Текст книги "Любовное чтиво"

Швейцарский нож

Просыпаюсь поздно от того, что мне трудно дышать и кто-то наждаком полирует мой подбородок. Лиза! Вчера я забыл закрыть дверь, и эта чертовка пробралась в спальную комнату и охраняла меня непосредственно на моем ложе. Вот и теперь лежит у меня на груди и облизывает мне лицо шершавым языком. Матерясь, стряхиваю ее с одеяла и с трудом принимаю вертикальное положение.

Состояние после вчерашнего ужасное! Голова шумит, а во рту кошки нагадили. Кстати… Почему наша девочка сегодня не просится на улицу? Выхожу в гостиную, и мне становится совсем плохо.

В квартире едко воняет собачьей мочой. Твою ж мать! Осторожно, как цапля, переступаю ногами, пытаясь найти следы преступления. Нос выводит меня к дивану. А-а, понятно! Лизанька напрудила на кучу любовных романов, сваленных на пол. Странно, что Вика с ее страстью к порядку и любовью к женскому чтиву так небрежно обращается с этими книгами.

– Лиза, – говорю я, – как читатель я одобряю твой поступок. Но не уверен, что с нами согласится хозяйка книг. А прикрывать тебя я не буду. Она все равно не поверит, что это безобразие сделал я.

Хотя вчера все могло быть. А что было, я ни хрена не помню!

Да! Бумаги. Сегодня приедет Максим. Звоню Тамаре и прошу перенести встречу на завтра.

– Все-таки надрался? – сердито спрашивает Тамара.

– Не твое дело. У тебя теперь надежный спутник жизни. Трезвый. Золотые руки. Мужик!

– Пошел ты в жопу…

– Скажи, – вдруг спрашиваю я, – насколько точно УЗИ определяет пол будущего ребенка?

– Почему тебя это интересует?! – удивляется Тамара.

– Просто спросил.

– Более или менее.

– Тамара, – говорю, – ведь это могла быть наша дочь.

В трубке молчание.

– Прощай, – говорит Тамара. – На развод подам сама.

Поднимаюсь на антресоль и снимаю с полки свой первый роман. Я никогда его не перечитывал. Я не перечитываю свои книги. Они мне кажутся не моими. Но в моей первой книге был сюжет, который я часто вспоминаю. Это был роман в новеллах, и одну я помню отлично, хотя другие забыл.

Общежитие середины восьмидесятых. Живут два студента, два друга. Они не разлей вода, даром что из разных социальных слоев. Один – сынок секретаря обкома, другой – деревенский парень. Но попали в одну комнату. У них все общее, даже одеждой своей заграничной мажор с «деревней» делится. Но есть вещица, которую мажор не дает никому, – шикарный швейцарский нож «Victorinox». С красной перламутровой рукояткой, длинным лезвием и множеством разных выдвижных штук вроде ножниц, пилочек, отверток и т. п. Такие ножи при Советах были в диковинку. Мажор приобрел его на черном рынке и очень этим ножом гордится…

И вот однажды, когда друзья вышли во двор покурить, в их комнату заходит один студент. Двери в общагах тогда часто не запирали, если постояльцы выходили ненадолго. Студент заходит занять денег до стипендии, без стука. Тоже обычное дело… Видит, что никого нет, а на тумбочке лежит нож. И студент машинально кладет этот нож к себе в карман – известный случай клептомании, когда человек ворует что-то абсолютно непроизвольно, хотя и не вор по натуре. И вот он выходит в коридор… Никого нет, никто его не видел, а в кармане у него драгоценный нож. И тут студент испугался.

Нож-то он украл, а что с ним делать? Его же не покажешь никому. Все в общаге знают, чей это нож. И не воспользуешься им. И назад уже не вернешь, потому что, если ребята застигнут его на месте, как он им это объяснит?

