Текст книги "Любовь, сила и справедливость. Онтологический анализ и применение к этике"

В любом столкновении человека с человеком действует сила – излучаемая личностью, выражаемая речью или жестами, блеском глаз и звуком голоса, лицом, фигурой и движением, выражаемая в том, что́ человек представляет собой как личность, и в том, какое социальное положение он занимает. Любая встреча, будь она дружеская или враждебная, благожелательная или безразличная, является в некотором смысле борьбой силы с силой. В этой борьбе непрерывно принимаются решения об относительной силе бытия, которая проявляется во всех, кто вовлечен в борьбу. Творческая справедливость не отрицает этих столкновений и участвует в этих конфликтах. Ибо это цена, которую приходится платить за творческий характер жизни. В жизни каждого человека эта борьба начинается с момента его зачатия и продолжается до его последнего вздоха. Она пронизывает его отношения со всем и со всеми, с чем и с кем он сталкивается. Справедливость – это форма, в которой такая борьба ведет к постоянно меняющимся решениям о силе бытия в каждом из борющихся. Эта картина, верность которой едва ли можно отрицать, создает впечатление, что в межличностных столкновениях справедливость целиком зависит от соотношения сил конкретных личностей. Но это впечатление ошибочно, потому что оно не принимает в расчет, что каждое живое существо, вступающее в борьбу сил, уже обладает определенной силой бытия. Это растение, а не камень, животное, а не дерево, человек, а не собака, женщина, а не мужчина. Эти качества и множество других даны уже до начала борьбы, и являются основанием для внутренне присущих каждому живому существу требований справедливости. Но эти требования не имеют четко очерченных границ, потому что всякая сила бытия имеет динамический характер. И именно этот элемент неопределенности в силе бытия требует всякий раз новых решений.

И это же, конечно, является источником всякой несправедливости. Если новые решения игнорируют неотъемлемые требования бытия, они несправедливы. Несправедливость не в том, что в борьбе силы с силой обнаруживается, что сила одного из вовлеченных в борьбу больше. Выявление этого факта не является несправедливым, оно выполняет творческую функцию. Несправедливость возникает тогда, когда в этой борьбе превосходящая сила используется для подавления или разрушения меньшей силы. Это может происходить во всех формах межличностных столкновений. Чаще всего это такие формы, в которых межличностные столкновения происходят в рамках организационной структуры, и необходимость сохранения и роста организации служит предлогом для несправедливого насилия.

Несправедливое психологическое насилие существует в семейных отношениях, в отношениях, связанных с образованием, и во всех других авторитарных отношениях. Часто бывает, что ребенок, из-за того, что его родители почти всегда имеют строгое или сердитое выражение лица, приобретает на всю жизнь повышенную тревожность. Он чувствует себя отверженным и теряет всякую уверенность в силе и справедливости своего собственного бытия. Его справедливые требования подавляются или превращаются в несправедливые, например, в неосознанную деструктивность по отношению к себе или к другим. Это, со своей стороны, создает у его родителей ощущение, что ребенок сопротивляется или избегает их. Свойственные им как родителям требования тоже не удовлетворяются. Власть, помимо внешней принуждающей силы, может использовать также и психологическое насилие, которое противоречит справедливости в межличностных столкновениях. Здесь возникает большая проблема: существуют ли разные типы власти – власть, которая по самой своей природе является несправедливой, и власть, которая по своей природе справедлива? Кажется, это так: есть «власть как принцип» и есть «власть как факт». Власть как принцип означает, что человек получает власть благодаря месту, которое занимает, и что благодаря этому своему месту он выше критики. Так, если взять самый известный пример, Папа в качестве Папы является высшим авторитетом для любого верующего католика. Точно так же Библия в качестве Библии является высшим авторитетом для любого ортодоксального протестанта. Так диктатор в качестве диктатора обладает высшей властью в тоталитарной системе. Так родители являются властью для несовершеннолетних детей и стремятся сохранить это положение и дальше. Так учители становятся авторитетными для учеников, не прилагая усилий к тому, чтобы сделать их способными мыслить самостоятельно. Все разновидности этой «власти как принципа» суть разновидности несправедливой власти. Такая власть игнорирует присущее человеку требование: он должен иметь возможность принимать окончательные решения самостоятельно. Совершенно иного рода «власть как факт», которая осуществляется или принимается каждым из нас в каждый момент. В ней выражается взаимная зависимость каждого из нас от всех остальных; в ней выражается конечный и фрагментарный характер нашего бытия, наша ограниченная способность оставаться самими собой. Поэтому такая власть справедлива.

