб Тэвернер рассматривал своего кузена. Похож на сестру и в то же время нет. Оба были русоволосые и худые, обоим за сорок, но сестра выглядела неопрятной и неухоженной, а брата скорее можно было назвать красивым мужчиной. Он был на несколько лет моложе. Она – сутулая, а он – с хорошей осанкой и элегантно одетый. Пока он шел к столу, выражение его лица сменилось с официально-любезного, обращенного к Джону Тейлору, на явно раздраженное, когда взгляд его упал на сестру. Она тут же принялась извиняться:

– Я была уверена, что ты уже здесь. Мне бы и в голову не пришло прийти одной, я очень огорчилась, узнав, что я первая. Конечно, как любезно заметил мистер Тейлор, кто-то должен быть первым, но я бы не стала входить; я ведь задержалась перед самым выходом и подумала, что опоздаю. Мои часы…

Джеффри Тэвернер сурово перебил ее:

– Твои часы вечно идут неправильно.

Он сел и обратился к мистеру Тейлору:

– Я не совсем понимаю, зачем нас попросили прийти сюда. Я ответил на объявление, в котором потомков Джеремайи Тэвернера, умершего в тысяча восемьсот восемьдесят восьмом году, просили написать на указанный абонентский ящик. После короткого обмена письмами меня и сестру пригласили сюда. Как я уже сказал, письма я отправлял на абонентский ящик. На полученных ответах не было подписи, и я хочу сразу заявить, что я желаю знать, с кем имею дело.

– Разумеется, мистер Тэвернер. Вы имеете дело со мной.

– И вы представляете интересы…

– Мистера Джейкоба Тэвернера, который является сыном Джеремайи, старшего сына Джеремайи Тэвернера.

Джеффри, казалось, обдумывает эти слова. Через мгновение он сказал:

– Что ж, я здесь. И что же дальше?

Джон Тейлор покрутил карандаш.

– Мой клиент сообщил, что вы подтвердили ваши личности.

– Да, он получил копии наших свидетельств о рождении и копию свидетельства о браке наших родителей.

– Мне поручено уточнить у вас еще кое-какие детали. Насколько я понимаю, вы внук Мэттью Тэвернера, второго сына Джеремайи.

– Совершенно верно.

– Вы его помните?

– Меня уже спрашивали об этом, и я сказал, что помню. Он умер, когда мне было примерно двенадцать лет. Сестра была старше.

– Я отлично его помню, – сказала Милдред Тэвернер. – У него был очень тяжелый характер, пока с ним не случился удар; после этого он стал гораздо более приятным человеком. Он рассказывал нам истории про старую гостиницу и угощал мятными леденцами из жестяной коробки – знаете, такие круглые и полосатые леденцы.

Юный клерк вновь открыл дверь, начал было что-то невнятно бормотать, но был оттеснен в сторону. В комнате вместе с восхитительно-легким ароматом дорогих французских духов появилось нечто яркое. Нечто очень высокое, элегантное, женственное приближалось с рассеянной, но лучезарной улыбкой. Синие глаза с невероятными ресницами остановились на Джоне Тейлоре. Глубокий мелодичный голос произнес:

– Я должна представиться – леди Мэриан Торп-Эннингтон. Никто не разбирает эту фамилию с первого раза, и я совсем не удивлена. Я всегда говорю Фредди, что нужно убрать из нее какую-нибудь часть, но он говорит, что нельзя – а вдруг какие-нибудь родственники, которые могут оставить ему наследство, обидятся и вычеркнут его из завещания. Так что мне приходится все время объяснять и произносить фамилию по буквам. Торп заканчивается на «п», а Эннингтон пишется с двумя «н» в начале.

Она грациозно опустилась на стул.

– А теперь скажите же мне: это с вами я переписывалась?

Когда она отошла от двери, следом за ней в проеме появилась худощавая фигура. Это был мужчина, явно чувствовавший себя неуютно в неудачно скроенном синем костюме – слишком узком, слишком светлом и слишком броском. Заметив его, мистер Тейлор спросил наугад:

– Мистер Миллер?

– Верно, – сказал Эл Миллер.