Начинаются его мучения. Ему ужасно стыдно за свое воровство и хочется вернуть нож, но – как? И выбросить совесть не позволяет. Да и глупо: украсть и выбросить. Зачем тогда крал? И он постоянно носит нож в кармане, прячет его под матрасом во время сна, а утром, проснувшись, первым делом вспоминает о нем и нащупывает его под матрасом.

Так проходит месяц. Все это время несчастный вор придумывает способы, как бы вернуть нож, но любой из них кажется ему странным, даже абсурдным. Например, подбросить под дверь ночью. А если его кто-то случайно застигнет за этим непонятным поступком? Как тогда объяснить, что украл не специально, что вышло случайно? Кто в это поверит?!

Нож становится его кошмаром. Особенно пугает, что слухи о пропаже ножа почему-то не разнеслись по общежитию. Это странно, потому что воровство в общаге – дело вообще-то неординарное, его так просто не прощают. Вор не знает, что мажор грешит на «деревню», – забыл, что сам случайно оставил нож на видном месте. Его друг на следующий день уехал домой, к родне, тогда-то мажор и обнаружил пропажу. Решил, что «деревня» с собой не совладал, стащил ножик и повез домой бахвалиться. Но прямо в лицо ему это не говорит, потому что не уверен. Так бывает между близкими друзьями, этот феномен описан в психологии. По возвращении отношения между ними натягиваются. «Деревня» не может понять, в чем дело, и спрашивает друга, куда подевался его замечательный нож, а тот уклоняется от ответа и пытается понять, лукавит приятель или нет…

И вот однажды вор идет по коридору и замечает открытую дверь в одну из комнат. Он заглядывает и видит студента с их курса, который стоит на краю стола с веревкой на шее. Парень решил повеситься из-за несчастной любви. На самом деле это трюк, хотя, может быть, влюбленный и сам себе в этом не признаётся. Нарочно оставил дверь открытой в расчете, что кто-нибудь войдет и остановит его, а девушка, в которую он безнадежно влюблен, его пожалеет и так далее. И вот он видит, что кто-то вошел, и инстинктивно делает шаг навстречу, но тут стол опрокидывается, и самоубийца повисает в воздухе, чуть-чуть не доставая ногами до пола. Наш незадачливый вор бросается к нему, хватает его за ноги, пытается поднять, но тот конвульсивно брыкается и еще туже затягивает петлю. И тут вор вспоминает, что в его кармане лежит нож, тот самый злосчастный нож. Достаточно воспользоваться им, и бедный самоубийца будет спасен. Всего лишь – достать нож с острым как бритва швейцарским лезвием и чирк– нуть по веревке. Но – как?! Это же украденный нож. Как потом всем объяснить, что этот нож целый месяц делал в его кармане?

Есть вариант: бежать и звать на помощь. Но это тоже странно: в кармане нож, а он им не воспользовался.

И парень уходит… Отправляется к себе в комнату и ждет. И вдруг с ужасом понимает, что если самоубийцу спасет кто-то другой, то он-то в этом случае точно пропал, потому что тот его видел, а он, вор, помощи ему не оказал. Он слышит за дверью крики студентов, однако продолжает сидеть в комнате бледный как полотно. Он ждет собственного смертного приговора. Но тут становится известно, что студента в петле обнаружили уже мертвым.

Девушку, в которую был влюблен самоубийца, несколько раз допрашивает следователь. Ее начинают третировать друзья повесившегося и даже собственные подруги, ведь причиной смерти несчастного была ее гордость. Из первой красавицы курса и круглой отличницы девушка превращается в изгоя. С ней случается психический срыв, она уже не может продолжать учебу. Ее родители понимают, что нужно срочно переезжать в другой город. Ее отец теряет хорошую работу, а мать вовсе уходит со службы, потому что должна все время находиться рядом с дочерью. Отец, при всей доброте и любви к близким, не может смириться с крахом своей карьеры. В семье начинаются трения, и вскоре она оказывается на пороге развала…