Эта ситуация отражается как в зеркале в нашей системе воспитания. Следует спросить, не является ли воспитание как приспосабливание к жизни несправедливостью – по той причине, что оно не дает проявиться внутренне присущему требованию независимости? Не является ли приспосабливание методом подавления и потому – несправедливостью по самой своей сути? На это следует ответить, что воспитание как приспосабливание к жизни справедливо постольку, поскольку преследует цель придать индивидуальности некую форму. Оно несправедливо в той степени, в какой препятствует индивидуальности в создании новых форм.

В конце этой главы я хочу отметить тот факт, что экзистенциалистский бунт в творческой культуре последних ста лет – это попытка проявить справедливость к индивидуальности и поддержать присущее человеку стремление преодолеть приспосабливание с помощью творчества.

VI. Единство силы, справедливости и любви в отношениях внутри групп и между группами

В пятой главе рассматривались вопросы справедливости, любви и силы в человеческих отношениях. При этом речь шла об отношениях человека к человеку, о разных формах этих отношений и о возникающих в этой связи проблемах. Но человеческие отношения существуют не в пустом пространстве. За ними всегда стоит социальная структура. Поэтому нам следует прежде всего поговорить о таких структурах.

Анализируя понятие «сила», мы старались понять, что представляет собой сила индивидуального бытия в его отношении к другому индивидуальному бытию. Это было невозможно без отсылок к тем общностям, которые их охватывают (проявляя к индивидуумам справедливость или отказывая им в ней) и устанавливают правила справедливого поведения: традиции, обычаи, законы. Но то, чем мы интересовались, не было связано с жизнью групп. Теперь мы должны обратить внимание на эту сферу социальной жизни.

Структуры силы как в неорганических объектах – кристаллах, молекулах, атомах, так и в органических существах всегда имеют центр. В последних центрированность возрастает, а в человеке достигает состояния самосознания. Тогда возникает новая центрированная структура – социальная группа, которую, если у нее есть явный центр, называют социальным организмом. Организм тем более развит и имеет тем большую силу бытия, чем больше различных элементов объединены вокруг действующего центра. Поэтому человек создает самые богатые, самые универсальные и самые мощные социальные организмы. Однако каждый из составляющих такой организм индивидуумов является независимым центром для самого себя, и потому индивидуумы могут сопротивляться единству социального организма, к которому принадлежат. И здесь становится очевидным, что аналогия между биологическими и социальными организмами имеет свои границы. В биологическом организме его части без целого, которому они принадлежат, – это ничто. В социальных организмах это не так. Судьба индивидуума, отделенного от группы, к которой он принадлежит, может быть несчастной, но отделение необязательно будет фатальным. Судьба отдельного органа, отсеченного от живого организма, – это гниение. Поэтому никакая человеческая группа не является организмом в биологическом смысле. Как семья не является ячейкой квазибиологического организма, так и народ не является чем-то вроде биологического организма.

Это утверждение политически значимо. Разговоры о социальных организмах имеют, как правило, реакционную тенденцию. С их помощью хотят поддержать единство в группах, в которых нет внутреннего согласия; для этого биологические метафоры используются в буквальном смысле. Так действуют и прусский консерватизм, и Римско-католическая церковь. Но отдельный человек – это не орган тела; это первичная независимая реальность, обладающая как личной, так и социальной функциями. Отдельный человек есть социальное существо, но общество не создает индивидуумов. Общество и индивидуум взаимозависимы.