В руке он держал кепку, которую все время крутил и теребил с такой силой, что казалось, вот-вот ее порвет. Он простоял у входа достаточно долго, чтобы Джейкоб Тэвернер смог заметить, что тот сильно нервничает, что волосы у него темные и слишком сильно набриолинены, что смуглое лицо с неправильными чертами блестит от пота, а галстук выглядит весьма плачевно. До Миллера вдруг дошло, что стоит он один, и он резко сел на край стула, достал яркий носовой платок и вытер лоб. В этот момент вместе вошли Джереми Тэвернер и Джейн Хирон. Джейкоб Тэвернер поморщился в своем укрытии. Он считал, что особой пользы от них не будет, хотя никогда нельзя знать наверняка. Если сначала не получается, пробуй, пробуй снова и снова. Они были самыми молодыми среди остальных. Он знал это, так как видел их свидетельства о рождении. Леди Мэриан было тридцать семь. Конечно, она на них не выглядела и не будет выглядеть еще лет десять, а то и дольше. Красавица, и еще какая – это он готов был признать. Прекрасный цвет лица благодаря макияжу, но очень хорошая кожа под ним. Красивые волосы – нечасто увидишь такой яркий каштановый оттенок. Хорошие зубы, не испорченные курением, как у каждой третьей женщины в наши дни. Отличная фигура с женственными изгибами. Ему нравились женщины с роскошными формами, но ей, подумал он, придется следить за весом после сорока. Он напел про себя:

 
Мало-помалу с возрастом
Расплывутся мои бока[2]2
  Строки из комической оперы «Пейшенс, или Невеста Банторна» композитора Артура Салливана и либреттиста Уильяма Гилберта.


[Закрыть].
 

Элу Миллеру, наверное, около тридцати. Чувствует себя немного не в своей тарелке и к тому же потеет. Надо же, он и молодой Джереми Тэвернер – кузены; забавно, если задуматься. Красивый парень этот Джереми, к чести семьи. Ему двадцать семь… или двадцать восемь? Нет, двадцать семь. А девушке, Джейн Хирон, должно быть, двадцать два. Грациозная девушка, с отличной фигурой – без нее не станешь манекенщицей. Впрочем, в остальном довольно невзрачная: бледное лицо с мелкими чертами, алая помада, красивая посадка головы, темные волосы, скромная темная одежда.

Он навострил уши и услышал, как леди Мэриан сказала:

– Моя бабушка Мэри Тэвернер? Да, конечно, я ее помню. Говорят, что я ее копия. Она сбежала из дома, стала актрисой и вышла замуж за моего деда. В нашем доме в Рэтли висит ее портрет, и все говорят, что впечатление такое, будто для него позировала я.

Она оглядела комнату с лучезарной улыбкой, словно ждала аплодисментов. Открывший дверь Джон Хиггинс получил изрядную дозу этой лучезарности, и в его ярко-синих глазах появилось легкое смущение. Оглядывая комнату, леди Мэриан посмотрела прямо на него и улыбнулась, но сейчас смотрела в другую сторону. Она беседовала с сидящим за письменным столом джентльменом. Джон Хиггинс остался стоять на месте и ждал, пока она закончит. По комнате разнесся ее смех.

– Она была красавицей, и дед ее обожал. Но все равно она служит страшным предупреждением, потому что я помню ее в то время, когда она весила примерно шестнадцать стоунов[3]3
  Английская мера веса, при измерении веса человека равняется 6,35 кг; таким образом Мэри Тэвернер весила около 100 кг.


[Закрыть]. И ей было на это плевать.

Эти слова были полны драматизма.

– Конечно, это ужасно, совершенно ужасно. Ведь нет ничего лучше беспокойства, чтобы оставаться худой, но беспокойство так утомляет, правда?

Последнее слово прозвучало с легчайшим, едва заметным ирландским акцентом. Прекрасные глаза обвели слушателей, на этот раз в поисках сочувствия.

– Она никогда не умела беспокоиться, и я тоже не умею. Она дожила до девяноста лет, и, полагаю, я проживу столько же. Какие чудесные истории она мне рассказывала про свои годы на сцене!

Джон Хиггинс стоял на месте, смотрел и слушал. Он не смог бы выразить это словами, но, глядя на нее, он испытывал то чувство, которое возникает, когда весной солнце только-только начинает пригревать. Он не знал, что сказать, но можно ведь знать многое, не умея об этом сказать. Он молчал и неотрывно смотрел на нее своими синими глазами. Волосы у него были русые, густые, из тех, что невозможно пригладить никакими усилиями, так что они стояли торчком по всей голове. Ростом он был на пару дюймов выше остальных. Джейкоб, глядя в щелку, прикинул, что его рост шесть футов три дюйма, а у Джереми – примерно шесть футов и один дюйм[4]4
  190,5 см и 183–185 см соответственно.