Однажды ночью вор просыпается в холодном поту и отчетливо понимает, что это не простой нож. Он – про́клятый. За ним есть какая-то нехорошая история, и она продолжается. И тогда вор совершает новую глупость: тихо, чтобы не разбудить соседа, открывает окно и выбрасывает нож как можно дальше. Но, закрыв окно, понимает, как это бессмысленно, потому что такой нож непременно скоро найдут, и еще – неизвестно кто. Что делать? Бедолага спускается со своего этажа вниз и видит, что вахтерша спит, а на стойке лежит ключ от запертой входной двери. Парень хочет его взять, но тут вахтерша просыпается и спрашивает, какого рожна он тут делает и куда намылился глубокой ночью? «Покурить», – говорит тот. «Разве ты куришь? Не замечала раньше». – «Да вот, начал, – врет парень. – Но вы правы, не нужно».

Возвращается и не спит всю ночь…

На следующий день по общежитию проносится новость, что утром во дворе был найден мертвый молодой мужчина с перерезанным горлом, а рядом с ним швейцарский нож. Конечно, многие вспоминают, кому мог принадлежать этот нож, ведь мажор им нередко хвастался. К парню приходит милиция, и он честно признаёт нож своим, но говорит, что его давно у него украли. Тем не менее мажора серьезно проверяют, а заодно – все общежитие. Вахтерша, дежурившая ночью, разумеется, вспоминает о студенте, который пытался выйти во двор покурить. Но милиции она об этом почему-то не сообщает. По каким– то своим личным мотивам. Прежде всего из-за нежелания впутывать в это дело студента, который ей, бездетной старушке, по-человечески симпатичен. А вот к милиции она, опять же по каким-то своим причинам, любви не питает.

К тому же вскоре находят настоящего убийцу. Это местный бомж. Он нашел этот нож ночью во дворе и пытался продать случайному ночному пешеходу, чтобы всего лишь купить у знакомой бутлегерши бутылку паленой водки. Тот подумал, что нож украден, проявил гражданскую принципиальность, стал угрожать милицией, и тогда бездомный в порыве злобы и похмельного отчаяния всадил ему нож в горло и как на грех перерезал яремную вену.

Бомж, понятно, идет под суд. Но и на мажора заводят уголовное дело – «за незаконное приобретение и хранение холодного оружия». Хотя какое там холодное оружие? Обычный швейцарский нож. Но по факту он оказался орудием убийства.

Ситуация осложняется тем, что высокое партийное положение папаши мажора именно в это время трещит по швам. Под него серьезно копают завистники и ненавистники. В результате дело получает широкую огласку в печати. Секретаря обкома делают козлом отпущения, чтобы показать, что партия не расслабилась и блюдет чистоту своих рядов. Она не позволит сынкам крупных руководителей носить заграничные шмотки и покупать у спекулянтов швейцарские ножи! Мажор отделывается годом условно и исключением из института, а папаша летит с должности, не выносит этого и умирает от инфаркта. Но на этом история не заканчивается.

После суда и исключения из вуза мажор распускает среди студентов слух, что этот треклятый нож все-таки украл его бывший друг, а потом испугался и выбросил во двор. Что делать, мозги-то деревенские! Так в институте после девушки намечается еще один отверженный. Над ним и до того посмеивались, потому что институт элитный и явно не по рангу «деревне». Собственно, он и держался-то в нем благодаря своему другу и соседу по комнате, который во всем ему помогал, защищал от насмешек однокурсников и возможного отчисления за неуспеваемость. И вот все это рушится в одночасье, и парень остается голым и беззащитным. Не зная за собой никакой вины, «деревня» окрысился и стал на курсе уже настоящим изгоем.

И тогда его приглашает на беседу одна серьезная контора. Ему намекают, что история с ножом им известна. «Я его не крал!» – чуть не со слезами доказывает парень. «Это не имеет значения, – объясняют ему. – Значение имеет общая гнилая атмосфера в вашем вузе. История с ножом просто ее проявила, а вас выбрали в качестве жертвы, потому что вы – деревенский парень и не заражены этой гнильцой. Вы чувствуете на себе эту ненависть прогнившей золотой молодежи? Она же люто ненавидит советскую власть, хотя и кормится от нее, от таких, как вы, как ваши родители…» Ну и так далее.