Это служит решающим доводом против широко распространенного метода персонификации группы. Государство часто представляют как личность, обладающую эмоциями, мыслями, намерениями и принимающую решения подобно отдельному человеку. Но есть различие, делающее все это невозможным: у социального организма нет органического центра, объединяющего все бытие таким образом, что становятся возможными централизованные размышления и решения. Центром социальной группы являются те, кто ее представляет: правители, или парламенты, или те, кто имеет реальную власть, не представляя ее официально. Аналогия действует до того момента, когда представительные центры социальной силы приравниваются к размышляющему и решающему центру личности. Но в этот момент происходит то, что можно было бы назвать «обманом метафоры». Аналогию можно проводить метафорически, но не по сути. Ибо решающий центр группы – это всегда часть группы. Решает не группа, а те, у кого есть власть говорить за группу и навязывать свои решения всем членам группы. И они могут делать это без согласия группы (даже молчаливого). Важность этого анализа становится очевидной всякий раз, когда группу делают ответственной за то, что навязано ей решающим центром. Так решается болезненный вопрос о моральной вине народа (например, нацистской Германии). Вину за то, что делается народом, никогда нельзя возлагать непосредственно на народ. Она всегда лежит на правящей группе. Но все люди, составляющие народ, ответственны за существование правящей группы. Немногие в Германии непосредственно виновны в нацистских зверствах. Но все ответственны за приход к власти правительства, которое хотело и было способно делать такие вещи. Те, кто представляет силу социальной группы, являются представительным, но не действительным центром. Группа – это не личность.

Тем не менее ее структура – это структура силы. Она центрирована. Поэтому социальная сила – это иерархическая сила, сила, распределенная по разным уровням. Социальная сила, центрированная, а следовательно иерархическая, может проявлять себя во многих формах. Это может быть контроль над обществом, осуществляемый феодальной группой, кастой военных, высшей бюрократией, экономической верхушкой, иерархией священнослужителей, правителем при наличии или отсутствии конституционных ограничений, парламентскими комитетами, революционным авангардом.

Правящая группа испытывает на себе существующие в структуре силы напряжения, особенно напряжение между силой, которая опирается на признание, и силой, которая опирается на принуждение. Оба эти момента всегда присутствуют, и не существует структуры силы, способной сохранять себя при отсутствии одного из них. Молчаливое признание народа проявляется тогда, когда люди думают: «Те, кто нас представляют, поставлены Богом или исторической судьбой. Тут не может быть вопроса, критика недопустима». Или: «Те, кто нас представляют, выбраны нами: теперь мы должны признавать их до тех пор, пока они обладают законной властью, даже если они используют ее неправильно. В противном случае разрушится вся система, со всеми возможностями, которые она нам предоставляет». Правящая группа будет в безопасности до тех пор, пока такое признание существует в подсознании или является полуосознанным, – говоря метафорическим языком, молчаливым. Опасность для системы возникает тогда, когда признание становится осознанным и сомнения должны подавляться. Может наступить момент, когда подавление больше не работает, и развивается революционная ситуация. Замечательно, что даже в такой ситуации остается в силе закон о центрированном, или иерархическом, характере силы: носители революционной ситуации – это небольшая группа людей, решивших лишить власть признания. Маркс пользовался военной терминологией и называл их авангардом. Они являются центром силы в революционной ситуации, объектом жесточайшего подавления в предреволюционной стадии, правящей группой в постреволюционной стадии.

Другая сторона иерархической структуры силы – принуждение. Оно тоже работает хорошо до тех пор, пока работает молчаливо в преобладающем большинстве группы. Оно делает это посредством усвоенного закона, мягкого администрирования и конформистской установки. Но это – идеальный случай, возможный при наличии многих благоприятных факторов (как, например, в Англии). Обычно элемент насилия выражен сильнее. Идеалисты слегка заблуждаются относительно этой ситуации. Они видят, что в большом городе функцию принуждения выполняет лишь небольшое число должностных лиц, да и реальное принуждение имеет место лишь изредка. Поэтому отсутствие принуждения ощущается ими сильнее, чем присутствие. Однако принуждение в большей степени осуществляется не принуждением как таковым, а его угрозой, при условии, что эта угроза реальна. Можно привести бесконечное количество подтверждающих примеров, касающихся даже наиболее воспитанных граждан (налоги). Как молчаливое признание, так и явное принуждение суть неотъемлемые части любой структуры силы.

