Текст книги "Чертово 2: Мертвое городище"

На краю

Леся колоссом стояла на асфальтовой площадке напротив жилого дома, фасад которого ничем не выделялся. Здание высотой в четыре этажа затеняло детскую площадку, что в полуденный час пребывала под контролем бдящих бабушек. Те с видом неудовольствия перешептывались, поглядывая на Лесю, до остроты подозрительную. Она не походила на гостью этого дома и от образа делового человека была весьма далека. На девушке мешком висело серое мужское пальто, плечи которого на тоненькой фигуре расползлись. Приличный человек сторонился бы ее, а старушки, сидевшие на лавочке позади, и вовсе обругали наркоманкой. Однако Лесю это не тревожило, она упертой галкой смотрела то на окно второго этажа, то на дверь подъезда, ключа от которой у нее, конечно же, не было.

Вскоре прозвучал заветный писк и дверь открылась. Из дома вышел ребенок. Он испуганными глазами посмотрел на Лесю и, ускорив шаг, обошел ее. Назарова бросилась к двери, пока та не захлопнулась, и занырнула в холодный подъезд, пропахший свежей краской. Судорожно осмотревшись, девушка на миг застыла, словно вырывая из памяти обрывки прошлого. Напившись горьким запахом, Леся поднялась на второй этаж и примкнула к металлической двери одной из квартир. Она долго не решалась нажать на кнопку звонка, сновала по лестничной площадке, прокручивая в голове, а иногда и проговаривая речь, как перед выступлением на публику.

Набравшись смелости, Леся все же надавила на черную кнопку, под которой к стене была приклеена бумажка с номером 24. Противный треск расторг тишину. Вскоре замок щелкнул, дверь приоткрылась. В нешироком проеме появилось сморщенное лицо старушки. Та поправила на носу большие очки в синей оправке и голосом прожитых лет спросила:

– Вам кого?

– Здравствуйте, Марья Ефимовна, вы меня не узнали? – голос Леси дрожал в смущении. Она перебирала пальцами рук, теряясь в мыслях. – Это же я, Александра, Леся.

Бабушка пригляделась и, насупившись, грозным тоном изрекла:

– Не знаю никаких Лесь и знать не хочу!

– Марья Ефимовна, я же у вас комнату снимала, – взмолилась девушка, едва не падая на колени.

– Снимала и снимала, – ворчала бабушка. – Теперь ступай туда, где пропадала!

– Я не по своей вине исчезла. Впустите меня, прошу вас!

– Твоя комната полгода как занята! – гневалась Марья Ефимовна. – И больше не приходи сюда! – старушка пригрозила пальцем и продолжила: – Ишь, сбежать она решила! Я тебе устрою райскую жизнь! Долг за квартплату вдвойне отдашь!

– Поверьте, так сложилось. Деньги я непременно верну. Могу сейчас пять тысяч заплатить, – она дрожащей рукой достала из кармана пальто купюру и протянула старушке.

Марья Ефимовна вырвала деньги и намеревалась закрыть дверь, но Леся успела подставить ногу.

– А ну, убери ногу, хулиганка!

– Верните мне мои вещи, – блеяла Назарова.

– Я все на помойку оттащила! – старушка оттолкнула девушку и с грохотом закрыла дверь.

Точно окаченная ледяной водой, Леся была вне себя. Она тряслась, будто от холода, прогибалась под тяжестью несправедливости, упавшей на ее озябшие плечи. Шипя от злобы, сокрушенная несчастьем, Леся сжала кулаки и подступила к двери. Усыпав ее громкими ударами, железом разлетевшимися на весь подъезд, она вскричала:

– Верните мои вещи!

– Полицию вызову, – гулко раздалось по ту сторону двери. – Наркоманка!

Леся услышала шаги и обернулась. По лестнице спускался молодой человек. Он с презрением посмотрел на неопрятную незнакомку и последовал дальше. Леся, сгорая от стыда и ощущая внезапно вспыхнувшую злобу, спрятала лицо за высоким воротом пальто. Еще никогда она не чувствовала себя столь мерзким телом, от которого все вокруг шарахаются. Брезгливость к самой себе обволакивала ее скомканное сердце, беспокойно скачущее под замызганной шкурой. Назарова еще раз грохнула кулаком по двери старой знакомой и ссутулившись пошла вниз.

