Текст книги "Чертово 2: Мертвое городище"

Павел Алексеев
Чертово 2: Мертвое городище

Часть 1

Золотой зуб

Под хмурым сводом ноября могучий лес играл безлистыми ветвями, пел, будто плачем зазывал в свои осиротелые угодья. Трава хрустела предсонными пучками, мертвела в мерзлой дымке, курящейся над почвой. Земля то горбилась, то утопала в слякотной низине, преклоняясь древнему холму – горе Шутовой. На ее пике высилась шапка из бесовских монолитов, овеянная сырью и скрытая за осенней тенью. Пестрые ото мха камни смотрели вглубь зарослей, опечаленных прошлым. Городище таило загадку, омытую кровью и обласканную смрадом человеческих жертв. Оно колыхалось под натиском боли, страдало, но дышало – жило.

Глухую тишь пронзил далекий гул автомобиля, вскоре замолчавшего. Две дверцы хлопнули почти в унисон, затем раздался басистый говор, насытивший местность. Подошвы ботинок ступали на хилый чернозем, вминали в грязь пожухлую листву. Через миг среди оголенных ветрами деревьев городищу явились две фигуры.

– Где их убили? – поинтересовался один из гостей.

– Спросил у мертвого здоровья, – ответил другой и, опустив длинную ветку, прошел вперед. – Я, Вадь, как и ты, здесь впервые. – Мужчина скрылся в роще, что с каждым метром становилась менее проходимой.

– Гриш, а начальник что говорил? – спросил Вадим.

– Ты Жидова не знаешь? – отозвался Гриша. – Как обычно. Езжай туда, сам не знаю куда.

Они миновали густой пролесок и как по команде взглянули наверх, куда уходила незаметная тропа. За мостиком через неширокую речку, что с белой пеной собиралась под настилом из двух коричневых брусьев, начинался резкий подъем. Деревянная лестница, ведущая к вершине городища, выглядела искалеченной временем, выщербленной, а некоторые доски и вовсе были переломаны. Гриша с пресным лицом посмотрел на лестницу и произнес:

– В этот раз старшина ничего мне не доложил. Сказал только, чтобы без трупа не возвращались.

– Где же мы ему труп отыщем? – усмехнулся Вадим и кивнул на укладистую верхушку невысокой горы, подъем на которую сопровождали архаичные глыбы неестественно прямоугольных форм. – Полезем наверх?

Гриша посмотрел по сторонам и будто просканировал каждый метр поросшей земли. Затем, не сказав ни слова, последовал направо, не отводя глаз от едва зримых сломанных тростинок. Он ищейкой чуть ли не пронюхивал путь перед собой, пока не набрел на неширокую прогалину, в центре которой среди ковра из желтых листьев поблескивал странный предмет. Вадим обошел Гришу, взглянул под ноги товарища и, подавляя в себе смех, произнес:

– Ну, молодец! Звезду получишь за пустую банку из-под пива.

– Смешно?! – разгорячился Гриша. – А это, между прочим, вещественное доказательство.

– Не факт, что ее оставила одна из жертв, – похлопал его по плечу Вадим. – Знаешь, сколько таких вещдоков с похмелья оставляют грибники?

– Но нельзя отрицать, что начало поискам положено, – подхватил Гриша.

– А толку?

– Зуб даю, что мы здесь что-то найдем! – разразился Гриша.

– А такой зуб отдал бы? – спросил Вадим и разинул рот.

– Пф, золотыми зубами сегодня никого не удивишь, – отчеканил Гриша. – Сейчас все ставят керамику. Вот где деньги.

– А мне нравится, – улыбнулся Вадим, сверкнув коронкой. – В этом есть изюминка.

– И носи на здоровье, – Гриша добродушно улыбнулся и добавил: – Никого не слушай… и даже меня!

– Жидов как раз приказал тебя слушать. Что там с трупами? Какой у нас план?

– Вернемся в городище и осмотримся с вершины, – ответил Гриша и без раздумья пошагал обратно.