И парень соглашается на сотрудничество. О его стукачестве в институте, конечно, узнают. Стукачей быстро вычисляли и презирали на любом уровне, от студентов до преподавателей и даже начальства. Парня несколько раз бьют, тонко издеваются на зачетах и экзаменах, но оценки ставят правильные, потому что у него появились другие, более могущественные покровители. Однако жизни его не пожелаешь и врагу. Парень заканчивает институт, который он ненавидит… А потом приходят иные времена и другая мораль.

Самое любопытное в этой истории – мораль.

Кто виноват? Вор? Нисколько. Каждый может оказаться в ситуации, когда ты совершаешь непреднамеренное действие, а потом не можешь выпутаться из психологической ловушки, в которую попал. Самоубийца не виноват в том, что влюбился в первую красавицу курса, а она не виновата в том, что не разделила чувств некрасивого, неумного парня и мечтала о более достойном ухажере. Ее отец не виноват в том, что с дочкой случилась такая беда и он не вынес семейного испытания, потому что очень любил свою работу. Студенты и студентки не виноваты в том, что не проявили должного понимания и милосердия, – эти качества приобретаются с возрастом, если вообще приобретаются. Папаша мажора не виноват в том, что баловал своего сына, потому что это был единственный их с женой ребенок. Мажор не виноват в том, что влюбился в этот нож с первого взгляда, увидев его у спекулянта, – все мальчишки мечтают о таких красивых мужских вещах. Возможно, он виноват в том, что заподозрил своего друга, но друг действительно завидовал ему. И не только из-за ножа, а и вообще… Мажор не мог этого не чувствовать. Да, их дружба была мезальянсом, ничего не попишешь! «Деревня» не виноват в том, что он «деревня» и, видимо, сел не в свои сани, подружившись с мажором. Словом – никто ни в чем не виноват…

В этой истории есть только один непосредственный виновник. Нож. Самый обычный швейцарский нож. Таких или ему подобных в мире существует больше миллиона, но именно этот оказался в ненужное время в ненужном месте. Красивый, с перламутровой рукояткой, со стальным, острым как бритва лезвием и массой всяких выдвижных штучек в придачу. Такие красивые и удобные вещи могут делать только в удобной и красивой Швейцарии. Но Швейцария, разумеется, тоже не виновата в том, что в каких-то уголках мира ее красивые вещи могут порождать такие некрасивые истории.

Когда Игумнов прочитал рукопись романа, он обратил внимание именно на этот странный сюжет.

– Ты это сочинил или вспомнил? – спросил он.

– Я помню нож, – признался я. – Красивый был нож! А что с ним было, не помню.

– Это интересно! – сказал Слава. – Когда мы учились в Лите, у одного студента действительно украли швейцарский нож. Кто это сделал, так и не узнали. И у нас действительно повесился парень из-за несчастной любви, а девушка после этого чуть с ума не сошла. Но чтобы во дворе общежития кого-то убили… Этого не было.

Сегодня я напьюсь в хлам. Определенно.

Максим

Мой сон изменился. Я-верхний спустился на землю и соединился с я-нижним. Но это не доставило мне радости…

Во-первых, я почувствовал телесную тяжесть, которую испытывает каждый земной человек, даже если перестал ее замечать. Тяжесть усиливалась абалаковским[3]3
  Рюкзак, разработанный в середине XX века советским альпинистом Виталием Абалаковым.