Подойдя к выходу, она толкнула дверь и едва ли не влетела в мужчину, что в ту же секунду дернул ручку на себя. Леся всколыхнулась, подавившись воздухом, и замерла. Перед ней стоял человек в полицейской форме. Он, как и его товарищ за спиной, выглядел обезоруженным внезапной встречей, хлопал глазами и молчал, точно подбирая нужные слова в голове, прикрытой фуражкой. Леся медленно попятилась, перешагнула через порог и снова оказалась под властью лакокрасочного смрада, пропитавшего стены подъезда.

– Александра Сергеевна Назарова? – поставленным голосом разразился полицейский. Он твердо посмотрел на нее, изображая суровый интерес.

Девушка, недолго думая, оттолкнула его и помчалась наверх. Полицейский ухватил ее за шиворот, но Леся успела скинуть с себя пальто, как ящерица в беде оставляет хвост. Трусливой кошкой девушка перепрыгивала ступени, миновала этажи, пока в спину летели призывы остановиться. Полицейские в погоне уступали хрупкой по телосложению девушке. Леся едва не разрывалась на рев отчаяния, кряхтела, а внутри все билось в бурном страхе. Добравшись до четвертого этажа, она бросилась к шаткой лестнице, ведущей на крышу, а спустя миг уже стояла на ветру, коварно толкавшем ее на кромку здания. Назарова в безволии, под натиском обстоятельств, подошла к парапету и схватилась за него. Ей хватило мимолетного взгляда вниз, чтобы в смятении отскочить от края.

– Не глупи! – прогремел полицейский, выбравшись на крышу. Он поднял руки ладонями вперед и не торопился приближаться.

За ним появился второй мужчина. Он был чуть ниже первого, мордастее, а глаза так и светились едкой злобой. Его заметно не устраивало положение дел, вынуждало материться под нос и плеваться через слово. Он с презрением взглянул на Лесю, а затем перевел недобрый взгляд на товарища и проскрипел:

– Будешь нянчиться с ней?

– Нам она нужна живой! – ответил первый. – Не хочу потом тонны объяснительных писать.

Леся в неведении наблюдала за людьми в погонах, шмыгала носом и содрогалась, ее волосы путались в нападках ветра, а глаза слезились от страха, что нещадно бил в грудь. Она видела себя жертвой глупой шутки, пыталась верить в это, однако понимала, что жизнь вовсе не заигрывает с ней, а убивает, как расправляется с каждым, ступившим на скользкий путь.

– Вы приставы? – опомнившись, спросила она. – Передайте банку, что у меня нет денег… и выселять меня неоткуда!

– Александра Сергеевна, – заговорил первый полицейский и сделал уверенный шаг в ее сторону: – Вы подозреваетесь в убийстве!

Назарова, поверженная ответом, отступила. В голову заползали скверные мысли. Она оглянулась вниз, на дорогу, по которой в ту секунду проезжал автомобиль. Нервное напряжение разрывало душу Леси изнутри, но она держалась, из последних сил скрывая в себе панику.

– Я никого не убивала! – прокричала Назарова.

– Это только подозрения, – мирным тоном проговорил мужчина. – Вы поедете с нами и расскажете, как все было.

– Я с вами никуда не поеду! – она прижалась спиной к холодному железу парапета. – Мне плевать, в чем меня подозревают. Это все чушь и нарушение свободы человека. У вас нет протокола!

– Здесь твоя свобода и закончилась, – с иронией сказал второй полицейский и достал из внутреннего кармана куртки бумажку, свернутую вдвое. Подмигнув Лесе, он продолжил насмехаться: – Ты вправе говорить любые слова, можешь прыгнуть с крыши или просто сдаться. Поверь, документ в моей руке ошибается раз в год и в этом году он уже ошибался.

– Я ни в чем не виновата! – возопила она. – Я не знаю, что там произошло, не понимаю, где я находилась и когда!

– Хэх, – посмеялся полицейский, подпихнув плечом товарища. – Ты, Назарова, не прикидывайся! Лучше расскажи, как расчленяла подругу.