– Поддерживаю, – подхватил Вадим и направился к ближайшим кустам. – Я только отойду по нужде.

Гриша покинул заросли рябины, вернулся к холму и поднялся по хилым дощатым ступеням на его верхушку. Изучая плоскую возвышенность среди бескрайнего леса, он все глубже окунался в странное чувство. Громоздкие валуны, казавшиеся чем-то инородным в этих спокойных древесных местах, ввергали сознание в легкое недоумение. Поросшие мхом камни своей формой напоминали части оккультного места. Они были разбросаны, словно оставлены второпях, в каждом из них имелись необыкновенные углубления, высеченные в запредельной древности. Некоторые камни были испещрены отверстиями, как углублениями от пальцев в глиняных скульптурах. За колышущимися на ветру хвостами папоротника, свисающего с твердых пород, виднелись тоненькие полосы воды, что вычерчивали на камнях темные дорожки до самой земли.

Внимание Гриши привлек небольшой плоский камень, от которого к небу вились едва зримые струйки дыма. Мужчина в растерянности оглянулся. На лице мелькнула тень тревоги. Он приблизился к валуну, обошел его и увидел две невысокие свечки, помещенные в отверстия, будто специально высверленные под них. Рядом в камне была пазуха, наполненная чем-то, бело-желтым окрасом напоминавшим скисшее молоко. На поверхности жидкости плавали капельки застывшего воска. Внезапный ветер всколыхнул лепестки огоньков, но не сорвал их со свечек. Лоб Гриши вмиг покрылся испариной. Мужчина ладонью смахнул пот с лица и осмотрелся. За спиной никого. В острой тишине из глубины леса донеслись удары, похожие на рубку деревьев.

– Что за чертовщина? – скользнуло с губ.

Гриша отошел от мнимого алтаря, приблизился к грани холма и всмотрелся туда, откуда доносился грохот. В ту секунду между деревьев мелькнул силуэт человека. Заметив его, Гриша закричал:

– Вадь!

– Что? – раздался голос Вадима за спиной.

Гриша обернулся, его лицо исказилось от мысли, что внизу бродит человек, вероятно, причастный к странному ритуалу со свечками. Возможно, он знает об этом месте больше, в частности, и о произошедших здесь год назад преступлениях.

– Ты чего? – поинтересовался Вадим.

– Или мне показалось, или внизу кто-то есть! – встревожился Гриша.

– Ты уверен?

Гриша трусливо оглянулся. Ветер обдал прохладой его вспотевший лоб и щеки. Мужчина засунул руку в карман брюк, а затем вытащил ее и выставил перед собой. Между большим и указательным пальцами была зажата старинная монета. Гриша тихим, слегка блеющим голосом произнес: – Как обычно, если орел, то я пойду вниз, если решка – ты!

– И сюда дедовскую монету притащил, – улыбнулся Вадим.

– Это фамильная ценность, и она, между прочим, не раз меня выручала. Так что, бросаю?

– Бросай, – Вадим сверкнул золотым зубом. – Ты же без этого работать не сможешь!

Гриша подкинул монету, а спустя секунду поймал и прихлопнул ее на ладони. Затем осторожно убрал руку и посмотрел на Вадима. Тот без толики сомнения проверил наличие в кобуре пистолета, а затем направился к спуску. Дойдя до края, Вадим обернулся к Грише и спросил:

– А ты чем займешься?

– Не переживай, – ответил Гриша. – Попусту сидеть не буду. Ты проверь лес в той стороне и возвращайся! Возможно, мне действительно показалось.

Вадим кивнул и спустился по тропинке в лесную гущу. Отводя в сторону когтистые ветви, он углублялся в серость, опекаемую вечностью деревьев и кустов, молодых на первый взгляд, но миновавших пору, сравнимую с эпохой. Мужчина то и дело оборачивался, чтобы не упустить яркую звезду просвета. За ней оставались городище и Гриша, сидевший на вершине остова отжившей древности. Вадим не сомневался, что прошел каких-то пару сотен метров. Положив руку на кобуру, он стучал подушечками пальцев по ее лощеной коже и выглядел до наивности спокойным, однако его сердце едва не обжигало лавой трепета, когда в умиротворяющей тиши трещало дерево или сойка разрывалась буйным воплем.