[Закрыть].

Мэриан Торп-Эннингтон еще продолжала говорить, когда дверь с шумом распахнулась. Вошедшая женщина казалась крупной и высокой даже рядом с Джоном Хиггинсом. У нее были красивые глаза, густые темные волосы и постоянный яркий румянец, который бывает так трудно скрыть. Она была все еще красива, но ее черты уже начали грубеть, а фигура – приобретать грузность. Одежда этого не скрывала: ярко-синий жакет и юбка, белое шерстяное пальто на подкладке из шотландки, яркий шарф в алую рельефную клетку и шляпа, которую можно безнаказанно носить только юным и стройным девицам. Женщина огляделась и сказала:

– Что, я последняя? Что ж, всем добрый день.

Она подошла к столу.

– Миссис Дьюк, Флоренс Дьюк – это я. Для друзей Флосс. Я внучка Марка Тэвернера, третьего сына старого Джеремайи. Он был клерком у поверенного. Много никогда не зарабатывал, но был очень добр к нам, детям. Два моих брата погибли на войне. Отец умер, когда я была совсем маленькой. Он, Уильям Дьюк, тоже был клерком, так что жили мы у деда.

Слова следовали одно за другим, как пузырьки, поднимающиеся в масле, не быстро, но без перерыва. Джейкоб подумал: «Эту женщину трудно остановить, если она решила что-то сказать».

Джон Тейлор задал ей тот же вопрос, что и остальным:

– Значит, вы помните деда?

– Помню ли я его? Конечно, помню! Я не знаю, что бы мы делали, если бы он не забрал нас к себе, потому что мать была очень болезненной. Я в детстве тоже была слабенькой, хотя, глядя на меня сейчас, этого не скажешь, верно? – Она рассмеялась грудным смехом. – Я была маленькой для своего возраста и такой худой, что казалось, меня ветром сдует. Но это лишь доказывает, что у всех есть надежда, правда?

Она вновь рассмеялась, продемонстрировав великолепные зубы. Вдруг лицо ее потемнело, она вскинула голову и сказала:

– Если вас смущает моя фамилия, то я рождена под фамилией Дьюк, как указано в списке, где мы все перечислены и который у вас, полагаю, есть.

– Да, – сказал Джон Тейлор. Ему стало интересно, что за этим последует.

Она продолжила глубоким, неторопливым голосом:

– Эллен Тэвернер была моей матерью, Уильям Дьюк – моим отцом, так что я родилась под фамилией Дьюк. И к этой фамилии я вернулась. Я вышла замуж, правда, неудачно, так что я вернула свою девичью фамилию, которой мне незачем стыдиться. Мой дед к тому времени умер, и я пошла работать в бар, чтобы себя прокормить. Никто не может сказать про меня ничего плохого, мне нечего скрывать. Сейчас у меня своя небольшая закусочная, и дела идут хорошо. – Она посмотрела на всех по очереди, не вызывающе, но с большой снисходительностью. – Вот так. Как по мне, лучше сказать все, что нужно, и поставить точку, тогда никто потом не сможет упрекнуть вас в том, что вы не были честны. Вот и все.

Она кивнула и улыбнулась Джону Тейлору, прошла и села между Джереми и Элом Миллером. К столу подошел Джон Хиггинс и назвал свое имя.

– Я получил письмо с приглашением прийти сюда.

У него был медленный, приятный деревенский говор. Брови над голубыми глазами были озадаченно сдвинуты. Джон Тейлор оглядел его с интересом.

– Совершенно верно, мистер Хиггинс. Кому именно вы приходитесь родственником?

Хиггинс сцепил огрубевшие от работы руки.

– Моя мать, сэр, Джоанна, была одной из близнецов. Джоанна и Джон, девочка и мальчик. Джоанна Тэвернер вышла замуж за моего деда, Томаса Хиггинса, старшего плотника в поместье сэра Джона Лэйберна. У них родились сын и дочь, Джеймс и Энни. Джеймс был моим отцом, так что вот с какой стороны я родня. А Энни вышла замуж за иностранца по имени Кастелл. Вам эти сведения нужны, сэр? Не знаю, что еще вам рассказать, кроме того, что я тоже плотник, как мои отец и дед.