– Такого не было! – завизжала Леся, в истерике перелезая через парапет.

– Стой, дура! – закричал первый полицейский. – Сорвешься!

Окрученная бойкими ветрами, девушка качалась хлипкой веткой, но не теряла из виду тех, кто был готов напасть на нее и спрятать в тесной камере от жизни и света. Она посмотрела вниз. Ладони резались о короны ржавчины, кололись о коррозийную шершавость, пальцы едва ли не раскрывались нежными лепестками.

– Откуда вам известно все это? – озадачилась Леся.

Полицейские с осторожностью переглянулись. Первый поправил фуражку, а второй снова плюнул себе под ноги, после чего натянул козырек головного убора на глаза. Он походил на взрослого ребенка, не желающего видеть окружение. Не хватало лишь в суровости сложенных на груди рук.

– Александра Сергеевна, – убедительным тоном заговорил первый полицейский: – Ушаков утверждает, что вы к этому причастны.

Леся перевела дыхание и вцепилась в парапет, боясь ослабить руки. Ее охмуренный нежеланными словами мозг был готов отключиться, но как надежный друг или истинный предатель не позволял ей рухнуть в исключительном беспамятстве. Леся посмотрела взмокшими глазами на полицейского, а спустя несколько секунд зарыдала.

– К-как он мог? – она давила через слезы. – Почему он так поступил?!

Леся обессилела, ее пальцы нарочито разомкнулись, отпустив холодную сталь. Назарова намеревалась оттолкнуться и погрузиться в сокрушительный полет, но полицейский, стоявший в метре от нее, успел поймать девушку за руку. Он мгновенно подтянул Лесю к себе, а коллега молнией нацепил на запястья наручники. Полицейские помогли ей спуститься вниз. Под неустанный бубнеж старушек, смаковавших сей спектакль глазами, полными злорадства, мужчины усадили ее в машину, припаркованную неподалеку, и увезли.

Дорогой Борис Борисыч

Вагон электрички, пропахший пригородной жизнью, полнился людьми разных вер и суждений. Их головы качались фитилями, но тела оставались неподвижными, восковыми, как разрисованные красками свечи. Динамики на стенах взрывались какофонией звуков: с частотой в пять минут машинист объявлял грядущую станцию. С остановкой часть людей уходила – другая неотличимая масса прибывала и рассаживалась по свободным сиденьям, оставляя в узком проходе необъятные чемоданы и выеденные пылью рюкзаки.

Мирон сидел у окна и смотрел на проплывавшие мимо высоковольтные вышки, за которыми стлались бледные поля; на кольчатом горизонте виднелись высотки. Вагон качался, лампы мигали, и человеческий шум вгрызался в утомленную голову. Разговоры кипели с широтой базарного дня. Сквозь разноголосицу до ушей долетали странные звуки, будто в толпе дикарей роженица выла в преджизненных муках. Звуки издавала дорожная певичка с гитарой, узревшая в себе талант пробуждать ярость в тех, кто хоть отдаленно дружил со слухом. Это была женщина средних лет, судя по черной рясе, до безумия верующая. На ее бледном лице, окаймленном черной тканью апостольника, читались простота и благодушие мученицы, посвятившей себя Богу. Увы, ее блаженный голос не способен был достучаться до умов закостенелых работяг. Полноватая контролерша, на чьем лице вырисовывалось явное недовольство таким творчеством, бранила и подпихивала певичку, призывая покинуть поезд на ближайшей станции. Женщина оборвала песню на середине, сложила гитару в мягкий чехол и, повесив инструмент на плечо, пошла по вагону походкой побитой собаки. Она случайно задела ногу Леси, которая спала, растянувшись до прохода.

– Простите! – проблеяла певичка.

Леся открыла глаза и с протестом посмотрела на нее, однако в ответ не изрекла ни звука, лишь в злобе пропыхтела, поднялась и примкнула к окну.

– Когда нам выходить? – осипшим голосом спросила она у Мирона.

– Через три станции. Внуково проехали.

– Но Киевская позже, – возразила Леся. – Зачем нам раньше выходить?

– К Борьке, – Мирон склонился к ней и, снизив тон, добавил: – Займем у него денег.