[Закрыть] рюкзаком, висевшим за плечами, вернее, лежавшим на спине, потому что я тропил глубокий снег, согнувшись под углом девяносто градусов, и, как бык на корриде, бодал лбом казавшийся таким близким перевал. Временами я поднимал на него взгляд, но почти ничего не различал, потому что глаза заливал пот. Во-вторых, воссоединение оказалось совершенно бессмысленным, поскольку я тотчас забыл о его главной цели. Ангел– хранитель из меня вышел, прямо скажем, хреновый. Мне не только не пришло в голову, что надо немедленно остановиться и повернуть назад, но я с удвоенной силой рванул вперед. Перевал был так близок!

Конечно, я знал, что это может быть обманом зрения. Нет ничего на свете обманчивей гор. То, что в горах видится близким, вдруг окажется так далеко! Цель, до которой, ты уверен, рукой подать, может быть на расстоянии даже не одного, а двух дней пути.

И еще. Спустившись вниз, я понял, что я здесь не один. За мной шли еще пять человек. Я знал, кто они, знал каждого в лицо, знал их характеры, их слабые и сильные стороны в походе. Но сейчас это не имело для меня никакого значения, потому что их задача была просто тупо следовать за мной. Это я нашел перевал! Я разгадал этот ребус, который не смог разгадать руководитель первой группы.

Просыпаюсь от того, что трудно дышать. Пытаюсь нащупать Лизу, но не могу даже пошевелить рукой – она упирается в какую-то мягкую стену. В страхе пытаюсь поднять голову – и тоже не могу, передо мной все та же стена. Вскрикиваю и тотчас понимаю: я просто лежу на животе. Что было вчера?

Встаю с кровати. Странно, похмелья сегодня нет совсем, чувствую себя совершенно здоровым.

Из гостиной слышится:

 
Александра, Александра,
Этот город – наш с тобою.
Стали мы его судьбою —
Ты вглядись в его лицо.
Что бы ни было вначале,
Утолит он все печали…[4]4
  Стихотворение Ю. Визбора и Д. Сухарева «Александра» (1979 г.).


[Закрыть]
 

Это что-то новенькое! Одеваюсь и выхожу. Вика поет и танцует с Лизой. Держит ее одной рукой под задницу, другой – за правую лапу. Та отвела острую мордочку в сторону, зажмурила глазки и ловит кайф. Тоже мне, Наташа Ростова!

 
Александра, Александра,
Что там вьется перед нами?
Это ясень семенами
Кружит вальс над мостовой…
 

Вика необычно одета. На ней шикарная бежевая юбка с разрезом и белая блузка без пуговиц, запахнутая на груди. Я не разбираюсь в женской одежде, но это что-то модельное и недешевое.

– Новые песни о главном? И новый прикид? Ты что, получила приз на конкурсе провинциальных красавиц?

Вика туманно смотрит сквозь меня, но не останавливается и продолжает петь и вальсировать.

 
Ясень с видом деревенским
Приобщился к вальсам венским…
 

– Наш папик – Обломов, – говорит она. – Он просто завидует нашей красоте.

Целует Лизу в нос, опускает на пол и, все так же вальсируя, приближается ко мне и звонко чмокает меня в губы мокрыми от собачьего носа губами.

– Доброе утро!

Сидим на кухне, пьем кофе. Интересно, что она скажет, когда узнает о моем разводе?

– Откуда у тебя новый костюм? Спецзаказ на Черкизовском рынке?

– Ты безнадежно отстал от времени, папик. Черкизон давно закрылся. Просто Даша получила премию в издательстве и решила меня приодеть.

– Она работает в издательстве?

– Но разве я тебе не говорила?

– Нет.

– Она старший редактор.

– Любит женские романы?

– Что ты! Она их презирает! Она обожает твои книги и очень не одобряет мой вкус.

– Я на ее стороне. Это она выбирала одежду?

– Даша заявила, что раз уж я живу с тобой, мне нельзя одеваться во что попало.

– Не понимаю, что у вас за отношения? Называете друг друга по именам, как подружки…

– Мы не разлей вода!

– Мама не думает переехать в Москву?

– На какие шиши? Нашу халупу в С. можно обменять на будку для собаки. Лиза, хочешь отдельную будку?