Джон Тейлор смерил его взглядом.

– Полагаю, вы служили на войне?

Голубые глаза прямо взглянули на него.

– Работы по разминированию, сэр. Мне разрешили заниматься этим, потому что убивать мне не позволяла совесть.

Он повернулся, прошел к последнему свободному стулу и сел рядом с Джейн Хирон. Мэриан Торп-Эннингтон улыбнулась ему, а затем с той же улыбкой оглядела весь ряд стульев.

– И все мы – кузины и кузены, – сказала она дрожащим от интереса голосом. – Ни один из нас ни разу прежде не видел остальных, но мы все кузены. Наши бабушки и дедушки были братьями и сестрами, а мы ничего друг о друге не знаем. То есть я хочу сказать, это же изумительно, правда? Такая тоска расти с родственниками, но как чудесно познакомиться с ними, уже будучи взрослыми!

– Думаю, некоторые из вас уже знакомы, – сказал Джон Тейлор. – Капитан Тэвернер, мисс Хирон, я думаю, вы знакомы, не так ли? Могу я теперь записать детали? Дамы вперед.

Джейн Хирон широко раскрыла серые глаза. Щеки ее слегка порозовели.

– Мой дед был самым младшим в семье, его звали Эктс.

Глава 4

Джейкоб Тэвернер начинал скучать. Он услышал достаточно – большей частью это была уже не новая для него ерунда. «Вашим дедом был Джон, вашей бабушкой – Джоанна, вы родственник с той, этой, другой стороны…» Скучно было, как на приходском собрании. Джон Тейлор оказался бесполезным, он вел дело без всякой стремительности, без огонька. Джейкобу захотелось вмешаться и расшевелить их по-своему. Он решил, что достаточно долго простоял за дверью, толкнул ее, вошел в комнату, встал перед рядом стульев и сказал:

– Представьте-ка меня, Джон.

Джон Тейлор сказал:

– Это мистер Джейкоб Тэвернер.

После чего Джейкоб прошел вдоль ряда и пожал всем руку. Некоторые руки были горячими, некоторые холодными. Милдред Тэвернер, леди Мэриан и Джейн Хирон были в перчатках. Флоренс Дьюк свои сняла и засунула в широкий карман. Джеффри, Джереми и Джон Хиггинс встали для приветствия. Эл Миллер неудобно сидел на краю стула и сказал: «Рад знакомству». Рука Джеффри была сухая и холодная, худая, но, возможно, сильнее, чем казалась на вид. Рука Эла Миллера была такой влажной, что Джейкоб не постеснялся вынуть дешевый коричневый носовой платок и вытереть пальцы, прежде чем протянуть их для приветствия Джереми Тэвернеру, чье рукопожатие оказалось непринужденным. Рука Джона Хиггинса была теплой, рукопожатие – крепким.

Джейкоб заметил все: и то, что перчатки у Джейн Хирон были весьма поношенные; и что на одной перчатке у Милдред Тэвернер дыра и правая отличалась по цвету от левой; что наряд Мэриан Торп-Эннингтон стоил уйму денег. Его бы весьма удивило, если бы он узнал, что она платит по счетам.

Покончив с рукопожатиями, он подошел к письменному столу и непринужденно сел у дальнего конца, так что, слегка повернувшись, он мог видеть всех присутствующих, от Джона Тейлора до Джейн Хирон. Сидя там, в проникающем в кабинет холодном и унылом дневном свете, он и вправду был поразительно похож на обезьянку шарманщика. Он болтал ногами, ссутулившись на одно плечо, и смотрел на них по очереди блестящими ехидными глазами. Под этим взглядом Милдред начала суетливо тянуть за нитку, которая на дюйм торчала из разорванного указательного пальца ее перчатки – слишком длинная, чтобы ее не замечать, и слишком короткая, чтобы оторвать. Эти глаза заставили Эла Миллера вновь стереть пот со лба. Позже Джейн Хирон сказала, что эти глаза заставили ее почувствовать себя животным в клетке, в которое тычут пальцем.

Оглядев их всех, Джейкоб наконец объявил:

– Ну, вот мы все и собрались. Готов поспорить, в нашем случае это «одно мышленье во многих умах»[5]5
  Искаженная цитата из стихотворения австрийского драматурга и поэта XIX века Фридриха Хальма «Mein Herz, ich will dich fragen», которое часто ошибочно приписывается поэту Джону Китсу.


