Текст книги "Онейроид"

Старик и радио

У деда Арсения болела голова. Наверное, давление магнитные бури взвихрили. Вдобавок кололо в правом боку. Это уж точно печенка отбивалась от подползшей желтухи, а может, и чего похуже – цирроз, например. Вот недавно и глаза заметно впали. Видать, щитовидка забарахлила. Ходячая энциклопедия недугов, не иначе. Посещал Арсений врачей, но те твердили, что здоровье у старика для его возраста не просто сносное, а отменное. Все в норме. А усталый вид, говорили, от того, что всякие глупости придумывает и потом из-за них переживает. Все бы ничего, да вот по радио постоянно о каких-то болезнях рассказывают. И перечисляемые симптомы указывают на то, что дед Арсений болен. Еще про лекарства говорят. Они дорогие, но если два-три месяца с пенсии откладывать часть денег, то купить можно. Вот и копил Арсений на таблетки. Потом звонил в столицу и заказывал. На всякие излишки средств, конечно, не хватало. Поэтому даже телевизор не мог себе позволить, после того как старый, еще семидесятых годов, сломался. Жил старик один. Раньше он пел в хоре. Сначала в академическом, потом в хоре ветеранов. Там он и познакомился с Иваном Павловичем, ставшим ему впоследствии хорошим товарищем. Когда старик оставил хор, он еще порой созванивался с Иваном. Никто другой ему не был нужен. А если Арсений и заводил разговоры с соседями, то недолгие. Быстро надоедала вся эта трепотня. Другое дело – радио. Включил – и спишь себе спокойно. Хочешь, у плиты стоишь или уборкой занимаешься. А если песня звучит, то и подпевать в унисон можно. И никто не скажет, что голос у тебя уже не такой, как в детстве.

Замечательная вещь это радио. Оно, например, не обижается на то, что ты невнимательно слушаешь его. Ему не нужно кивать после каждой глупой фразы. Оно не заставляет тебя вникать в разговоры ни о чьей-то дочке, которую повысили на работе, ни о капризном внуке, не желающем есть перловку в детском саду, ни о псе, страдающем, видите ли, аллергией на собачий корм. Радио не станет нудно рассказывать о том, как оно красило забор на даче или меняло деревянные окна на пластиковые. Идеальный собеседник.

Одним словом, старик безоговорочно верил радио, его советам и рекомендациям. На что Иван Павлович все время говорил: «Дубина ты, Арсений, мало тебя в жизни обманывали? И это при коммунистах еще было. А сейчас и подавно мы государству не нужны. Оно нас от мошенников уже не защищает. А ты постоянно слушаешь разный бред. Они там насобачились тешить да обирать дураков, особенно преклонных лет…». Но старик упорно отвечал, что в сегодняшней жизни только радио и можно верить. Самыми трудными для Арсения были ночные часы – когда репродуктор замолкал. Если старик к тому времени не засыпал, воспоминания, обычно неприятные, начинали буквально терзать его. Бывало, он не мог уснуть до шести утра, навязчиво прокручивая пережитое, как кинопленку. Вспоминал свой детский голос, весьма хороший, даже редкий. Тогда он познакомился с хормейстером, который пророчил Арсению славу и светлое будущее. На деле же специалист оказался обманщиком, который использовал подростка для своей выгоды, получая награды и премии за его талант. Когда Арсению исполнилось четырнадцать лет, у него, как и у всех в этом возрасте, началась ломка голоса. Многие отговаривали мальчика петь, предостерегая, что он может себе навредить. Но хормейстер твердил: «Не слушай никого! Пой, пока голос не сорвешь!» И Арсений пел. А когда понял, какую совершил ошибку, было поздно. Связки он уже порвал. Да и хормейстер этот исчез из его жизни, и больше они не встречались. Это была первая встреча наивного паренька с коварным миром. Дальше пошли другие хитрости и уловки: ложь на работе, предательство в семье, даже незнакомые люди на улице и те умудрялись обманывать. Петь Арсений продолжал, однако голос его уже не звучал так уникально, как раньше, и каждый раз, вспоминая об этом, он тосковал.