Правящее меньшинство социальной группы является и объектом молчаливого признания большинства, и источником основанного на законе принуждении по отношению к несговорчивым членам группы. Последнее и порождает все проблемы, нарушающие работу социального организма вплоть до его разрушения. Ситуация была бы проще, если бы законодательство, на основе которого правящая группа осуществляет как свое представительство, так и принуждение, не было двусмысленным. Однако в действительности оно отягощено всеми неопределенностями справедливости. На признании этого факта основано архаичное мнение, что правитель выше закона, потому что в его обязанности входит принимать решения в тех неизбежных случаях, о которых закон ничего не говорит. Хотя в современных конституциях избегают открыто говорить о такого рода возможностях, эти конституции не могут исключить соответствующих действия правящей группы. И эта позиция «над законом» ни в древности, ни в наше время не является отрицанием закона. Напротив, она мыслится как способ сделать применение закона реально возможным. Закон должен быть дан в творческом действии, и это делают члены правящей группы. Он должен быть применим к конкретной ситуации путем смелого решения, а решение принимается членами правящей группы. Он должен быть изменен в предвидении риска, а риск оценивается членами правящей группы. Этот анализ показывает, что те, кто находятся во власти, всегда делают две вещи: выражают силу и справедливость бытия всей группы и в то же время – свою собственную силу и свои притязания на справедливость, присущие им как членам правящей группы. Последнее приводило христиан, а также анархистов марксистского толка к идеалу общества, в котором структура силы отсутствует. Но существование без структуры силы означает существование без центра действия. Оно означает агломерацию индивидуумов без единой силы бытия и без объединяющей формы справедливости. Без организации государственного типа обойтись нельзя, и если она имеется, никакие сдерживания и противовесы, даже те, что имеются в американской конституции, не помешают правящей группе выражать свою собственную силу и собственное понимание справедливости бытия в рамках справедливости и силы всей группы. Те, кто принадлежат к правящей группе, платят за это определенную цену и имеют для этого оправдание. Эта цена – отождествление своей собственной судьбы с судьбой всей группы. Сила бытия группы составляет их собственную силу бытия. Они существуют и пропадают вместе с группой. И они видят оправдание в том, что признаны всей группой, независимо от того, в каких конституционных терминах это выражено. Они не могут существовать, если вся группа явным образом откажет им в признании. Они могут продлевать свою власть с помощью физического или психологического насилия, но продлевать не навсегда.

Молчаливое признание, получаемое правящей группой от всей группы, нельзя понять без того, что не вытекает ни из справедливости, ни из силы, а только из любви, именно из любви, в которой доминируют ее качества «эрос» и «филия». Это опыт общности внутри группы. Каждая социальная группа есть общность – потенциально и фактически; и правящее меньшинство выражает не только силу и справедливость бытия группы, но и общий дух группы, ее идеалы и ценности. Каждый организм, как природный, так и социальный, есть сила бытия и носитель внутреннего притязания на справедливость потому, что в его основании лежит некая форма воссоединяющей любви. Будучи организмом, он снимает разделенность некоторых частей мира, таких как клетки живого тела, члены семьи, граждане страны. Это совместное самоутверждение на человеческом уровне называется духом группы. Дух группы выражается во всех ее высказываниях, в ее законах и институтах, в ее символах и мифах, в ее этических и культурных формах. Обычно он представляется правящими классами. И именно это, возможно, является самой прочной основой ее силы. Каждый член группы видит в членах правящего меньшинства воплощение идеалов своей группы. Этим воплощением могут быть царь или епископ, крупный землевладелец или крупный бизнесмен, профсоюзный лидер или герой-революционер. Поэтому любое правящее меньшинство хранит, демонстрирует и распространяет те символы, в которых выражается дух группы. Они гарантируют стабильность структуры силы больше, чем жесточайшие методы принуждения. Они гарантируют то, что я назвал молчаливым признанием правящей группы всей группой. Таким образом, сила и справедливость бытия в социальной группе зависят от духа общности, а значит, от объединяющей любви, которая создает и поддерживает общность.

В нашем описании столкновений между силами бытия мы ограничивались столкновениями между индивидуумами. Теперь мы должны распространить наш анализ на столкновения между социальными группами. Делая это, мы обнаружим те же характерные черты силовых столкновений: продвижение вперед и отступление, поглощение и выталкивание, слияние и разделение. Это неизбежно. Ведь каждая силовая группа переживает рост и распад. Она старается в одно и то же время выйти за свои пределы и сохранить себя. Ничто не определено a priori. Это дело проб, риска, принятия решений. А эти пробы включают в себя элементы внутренней силы, соединенной с насилием, хотят того группа или ее представители или нет. Эти столкновения суть основной материал истории. В них решается политическая судьба людей. Каков характер этих столкновений? Основой всей силы социальной группы является пространство, которое она должна себе обеспечить. Быть – значит иметь пространство или, точнее, обеспечить для себя пространство. По этой причине географическое пространство и борьба за обладание им, которую ведут все силовые группы, приобретает такую важность. Наше время дает поразительные примеры этого. В необходимости иметь пространство коренится борьба, которую ведет сионизм. Потеряв свое пространство, Израиль утратил силу независимого бытия, а вместе с ней не раз утрачивал и силу бытия как такового. Теперь у него есть пространство, и он демонстрирует довольно большую силу бытия. Но, может быть, что-то потеряно: внутренняя связь со временем, та связь, которая сделала Израиль избранным народом и утрата которой создала проблему уменьшения силы.