– А почему шепотом? – Леся в ответ пригнулась к Мирону.

– Не хочу, чтобы кто-то знал о наших планах, – со страхом в глазах твердил он.

Леся всплеснула руками и откинулась на спинку сиденья. Косо поглядывая на Ушакова, она произнесла со свойственной ей громкостью, но севшим голосом:

– Не думала, что в твоей голове осталось место для плана. И что ты намерен делать?

– Уедем в Архангельск, – недолго думая, ответил Ушаков. – На самолет нас никто не посадит, в поезд тоже, а вот на такси можно попросить взаймы. Думаю, Борис Борисыч не откажет. Мы ведь не раз его выручали!

– Ну, в Архангельск ты уж без меня, – Леся скривила рот и посмотрела в окно. – Мне там делать нечего. Я лучше в Москве поскитаюсь, чем в эту дыру вернусь. И вообще… – задумалась, – начну жизнь с чистого листа.

Мирон уронил голову на стекло и с задумчивым видом всмотрелся в глубину минуемых лесов. В его глазах отражалась боль, с которой он пережил те необъяснимые мгновения. Каждый раз, когда свет в вагоне мерк и наступала гнетущая тишина, по телу Ушакова прокатывалась дрожь. Ему казалось, что люди вокруг умирали, и он не мог отделаться от кошмарных мыслей, что едет в глубину клоаки, населенной монструозными созданиями. Леся пересела поближе, прижалась и положила на его плечо голову. Скука или внезапные чувства хлынули в ее сердце и зажгли кожу, как в дни первой влюбленности. Мирон нервно вздернул плечами, но не лишил Лесю удовольствия прикасаться, лишь в очередной раз дал понять, что в его теле поселился липкий ненужный страх, от которого не отмыться. Опустив нос и впившись взглядом в забрызганные грязью ботинки, он спросил:

– Что теперь будет?

По щеке Леси скользнула холодная слеза. Девушка разгладила на груди вязаный, местами рваный свитер, взялась за кончики волос, собранных в аккуратный хвост, и тихо, словно боясь собственных слов, произнесла:

– Нужно постараться забыть все и никогда не возвращаться в прошлое.

– Как? – взорвался Мирон. Он в одночасье опомнился, когда увидел, что стал объектом интереса многочисленных глаз, а затем продолжил более спокойным говором: – Лесь, мы были в таком месте, откуда ни одна живая душа не выбирается! Это как оказаться в эпицентре войны. Мы не будем прежними и никогда не забудем, через какой ад проползли. Нам даже некому излить всю эту погань, что осталась в нас. Никто же не поверит!

– Но у тебя есть я, а у меня – ты! – сказала Леся и с осторожностью положила на его колено ладонь. – Мы все еще можем помочь друг другу. Жизнь дала нам второй шанс, чтобы все исправить!

– Та чертова пещера показала, какие мы никчемные и алчные, – сказал Мирон, убирая руку Леси со своей ноги. – Ты до сих пор считаешь, что спасение – это награда? Бремя, которое будет на плечах до самой смерти! Все, чего я хочу сейчас, – это напиться до потери сознания. Возможно, такова судьба – спиться к чертям собачьим и подохнуть под забором. Или еще вариант, – Мирон посмотрел безумными глазами на собеседницу, – рассказать все в полиции! Знаешь, это единственное верное решение. Они сочтут нас за сумасшедших и отправят на принудительное лечение в психушку, где человека делают овощем. А что, мне такое подходит. Буду пускать слюни, бездумно смотря на желтую стену.

– Нет уж! Не хочу провести остаток дней в стенах лечебницы. Пусть сейчас у нас шок, но все пройдет, наладится. Нельзя загонять себя в могилу раньше времени. Мы выбрались не просто так.

– Нам повезло, – упадочным голосом подчеркнул Мирон.

Динамики вагона снова зашипели. В шуме едва улавливались отдельные буквы, но не полноценные слова, однако Леся подняла внимающий взгляд и вслушалась в набор шелестящих звуков. Народ закопошился, подтягивая на плечи рюкзаки. Между говорящими головами не раз промелькнуло название станции. Назарова дернула Мирона за рукав и направилась к дверям электрички.