Мужчина обошел громоздкий дуб, что горбатым исполином изрезал почву своими фундаментальными корнями, как жилами. В паутине пасмурного леса Вадим петлял, теряясь в собственных следах, бродил до иссушения в горле. Обернувшись, звезды былого света он не обнаружил. Это встревожило Вадима. Он сжато выдохнул и тревожно огляделся, но разражаться криком не спешил. Застыл на месте, чтобы набраться воли и в здравомыслии найти тропу, ведущую обратно. Повернувшись, Вадим отыскал взглядом просвет между деревьями и пошел точно на него, плюя на почву, что вскоре оставалась грязью на ботинках; двигался на свет, струившийся, манивший. За явственной кулисой древесной глухоты он надеялся поймать глоток спасения от удручающей дремучести.

Пройдя небольшое расстояние и ухватившись за тонкий луч надежды выбраться из лесного лабиринта, он вдруг почувствовал жжение в желудке. Голова закружилась, а перед глазами образовалась пелена. Вадим, рассыпав силы, упал на колени и взвыл от боли, скрутившей организм, прежде ни разу не страдавший от подобного недуга. Однако то было лишь начало. В теле разыгрался жар, через который пробивалась неимоверная пульсация во рту. Острый, словно лед из глубины вселенной, холод сковал десну в том месте, где сидел золотой зуб. Вадим не мог извлечь из себя и малейшего звука. Он схватился за щеку, но боялся пошевелить ртом. Чудовищная боль с каждой секундой усиливалась, подавляя желание жить. Трясущейся в дикой судороге рукой Вадим открыл, чуть ли не сорвав с ремня, кобуру, и вынул из нее тяжелое оружие. Затем, не раздумывая, ударил рукоятью пистолета себя по лицу. Пронзительный ор вырвался из его рта. Зуб продолжал ныть. Тогда Вадим снова размахнулся и ударил себя, после чего отложил пистолет. Рот залился привкусом железа, а по подбородку потекли струи теплой крови. Золотая коронка выпала на траву. Мужчина взревел в неудержимой тряске, глядя на зуб, что медленно, словно в зыбучих песках, проваливался в землю, от которой змейками тянулся жгучий пар.

Уши резало земляное шипение в кромешной тишине. Вадим, окрученный спазмом, пытался вернуть себе утраченный зуб. Забыв о прежней боли, он выскабливал дрожащими пальцами грязь, пыхтел и выл, но старательно стремился за коронкой, скрывшейся в земельной черноте, не отпуская веру, вгрызался в землю руками. Мужчину больше не одолевали болезненные муки, но его тело все еще дрожало, как в ознобе. Вадим уставился несчастным взглядом в земляную лунку и не понимал, как поступать и что произошло. Он истекал кровью, был обескуражен, подавлен и запуган жуткими фантазиями.

В лихорадке Вадим снова сунул руку в лунку и решил прорваться к зубу, но в ту же секунду за сухой землей ощутил копошение. «Червь», – подумал он и сунул пальцы глубже. В тот миг их что-то яростно стянуло. Вадим склонился и завыл от безысходности, которую терпел за провальными попытками вырвать пальцы из чудовищной ловушки. Он снова дернул руку и увидел в земляной крупе дубового окраса багрянец пульсирующих жил. Земля вокруг вдруг взрыхлилась, а зеленая трава забилась саблями. Вадим вскричал, моля о помощи, но его слова мгновенно поглотило бурление, что доносилось от земли, разломившейся подобно скорлупе. Трупный запах вырвался на волю, гной сочился из эфемерной преисподней. Вадим бился, чтобы вырваться из крепкого захвата корней необыкновенного растения.