– Вообще я мог бы…

– Купить нам квартиру, ты хочешь сказать? Нет уж, сама заработаю.

– Напишешь женский роман и прославишься, как Маринина и Донцова?

– Типа того…

– Вчера встретился с Нугзаром, – говорю я. – Кавказец, который тебя обидел. Он живет на нашем этаже.

Молчит. Ноль внимания. Обидно-с.

Вчера вечером, когда я пошел выгуливать Лизу, на площадке перед лифтом меня ждала неприятная встреча. Оказывается, квартира Нугзара тоже находится на пятом этаже.

Странно, я не заметил этого раньше.

– Привет, Нугзарчик! – говорю первое, что приходит в голову. И сразу понимаю, что поступаю правильно. Он ждал от меня чего угодно – страха, агрессии, но только не фамильярности. Как назло, лифта долго нет, а пауза перестает быть томной.

– Ты не хочешь извиниться передо мной, Иннокентий? – говорит он. – Я ведь перед твоей девушкой извинился. Я не знал, что она не такая.

– Ты не знал, что не все русские девушки проститутки?

– Вот именно.

– За что я буду перед тобой извиняться? За то, что не знал, что ты не знал?

Но для Нугзара это слишком сложная умственная комбинация. Вообще я вдруг вижу перед собой не горного орла, а уязвленного кавказского мальчишку, которого я, взрослый дядечка, действительно очень обидел.

– В принципе, мне твои извинения до фонаря, – говорит он, отклячивая зад и дрыгая одной ножкой. – Если б не мой отец… Слово отца для меня закон! Но ты, Иннокентий, обидел моих ребят. Мой отец – не их отец. Там другие отцы. Нельзя говорить кавказцу то, что сказал ты. Ты меня понял?

Это даже смешно. Пошли они… со своей патримониальной иерархией! Врезать девушке по физиономии можно, а «пидарас» – несмываемое оскорбление.

Приходит лифт, и я вежливо пропускаю Нугзара первым. Все-таки не стоит подставлять ему спину. Но в лифте мне становится немного не по се– бе. Уж очень близко Нугзар ко мне стоит. Однако выдерживаю испытание и только на улице говорю ему:

– Извини, Нугзарчик! И парням своим передай мои извинения и всяческий респект. Кто старое помянет…

Видимо, я снял камень с его гордой души.

– Принято, Иннокентий! Зачем нам собачиться?

С чистой совестью садится в «ягуар» и с ревом проносится по двору. Не задавил бы кого-нибудь!

– Нугзар не живет на нашем этаже, – вдруг говорит Вика. – Он живет на шестом этаже, квартира 115. Ты не знал?

Ставлю чашку на блюдце и слышу, как она звенит.

– Откуда ты знаешь? – говорю я. – Ты была у него?

– Не скажу.

Я ее убью.

– Дыши глубже, – говорит Вика. – У тебя такое же глупое выражение лица, какое было у нашего генерального, когда он заперся со мной в кабинете.

Я убью ее.

– И помни, – продолжает Вика, – пока я с тобой, мое сердце для других закрыто.

– Только сердце?

– Мне пора, – говорит Вика. – Не забудь погулять с Лизой. И запомни, если ты еще раз проспишь и собачка написает на мои книги, я запру ее на ночь в твоей спальне.

Сегодня у Вики какое-то важное собрание в издательстве. Помогаю ей одеться и обуться в прихожей. Ба! У нее новая шубка! Едва ли натуральная, но она ей так идет!

Вечером, когда я возвращаюсь с прогулки с Лизой, на антресоли горит свет, но в гостиной темно. Собака с лаем устремляется в гостиную, и я, не разуваясь, тоже вбегаю, предчувствуя неладное… И предчувствие меня не обманывает.

На диване сидят Вика и Максим. На девушке все та же распахнутая блузка. Даже в полутьме я отчетливо вижу открытую до соска грудь. Второе, что сразу отмечаю, – испуганные лица молодых людей. Но напугала их явно не Лиза.