Громкий скрежет колес о рельсы сопроводил плавное фырканье, которое выдыхал поезд, приближаясь к станции. Громадным змеем он медленно полз по железной дороге, являя городу десятки запыленных окон. За ними, как за бесцветной ширмой, находились изнуренные лица пассажиров. В их глазах отражались противные наросты гаражей, разрисованных граффити, и возвышающиеся поодаль промышленные цехи советского завода, от которого осталось лишь постыдное убранство, возведенное жадностью и ложью.

Фаршированная машина замедлилась, будто из последних сил, совершила два резких рывка, а вскоре остановилась и открыла двери, выпустив на волю кипучую массу людей. Одни в спешке устремились вперед, таща за собой грузные чемоданы, другие неторопливо покидали насиженные вагоны и осматривались в нерешимости или заблудшем восприятии станции. Воздух полнился гарью и маслянистой тягостью, продиравшими глотку до кашля.

Камнями средь людской реки стояли Леся и Мирон. Их лица были невозмутимы, словно в немой злобе или далекой обиде. На кислых физиономиях читалась усталость, прожженная дорогой, однако глаза сытились жизнью, которой обоим так не хватало. За скверными вздохами они сделали несколько шагов.

– Ты помнишь, где музей? – спросила Леся.

Мирон осмотрелся, выискивая нужный знак или ориентир. Заприметив высотку с торцом, окрашенным в оранжевую и зеленую плитку, он указал на нее пальцем.

– Нам туда!

– Ты уверен?

– Напомню тебе про толпу гопников… и про пятьдесят кусков за клинок двенадцатого века.

– Честно, когда эти выпивохи подошли к нам, я побоялась вертеть головой, потому и путь совсем не помню. Два или три года прошло.

– Четыре, – отстрочил Мирон. – Для нас три.

– Да уж, – выдохнула Леся.

– Пойдем, – буркнул Мирон и стремительными шагами двинулся вперед.

Они шли разбитой дорогой, вдоль обочин, у которых теснились палатки с овощами, фруктами и трикотажем, отдающим химозным душком глубокого подвала. Продавцы с фальшивым блеском в глазах смотрели на гостей города, минутами ранее сошедших с перрона, одних зазывали, распевая о ценах, другим предлагали попробовать на вкус яблоко. Ни один человек не останавливался у палаток, устроенных едва ли не в луже, вокруг которой носились косматые кошки с плешивыми хвостами.

Мирон свернул в закоулок и, не сбавляя хода, устремился в глубину длинной улицы с частными одноэтажными домами. Леся семенила за ним, но, обходя широкие ухабы, залитые дождевой водой, не поспевала. Дрожа от холода, она скрестила на груди руки и, не поднимая головы, шла вперед.

За чередой заурядных улиц оказался перекресток. Людей было мало, а тех, кто пересекал проезжую часть, пока машины терпеливо ждали, можно было пересчитать по пальцам. Мирон и Леся почти не выделялись на фоне истасканных фигур, праздно плывших по течению жизни. Они, как и обитатели этих полупустых кварталов, хмурыми тенями шагали по тротуару, а вскоре перебежали дорогу и оказались у разноцветной многоэтажки, на которую указывал Мирон. Неподалеку стояло строгое здание музея, что привлекало внимание своей отточенной изящностью. Знакомые колонны поддерживали массивный козырек, а широкие ступени так и манили подняться по ним и прикоснуться к бронзовым ручкам высоких дверей с резными филенками.

Мирон с силой потянул на себя дверь и пропустил вперед Лесю. Холл пребывал в непривычной глазу копателей пустоте. Шаги разлетались по кафельному полу и с треском отскакивали от стен, уложенных мраморной плиткой. Слева находилась касса, но за ее окошком никого не было. Из глубины здания послышался тонкий женский голосок. Ушаков прошел вперед по коридору и свернул в просторный зал, что в час полудня выглядел безропотной святыней, вызывающей зевоту. Там, возле остекленных стеллажей с предметами, изгрызенными ржавчиной давнишних пор, стояли двое пожилых мужчин, женщина среднего возраста и девушка лет тридцати. Последняя с искренней вовлеченностью на милом лице рассказывала об истории этих мест, а трое зрителей с твердым взглядом искушенных эстетов осматривались, игнорируя все, что изрекала особа в элегантном костюме и с короткими белыми волосами.