Лицо мужчины взмокло, он был на грани срыва от неимоверного испуга. В стремлении расслабить руку, чтобы высвободить пальцы, Вадим ощущал неприятную вибрацию растения неземного рода, как показалось бы любому человеку. Издав громкий крик, мужчина посмотрел на пистолет, но тот лежал слишком далеко. Бешеный вопль Вадима разбил бурлящую атмосферу, а за криком прозвучал резкий, щекочущий ужасом хруст. Бедняга испытывал режущую боль, словно по его пальцам водили тупым отработанным напильником. Эта резь разносилась по всему телу, и от нее он никак не мог отделаться. Руку что-то удерживало, стягивало мокрыми слизнями.

Существо, что пряталось в земле, явило свету белесые клыки. Они медленно, словно с предупреждением, вырастали и выглядели бесконечными как иглы дикобраза, но мощнее. Эти иглы, или зубы, или иные конечности вылезли из-под руки Вадима и врезались в его предплечье, в долю секунды с рваным треском оторвав руку. Мужчина издал неестественный рев и ничком упал в траву. Из предплечья, покрытого обрывками одежды, фонтанировала кровь, сытила почву, шипевшую и бурлившую адским варевом. Вадим, лишенный самообладания, змеем извивался, держась за плечо и завывая от боли.

Из земли тянулась обтекающая слизью нечисть. Она возвышалась над человеком, который, казалось, был поглощен болью, убит фантасмагорией неизвестного, но жив духовно. За пеленой безумия Вадим все еще не видел сущности, что выросла над ним. Лишь спустя мгновение он узрел тварь в естестве ее кошмарного обличия. Необъятный стебель с бесчисленными выростами, похожими на лапы, вьющиеся в механических движениях по сторонам. Особую мерзость образу добавляла голова, а вернее, ее подобие: из продолговатого овала, изрезанного прожилками, врозь торчали зубы, а за ними открывалась пасть – до идеала круглое отверстие, зияющее голодной пустотой.

Вадим, казалось, позабыл о муках. Он попятился с единственной мыслью: как можно дальше отползти от существа, вызвавшего у него непреодолимый ужас. В ту секунду боль вновь напомнила о себе, голова закружилась. Вадим понимал, что закат его жизни близок, а потому разревелся, выбрасывая в небо обрывки молитвенных фраз. В его видении смерть сержанта полиции представлялась иной: от пули захватчика, от террориста, от дебошира с бензопилой, но не от жуткого монстра, в которого никто не поверит.

Существо колыхалось и блестело подобно полихету в озерной глубине. Оно водило букетом разрозненных зубов, пропитанных, как слюной, тягучей пеной, пахучей тошнотворной кислотой. Вадим для нее был добычей, будящей жажду и горячий интерес. Несчастный смотрел на тварь воспаленными глазами и ждал ее броска, вдыхал предсмертный запах и дрожал, как песий хвост на колющем ветру. Он истекал кровью, слабея, из последних сил следил за отродьем, приближавшим к его лицу блистающие в свете иглы, торчавшие из пасти. Вадим потянул руку в сторону, к пистолету. Палец нащупал край дула. Мужчина был готов кинуться к оружию, но монстр опередил его и, врезавшись клыкастым бутоном в голову, вмиг оторвал ее и поглотил.

Обезглавленное тело упало в траву, залитую лучащейся на свету кровью. Почва будоражилась, плевалась пылью, издавала чавкающие звуки, поглощая жертву, загнанную в бездну мрака и торжества страданий. Адское порождение медленно склонилось над останками и обхватило их конечностями, словно обнимая, чтобы вместе погрузиться в не узнанную человеком брешь.

Земля дышала, насыщаясь плотью, шевелилась как напивающаяся кровью пиявка. Тело Вадима становилось одним целым с миром жутких тайн и инфернальных трансформаций. Оно вминалось в зелень и в тени лесистой густоты, приобретало плесневый оттенок. Невразумительную кашу из материи, саваном окутавшей костные осколки, уже никто не смог бы распознать. И даже экспертизы, коими полнятся лабораторные коробки, не в силах будут указать на имя жертвы, на его родство с людьми и миром, в котором он когда-то жил. Теперь Вадим будет жить кипучей кляксой в уголке опасной древности, на загадочных задворках городища, под новым небом и пылким шаром солнца.