Возвращаюсь в прихожую, нарочито долго раздеваюсь и только потом включаю в гостиной свет. Вика и мой сын уже сидят по разные стороны дивана. Лучше бы не рассаживались. Оба щурятся на яркий свет. Оба похожи на двух породистых щенков, которых разглядывает дядя-покупатель.

За этот год Максим сильно изменился. Не то чтобы возмужал, но и ребенком быть перестал. Только сейчас я замечаю, как он стал на меня похож. Вылитый я в юности. Такой же Иноземцев, с надменно– беззащитным выражением лица и волевым подбородком с симпатичной ямочкой. Да, он должен нравиться девушкам! Например – Вике. Но почему-то меня это не радует. Я бы даже сказал, что давно не чувствовал себя так мерзостно.

– Привет, Вика! – говорю. – Здравствуй, Максим! Какими судьбами?

Идиотский вопрос. Мой мальчик отвечает не сразу, сначала приходит в себя. Это мне тоже не нравится.

– Привез бумаги, – говорит он. – Разве мама тебе не звонила?

Когда мы уединяемся с ним на кухне, я плотно закрываю дверь. Интересно, Вика будет подслушивать?

Даю сыну время окончательно прийти в себя. Или себе прийти в себя? Неважно. Завариваю чай, разливаю по чашкам.

– Ты уже все знаешь, Максим. Мама нашла себе другого мужчину, и это ее право. Ты мальчик взрослый, так что в объяснения вдаваться не буду. Кстати, ты решил, куда будешь поступать?

– Я пойду в армию, – говорит сын. – Я так решил, и не надо меня отговаривать…

– Я и не отговариваю. Главное, что ты сам решил. И маму в этом вопросе не слушай.

– Кто эта девушка? – перебивает меня Макс.

– Нравится? – невольно вырывается у меня, и мне становится совестно. Неужели я ревную Вику к собственному сыну? Но сейчас я точно зол больше на него, чем на нее. Зол, как мужчина на мужчину, который вторгся в мое пространство и сидел в полу– мраке с моей женщиной. Признайся, Иноземцев, что это так. Стыдно!

– Можно я не буду перед тобой отчитываться? Одно скажу: она не моя любовница. Ты доволен?

– Вполне! – обрадованно отвечает Максим. Хотя я не совсем понимаю, чему именно он рад.

Однажды в школе Максиму сломали руку в подростковой свалке. Я узнал, кто это сделал. Гаденыш ходил вокруг свалки из тел своих же одноклассников и бил ногой всех подряд. Я позвонил его отцу и назначил встречу. Попытался ему что-то объяснить. Он смотрел на меня через очки в дорогой оправе и в конце моей пламенной речи сказал: «Вы ничего не докажете». Потом удивляются: откуда в нашем обществе берутся подонки?

Руку заковали в гипс.

Как-то я заметил, что Тамара с Максимом идут в ванную.

– Что такое? – спросил я.

– Помогу ему помыться, – ответила жена.

– Мальчишка слишком взрослый, чтобы мыться с мамой!

– Тогда помоги сам.

Странное ощущение, когда намыливаешь голое тело собственного взрослого сына. Я впервые обратил внимание на его фигуру. Широкие плечи, узкий таз, крепкие ягодицы и большие ступни, не меньше сорок второго размера. Гладкая кожа без малейших признаков дряблости, которые я уже замечаю на себе. И крупный член с жесткими, курчавыми волосами…

– Пап, она такая крутая! – говорит Максим.

– Кто?

– Вика!

– А о чем вы разговаривали, если не секрет?

– О тебе.

– Вот как?

– Она тебя так уважает! – говорит сын, и я понимаю, что благодаря Вике сильно вырос в его глазах. – Она устроила целую экскурсию в твоем кабинете. Она сказала, что мне страшно повезло с моим отцом, что если бы у нее был такой отец…

Не знаю, радоваться мне этим словам или нет?