За Мироном в зал вошла Леся и, едва не поскользнувшись, взвизгнула, чем привлекла всеобщее внимание. Блондинка, встрепенувшись от испуга, отступила вбок, ближе к пожилым мужчинам.

– У вас есть билеты? – спросила она, не отводя глаз от неопрятно одетых посетителей.

Мирон и Леся дружно покачали головами.

– В-вам сюда нельзя, – заикнувшись, произнесла девушка.

– И часто к вам бездомные заходят? – голос одного из посетителей звучал с надменным вызовом.

– Мы не бездомные, – тоном возмущения разразилась Леся.

– Пожалуйста, покиньте помещение, – попросила сотрудница музея, – или купите билеты!

Мирон, закатив глаза, устало выдохнул. В образовавшемся затишье его кровь вновь охолодела. Колени подкосились, и он чуть было не упал, но устоял, облокотившись на застекленную полку. Назарова прильнула к нему и посмотрела в глаза, налитые болью прошлого, но не решилась что-либо спрашивать. Ушаков, набравшись воли, отвел рукой Лесю и поднял отчаянный взгляд на посетителей. Затем посмотрел на заведующую залом и спросил:

– Он здесь?

– Кто? – в непонимании поинтересовалась блондинка.

– Нам нужен Борька Едельников, – просипела Леся. – Мы его друзья.

Девушка вздохнула так, словно с ее груди упал якорь ужаса. Раскрасневшись, она робко улыбнулась, а затем произнесла дрожащим голоском:

– А-а-а, Борис Борисович? Он у себя в кабинете, на втором этаже!

Мирон развернулся и целенаправленно пошел к лестнице. Девушка догнала его с намерением остановить и преградила дорогу, но вкусив сырую вонь, исходившую от Ушакова, едва не потеряла равновесие. Заткнув нос двумя пальцами, короткостриженая особа пробубнила:

– Простите, но он просил не беспокоить.

– Мне плевать! – прорычал Мирон и собирался отодвинуть девушку, но та с брезгливостью сама отступила.

За Мироном бодрыми шагами последовала Леся. Она искоса взглянула на миловидную заведующую. Та, смутившись, опустила подбородок и покорно вернулась к посетителям, что терпеливо дожидались ее в центре сонного зала, залитого ярким светом.

Поднявшись на второй этаж, Мирон прошел по коридору до самого конца крыла. Там, у арочного окна, глядящего на увядший в осени внутренний двор музея, он остановился напротив деревянной двери с красовавшейся на ней медной табличкой: «Директор городского музея Б. Б. Едельников». Ушаков не поскупился на стук по лакированному полотну, не дожидаясь ответа дернул на себя ручку и вошел в кабинет.

В скромном помещении, за столом, напоминающим школьную парту, сидел Борис. Он ничуть не изменился: лощеное лицо, будто сошедшее с обложки журнала для одиноких женщин; ровный пробор посередине, от которого в обе стороны лежали налакированные светлые волосы. На Борисе был его излюбленный костюм, что белизной своей колол глаза. Идеальный образ деловитого хранителя истории, как всегда, размывал аляповатый галстук-бабочка, сидевший поверх рубашки под свежевыбритым подбородком. Борис настолько утопал в работе, что не сразу оторвал взгляд от бумаги, по которой бегал шариковой ручкой, наговаривая себе под нос необходимые слова. Однако через короткий миг, учуяв болотные зловония, он все же поднял глаза, скорчил недовольную гримасу и сразу же осел на стуле в смятении. На лице Бориса взыграли нервы, словно он узрел отродье Сатаны. Спустя неловкое мгновение душа мужчины обогрелась, а глаза увлажнились, блеща под ярким светом лампы. Губы медленно растеклись и явили белозубую улыбку, ту самую, знакомую и чуть ли не родную. Ушаков не удержался и засмеялся, расхохотался в голос. Лицо налилось краснотой, а тело – жаром счастья.

– Мирон Генадич! – звонко произнес Борис.