Птичий короб

Глумливая тишина, пожирающая человеческий рассудок, не пропускала ни единой мысли и не позволяла утонуть во флегме. Она была всюду, мерзким червем пробиралась из уха в ухо, щекотала и давила. Немое пространство каменных стен могло иссушить жизнь до осадка, грубым песком скрипевшим на зубах.

Темнота тюремной камеры то сырью колола глаза, выуживая слезы, то прохладным сквозняком гладила щеки, будто изъясняясь жестами прощения и ласки. Трепет беспокойства опоясывал неосязаемыми клочьями безнадежности. Страх не отступал, ни на миг не унимался, а наоборот, как живой, то извергался гейзером, то бросал в леденящий нервы океан.

Яркий свет нежданной вспышкой ослепил и бросил сознание в пучину безволия. Раскатом отозвался металлический скрежет в замочной скважине, после чего раздался траурный скрип. Гулкие шаги заставили сердце биться чаще. Оно едва не разрывалось в клочья, заплеснутые терпким состоянием сокрушенной свободы. Грохот резко закрывшейся двери встряхнул организм, вынудил стиснуть веки до густой темноты.

Молчание расторг мужской голос, напыщенная хрипотца которого вкупе с ломаной подачей слов напоминали кавказский акцент.

– Мирон Геннадиевич Ушаков, родился 20 ноября 1992 года в Архангельске. Все верно?

– Да, – с едким нежеланием выдавил Мирон. Он лежал на железной койке, отвернувшись к стене. Старался не двигаться, хоть кожа и холодела от истертого бетона, что вызывало легкую дрожь.

– Встать! – гаркнул мужчина. От его тона даже самая крепкая психика дала бы трещину.

Мирон в испуге подскочил и, не поднимая глаз, построился перед высоким незнакомцем. Холодный пол обжигал босые пятки. Ушаков трясся, держа перед собой руки, закованные в наручники, от тяжести которых запястья болели не первые сутки.

Камера была скверна, будто короб с мертвой птицей внутри. Серые, исписанные бранными словами стены ввергали разумение в порочную темницу. Даже днем, когда лампочка, висевшая под высоким дуговым потолком, излучала пыльный свет, помещение выглядело отсыревшим уголком чистилища, через которое прошли тысячи неомытых душ.

Полицейский выхаживал перед Ушаковым капитанскими шагами и не спускал с него высокомерного взгляда. Он словно гордился собой, своей видной фигурой и прямой до тошноты осанкой. В руке крутил дубинку и, вероятно, был готов использовать ее, но не выкраивал в покорной стойкости Ушакова сигнала к действию.

– Сейчас пойдем на допрос, – утвердил мужчина, остановившись напротив задержанного. Полицейский был на голову выше Мирона; под фуражкой, задранной козырьком к потолку, блестел широкий лоб; смолянистые брови стрелами сходились к переносице, подчеркивая подлинную злобу моложавого лица. Полицейский наклонился к Мирону, едва не коснувшись его головы горбатым носом, и хамовато добавил: – Ты меня понял?

Мирон кивнул в забытье. Он смотрел на круг света, бродивший по полу между его босыми ногами и отполированными до блеска берцами полицейского. Лампочка, висевшая над их головами, качалась на сквозняке, сочившемся в несколько отверстий в дальнем углу потолка. Сквозь вытяжку проникало и тихое копошение крыс или мышей. В темноте они словно замирали, как и жизнь в этой камере, но только загорался свет, грызуны в опаске шуршали в полу и стенах.

Полицейский вынул из кармана кителя диктофон, показал его Ушакову и заговорил с южным акцентом:

– Знаешь, что это такое?

– Да, – ответил Мирон, сглотнув тяжелую слюну.