[Закрыть], как сказал поэт. И если вам интересно, где это я читал поэзию, я вам расскажу. Все всегда думают, что поэзия не по моей части. Но как-то раз я сломал ногу на коралловом рифе. Один тамошний торговец приютил меня, он был единственным белым на острове, а в его хижине была одна-единственная книжка под названием «Большой сборник поэзии Битона». Не спрашивайте, откуда он ее взял и почему хранил – сам он в нее ни разу не заглядывал. К тому времени, как я поправился, я знал ее почти наизусть. Я даже сам кое-что сочинял, так что можете представить, каково мне там было. А теперь вернемся к тому, с чего я начал. Сейчас вы все думаете: «Зачем он нас тут собрал?» и «Почему он не переходит к делу?».

Мэриан Торп-Эннингтон остановила на нем взгляд своих прекрасных глаз и сказала:

– Но ведь вы сейчас к нему перейдете, правда? Потому что нам действительно крайне интересно узнать, зачем вы дали это объявление. Вы ведь нас не разочаруете? То есть, конечно, вы не обещали, что мы услышим что-то выгодное для нас, но мы, естественно, надеялись… И когда Фредди сказал, что все это окажется жульничеством, я ответила, что он самый недоверчивый человек на свете и что толку всегда ожидать худшего? Это так отвратительно, правда? Хотя, конечно, он сейчас ужасно ворчлив, бедняжка. Это из-за фабрики, вы знаете, – она в совершенно бедственном положении. И я не представляю, на что мы будем жить. Фредди говорит, что нам не на что будет купить хлеба, не говоря уж о масле. Поэтому он так и обеспокоен, мой бедный. Я-то не беспокоюсь, потому что какой от этого толк?

К моменту окончания этой речи все почувствовали, что у них прибавилось уверенности. На них словно пролилось тепло и сияние. Даже Элу Миллеру достался ее теплый взгляд и взволнованный голос.

Джейкоб Тэвернер дождался, пока она выговорится. Он наслаждался. Когда последнее слово замерло во всеобщем восхищенном молчании, он сухо заметил:

– Боюсь, заменить вам фабрику я не смогу. Однако…

Он сделал выразительную паузу, окинул всех быстрым насмешливым взглядом и продолжил:

– Мы скоро дойдем до этого.

Милдред Тэвернер, теребившая перчатку, оторвала наконец нитку, что привело к катастрофе: шов разошелся дальше. Она недовольно вздохнула и накрыла левую руку в порванной черной перчатке правой рукой в синей; именно синюю пару она и намеревалась надеть с самого начала, потому что черные уже никуда не годились, хотя их, конечно, можно было залатать и ходить за покупками по хозяйству. Заштопанная перчатка никогда не будет выглядеть как прежде.

Брат Джеффри посмотрел на нее холодным взглядом, призывающим к тишине.

Джейкоб Тэвернер продолжил:

– Я попросил вас всех прийти сюда, потому что хотел с вами познакомиться. Ваши отцы и матери были моими двоюродными братьями и сестрами, племянниками и племянницами моего отца, второго Джеремайи Тэвернера. Когда мой дед Джеремайя Тэвернер умер, произошла крупная семейная ссора, потому что он все до последнего гроша оставил моему отцу. Кто-нибудь из вас знает, почему?

Лицо Милдред Тэвернер залил яркий румянец цвета розовой промокашки.

– Это было ужасно несправедливо! – сказала она неестественно высоким голосом. – Мой дед всегда так говорил!

Эл Миллер покатал в ладонях скомканный платок.

– Мой тоже. Он говорил, что это был совершеннейший позор.

Джейкоб скривил рот.

– Полагаю, касательно этого было полное единодушие. Единственный случай, когда все члены семьи были полностью согласны друг с другом. И в тот самый момент, когда они закончили высказывать моему отцу все, что думают о нем по поводу его вступления в законные права наследования, они устроили первоклассную грызню за деньги матери.

– Денег этих было кот наплакал, – неспешно сказала Флоренс Дьюк.

Джейкоб издал каркающий смешок.

– Именно поэтому. Бросьте кость полудюжине собак и увидите, что произойдет. Как вы сказали, это была не бог весть какая кость, и по праву – заметьте, по праву! – эти деньги должны были достаться поровну всем восьмерым детям. Но мой отец не потребовал свою долю. Я не говорю, что это был красивый поступок, просто констатирую факт. Он позволил остальным семерым разделить имущество матери.