Борьба вокруг пространства – это не просто попытка вытеснить другую группу из данного пространства. Действительная цель – втянуть это пространство в более мощное силовое поле, лишить собственного центра. Если это происходит, изменяется не индивидуальная сила бытия, а способ соучастия индивидуума в центре, способ, которым он влияет на законы и духовное содержание новой, более сильной организации.

Однако не только географическое пространство дает силу и бытие социальному организму. Есть также излучение силы в большее пространство, пространство человечества. Одно из таких излучений, увеличивающее собственное пространство без уменьшения пространства других, – это экономическая экспансия. Другое – техническая экспансия, или распространение науки и культуры. В каждом из этих случаев предварительный расчет невозможен. Меняются численность населения, производительные силы, делаются новые открытия, возникают новые движения, эмиграция, конкуренция, появляются новые страны, распадаются старые. История, так сказать, пробует и смотрит, какая ситуация сложится в следующий момент. И в этих пробах одни народы и империи приносятся в жертву, а другие возникают и начинают жить. Сила бытия каждой политической силовой группы определяется в ее столкновениях с силой бытия других силовых групп.

Но теперь мы должны вспомнить, что сила никогда не бывает только физической силой, это также сила символов и идей, в которых выражается жизнь социальной группы. Осознание такой духовной материи может переживаться – и в самых важных исторических ситуациях действительно переживается – как особое призвание. Если мы посмотрим на европейскую историю, то обнаружим ряд примеров, в которых такого рода переживания своего призвания имели место, и увидим их огромное влияние на ход исторических событий. Неразделимое единство силового напора римлян и сознания ими своего призвания подчинило средиземноморский мир римскому праву и основанному на законе порядку Римской империи. Точно так же Александр принес греческую культуру народам, которые были покорены как в военном смысле, так и в смысле языка. Учитывая тот факт, что эти две имперские компании в их неразрывном слиянии создали oikoumenē (греческий мир), условие и основу для распространения христианства, мы не можем сказать, что понимание ими своего призвания было ошибочным. То же самое следует сказать о средневековой Германской империи, которая на основе силового напора германских племен и сознания своего призвания, бывшего у германских королей, создала структуру единой христианской Церкви со всем великолепием средневековой религии и культуры. После перехода от Средних веков к Новому времени европейские народы стали сочетать силовой напор с сознанием своего призвания, которое у разных народов было разным. Испанский империализм, нацеленный на завоевание мира, в то же время вдохновлялся фанатичной верой в себя как орудие Бога в борьбе с Реформацией. В Англии сознание своего признания коренилось отчасти в кальвинистской идее мировой политики, направленной на сохранение чистоты христианства, отчасти – в христианско-гуманистическом чувстве ответственности за свои колонии и за сохранение баланса сил между цивилизованными странами. Это было нераздельно соединено с экономическим и политическим силовым напором и породило величайшую империю всех времен и почти восемь столетий мира в Европе. Во Франции сознание своего призвания основывалось на ее культурном превосходстве в XVII и XVIII столетиях. Современная Германия находилась под влиянием так называемой реальной политики; идея собственного призвания в Германии отсутствовала. Ее идеологией была борьба за Lebensraum (жизненное пространство) – отчасти из желания получить компенсацию от колониальных держав, с которыми Германия по этой причине находилась в конфликте. Гитлер основывал свое призвание на явно абсурдной идее нордической крови, которая была искусственно навязана и с неохотой принята страной, поскольку не являлась реальным символом призвания. Сегодня две великие империалистические системы, Россия и Америка, борются друг с другом как с позиции силы, так и с позиции своего призвания. Сознание Россией своего призвания основывалось на религиозном чувстве своей миссии к Западу – спасти разлагающуюся западную цивилизацию с помощью восточного мистического христианства. Такие притязания были у славянофильского движения в XIX столетии. Сегодняшняя Россия имеет аналогичное сознание своей миссии к Западу и в то же время к Дальнему Востоку. Ее силовой напор, который в официальной контрпропаганде выглядит как стремление к мировому господству, невозможно понять, не принимая во внимание ее фанатичное сознание своего призвания. В этом отношении Россию следует сравнить со всеми другими империалистическими движениями. Сознание своего призвания у Америки было названо «американской мечтой»: установление земной формы Царства Божьего на новых началах. Прежние формы деспотической власти были оставлены, и всё начали заново. В конституции и в живой демократии (в Соединенных Штатах это квазирелигиозные понятия) заключена воля к осуществлению того, что ощущается как призвание Америки. Вначале имелось в виду – только в Америке. Сегодня имеется в виду – в половине мира, а неявно подразумевается – во всем мире. Реальный силовой напор в соединении с этим ощущением призвания пока еще не выходит за определенные границы. Но историческая ситуация все больше и больше расширяет эти границы. И сейчас уже можно говорить о полуосознанном американском империализме.