– Вещь! – с восхищением произнес мужчина. – От брата достался. Эх, если бы ты знал, сколько чистосердечных я записал на него. Мужики, вон, смеются надо мной, а я, между прочим, благодаря диктофону вторую звезду досрочно получил: расколол одного черта, – полицейский посмотрел исподлобья на Мирона и добавил: – На тебя был похож. И, кстати, тоже троих завалил.

– Я никого не убивал, – прошипел Ушаков.

– Ну, это мы выясним! Все вы сначала отпираетесь, а как прижимать начинаешь, сразу сознаетесь!

Мирон переминался с ноги на ногу, но ничего более смелого позволить себе не мог. Холод гладких плит щипал его пятки. Ушаков понимал и видел, что дубинка в руке полицейского, которому по виду было не больше двадцати пяти лет, рано или поздно обрушится на него, и боялся, что любой удар может оказаться последним. Организм был истощен, изорван и погублен сыростью, витавшей в воздухе.

Мирон остерегался окунуться в ад воспоминаний, которые могли спасти или окончательно погубить его. Ничего не оставалось, кроме как взять себя в руки, но в камере, пропитанной смрадом плесени, сделать это было сложно. Теснимый буйством разума, Ушаков загонял себя в агонию, в немыслимых созвездиях кошмара блохой скитался в поисках спасительного островка, где мог бы унять страдания. Укрывшись в тени мученика, он губил в себе остатки личности и образа искателя загадок. Мирон завел себя в дебри иллюзий, куда не просачивался ни свет, ни воздух, что свежестью питал бы замусоренные легкие.

– Рассказывай! – надменным тоном произнес мужчина.

Полицейский не отводил от Мирона ядовитого взгляда и ждал, когда подозреваемый заговорит. Для лейтенанта это было привычным делом, не отнимающим много времени. Лишь в редких случаях требовалось терпение, так как убийца сознавался не сразу. Мирон виделся полицейскому именно любителем водить за нос.

Лейтенант включил запись на диктофоне и поставил его на стол. Черная коробочка с тремя кнопками сбоку выглядела совсем непритязательно. Маленькая и заметно потертая, она, похоже, сменила не одного хозяина, и в итоге судьба привела ее на службу закону. На месте отклеенной бумажки с английским названием аппарата виднелось написанное белым несмывающимся маркером слово «Дамир». Вероятно, так звали полицейского с резкими чертами лица и нелепым пушком под носом.

– Когда ты познакомился с ними? – без толики сострадания спросил он.

Лицо Ушакова скисло от нежелания вспоминать пережитый кошмар. Он поднял утомленные глаза, под которыми набухла синяя от недосыпа кожа. Мирон вытер влажный нос, набрался воздуха и принялся говорить, быстро, проглатывая часть слогов. Некоторые слова он и вовсе опускал или терял в потоке сознания:

– Я приехал в Сосенский 13 сентября. Утро… Я прибыл туда утром. Время не помню, но незадолго до полудня, – Мирон нервно потер щеку, шмыгнул носом и посмотрел на лейтенанта. – Можно мне присесть? Я больше не могу стоять, очень холодно!

Мужчина снисходительно задрал подбородок, вытянул дубинку и вильнул ею, тем самым одобрив просьбу Ушакова. Мирон присел на койку, поднял пятки и, впившись бездушным взором в исцарапанную стену, продолжил изливать содержимое своей памяти:

– С трудом помню как, но я добрался до Чертова городища. Оно там, неподалеку от города, в глубине леса. Они были там, все они…

– Кто они? – спросил полицейский.

– Леся… – он поднял испуганные глаза и спросил: – Это она? Леся меня сдала? Я ведь никого пальцем не тронул. Почему она так со мной?

– Не отвлекайся, Ушаков, – перебил полицейский. – Кто там еще был?

– Юля, ее я запомнил хорошо. Как звали парня Юли, я не помню… точнее, кажется, Толик. Могу ошибаться. Мы с ним почти не общались. Еще там был Кир… Кирилл. Черт, черт, это какой-то бред! Я не должен здесь находиться!