– Завещания – это так утомительно, – заключила леди Мэриан прелестным голосом. – Отец Фредди составил просто ужасное завещание.

Джеффри Тэвернер нетерпеливо заерзал:

– А что именно нужно было делить?

– Ничего достойного упоминания. Остался коттедж с клочком земли, несколько ювелирных украшений и пятьсот фунтов в облигациях. Мэттью, Марк, Люк, Джон и Эктс каждый получил по сто фунтов. Мэри и Джоанна получили по броши и браслету, а Джоанне достался коттедж. Она как раз собиралась замуж за вашего деда, – обратился Джейкоб к Джону Хиггинсу, – и когда все устали ругаться, Томас Хиггинс предложил им еще двадцать фунтов. Они взяли каждый по пятерке и уступили Джоанне коттедж. Мэри не участвовала, так как уже была замужем за лордом Рэтли и спокойно жила в Ирландии. После этого все они друг друга недолюбливали. Мэттью удачно вложил деньги – купил пару старых коттеджей и удвоил на них свой капитал. Перекупка домов – вот чем он занимался. – Он злорадно посмотрел на Милдред и Джеффри. – Незачем обижаться, мой отец занимался тем же. Марк, чьим вторым именем была респектабельность, до конца своих дней проработал клерком у поверенного. Мэри была украшением книги пэров, а Люк… о нем лучше не говорить.

– Оставьте его в покое! – разозлился Эл Миллер. От гнева его смуглое лицо не покраснело, а приняло желтоватый оттенок. Он вертел в потных ладонях свой яркий платок.

Джейкоб рассмеялся.

– Хорошо, хорошо, чем меньше разговоров, тем лучше для дела. Джоанна счастливо и блаженно жила в своем сельском коттедже и там же умерла. Джон пошел в гору, лестницей ему послужили собственные мозги. А Эктс, образно говоря, сделал карьеру на тряпье и хламе, – он кивнул Джейн, – и поднялся до владельца милой антикварной лавки в Ледборо. Вот и все.

– Очень четко и лаконично, однако не вижу, к чему мы в итоге пришли. Думаю, всем нам следует знать, для чего нас тут собрали, – сказал Джеффри Тэвернер.

– Разумеется. Однако я надеюсь, очень надеюсь, что вы не тешите себя мыслями о том, что услышите нечто выгодное для себя.

Мэриан Торп-Эннингтон театрально вздохнула:

– Ну, конечно, у нас были такие мысли, дорогой вы наш. Я сразу сказала Фредди: «Дела просто не могут идти дальше так же скверно, как они шли с момента нашей свадьбы. Если луч надежды существует, то он просто должен показаться, правда? И почему бы не сейчас?» Вот так я сразу и сказала. Но он так мрачно смотрит на все, бедняжка, и в этом нет ничего удивительного, ему ведь приходится встречаться с этими ужасными кредиторами. Поэтому он и не смог быть здесь сегодня. И ему очень не хотелось отпускать меня одну, потому что он вечно думает, что я совершу какую-нибудь глупость. Но я сказала ему: «Возможно, нас там будет целая толпа, и кто-то окажется умным, так что от меня ничего не будет зависеть». – Она снова вздохнула, на этот раз еще глубже. – Вы ведь не хотите сказать, что не будет совсем уж ничего? – Голос ее опустился до совершенно трагических нот.

– Что ж… – протянул Джейкоб. – Боюсь, все вы будете несколько разочарованы. Я пригласил вас сюда по трем причинам. Я решил, что семейная ссора продлилась достаточно долго. У меня нет никаких семейных связей, и я подумал, что будет интересно познакомиться с родней. И с этой целью я хочу пригласить вас всех к себе в старую семейную гостиницу.

Джон Хиггинс обратил на него взгляд голубых глаз.

– Старое «Огненное колесо» продали, когда умер прадедушка.

– Это не так. Мой отец так и не продал гостиницу, хотя ходили слухи, что он это сделал; может, он сам их и пустил. Он сдал ее в долгосрочную аренду, срок которой истек в прошлом году, так что гостиница вернулась ко мне, а управляют ею Кастеллы. Миссис Кастелл – сестра вашего отца, дочь Джоанны, урожденная Энни Хиггинс.

Джон Хиггинс медленно произнес:

– Я знаю, что моя тетя Энни живет там, но я десять лет ее не видел.