– Борис Борисыч! – в детском восторге закричал Мирон и расправил руки для дружеских объятий.

Едельников приблизился к нему, но, вдохнув неприятный запах, исходивший от Ушакова, отступил на полшага назад. Он протянул руку и сказал:

– Обойдемся рукопожатием. Прости, но от тебя несет болотом!

– Так оно и есть, – ответил Мирон. Его взгляд перекинулся на вешалку в углу кабинета. На ней висела белая широкополая шляпа с черной ленточкой вокруг тульи. Мирон вздрогнул и едва не отскочил к стене, когда увидел этот знакомый до скрипа в сердце головной убор.

– Шляпа приглянулась? – вдруг спросил Борис. Он снял ее и вскинул себе на голову. – Сейчас в таких пол-Москвы ходит. Писк моды.

В кабинет вошла Леся, а вместе с ней ворвалась и новая волна сырых зловоний. Борис, увидев старую знакомую, сверкнул улыбкой и снял шляпу. Он помахал ей перед своим носом, а затем ушел к окну, приоткрыл его и вернул внимание друзьям, которых, надо полагать, не ожидал увидеть.

– Что стряслось? – изумленным голосом заговорил Борис. – В новостях писали, что в лесу под Козельском пропала компания людей. Год назад. Мне удалось узнать, что вы тогда направились в ту степь. Я все редакции обзвонил, все сайты облепил объявлениями о вашей пропаже! Куда вы, на хрен, подевались? – он улыбнулся, бросил шляпу на пол и схватился за голову, не веря своим глазам. – Ай, какая разница… вы живы! Родные мои, – он плюнул на брезгливость и, сняв белый пиджак, обнял Мирона, крепко прижавшись к нему грудью. Затем по-дружески поцеловал Назарову в щечку. – Присаживайтесь, что встали! – он пододвинул к ним стулья, а после этого метнулся к бару и, открыв его, достал бутылку коньяка.

– Это то, о чем я мечтал, – возрадовался Мирон, потирая руки.

– Я бы не отказалась перекусить, – подхватила Леся.

– Из еды только шоколад. Будешь?

Девушка разорилась на детскую улыбку и кивнула. Борис открыл ящик стола, достал из нее темный шоколад и положил перед Лесей. Та жадно забрала плитку и принялась раскрывать ее, едва ли не кусая за обертку. Едельников налил коньяк в две расписные рюмки и подал гостям, после чего придвинул к себе стакан и трясущейся рукой плеснул в него спиртное. Затем присел за стол и закурил. Сигареткой угостил и Ушакова. В мгновение кабинет заклубился голубоватым дымом. Борис откинулся на спинку кожаного кресла и, не теряя озорного выражения, вдруг спросил:

– Рассказывайте, на какие приключения в этот раз нарвались?

– Ты не представляешь, – заговорил Мирон, почесывая затылок. Он посмотрел на Лесю, на лице которой виднелся отпечаток злоключений планетарного масштаба, и продолжил: – Мы были в рабстве! Мы потеряли все: деньги, документы, счет времени, не замечали дней и месяцев. Мы находились на волоске от смерти! Как только появилась возможность, крохотный шанс на побег, нам удалось уцепиться за него и выбраться.

– Вас кто-то удерживал силой? – голос Бориса зачерствел, а брови напыжились. Он был ошарашен и будто тянул несчастную энергию страдальцев на себя, тучась в ней. Борис поднялся, отошел к окну и, вдохнув свежий воздух, спросил: – Это произошло в Сосенском? Вы стали жертвами маньяка?

– Можно сказать и так, – отозвалась Назарова. – Прости, но мы не хотим вспоминать об этом.

– Вы обращались в полицию?

– Еще не успели, – сказал Мирон.

– И не собираемся! – подхватила Леся, одарив Мирона гневным взглядом.

– Подняв наши досье, мы сделаем хуже только себе, – сказал Ушаков. – Сколько на наших плечах мелких нарушений? Борис Борисыч, в конце-то концов, заявление в полицию может привести их и сюда. Тебе ли не знать!

– И то верно, – в задумчивости пробубнил Борис. Он взял бутылку, налил гостям коньяк в рюмки, а после этого сам отпил из горла и спросил: – Что намерены делать?