Сознание своего призвания выражается в законах. В этих законах присутствуют и справедливость, и любовь. Справедливость империй – это не только идеология или рационализация иррационального. Империя – не только подчиняет, она еще и соединяет. И постольку, поскольку она это делает, она не лишена любви. Поэтому те, кто подчинены, молчаливо признают, что они стали причастными к превосходящей силе бытия и смысла. Если это признание исчезает, потому что исчезают объединяющая сила империи, ее прочность и идея ее призвания, империя приходит к концу. Ее сила бытия распадается, и внешние атаки лишь исполняют то, что уже решено историей.

В связи с наблюдающимся уменьшением национальных суверенитетов, ростом охватывающих отдельные страны силовых групп и разделением мира на две глобальных политических системы естественно возникает проблема единого человечества. Что можно сказать об этом исходя из нашего анализа силы, справедливости и любви?

Есть три ответа на этот вопрос. Первый предполагает, что происходящее в последнее время развитие в направлении все больших силовых организмов не является неизбежным; ожидается возврат к множеству относительно независимых силовых центров, пусть не национального, но континентального масштаба. Второй ответ – это мировое государство, созданное путем федерального объединения существующих главных сил и их подчинения центральной власти, в которой представлены все группы. Третий ответ предполагает, что одна из великих сил станет мировым центром, управляющим другими странами с использованием либеральных методов и демократических форм (!). Первый ответ означает такое развитие социальных организмов, при котором тенденция к централизации всегда уравновешена противоположной тенденцией. Какая тенденция характерна для современной ситуации? Технический прогресс благоприятствует объединению мира, а следовательно централизации. Однако существуют и другие факторы, которые могут возобладать, прежде всего – психологические. Второй ответ, ожидание мирового государства, противоречит нашему анализу силы. Силовой центр, соединяющий силу с сознанием своего призвания, не может подчиняться искусственной власти, лишенной того и другого. Предпосылкой политического единства мира является наличие духовного единства, выраженного в символах и мифах. Ничего подобного сегодня не существует. А без этого мировое государство не в состоянии создать молчаливое согласие. Наиболее вероятным ответом кажется третий. Вполне может быть, что период мировой истории, в течение которого происходит рост одной силовой структуры до тех пор, пока она – при минимальном подавлении других центров – не достигнет мирового масштаба, закончится тем, что присущие этой структуре закон, справедливость и соединяющая любовь станут общей силой человечества. Но даже тогда Царство Божие не наступит. Потому что даже тогда не исключены распад и революция. Могут появиться новые центры силы, стремящиеся – сначала подспудно, а затем открыто – к отделению от целого или к его радикальной трансформации. У них может развиться собственное сознание своего призвания.

Тогда борьба сил начнется снова, и период существования завершающей мировой империи закончится, как это случилось во времена императора Августа. Сможет ли соединяющая любовь когда-нибудь объединить человечество? Сможет ли человечество когда-нибудь стать единой силовой структурой и источником всеобщей справедливости? С этим вопросом мы покидаем область истории и переходим к вопросу о любви, силе и справедливости в их отношении к предельному.