– Хочешь совет, Макс? Никогда не верь женщинам. Не верь даже тогда, когда они уверены, что говорят правду. Они искренни только в истерике. Впрочем, в истерике они тоже лживы.

– И мама?

– Маму я не имел в виду. Она редкое исключение из правил.

На самом деле это не так. Жена знает, что я не выношу женских слез, и всегда этим пользовалась. Есть два типа мужчин. Одни – их меньшинство – легко воспринимают женские слезы и даже, говорят, получают от них удовольствие. Другие – абсолютное большинство – при виде рыдающей женщины теряют над собой контроль и готовы согласиться на что угодно. Это – я.

Пока мы сидим с Максимом, я чувствую, как во мне поднимается волна нежности. Это ведь мой сын, мое произведение! И может быть, как раз поэтому мне порой странно и неловко на него смотреть. Такое же чувство я испытываю, когда пытаюсь перечитывать свои романы. Я не могу этого делать, мне – стыдно! Все их недостатки – это моя вина, а все их достоинства мне уже не принадлежат. У них своя жизнь.

Принесенные Максом бумаги просматриваю бегло и сразу подписываю. Меня удивляет только то, что они уже нотариально заверены. Тамара не смогла бы это сделать одна. Рука Сергея Петровича?

Мы расстаемся в прихожей. Вика тоже выходит проводить моего сына.

– Значит, договорились? – спрашивает Максим. – Или мне тебе еще позвонить?

Вика мотает головой. Смеется.

– Нет, не нужно звонить. Договорились.

Какой это по счету удар под дых за сегодняшний день? Вспоминаю слова Игумнова: «А ты изменился, Иноземцев. Ты стал слабым. Пропускаешь удар за ударом».

Ничего, со Славой у меня будет отдельный разговор в его отдельном кабинете.

Когда мы остаемся с Викой одни, я не пытаюсь себя сдерживать. Мне надоело играть роль.

– Что это значит? О чем ты без меня договорилась с Максом?

– Ой как страшно! – смеется мерзавка. – Сейчас описаюсь на паркет, как Лиза.

– Ты пыталась его соблазнить?

– Это он пытался меня соблазнить. И был близок к успеху.

Вот как мне вести себя в этой ситуации? С какой стороны ни посмотри, я выгляжу полным идиотом. Ведь это я впустил эту девушку в свой дом. Это я позволил ей пичкать меня любовными романами. Это я согласился держать в доме собачку-инвалида и привязался к ней, да, привязался. Но дело, конечно, не в собачке. Дело в самой Вике. Она мне нужна, мне плохо без нее! Но этого нельзя ей говорить. Она и так это знает и откровенно издевается надо мной. И сейчас у меня просто чешутся руки. Мне ужасно хочется сделать две вещи. Врезать по ее смеющейся физиономии, как это сделал Нугзар. Или повалить ее на диван, как это, возможно, тоже сделал Нугзар. Или Игумнов. Ведь я не знаю, что у них там было в кабинете. Но ни того ни другого я не сделаю. Потому что я не Нугзар и не Игумнов. Я не Сергей Петрович, который трахает мою жену и при этом считает себя порядочным человеком… Я – Иноземцев, да будь я проклят!

– Послушай, Вика, – говорю я. – Ты живешь в моем доме, и это мой сын. Я имею право знать, о чем вы с ним договорились.

– О свидании, – отвечает она.

– И что вы собираетесь делать?

– Не знаю. Это зависит от мужчины. Пойдем в кино. Потом видно будет. Может – ресторан.

– Ты старше его на год.

– А ты старше меня на тридцать лет.

– Но у меня не было с тобой ничего.

– У меня с ним – тоже. Во всяком случае, пока. Кстати, ты в курсе того, что у Макса есть теперь отдельная квартира?

Кажется, я понял. Вика хочет, чтобы я ее ударил. Зачем ей это нужно, не знаю, но она хочет, чтобы я причинил ей боль. Она этого добивается с утра. Сразу после возвращения от Даши.