– И вы живете всего в миле от нее, в коттедже, который Джоанна получила в качестве части материнского наследства?

– Да, я живу в старом коттедже.

– Женаты или холосты?

Медленная улыбка смягчила бесстрастное лицо.

– Надо же, есть что-то, чего вы не знаете? Мне казалось, вам все известно. Я холост и сам веду хозяйство. И я не видел тетю Энни десять лет, хоть она и живет всего в миле от меня.

Джейкоб кивнул:

– Весьма интересно. Дружная мы семейка, правда?

Джон Хиггинс крепко сжал губы. Он сидел, положив большие руки на колени, спокойный и ничуть не смущенный.

– Гостиница «Огненное колесо» стоит на старой прибрежной дороге в Ледлингтон, – объяснил Джейкоб. – Ближайшая станция, Клифф-Холт, находится в полутора милях. Я всех вас приглашаю приехать и погостить у меня в следующие выходные. Некоторым из вас будет нелегко освободить эти дни; возможно, придется попросить чьей-то помощи; может быть, трудно будет взять отгул; возможно, это причинит вам неудобства или введет вас в расходы. Поэтому каждый из вас получит сумму в сто фунтов – скажем, в качестве признания того, что старый Джеремайя нечестно обошелся с вашими дедушками и бабушками в своем завещании и что, приглашая вас нанести мне этот визит, я не хочу причинять вам никаких дальнейших неудобств.

Он резко замолчал, закинул ногу на ногу, облокотился рукой на обтянутую кожей столешницу и наблюдал за ними.

Джеффри Тэвернер слегка нахмурился. Шарф Милдред съехал, и она безуспешно пыталась его поправить. Крупные черты лица Флоренс Дьюк приобрели суровое выражение, странно противоречащее прежнему терпеливому добродушию. У Эла Миллера вид был напряженно-радостный и изумленный. Джон Хиггинс сидел, не меняя положения, – крупный, русоволосый, безмятежный, сдержанный. Глаза Джейн были широко распахнуты, рот приоткрыт, лежавшие на коленях руки крепко сжаты. Джереми казался рассерженным. Единственным, кто заговорил, была Мэриан Торп-Эннингтон. Она сказала:

– Дорогой мой, как это чудесно!

– Значит, вы приедете?

– Ну конечно! Вы ведь и Фредди имели в виду, правда? Он огорчится, если это не так, а бедняжка и так уже расстроен.

Джейкоб коротко кивнул:

– Он может приехать.

Он повернулся к Джеффри Тэвернеру:

– Вы сможете освободиться? Ваша сестра сказала, что вы на государственной службе.

Джеффри выглядел раздраженным.

– Моя сестра допустила неточность, как часто это делает. Некоторое время назад я подал в отставку, и теперь я частное лицо. Я сумею освободиться от дел в упомянутые вами дни.

– А вы, Милдред?

Он злорадно улыбнулся, когда она нервно вздрогнула, отчего ее сумка вновь полетела на пол, показав все свое содержимое. Он оглядел собрание взглядом, в котором плясало ехидство, и продолжил:

– Поскольку все мы кузены, я предлагаю обращаться друг к другу без церемоний. Данных при крещении имен будет достаточно, пока близость не станет оправданием для нежных уменьшительных прозвищ. Но боюсь, я напугал Милдред. Прошу прощения. Я просто хотел спросить, сможет ли она освободиться на выходные.

Мисс Тэвернер открыла и закрыла свою блудную сумку. Из нее торчал кончик носового платка, который она собиралась бросить в стирку перед уходом. «О боже, боже», – она пыталась подобрать слова так же неловко, как и объяснить, почему из сумки вываливается ее содержимое.

– О да, боже мой… Простите… Надо заняться защелкой, но на это вечно нет времени… Моя компаньонка мисс Миллингтон займется магазином, а в субботу после обеда мы всегда закрываемся. Конечно, это очень любезно с вашей стороны.

Губы ее продолжали беззвучно шевелиться, повторяя: «О боже, сто фунтов, боже, боже, боже».

Кивком головы Джейкоб освободил ее от дальнейшей беседы.

– А вы, Флоренс?

Она вновь посмотрела на него прямо и смело.

– Да, я приеду. Мне бы хотелось взглянуть на старую гостиницу. У меня есть подруга, которая приходит помогать, если я очень занята, а по воскресеньям я не открываю закусочную. Она справится.