Полицейский остановил на диктофоне запись. Подступив к Ушакову, он положил на его дрожащее плечо дубинку и, склонившись почти вплотную к лицу, сказал:

– Не тебе решать, находиться здесь или нет, – он выпрямился, отступил и включил запись, а после этого задал очередной вопрос: – Почему ты убил их?

– Я не убивал! – взревел Мирон. Его лицо поголубело, а пустые до этого глаза налились кровью. Он вскочил и схватил полицейского за грудки. – Это все они… твари на той стороне!

В лютой оторопи пальцы Ушакова смяли полицейский китель. Телом играло состояние крайней взволнованности или страха, что отражался в глазах Мирона испуганным лицом загнанного в угол Дамира. Мужчина пытался оторвать от себя сбрендившего Ушакова, но тот цепко держался за него. Дубинка выпала из руки полицейского и с треском отскочила к дальней стене камеры. Мирон выл как дикий зверь, изрыгал тягучую слюну и был словно одержим нечистью.

– Это все они… они, эти существа, собранные из частей самых страшных монстров. Они лишили Юлю ноги, они убили всех! – Мирон разрывался плачем и припадком, свойственным умалишенным телам, заключенным в муки. Его руки тряслись, но крепко держали полицейского, который в детском смятении вжимался в угол.

Мирона, должно быть, слышало все здание. Он кричал, выплевывал обрывки фраз и снова рассыпался ядовитыми слезами.

Вскоре металлическая дверь открылась, и в камеру вбежал еще один полицейский. Он кинулся на помощь коллеге, ударил Мирона дубинкой по спине и отбросил его на койку. Дамир отшатнулся. Он не мог надышаться и, схватившись за грудь, матерыми словечками проклинал Ушакова, пока тот в сумасшедшем неведении лежал на койке и стонал. Подоспевший на помощь повернулся к товарищу, осмотрел его с ног до головы, после чего прошептал:

– Дамир, совсем рехнулся?! Зачем к этому психу один пошел?!

Дамир вытянулся, поправил на голове фуражку, осторожным движением руки разгладил китель. Размеренными шагами подойдя к дубинке, он поднял ее и взглядом, полным ненависти, посмотрел на Ушакова.

– Он хочет соскочить, – прошипел Дамир, двигаясь к Мирону. – Решил под больного закосить!

Мирон свернулся чахлой личинкой, трясся и что-то нашептывал себе под нос. Нездоровое жужжание, слетавшее с его губ, созвучием вплеталось в симфонию писклявых излияний грызунов, наводивших шорох за пределами бетонной конуры. Веки Мирона не смыкались, а безумные глаза смотрели в одну точку, будто вымаливали пощады у стены.

Дамир приблизился к Ушакову, пребывавшему в анемичном стрессе, и замахнулся дубинкой, чтобы привести его в чувство, но движение остановил коллега. Он схватил Дамира за руку и оттащил в сторону:

– Пусть следствие с ним разбирается! – в приказном тоне изрек полицейский. – Ты только глянь на него. Ударишь, а он откинется. Тебе нужны проблемы?

Дамир отошел и выдохнул. Он пальцами сжал переносицу, сделал несколько коротких вздохов, после чего поднял тяжелый взгляд. Смотря в глаза коллеге, Дамир изобразил улыбку и произнес:

– Да, Коль, ты прав, проблемы мне ни к чему! Свадьба на носу!

– Вот и славно, – похлопал его по плечу Николай и добавил: – Нужно вести этого в допросную. Там его быстро расколют!

Повесив дубинку на пояс, Дамир подошел к Ушакову и схватил его под руку, силой поднял с койки и поставил перед собой, словно ростовую куклу. Убедившись, что Николай направился к выходу, лейтенант взглянул на босые ноги Мирона и тяжелыми берцами надавил на пальцы подозреваемого так, что тот готов был разразиться новым ором. Дамир закрыл ему рот, наклонился и прошептал на ухо:

– Ты расскажешь, куда спрятал тела, падла!