Текст книги "Провинция (сборник)"

«Облом»

С Николаем Ивановичем Эля познакомилась на весеннем вернисаже городских художников. Она стояла перед намалёванными на листе фанеры ломаными фигурами, пытаясь сопоставить нарисованное с названием картины. Остановившийся рядом темноволосый, невысокого роста, лысоватый мужчина засматривался скорее на неё, чем на продукт местного абстракциониста.

– Это ваша работа? – спросила, обернувшись к мужчине, Эля. – Вы ведь художник?

– Я художник, но традиционалист. Мои работы вон там, и он показал на несколько небольших полотен, изображавших уголки города, написанные размашисто и красочно.

– Нравится? – заглядывая в Эле в глаза, спросил мужчина.

Эле льстило внимание известных чем-то лиц, и она всегда готова была познакомиться.

– Очень! У вас, наверное, есть ещё работы? – спросила Эля, ожидающе улыбаясь.

– Конечно! В мастерской и дома. Дома – любимые, с какими не расстаюсь… Пока, конечно.

– Вот бы их увидеть!

– Нет ничего проще. Вот мой телефон, – мужчина протянул визитку. – Звоните, договоримся…

Николай Иванович был разведённым, предпенсионного возраста бодрячком, и скоро Эля практически в любое время могла зайти в его однокомнатную квартиру, заставленную картинами, с листами бумаги и эскизами на столе, с запахами красок и растворителей. Были ещё два шкафа с книгами, широкий, всегда разложенный диван, и телевизор. Эля как-то незаметно перешла на «ты», а Николай Иванович был очарован её непосредственностью, лёгкой фигуркой, её ответными несмелыми объятиями и поцелуйчиками в щеку: «Фу, опять не побрился!»

Она внимательно слушала его разговоры об искусстве и смеялась над сплетнями о коллегах по работе. Ему она рассказывала о своих походах на дискотеку: «Опять ко мне дебил один клеился…», о встречах с местным бомондом в обществе «Эстрада», о проделках с подругами на пляже – в общем, всё или почти всё о своей жизни. Она не касалась в разговорах только одного: своих отношений с Игорем, студентом университета, смазливым парнем года на два её моложе. Ей было двадцать два года.

Николай Иванович иногда, выставив бутылку лёгкого вина, намекая на более близкие отношения, например, выпить на брудершафт, но Эля это решительно отвергала, подчёркивая, что этого она «никому-никому» не разрешает. О том, что она близка с Игорем, что его поцелуи её возбуждают, незачем знать «старичку», как называл заочно Николая Ивановича Игорь, осведомлённый – в необходимых пределах, конечно – о знакомом художнике.

Пока её устраивали эти двое мужчин – обожающий её «старичок» и ушастый мальчик с нежным пухом на щеках и тёплыми мягкими губами.

В этот вечер Эля задержалась у Николая Ивановича. После традиционного угощения – кофе с печеньем и конфетами – смотрели кинобоевик по телеку, расположившись на диване. Эля лежала головой на руке Николая Ивановича, держась своими тонкими пальцами за его тёплую крепкую руку. Ей было хорошо в этой невинной близости, спокойно и уютно.

– Ты проводишь меня? – спросила Эля, заранее зная. что «её старичок» в прогулке по городу не откажет.

Держась за руку Николая Ивановича, Эля шла, иногда в шутку толкая его, болтая обо всём. О своей работе на складе бытовой техники, о своём начальнике, о грузчиках-алкашах, пытающихся привлечь её внимание, опять о парнях на дискотеке…

У подъезда её дома Николай Иванович, более дальнозоркий, увидел сидящую на скамье фигуру. Скорее всего, мужчину. Получив от Эли дежурный поцелуй в щёку, он почему-то не пошёл сразу по улице, а остановился за невысокими кустами. Сейчас Эля должна была пройти мимо сидящего и зайти в подъезд. Вместо этого Эля подошла к мужчине, села к нему на колени и обняла его. Он увидел, как они долго неотрывно целовались… Тогда он повернулся и быстро пошёл прочь, охваченный чувством потери.

– Алё. Склад слушает, – Эля замолчала, ожидая заказ клиента. – Это я, – голос Николая Ивановича показался Эле сухим. – Сегодня можешь прийти?

– А что случилось? Что вчера забыл сказать? – телефон молчал. – Постараюсь, конечно…

– Постарайся, – разговор оборвался.

Теряясь в догадках, Эля особо тщательно подкрасилась, коснулась «пробником» за ушами, чего никогда не делала перед встречей со «старичком». Николай Иванович, как всегда, принял её куртку, пригласил к себе. Хрустальная ваза с конфетами была уже на столе, банка кофе тоже.

– Присаживайся, – он сел перед ней на стул, как обычно, позволил взять свою руку.

– Рассказывай.

– Что рассказывать? – Эля удивилась такому началу разговора.

– Тогда я спрошу тебя, и не смей обманывать, – Николай Иванович глядел Эле в глаза. – Кто вчера встретил тебя у подъезда?

«Он всё видел. Соврать или сказать правду?»

– Это был Игорь. Ты его не знаешь, я тебе о нём не рассказывала.

– Бойфренд? Давно?

– Можешь и так его называть. Мне с ним приятно… Давно.

Николай Иванович отвёл взгляд и высвободил руку. Он молчал, наблюдая, как Эля не спеша, деланно спокойно пила кофе. Он не пил, скручивая в пальцах фантик от конфеты.

– Нам надо расстаться, Эля…

– Зачем? Тебе будет скучно без меня…

– Переживу. Не хочу «секонд-хенда» в наших отношениях…

– Глупо. Но, в общем, тебе видней… – она хотела попросить проводить её, но передумала. Было ещё рано.

Она шла к остановке по тёмной, но пока оживлённой улице. «Он позвонит… Он позвонит…» Прохладный ветер октября переметал опавшую листву. Ей было неприятно, что всё так случилось. «Облом… И чего это Игорёк привёрся, не предупредив?».

Тревожный голос

Бабка Анютка – так её всё звали, и она давно привыкла, – ложилась спать рано. Перед сном, как обычно, помолилась перед образами. Образа были современные, отпечатанные на картонках: Богоматерь с младенцем Христом и угодник Николай в бумажных окладах. Старые доски сгорели прошлый год вместе с занавесками, полотенцами и корзиной белья, не уберегли себя небожители. Молитв бабка никаких не знала, привычно выкладывала богу все свои заботы и горести, не считая зазорным упомянуть о мальчишках, разбившим мячом окошко в сарайчике, и ещё о том, что на ближнем участке совхозного сада после уборки яблок совсем не осталось, а на дальнем сторожа гоняют, не дают подбирать падалицу, по приказу директора. А куда она ему? Во дворе складском пуды яблок гниют, съёмных, за которые приезжим шабашникам такие деньги плочены!..

Бабка засыпает сразу, но спит чутко, словно сторожит что-то. Это, наверное, от того, что разговорилась сегодня с поселенной недавно ветеринаршей. Временно ту поселили в клетушку рядом с бабкиной комнаткой. Из одного коридорчика вход. Это всё комендантша, могла и поприличней найти, хоть и временно. А ветеринарша, или как теперь зовут, зоотехник, худенькая такая. Молодой специалист. Вежливая, Анной Петровной зовёт. Всё выспрашивает, как да почему. Уехала на воскресенье к сестре старшей в город. Ну, бог с ней. Только вот память разворошила.

Бабка просыпается и лежит с открытыми глазами, смотрит на белое пятно печки. Сквозь щели дверцы светится огонёк. Когда прогорит, можно и прикрыть тягу. Бабка прикрывает глаза и сами собой возникают картины прошлой жизни, муж Михаил, пропавший в войну ещё когда она была на окопах. Вчера ветеринарша, Верой её звать, ещё спросила, была ли она, бабка, замужем.

С недоверием так спросила. Ну, это молодое дело, не доверять, или как. И кто здесь об этом знает! Никто. Раз-два, да и обчёлся, кто помнит её молодую, опухшую от голода, прибившуюся к этим местам случайно, в первый год войны. Тогда недели три, а то и больше, пешком из-под самой Москвы, куда поехала по вербовке, пробиралась. Под бомбёжкой и обстрелом была. Когда на открытой платформе ехала уже к своей станции, узнала знакомую бабу, почти соседку. Та поначалу от неё шарахнулась, не узнала, а потом, плача в голос, всё обсказала: обоих дочек бабки Анны схоронили, померли от поноса, и Душка, старшая сестра, у какой девок своих оставляла, тоже померла.

Не заплакала она тогда, слова не сказала, а собрала свой узел с матрасом да новым пиджаком, купленным с первой получки на стройке, да и спрыгнула на всём ходу здесь. Покатилась по насыпи, что куда. А самой всё равно, пропади оно пропадом.

Ничего, поднялась. Коленки сбила, щёку всю ссадила. Кровь шла дюже сперва. Ещё парню, с которым вместе выбирались после того, как их эшелон разбомбили, рукой помахала. Он дальше поехал. Не видала того парня после никогда, ему год призываться подошёл, видно, сгинул на фронте. О муже потом уж бумажку переслали, что пропал без вести…

Бабка долго не может уснуть, её томит чувство какой-то тревоги. Она прислушивается к тишине, и та кажется ей необычной. Она, правда, тут же вспоминает, что Вера уехала, а молодые, живущие в комнате за стенкой, как всегда в субботу, ушли в гости к тёще, и не слышно ни музыки, ни перебранки, ни плача трёхлетнего Димки.

Наконец бабка задремала. Сколько она проспала, не поняла, но проснулась от явственно услышанных слов, так памятных ей с военного времени: «От Советского Информбюро…»

Бабка опустила с кровати ноги в шерстяных носках своей вязки, нащупала бурки и надела их. Замерла, прислушиваясь, и опять откуда-то издалека голос, знакомый с тех давних лет, торжественно и грозно даже, продолжал говорить, но слов бабка разобрать не могла.

«Батюшки! Да ведь это…». Бабка Анютка засновала по комнатке на подгибающихся ногах, нашла и накинула на плечи вытертое плюшевое полупальто, наскоро повязалась тёплым платком. Куда теперь?

На улице бабку встретил холодный сентябрьский ветерок. Небо, днём затянутое облачной пеленой, расчищалось, и звёзды глядели на мороз, который под утро всё чаще стал наведываться в гости, золотя листья берёз в лесопосадках, убирая землю и всё на ней в тонкие иглы инея.

Улица спала. Окна домов в рамах наличников смотрелись тёмными пятнами, только далеко, у конторы совхоза, над будкой проходной сокодавки, покачиваясь, светила несильная лампочка.

«Спят все, как есть, спят. Радио ко всем проведено, так они его выключают, чтобы телевизор не мешало смотреть или музыку крутить. Случись что, никто не узнает, не услышит…»

Бабка двинулась вдоль ряда домов, борясь с искушением подбежать к любому окну, забарабанить по стеклу, кричать, что есть силы: «Люди, слушайте!..»

Она торопливо шла к совхозной конторе, спотыкаясь на колдобинах дороги, выдавленных колёсами тракторов и машин. Сторож Иван Иванович встретил бабку на пороге проходной:

– Во, Анютка ко мне на свиданку прибежала. Заходи! – пряча левую культю в рукав, он широким жестом правой руки приглашал бабку. – Как раз к ужину поспела.

– Спасибо. Я тут посижу, Иваныч, – часто дыша, бабка присела на скамейку. – Воды дай испить, если есть.

– Сам воду я не пью принципиально, но для тебя, гостья дорогая, найду. Иван Иванович принёс воды в алюминиевой кружке, смотрел, как бабка судорожно отпила несколько глотков, губы углом платка отёрла – За тобой ровно кто гнался, – заметил он. Бабка ничего не ответила. Подняв узкое тёмное лицо, чуть сдвинув платок, вслушивалась в тишину ночи. Взлаивали в посёлке собаки. Издалека нарастал гул идущего поезда. Наконец донеслась и какая-то музыка.

– Тихо. Видно, мне причудилось, – проговорила бабка вполголоса, самой себе, словно и не замечая Иван Ивановича. Тот глядел на неё, озадаченно подняв брови.

Электропоезд выбежал из-за лесопосадки, неся перед собой. ослепительный сноп света, и замелькал тёмной лентой под повторяющийся перестук. Это был не пассажирский поезд, а товарный, в нём вагоны перемежались с платформами, на которых возвышались закутанные в темень грузы. Поезд прошёл не останавливаясь, так как на этом маленьком полустанке задерживались только электрички, и пошёл дальше, к мосту, за которым находился уже райцентр.

У бабки вроде отлегло от сердца и, поправив платок, она встала со скамейки.

– Посиди со мной, Петровна. Молодость вспомним.

– Нет. Пойду я. У тебя тут это… радио есть?

– На кой оно мне! У меня клуб рядом, музыки хватает, а политику эту я не слушаю. А сейчас хлебну малость «червивки» и до утра подремлю. А за меня Кукла подежурит. Кукла, ко мне!

Из дверей проходной, стуча коготками, выбежала Кукла, гладкошёрстая, мордой схожая на лису, собачка. Вначале она, припадая на передние лапы и вертя хвостом, продемонстрировала хозяину свою готовность служить, потом обнюхала бабкины бурки и улеглась у ног Ивана Ивановича.

– А тебе на что радио?

– Мне, Иваныч, голос послышался, тот, который в войну сводки читал…

– А, голос Левитана. Так это по телевизору передают многосерийную картину про войну. Я её днём к зятю хожу глядеть.

– Вон что! А я-то, дура чокнутая, всполохнулась…

– Иди, отдыхай, Петровна.

Обратно бабка шла медленно, порой останавливаясь и глядя то на небо, густо высветленное звёздами, то на молчаливые спящие дома. Она думала обо всех, кто сейчас спокойно спит в этих домах, о Вере, так похожей на сестру Дуняшку в молодости. Голос-то конечно из кино, это понятно. А что будет, если взаправду?

Потом мысли её переключались на завтра, на приезд Веры. И она решила помыть полы в её комнатке, чтобы если кто зашёл, не осудил девушку за непорядок.

Прежде чем открыть входную дверь, бабка Анютка ещё раз прислушалась к звукам ночи. Было всё тихо, но и в комнатёнке к ней не пришла обычная успокоенность. Бабка постояла перед иконами и, не найдя слов молитвы, огорчённо вздохнув, присела на кровать. О чём она скажет Богу и чем он ей поможет? Разве сможет он уберечь землю от пожара, если даже в её комнате икон не защитил? А может, идти к людям, молодым рассказывать про ту войну? И опять же войны кругом идут…

Время за полночь, и бабка Анютка наконец засыпает почти успокоенная, но спит так же чутко, словно чего-то ждёт.

Костя и Рита

Утром в садик приводили детей женщины, мамаши или бабушки, а забирали вечером чаще отцы. Няни и воспитательницы к этому времени прихорашивались. Особенно привлекал женский персонал садика папа Владика из младшей группы. Рослый, с густыми бровями, и чёрными, выпуклыми глазами. Под «орлиным» носом щегольские усики.

Анна Михайловна, грузная женщина, всегда плохо подкрашенная, воспитательница младшей группы, завидев красавца-папу, забегала в хозяйственную комнату, подкрашивала губы. Она выводила Владика в приёмную, с виноватой улыбкой сообщала родителю очередной подвиг его сына. Владик, спокойный мальчик, спокойно разбирал все игрушки, попадавшие ему в руки на составные части… Автомобильчики оставались без колёс, куклы – без голов, телефончики – без звука.

Папа снисходительно извинялся, щурил в улыбке разбойничьи глаза, оглядывая заходивших в приёмную воспитательниц и нянечек. Особо он выделял Риту, подчёркнуто любезно с ней здоровался. Его звали Борис Фёдорович.

Рита отвечала Борису Фёдоровичу служебной улыбкой, испытывая внутреннее к нему отвращение из-за густых тёмных волос на запястьях его рук. Представлялось, что и всё тело этого мужчины покрывали густые жёсткие волосы.

О мужских ласках до замужества Рита знала лишь из литературы, а муж её, Костя, по своим данным и поступкам не был похож на героев-любовников эротических романов. Близость с ним была необременительной и недолгой. Бо́льшее удовольствие Рите доставляло поглаживание руками мягкой тёплой кожи груди и живота Константина.

С Костей Рита познакомилась сразу после окончания школы. Три летних месяца он нежно за ней ухаживал, чем отличался от мальчишек-одноклассников с их грубым лапанием. В сентябре они поженились.

Первая брачная ночь не удалась. Костя впал в полную растерянность, буквально лишился дара речи, и Рита его успокаивала до утра. Рита поняла, что практический секс, по крайней мере с Костей, далёк от красочных описаний в женских романах. Это факт, однако, Риту нисколько не огорчил, скорее наоборот, утешил.

Проводив последнего мальца своей группы, Рита зашла в хозяйственную комнату, переоделась в лёгкий костюм бежевого цвета и, отойдя от зеркала, осмотрела себя с ног до головы. Она была вполне довольна собой. Среднего роста, немного полноватая женщина. Грудь, талия, бёдра – всё на месте. Недаром мужчины оказывают ей знаки внимания. Для своих двадцати восьми она выглядит вполне нормально. Лицо простовато, нос расплывчат, да и серо-голубые глаза могли бы быть покрупнее. Но это не имеет значение, раз Костя её любит такую. Ревнует, сцены устраивает… Вот приревновал к соседу с первого этажа, Василию. Тот тоже улыбается Рите, показывая редкие прокуренные зубы. Он коренаст, массивный живот его переваливается через брючной ремень. Навались Василий на неё во время интимной близости, например, она просто бы задохнулась, а от запаха табака из его рта её сразу бы стошнило. И к такому Константин её ревновал, дурачок!

Положив в сумочку книгу, которую на днях начала читать, Рита вышла из группы. Всего полквартала – и она во дворе своего дома. Здесь знакомая картина конца летнего рабочего дня: малышня в песочнице под присмотром бабушек, пенсионеры на скамейке. Вот ещё Василий, лениво помахивающий выбивалкой у ковра на перекладине, и его две дочки улыбнувшиеся тёте Рите скуластыми, как у отца, личиками.

Зайдя в квартиру, Рита первым делом проверила, есть ли горячая вода в кране. Вода была, и она, включив кран в ванной, стала поспешно раздеваться, небрежно сбрасывая одежду на стулья в зале. Тёплая ванна – блаженство! Рита поглаживает груди, освобождённые от тесного лифчика, упругий, не растянутый беременностями живот, и всё, что ниже. Нежные касания собственных рук ей доставляют куда большее удовольствие, чем недолгий интим с мужем. С сожалением она выходит из ванны – скоро должен прийти Константин.

Распорядок дня в своём офисе Костя выдерживал строго. Пунктуальность была его, как говорится, «манечкой», как за его спиной злословили сотрудницы. В рабочее время разговоров в комнате не слышалось, только шуршали бумаги. Кроме Кости, никого из мужчин в офисе не имелось.

Ещё год тому назад Константин с нетерпением ждал конца рабочего дня в ожидании встречи дома с его любимой Ритой в любимом семейном гнёздышке. Женское окружение на работе его не волновало, это были сотрудницы – и только. Но с некоторых пор стал он замечать перемену в отношениях к нему Риты. Не встречает, как бывало, у входа, не говорит привычное: «А я для тебя вкусненького приготовила!» Вот-вот и она начнёт подсмеиваться над его безуспешными стараниями в постели?

Отца своего Костя не помнил, мать и бабка ничего ему об отце не рассказывали, словно он родился без участия второго родителя. Мать постаралась освободить его от уроков физкультуры в школе, потом от армии, а после окончания металлургического института устроила подальше от горячего металла, в отдел. Так он попал в женский коллектив калькуляции.

Костя с юности был невероятно возбудим. Стоило ему представить женщину раздетой, как желание его раздувалось воздушным шариком, и потом пропадало, словно шарик лопался. Это огорчало Константина и не было секретом для женщин коллектива. Они его жалели, не подавали вида, что в курсе – Костя был вежливым и милым молодым человеком.

Костя женился на Рите, страстно её желая, но с ужасом ожидал первую брачную ночь. Напряжённость ожидания полностью выбило его из колеи. Потный, жалкий, обнимая Риту, он ждал от неё каких угодно упрёков, но она проявила такт, мягко его успокоила. И другие ночи мало отличались от первой, но Рита, как ему показалось, даже была довольна такими отношениями. Он боялся, что Рита когда-то «проснётся» и произойдёт неминуемый разрыв. А время шло… Детей у них не было, и они жили в почти платонической любви. И всё-таки ему иногда рисовались картины, почерпнутые из эротических кинофильмов, в которых Рита, его Рита, находилась в объятиях другого! Эти картины всё чаще рисовались Константину, и теперь он рвался после работы домой уже с мыслями застать Риту с кем-то, чаще всего с соседом с первого этажа – толстым рыжим конопатым Василием.

Задержавшись как-то из-за обрыва линии троллей, он, взбегая на свой третий этаж, встретил Василия, спускавшегося вниз, одетого по-рабочему, с сумкой. Василий что-то напевал себе под нос и приветствовал Константина поднятием руки. Круглое лицо Василия было пунцово-красным, и Константину представилось, что тот идёт из его квартиры.

Прыжком Константин преодолел последние две ступени и рванул дверь. Дверь не поддалась: была заперта. Трясущимися руками, не попадая ключом в замочную скважину, он наконец открыл дверь. Не снимая туфель, что всегда аккуратно делал, он вбежал в комнату.

Рита стояла с головой, повязанной полотенцем. Она с удивлением уставилась на возбуждённого Костю.

– Кто у тебя был? – буквально заорал Костя.

– С ума сошёл? – поинтересовалась Рита.

– Не больше, чем ты! – сжимая кулаки, Константин подступал к Рите. – Васька у тебя был?

– Бери выше! Поль Бельмондо был. – усмехнулась Рита.

Она подняла руки, снимая с головы полотенце, полы халата разошлись, показав обнажённое тело. Это окончательно взбесило Костю. Он бросился к стулу, на котором в беспорядке была брошена одежда Риты, схватил трусики, лежавшие сверху, и торжествующе завопил:

– А это что? Это что, тебя я спрашиваю?

– Трусы мои. – Рита произнесла это с обидным спокойствием.

– Да, да! Трусы! – Костю колотила дрожь, слова застревали в перекошенных губах, мысли путались. Бросив трусы на пол, обхватив ладонями лицо, он с рыданиями упал в кресло. «Всё ясно! – металось у него в голове, – Васька был. Долго ли! Или я действительно с ума схожу?»

Рита подобрала с пола трусы и, молча поглядев на Костю, ушла на кухню. Немного погодя она позвала его оттуда: «Костя, иди ужинать…»

Привычная фраза, произнесённая буднично, словно отрезвила Костю. Он сел за кухонный стол на своё место молча, опустив голову. Ужин весь прошёл в молчании.

Костя ел, наклонив голову над тарелкой, неотступно думая о случившемся. «Может быть, я зря на неё? Васька, конечно, может… Недавно в дворовой компании хвастался своими успехами у женщин в молодости. Намекнул, что и сейчас «есть к кому сходить…».

Рита, поглядывая на мужа, читала очередной роман. Вспышки ревности и все высказывания Кости ей были хорошо знакомы. Вскипит, попыхтит и сникнет.

Костя лёг в постель, натянул простынь до подбородка и уставился в потолок. Рита всё не шла, и ему казалось, что она уже собралась и ушла к матери. Страх одиночества сковал Костю. Он подтянул простыню до округлившихся глаз. Наконец вошла Рита. Она разделась и, приподняв край простыни, прилегла рядом, но не обняла Костю, а вытянулась, лёжа на спине. Она не повернулась к нему даже и тогда, когда он, бормоча бессвязные извинения, целовал её в плечо и потом, успокоенный её молчаливым соседством, уснул и даже тихонько захрапел.

Рита лежала тихо, не двигаясь, долго не засыпала, думая о том, как хорошо в такой тиши и благодати, если бы не Костина ревность.

Утром они мирно завтракали, и даже обсудили, как распорядиться с тринадцатой зарплатой.

Костя ушёл на работу, а Рита, приводя себя в порядок перед зеркалом, обдумывала тактику поведения с Костей. Можно, конечно, соглашаться с ним во всём и этим избежать вспышек ревности, или наоборот, дать реальный повод и показать свою независимость.

Костя, мамочкин сынок, друзей не имел, кроме шахматного клуба никуда не ходил. И теперь, как при мамочке, придя с работы и поужинав, садился за стол к своим словарям, составляя кроссворды. «Зачем в кино? У нас телевизор отличный!» – была его обычная отговорка. По субботам тащил к своей матушке. Та без устали наставляла сноху, как надо за мужем ухаживать, хотя сама прожила с Костиным отцом без году неделю. А с понедельника опять Рите в детсадик, к сопливым надоедливым деткам, к Анне Михайловне, Зое Васильевне и другим. Все они одинаковы с их разговорами про мужей, детей, внуков…

– Ты что, Рита, сегодня такая задумчивая?

Это врач, Нина Петровна, спокойная молодая женщина, любительница по-доброму подшутить. С ней Рита почти откровенна, Нина Петровна ей нравится.

– Сегодня Борис Фёдорович за Владиком придёт. Анна Михайловна с утра готовится к этому событию, – напомнила Нина.

– Мне-то что? – Рита раздумчиво смотрит на Нину. – А в общем-то тоже могу подготовиться. Накрашусь, тени наведу, и… и сведу Бориса с ума. – Рита смеётся, – только зачем мне это, дома свой сумасшедший имеется. Вчера опять ревность мне свою показывал.

– Ревнует? Значит, любит. Позавидовать можно. Мой, наверное, заревнует, если в постели окажется третьим… – И Нина тоже смеётся.

До Риты доходили разговоры коллег по работе, что если кто-то в семье Нины и погуливает, то её муж Аркадий, хозяин нескольких торговых точек и соответственно нескольких продавщиц. Невысокого роста, широкоплечий, коротконогий, с густой причёской седоватых чёрных волос. Смуглое лицо его можно было бы назвать красивым, если бы не красные веки и отёчные мешки под глазами. Второй подбородок и вислый пивной живот тоже его не украшает. Рита про себя его называла «бык». Два сына-школьника, похожие на отца, приходили в садик к матери, вели себя тихо, видно, приученные слушаться с первого слова.

За Владиком пришёл красавец Борис. Рита вышла из группы минут через пять после его ухода с сыном, и скоро обогнала их.

– А вы сегодня не в ту сторону идёте! – окликнул её Борис Фёдорович.

– Вы это заметили? Очень мило с вашей стороны. – Рита замедлила шаг и пошла рядом. Некоторое время они шли молча. Её спутник заметно волновался, не зная, с чего начать разговор. «Наверняка заметил, что я неспроста иду с ним рядом, а молчит. Удивительно! При его разбойничьей внешности он давно должен перейти в наступление. Или я ему безразлична?» – думала Рита, вышагивая с независимым видом. Опыт школьных знакомств ей не помогал. Она пошла на выручку Борису с дежурной темой о погоде.

– Вы не слышали, какой прогноз на завтра? Если такая же жара, то пойду на море, с прошлого года не была…

– Вы любите море? – сразу вошёл в тему Борис. – Я тоже. Чистый воздух, шёпот волн.

«Да он романтик! Не пишет ли стихи?» – подумала Рита и спросила об этом.

– Я – стихи? Нет, не получается. – Борис усмехнулся. – Поэты витают в облаках, а я человек земной. Я и читаю-то их редко, случайно. Я реалист, детективы люблю, классику перечитываю.

Они шли по центральной улице города, в эти часы особенно людной. Рита замечала, что на неё и Бориса обращают внимание. Женщинам бросался в глаза рослый, с энергичными чертами лица Борис, а мужчинам – она, статная полноватая блондинка. Риту охватило чувство, какое давно, а точнее, со времени начала её замужества, не посещало. Она шла, беспричинно улыбаясь, и вдруг в мелькании встречных лиц увидела круглые от удивления глаза Константина.

Она остановилась, как вкопанная.

– Что с вами? – спросил, останавливаясь, Борис.

– Ничего… – Рита произнесла это слово, лихорадочно придумывая выход из ситуации, отыскивая взглядом Костю. Тот словно растворился. – Мне надо… сюда, – и Рита вошла в открытую дверь ближайшего магазина. Борис Фёдорович недоуменно пожал плечами и пошёл дальше, ведя Владика.

Это бы магазинчик канцтоваров. Она, конечно, пошла купить себе новую авторучку. А отец малыша из садика, конечно, случайно шёл в том же направлении…

Константин ходил кругами по комнате и, увидев входящую Риту, остановился, исподлобья свирепо глядя на неё. Он был без туфель, но в пиджаке, волосы его взлохмачены, галстук съехал набок… – С кем это ты прогуливалась? – не спуская глаз, он подскочил к Рите вплотную. Низко опущенная голова и раздутые ноздри носа напомнили Рите быка на арене корриды, и она улыбнулась: «Только не роет землю копытом…»

– Смеёшься? А мне не смешно от вида твоего красавца!

– Какого это моего? Ребёнка вёл человек из нашего садика, папа.

В глазах Константина заскакали молнии.

– Папа? Чей папа? Ты уже чужих пап присваиваешь, да? Ну конечно, я не папа, я не муж. я вообще не мужчина!

– Опомнись, Костя! Чего ты несёшь? Твоя ревность за все границы зашла. Каждый день такие сцены… Я не выдержу. Я перееду к маме…

– К маме? Может, к папе?

Константина понесло. Истерика перехватила ему дыхание. Зрачки глаз расширились. Он стал валиться… Рита успела его подхватить, не дала упасть на пол.

– Костя, Костя!

Рита подвела его к креслу, усадила, притиснулась рядом, прижала дёргающуюся голову мужа к груди.

Наконец Костя утих, бледный, беспомощный, обнимая Риту. Рита помогла ему добраться до дивана, уложив, забросила ноги на диван.

Рита уже раскаивалась в своей прогулке с Борисом. Костю надо определить на лечение. Переехать к матери? Но какая там будет жизнь! Отец опять сорвался и пьёт по-чёрному – кодирование не вылечило. Ленка и Катька то и дело прибегают от своих алкашей к матери… Насмотрелась Рита на семейную жизнь матери с отцом… Туда только в самом крайнем случае. И не нужен ей такой муж, как мужья сестёр. Костя как раз такой, какой ей подходит. Аккуратный, чистоплотный, пусть не хозяйственный, но любящий!

Когда Костя проснулся, в квартире было совсем темно. Тишина нарушалась тиканьем будильника, да холодильник вдруг начинал глухо рокотать. Он с трудом вспомнил и Риту на улице рядом с пучеглазым басмачом, и сцену своего бурного объяснения с Ритой. А где она, где Рита?

Подскочив с дивана, он увидел в зеркале себя – в мятом пиджаке, с всклокоченными волосами, с расстёгнутым воротом рубахи… Может быть, Рита уже ушла к матери, забрала вещи?

На цыпочках подойдя к двери спальни, со страхом заглянул. Рита лежала в постели, укрытая простыней, снятые вещи аккуратно развешаны на спинке стула. Ночник тускло освещал мирную картину сна его любимой женщины.

Подойдя вплотную и полюбовавшись дорогими ему чертами, он бесшумно отступил… Тревожить он её не будет… Но завтра… Что он ей скажет в своё оправдание?

Он опять лёг на диван, и так ему стало одиноко без Риты! Один он не выдержит и недели. Да что там недели – эту ночь как ему выдержать?

Но он всё же быстро уснул и проспал до утра без сновидений. Проснулся от знакомого призыва: «Костик, иди завтракать!» Всё было, как всегда.

«Зря, конечно, я Костика подразнила Борисом. Хорошо хоть никто меня из садика не видел на улице…» думала, идя на работу, Рита, и ошиблась. Анна Семёновна выследила необычный маршрут Риты, заподозрив связь с отцом Владика, и успела кое-кому своё мнение сообщить. Пришедший за сыном Борис Фёдорович попытался побеседовать с Ритой, но, встретив её холодный взгляд, сразу понял, что развить отношения не удастся и, уводя Владика, только кивнул всем на прощанье.

Рита вышла из группы вместе с Ниной. Говорили о Константине, не упоминая о Борисе Фёдоровиче.

Дома Рита собиралась после ванны спокойно дочитать роман – Костя предупредил, что придёт позже, задержится на собрании, но планы рухнули: потекла ванна. Сосед, пенсионер Егорыч, посоветовал обратиться к Василию, мастеру с первого этажа.