Однажды по радио звучала знакомая песня. Арсений начал было подпевать, но внезапно звук пропал. Старик в недоумении замолк и принялся крутить ручку регулирования громкости на приемнике. Бесполезно. Вещание не могло прекратиться днем. Что же теперь делать? Арсений стал трясти приемник и стучать по нему, наивно полагая, что снова услышит песню, но это не помогло. Прошло три часа, а радио по-прежнему молчало. В такой пугающей тишине и свихнуться можно было. А этого Арсений больше всего и боялся. «Кому же будет нужен безумный старик? Я-то и в здравом уме никому не сдался». Едва он подумал об этом, голова начала раскалываться, и в памяти стали всплывать всякие гадости. Арсений вспомнил, как один его знакомый полковник в отставке напивался «до чертиков», а потом предлагал старику в обмен на еду спеть своим подружкам их любимые песни. Потом Арсений вспомнил, как руководитель академического хора отказался назначить его солистом.

В глазах потемнело. Он уже с трудом различал предметы в комнате. Казалось, еще немного, и все вокруг померкнет. Он больше не увидит мир. Хоть и чуждый, но уже ставший ему привычным. Впрочем, и не надо. Главное, услышать родной язык, любимые песни.

Вдох-выдох. Казалось бы, что здесь такого? Заткнулся какой-то говорящий кусок пластмассы, и что? Для других это вообще был бы сущий пустяк. «Нужно всего лишь успокоиться. А может быть, радио вообще никогда не заработает. Неужели и оно меня предало? Неужели я пропал? – думал Арсений. – И все стремятся меня сжить со света? Нет, я этого так не оставлю. Рано решили избавиться от меня!»

Внезапно комнату озарил яркий свет, как от прожекторов на сцене. Голова старика мигом перестала болеть. Через несколько секунд послышались оглушительные аплодисменты.

На следующий день Иван Павлович позвонил Арсению. Тот ответил на удивление бодрым голосом. На вопрос «все ли у него в порядке», сказал: «Лучше не бывает». Затем воодушевленно произнес:

– Срочно приезжай! Ты должен это увидеть!

Иван Павлович не заставил себя долго ждать. Дверь квартиры старика оказалась приоткрытой. Гость осторожно переступил порог. Из зала доносился выразительный голос Арсения, копирующего манеру известного диктора.

– А сейчас по заявкам радиослушателей для вас споет золотой голос России Арсений Добролюбов. Замечательный человек, ставший легендой.

Зазвучала песня. Оказавшись в зале, Иван Павлович увидел товарища, расположившегося в самом центре на стуле в парадном костюме и при галстуке. Увидев гостя, Арсений так и не прервал пения. Он смотрел на Ивана Павловича сияющими от счастья глазами, а возле его ног лежали обломки старого радиоприемника.

Окно в другой мир

В моей квартире поселилось чудище. Оно смотрит на меня ужасными, налитыми кровью глазами со стены, прямо из окна в параллельный мир. Вы, наверное, скажете, что я сошел с ума? Понимаю вашу реакцию, но все-таки мне, доктору физико-математических наук, а также пусть и в узких кругах, но все же известному публицисту могли бы поверить. Это чудище не дает мне покоя ни днем ни ночью. Я чувствую его взгляд, его присутствие в моем проклятом жилище. В жизни я достиг многого. Именно поэтому живу не в подселенке на окраине, а в трехкомнатной квартире в центре города, курю дорогие сигары вместо дешевых отечественных папирос, пью не водку, а виски, в который добавляю лед. После перестройки наступили тяжелые времена, и детям я стал не нужен. В институте, где я преподавал, мне стали урезать часы, потому что некоторые дисциплины убрали из программы вуза, а публицистические брошюры, которые я выпускал, хоть и продавались в книжных магазинах, но никто их не покупал. Мои труды принесли мне спокойную, в достатке старость, но помочь детям обустроить их жизнь я уже не мог. Дети считают, что мне дороже виски, чем они. Глупые создания. Я добился того, чтобы у них было высшее образование, я возил их по городам великого Советского Союза. Но они не ценят моего вклада в их развитие. А я страдаю от одиночества, и для меня виски – всего лишь эквивалент лекарства от помешательства. Но не так давно меня стало навещать это мерзкое чудище. Его грубая грязно-серая кожа, похожая на апельсиновую корку со множеством растущих на ней папиллом, вызывает отвращение. На теле нет волос, а на голове есть наросты, напоминающие рога. Его рот, лишенный губ, изредка открывается, оголяя редкие зубы. Ужасное создание. И знать бы только, откуда оно!

Выглядываю на улицу и вижу своих соседей. Они здороваются, улыбаясь друг другу, будто бы у каждого все хорошо. Но я в этом сомневаюсь. Может быть, у них тоже живет такое чудище, просто не вылезает наружу и не показывается им. А скорее всего, они так увлечены житейскими заботами, что попросту не замечают его.

Вот вижу, как по тропинке между домами шагает сосед Виктор Петрович. Грубый неотесанный и небритый индюк, с трудовыми мозолями на руках. Всю жизнь он проработал на заводе и раньше вышел на пенсию по вредности. Когда я трезвый, он с самовлюбленным видом кивает мне. А когда видит меня пьяным, начинает читать мораль. Завидует… Кто он такой, чтобы учить ученого… болван…

Рядом с ним семенит моя соседка снизу. Сотрудница почты Валентина Семеновна. Она-то и приносит мне пенсию и все время возмущается, что я ее топлю, угрожая судебными исками. Когда-то в молодости экстравагантная женщина. Сегодня она может привлекать внимание лишь истериками. Следом за ней, виляя хвостом, бежит ее пес Бобик – единственный из этой троицы, кто меня не раздражает своим поведением. Иногда по доброте душевной я угощаю его сосисками или ломтиком хлеба. Если бы он был человеком, я бы выпил с ним и рассказал ему о своей жизни, но он всего лишь животное.

Подхожу к окну в параллельный мир. Чудище смотрит оттуда, словно гипнотизируя взглядом. Что бы ему ни говорил, оно молчит, пристально меня изучая.

– Знаешь, кто я такой? Иван Иванович Парфенов! Светило науки!

Никакого резонанса. Срываю скатерть со стола и закрываю окно, но скатерть падает на пол, и перед моим взором снова возникает чудище.

Скрипя зубами от злости, я хватаю его и направляюсь к входной двери. Пора покончить с ним раз и навсегда! Быть может, тогда все в моей жизни станет иначе. Вот я в подъезде. Быстрым шагом спускаюсь по лестнице. Выхожу на улицу. Там стоят мои соседи и, глядя на меня, качают головой. Виктор Петрович почесывает подбородок и, наблюдая за моими действиями, кривит рот в ухмылке.

– Ты что, Иваныч, совсем допился?! Куда зеркало тащишь?!

– Не твое дело! – кричу в ответ. – А если хочешь, можешь посмотреть, что я несу! – Вытягиваю руки, держа злосчастный прямоугольник прямо перед ним, а он лишь смотрит и пожимает плечами.

– Зеркало как зеркало, а ты шел бы проспался!

– Совсем с катушек съехал, – причитает Валентина Семеновна. – А ведь еще доктор наук!

Со злости я бросаю окно на асфальт и ухожу. Теперь я избавился от чудища. Могу дальше сидеть дома и курить сигары, потягивая виски. А соседи пускай и дальше считают меня сумасшедшим. Я-то знаю, кто я такой на самом деле. Великий ученый и автор множества трудов. Да этот сброд мне в подметки не годится.

Весь вечер сижу, попивая виски. Уже стемнело, и я включил свет. Яркая лампа озарила комнату. Я гляжу на улицу и замечаю, что из окна на меня пристальным взглядом смотрят те же самые налитые кровью глаза чудища.

Погружение

Вода в пруду до удивления прозрачна и как-то услужливо чиста. Даже в нескольких метрах от берега видны донные камешки. Виктор сидит на платном пляже, погрузившись в раздумья. Сегодня сыну исполнилось двадцать лет. Дочь полутора годами моложе. Его бывшая жена спокойно лежит, расстелив полотенце на согретом солнцем песке и надев солнечные очки. На ее лице улыбка, которая для окружающих вполне сходит за счастливую. Но они уже пять лет в разводе, а все равно жизнь постоянно сталкивает их лицом к лицу – его и Марину, как бы они ни возражали против этого. Чуть поодаль от него, читая книгу, сидит грузный детина в оранжевой футболке и накинутом сверху красном жилете, время от времени он поглядывает на округу. Скорее всего, пляжный спасатель. Виктор не спеша поднимается, стряхивает с ног несуществующий песок, идет к воде. Наклоняется, машинально умывает лицо. Легко ступает в пруд, заходя все дальше. Вода по щиколотку. Перед глазами как-то внезапно возникают, плывут картины детства. Походы в садик. Запеканка на завтрак. Сладкий некрепкий чай. Белые теплые руки матери, ее улыбка, всегда добрая. Широкие сильные плечи отца. Аттракционы в детском парке. Мороженое. Цирк. Сладкая вата. А вот и дворовые друзья. Неизменные потертые качели. Падение с них. Разбитый лоб.

Прошлое распалось на кусочки-символы. На отдельные фразы. Слова, которые нужно собрать, как пазлы, чтобы получилась картинка. В детском садике он быстро собирал все мозаики. Любил головоломки и ребусы и быстро их разгадывал. Тем временем он зашел в воду уже по колено. Вспомнил школу. Первое сентября какого-то года. Цветы учителям. Красные чернила оценок и записей в дневниках, которые он частенько боялся показывать отцу. Прогулы уроков и прогулки по городу. Скандалы отца и матери. Разбитая посуда. Разбитая жизнь отца. Такая же судьба матери.

Вода в пруду поднималась все выше… Старшие классы. Первая любовь. Прогулки под луной. Интриги. Измена… Разочарование в друзьях. Экзамены.

Прозрачная платная вода добирается до пояса. Он медленно, но все же идет в глубину. Теперь институт. Бесшабашные и бесконечные тусовки, нередко ночи напролет. Фужеры с дорогим вином, стаканы с дешевым. Дурманящий, какой-то засасывающий запах табака в кальяне. Сессии. Именно тогда он и познакомился с ней. С той, с которой решил соединить жизнь. С теперь уже бывшей женой. Выпускной в институте. Тот день был, пожалуй, одним из самых счастливых после свадьбы. Он обещал большое будущее. Теперь уже прошлое. Да и было ли оно?

Постоянная работа. Кабинетные офисные стены. Журналы на рабочем столе. Иконки на «столе» компьютера. Нерастущая зарплата. Вожделенные грошовые премии. Внеурочные.

Рождение сына. Дочери. Коляски и пеленки. Домашние скандалы. Опять разбитая посуда. Слезы жены. Снисходительные улыбочки. И вроде бы ангельская улыбка девушки из его отдела. Опять интриги. Измена. Опять детский садик. Только он теперь в шкуре своего отца. Однако его жена уж точно не на месте его матери. Его мать не могла бы никому так испортить жизнь.

Вода в дистиллированном пруду все выше. Виктор дышит полной грудью. Впереди песчаная полоса противоположного берега. Он почти такой же. За ним деревья с плотно прижатыми друг к другу кронами. Но одно важное различие: на том берегу почему-то не видно людей.

Он уже торопливо уходит все дальше и глубже, но никто этого как будто не замечает. Да и кому бы замечать? Ушли времена, когда он был нужным для них. А ведь это очень важно: быть необходимым кому-то. Или хотя бы полезным. Но дети давно выросли. Он больше не водит их за ручку в садик или школу. С его зарплатой наемного работника в переживающей кризис конторке он вряд ли в обозримом будущем сможет помогать им материально. Да они, похоже, ничего не ждут от него. Заметно, что они даже улыбаются ему неискренне, наигранно, не так, как в детстве.

Вода подбирается к голове. Виктору кажется, что она сжимает его горло. А в памяти семейные скандалы. Наконец развод. Последующие литры выпитого спиртного. Случайные собутыльники. Пьяные разговоры. Случайные связи…

Вода как-то равнодушно накрыла мужчину с головой. Воздух пузырями рвется из груди наружу. Он с трудом, превозмогая режущую боль, старается удержать веки открытыми, но перед глазами расстилается тьма.

Неизвестно, сколько времени прошло с момента погружения до тех пор, когда он, вытряхнув кашлем последнюю осевшую в легких воду, увидел склонившиеся над ним взволнованные лица своих детей и бывшей супруги. Рядом стоял детина, который и впрямь оказался спасателем. Он криво усмехнулся, опустил на глаза солнечные очки и хрипловато произнес:

– Братан, если жить надоело, найди себе другое место для прощального ныряния, только не у меня на пляже!

– Спасибо, большое спасибо, – сбивчиво благодарила спасателя Марина. – Уж простите моего… мужа. – Произнеся последнее слово, она будто бы чего-то испугалась.

– Ладно, бывает, – махнул рукой спасатель, – все в порядке, Ихтиандр? – спросил он напоследок у Виктора.

– Лучше некуда.

Мужчина ушел, а недавний утопленник непонимающе уставился на свою семью.

– Чего это ты, а, пап? – сверкнул своими светло-голубыми глазами сын. – Еще бы чуть-чуть и… Хороший подарочек был бы мне на день рождения!

Виктор не знал, что ответить. Он даже не знал, что с ним произошло. Но чувствовал теперь какое-то облегчение. Какую-то забытую радость. Похожую на ту, какую он испытывал в детстве, собрав воедино все пазлы картинки.

Проклинающим

Слово может ранить, а может и убить. А пока острая боль мучает мои губы, я поведаю вам необычную историю. Быть может, вы сочтете меня сумасшедшим. Да, впрочем, мне уже все равно. Пожалуй, каждый из нас хотя бы раз сталкивался с чем-то невероятным. Вот и я столкнулся. В один прекрасный момент мне стало понятно: кому бы я ни посылал проклятия, каждый их получал. Взять продавщицу нашу Маринку. Помню, как она мне водку до одиннадцати не продавала. Все время законами прикрывалась, а сама, видно, так и хотела мне настроение испортить. Вот я и пожелал ей в гневе бесплодие. И что вы думаете? Живут уже который год с мужем, а детей все нету. А товаровед Елена Павловна, которой я привожу молоко на рабочей «газели», прыщами покрылась. Это потому, что мне хамила постоянно, мол, поздно на точку приезжаю, и молоко пропавшее везу, ругались с ней, помню, не на шутку. А сейчас ходит тише воды, ниже травы. Может, поняла, за что ее так? Да вряд ли поймет, глупая она. Но и это еще не все. Наркомана Тимошку «жигули» насмерть переехали, когда мою квартиру обокрали. Тогда еще ни железных дверей, ни домофонов у простых смертных не было. В конце девяностых. Помните это время? Так вот, входная дверь у меня открывалась пятидесятикопеечной монетой. Открыли и обчистили. Магнитофон, видеоплеер, новый телевизор – все вынесли. Милицию вызвал, а те приехали, заявление приняли – и все дела. Свидетелей нет, улик тоже. Хотел я, чтобы Тимошку посадили, потому что подозревал, что он вор, но доказать этого не мог. По закону наказать не получилось. Однажды столкнулся с ним в подъезде и обрушил на него весь скопившийся гнев. Потом, довольный, на работу поехал. Через два дня узнал о несчастье. Так с тех пор и стал проклинать всех подряд. Даже сдерживаться не получается, все равно какую-нибудь гадость да пожелаю собеседнику, если он меня злит, конечно. А злят меня все. Главное, чтобы жертва слышала, как я ее проклинаю, и находилась рядом со мной – тогда неприятностей ей не избежать.

А началось все с того, что меня самого прокляли. Да, да, не поверите. Сразу, как у меня сын Сашка родился. Семейные заботы начались, пеленки, работу надо было высокооплачиваемую найти. Супруга меня постоянно пилила. Видать, она и прокляла. Потом намного хуже стало. Развод, раздел имущества, алименты, да и с сыном эта овца не давала общаться. А как Сашка вырос – настроила его против меня. Уехали они в другой город. Сколько ни добивался встречи – ничего не получалось, ведь закон на стороне жены. А что у меня? Да ничего! Я просто жалкий идиот, ненавидящий всех и вся! И сколько ни пробовал избавиться от привычки проклинать – все напрасно. А психологи, как меня выслушают, сразу справочники свои листают и потом к психиатрам направляют. Термин даже для такого случая придумали. Говорят, моторный автоматизм у меня. А я им в ответ кричу: «Да чтоб вы все сами с ума сошли, негодяи!» Кстати говоря, никому из них хуже после этого не стало. Надеюсь, догадываетесь почему?

Но, знаете ли, последнее время я стал сомневаться в силе своих проклятий. Ведь все эти беды, постигшие моих знакомых, существовали всегда и испытывали их почти все. Кто тогда проклинает остальных? Почему те, другие, кто со мной не знаком, тоже несчастны? Неужели я и правда всего-навсего больной и мне только кажется, что мои проклятия имеют силу? А может, это я весь мир и проклял? Может, это я источник зла? Люцифер собственной персоной? Хотя вот это уж точно глупости.

Так вот, недавно узнал, что сын к нам в город приезжает, и решил сделать ему подарок. Купил необычные часы. Выглядят как браслет, а кнопку нажимаешь, и цифры загораются. Вот и позвонил своему отпрыску. Но он и видеть меня не захотел. Расстроился я – словами не передать. И вывод таков: ни черта время не лечит. Все прежние раны остались. Да и на душе еще паршивее стало, будь я трижды проклят! Нашел в себе силы еще раз позвонить, и Сашка нехотя согласился встретиться. Наверное, потому, что про подарок узнал. Хитрая он все-таки натура. Весь в маму. Сколько слов хочется сказать, но я промолчу. Больше ни единого проклятия. Ни единого слова, пока сын будет рядом со мной. Я так решил. Затягиваю нитки. Знаю, что глупо, но деваться некуда. Боль становится нестерпимой. Уже не душевная – физическая боль. Только бы увидеть сына после стольких лет. Только бы не навредить ему. Накормлю его, а потом напою его свежим молоком, прямо как в детстве.

Раздался долгожданный звонок в дверь. Пока шел открывать, меня осенило: «А что если мы сами себя проклинаем, потому и терпим невзгоды. И никто другой в этом не виноват». Но такая версия была отброшена сразу же, как бракованная болванка. Чушь все это. Тогда получается, что и мои проклятия ничего не значат?

Я распахнул дверь, счастливо взирая на гостя. Вот ты какой, Сашка. Сто лет тебя не видел. Вырос, возмужал. Жаль, что сказать тебе ничего не могу. А вот ты, похоже, о чем-то хочешь меня спросить.

– Пап, а почему у тебя рот зашит?