– Я на время завяжу с работой, – выпалил Мирон, в забытьи цедя спиртное. – Прости, но сил нет заниматься поисками после пережитого кошмара.

– Я думаю, – влезла Леся, – смогу приняться за работу после небольшого отпуска. Только на восстановление сил понадобятся деньги, – с надеждой посмотрела на Бориса.

– Конечно, конечно. Сколько нужно?

– Думаю, десятки хватит, – налившись теплотой слов, ответила она. – Я все отдам.

Борис примкнул к сейфу, стоящему в дальнем углу у окна. Повернувшись спиной к гостям, он набрал код, после чего прозвучал щелчок и монотонный писк охладил раскаленное ожидание. Борис открыл дверцу сейфа и, отсчитав нужную сумму, положил ее себе в карман, а после этого спросил:

– Мирон Генадич, тебе тоже нужны деньги?

– Оплати мне такси до Архангельска. Извини, но иного пути нет. На поезд и на самолет меня никто не посадит. Я все непременно верну!

– С такси будет проблематично, – повернувшись к Мирону, произнес Борис. – Не каждый согласится ехать в такую даль. Да и к тому же, эм… – он кислым взором обмерил Ушакова и продолжил: – Но есть у меня другая идея. Один мой товарищ едет в ту сторону. Я попрошу его, чтобы он закинул тебя в Архангельск.

– Еще нам нужна одежда, – произнесла Леся. – На улице ноябрь. Мы совсем продрогли, пока добрались до тебя. В свитерах как-то зябко.

Борис безвкусно улыбнулся, подошел к выходу и, глядя на друзей, открыл дверь. Мирон и Леся покинули кабинет, за ними вышел Едельников. Пройдя по длинному коридору, он свернул в мрачное крыло, где, поднявшись по трем ступеням, скрылся в узеньком проеме в стене, что был сокрыт за плотной тканевой завесой, как таинственный туннель в потусторонний мир чудес и сказок.

– Куда мы идем? – поинтересовалась Назарова.

– Не поверите, но в нашем музее есть и реквизитная, – добродушным голосом ответил Борис. – На днях у нас проходила тематическая выставка, посвященная Октябрьской революции. Для этого пришлось заказать некоторые вещи в местной швейной мастерской.

В полутьме примкнув к двери, отдающей холодом железа, он потянул на себя кольцевую ручку и открыл ее. В носы троицы ударил запах, напоминавший смрад театральной каморки. Борис нащупал выключатель справа на стене, нажал на кнопку, и помещение озарилось тусклым светом высоких ламп. Впереди стояли вешалки с висевшими на них платьями, кофтами, пальто, шубами и гимнастерками военных.

– Выбирайте, – произнес Борис, приглашая гостей к реквизиту.

– Выглядит дороговато, – ахнул Мирон, восхитившись видом одежды.

– Брось, дешевое тряпье! – посмеялся Борис. – Не думаю, что гимнастерки и пальто понадобятся нам снова, но это не значит, что я дарю их вам. Одалживаю, чтобы добраться домой. Как будет возможность, так почтой вышлете на этот адрес.

Ушаков схватил с вешалки ближайшую гимнастерку и накинул на себя. Посмотревшись в зеркало, он стеснительно растянул губы, застегнулся и, разгладив на себе одежду, выдохнул скопившуюся в легких тревогу.

– Напишешь? – спросила Леся.

– Адрес-то? – Борис залез рукой в карман брюк и достал две визитки. – На них все указано, включая номер телефона. Берите, на всякий пожарный, так сказать!

Леся накинула на себя первое попавшееся пальто, положила визитку в карман и застегнулась. Она вмиг оказалась под властью нежного тепла, прокатившегося по телу. Подняв воротник, прижалась к нему щекой и расслабленно вздохнула.

– Вызываю такси? – обратился к ней Борис.

Девушка взглянула на Мирона, медленно прошла мимо него и кивком позвала за собой. Ушаков послушной собачонкой последовал за ней. Они уединились в конце длинного коридора, у окна, за которым виднелся проспект, уходящий вглубь города. Леся взяла Мирона за руки, опустила нос и тихим голоском, будто не хотела уезжать, спросила: