Текст книги "Путешествие в Ятвягию"

Слово 5: Конрад

Загудели длинные трубы. Привратники распахнули высокие двери тронной залы княжеского дворца, статные стражи с секирами и обнаженными мечами расступились. Послы приблизились к высокому трону под пурпурным балдахином. На нем сидел человек, облаченный в короткий темно-багряный плащ. Лицо узкое, приятное. Верхняя губа прикрыта усами. Волосы острижены коротко. Вдоль длинных стен стояли бояре. Иные из них разоделись богаче своего правителя. Борко сделал шаг вперед, протянул верительную грамоту, и герольд зачитал ее.

– Для нас великая радость принимать у себя слуг отца[32]32
  «Отец», «брат» – условности дипломатического этикета того времени.


[Закрыть] моего Владимира, – объявил король.

– Князь Конрад, брат твой Владимир приветствует тебя и желает тебе здоровья, – объявил Борко.

– Передай отцу моему Владимиру – пусть годы его будут долгими и радостными. Говорите и не бойтесь, потому что здесь вы под покровом моей защиты.

– Увы нам, если так, – сказал Борко, и на какое-то время над тронной залой нависла злая тишина.

– Что любезный пан хочет сказать этими словами? – спросил Конрад.

– Разве люди моего князя, погибшие под Пултуском, не были также под твоей защитой?

– Над ними совершилось злое убийство, – продолжил Борко, – не убийство это даже, но живодерство. Князь Владимир говорит тебе так, Конрад: если ты это сделал, объяви об этом и открой, в чем была их вина?

По палате прокатился ропот. Конрад поднял руку, заставляя мазовецких вельмож замолчать.

– Скажи моему отцу князю Владимиру так: я к убийству его людей не причастен.

Борко возвысил голос:

– Так говорит тебе брат твой Владимир: под твоим городом перебиты мои люди: либо по твоему слову, либо, – кого-то другого. Ты ведаешь всею своею землею, скажи.

– Скажи отцу моему Владимиру так: не убивал и другого не знаю, кто убил, – повторил Конрад.

Наутро, позавтракав и снарядив коней, послы покинули Черск. Расставаясь с проповедником, Борко напомнил:

– Владимир будет ждать вестей. Не теряй времени: осталось восемнадцать дней.

Борко поставил ногу в стремя. Оба его спутника были уже в седлах. Боярин достал из-под плаща мешочек с серебром и бросил его монаху.

– Это тебе на прокорм и чтобы легче было развязывать языки.

– Подскажи, с чего мне начать? – спросил Патрик.

– Сам решай, – пожал плечами боярин, – мы свое дело сделали – нам осталось передать Владимиру ответ Конрада. Бог тебе в помощь.

Было воскресенье. На главной площади, в костеле, выложенном из тесаного камня и покрытом свинцовой кровлей, шла служба. Набожные горожане не поместились в храме. Много народа стояло снаружи. Через храмовый портал доносилось плавно льющееся хоровое пение на латыни.

– Я должен посетить храм. Пойдешь со мной? – спросил Патрик.

– Зачем? – поморщился Стегинт.

– Смотреть и слушать.

Отрок не ответил. Он не боялся быть зачарованным христианскими вайделотами. Но место, где собиралось так много людей, пугало его.

– Ладно, – кивнул Патрик, прочитав ответ на его лице, – как думаешь, я опять буду дурнем, если оставлю тебя сторожить лошадь?

Ирландец взял суму, передал мальчику поводья и направился к храму. Оставшись на открытом месте посреди чужого города, ятвяг испытал неприятное чувство. Он прислонился спиной к деревянному столбу и, не выпуская узды, смотрел по сторонам, повторяя про себя заклинание, чтобы никто не приблизился. Прошло немало времени, прежде чем вдали опять показался зеленый плащ Патрика, и Стегинт впервые обрадовался этому человеку. В руках Патрик нес сверток серого сукна.

– Обычно на этом месте порют воров и прелюбодеев, – небрежно заметил Патрик.

Стегинт отпрянул от столба.

– Надень, – сказал проповедник, разворачивая плащ.

– Зачем? – воскликнул Стегинт с отвращением.

– Пусть думают, что ты мой ученик.

– Мне будет жарко в этом.

– Зато тебя не сделают опять рабом.

– Андай![33]33
  Языческий божок балтских народов, к которому взывали в состоянии великого расстройства или смятения.


[Закрыть] Андай-Андай-Андай-Андай…

– Что за «янда»? – не понял Патрик.

Кривясь и бормоча ругательства, Стегинт выполнил требование. Видимо, прежний владелец был выше ростом – плащ волочился по земле. Но если правильно препоясаться и ходить не спеша, можно было не спотыкаться. Облачившись в одежду христианских вайделотов, ятвяг при всей отвратительности произошедшего, ощутил странное чувство собственной значимости, хотя и старался не подавать виду.

– Это платье не такое, как у тебя, – заметил он, немного успокоившись.

– Такое, как у меня, в этой стране не найти. Может, ты хотел бы себе черный плащ? Тогда тебе пришлось бы изображать из себя умного доминиканского монаха, знатока богословия и разъяснять встречным людям догматы, глубины писания и церковного предания. Кажется, ты не совсем понимаешь, о чем я толкую. Если же ты хотел себе белый плащ, тебе пришлось бы стать августинцем – образцом смирения, чистоты и святости. Мне подумалось, с этим у нас тоже туго. А вот явить пример бедности как раз для тебя. Поэтому плащ серого цвета – будешь миноритом.

– Что еще я должен уметь?

– Хорошо, – одобрил Патрик, – иногда делай такое движение. Видишь? Ладонь держи так… расслабь руку… сначала это плечо… да. Это крестное знамение. Веди себя, как обычно. Но не смотри людям в глаза. Всегда молчи, если я не повелю говорить. Если кто-нибудь попытается с тобой заговорить, прикладывай ладонь к устам – вот так. Люди будут думать, что ты несешь обет молчания.

– Чей обед?

Чтобы растолковать, Патрику пришлось перейти на ятвяжский язык.

В отличие от ятвяга ирландец чувствовал себя уверенно в этом краю. Поляки были его единоверцами. Двери многочисленных монастырей и храмов открывались перед ним, как если бы он был членом одной большой семьи. Он понимал польское наречие, а в случае нужды при общении с духовными лицами мог перейти на латынь.

В костеле Патрику удалось узнать кое-что о князьях Мазовии. Конрад и его младший брат Болеслав осиротели рано. Во времена литовского короля Миндовга литовские разбойники, пройдя болотными тропами через ятвяжские леса, напали на Мазовию, захватили в плен и убили их отца – князя Земовита.

Сначала Конрад и Болеслав вместе управляли княжеством с помощью бояр. Они жили в любви, помышляя лишь о том, как сохранить наследственное владение, не став жертвой воинственных соседей и алчных до власти родичей. Но шли годы, Земовитовичи укрепились, возмужали, и двум молодым князьям стало тесно на одном троне. Они договорились о разделе Мазовии. Западная часть княжества со столицей в главном и самом большом городе – Плоцке досталась Болеславу. Восток взял Конрад. Свой двор он разместил в Черске.

Прошло еще пару лет, и каждому из братьев уже стало мало своей половины. Редко встречаясь, окруженные разными советниками, они испытывали друг к другу все меньше братской любви, и все более отчетливая неприязнь наполняла их души. Они еще не решались открыто взяться за оружие, но каждый знал, что второй строит козни, и уже никто не мог вспомнить, кто начал первым.

Их дядя, старший в роду главный польский князь Болеслав Стыдливый, державший во власти всю Малую Польшу – Краков и Сандомир, невзлюбил Конрада. В любом споре он всегда занимал сторону тезки – младшего Болеслава. Конрад, конечно, знал об этом, как знал и то, что при его дворе немало бояр под почтительными личинами и со слащавыми улыбками на устах тайно пересылаются с его родичами.

Небольшой монастырь был огорожен частоколом и окружен неглубоким рвом. Патрик постучал в дверь железным молоточком. Ворота отворил невысокий монах в темнобуром плаще с остроконечным капюшоном. Другой поспешил оповестить аббата. «Я теперь как один из них», – думал про себя Стегинт, стараясь вести себя так, как велел ему Патрик.

От ворот к храму и кельям вела дорожка. По сторонам от нее стояли скамьи и раскинулся яблоневый сад. Здесь гостям предложили подождать. Патрик присел, достал четки и закрыл глаза.

– Что мне делать? – спросил Стегинт.

Патрик не ответил, и ятвяг отошел в сторону. Видя, что монахи вокруг не обращают на него внимания, он почувствовал себя свободнее. Кто же будет бояться теней? Тогда он принялся рассматривать монастырские строения.

Храм с закруглявшейся кирпичной стеной[34]34
  Храмы-ротонды были распространены в королевствах Средней Европы – Венгрии, Чехии и Польше, земли которых некогда входили в Великую Моравию.


[Закрыть] походил на огромный красно-коричневый пень, к которому сбоку приросли другие, поменьше. Шаг за шагом Стегинт приблизился ко входу и сам не заметил, как оказался в арочном проеме на краю света и сумрака. Изнутри повеяло прохладой и сыростью, но любопытство затягивало его все глубже. Еще шаг – и он под древним сводом. Босая ступня ощутила холод отшлифованной каменной плиты, на которую за последнюю сотню лет ступало столько ног. Глаза медленно привыкали. Темные кирпичи стен разделялись полосами серой извести. У самого входа поднималась до пояса каменная ступа с неглубокой выемкой, наполненной водой. Стегинт отпил немного. Маленькие оконные проемы под сводом пропускали бледные пучки дневного света. Ладонь коснулась колонны, вырастающей из пола, словно ствол дерева. Выпуклые рисунки на ней имели сходство с теми, что Стегинт подсмотрел в книге Патрика. Ятвяг приблизился к другой колонне – она была гладкой. За ней в нише чернел крест с распятым человеком. Неподалеку – какая-то фигура из светлого камня. Красивое девичье лицо. Ладони благоговейно сложены. Стегинт долго не мог оторвать глаз. Еще один силуэт в тени стоял к нему спиной – тоже в молитвенной позе, но лица не было видно. Ятвяг дотронулся, чтобы убедиться, что это не живой человек, но молящийся обернулся и посмотрел на него. Во мраке белки его глаз казались глазами демона. Стегинт негромко вскрикнул. Эхо захватило и унесло его голос под свод. Сверху донеслись хлопки крыльев. Отрок отскочил, отдернув руку, словно обжегся, и выбежал наружу.

Солнечный свет ослепил и заставил зажмуриться. Когда глаза открылись, вокруг опять был сад. Стегинт обернулся, глядя на темный портал храма. Оттуда вышел старый сгорбленный монах. При свете дня он не казался таким страшным, как в сумраке под храмовым сводом. Другой монах поднес ему посох. Старик махнул Патрику. Ирландец приблизился, и они расцеловались, как старые друзья. Неспешно прогуливаясь, они пошли по тропинке через монастырский сад. С дерева в траву глухо упало яблоко. Стегинт поднял плод и вгрызся зубами в сладкую сочную мякоть.

– Кажется, я знаю о тебе, брат, – сказал настоятель Патрику, – ты прибыл с русскими послами.

– Моя задача – узнать о причастности Конрада к гибели людей русского князя, – сказал Патрик, – если мое путешествие завершится так, как мне того хотелось бы, это спасет Мазовию от войны, а мне позволит отправиться в Ятвягию для обращения язычников к вере Христовой.

– Твои цели чисты. Но, по правде сказать, я не понимаю, как помочь тебе.

– Святой отец, мне открылось, что духовник Конрада обитает в стенах этого монастыря.

Старый аббат бросил на гостя короткий взгляд.

– Зная обычаи князей и королей, – продолжил Патрик, – я думаю, вы и есть этот человек. А то, что вам известно о нашей миссии, еще больше утверждает меня в этой мысли.

Аббат остановился не поднимая глаз.

– Я не покушаюсь на тайну исповеди, – заверил Патрик, – но, может, как человеку, близкому ко двору князя, вам открылось что-то важное, что было сказано не при совершении таинства.

Аббат огляделся по сторонам и снова посмотрел на Патрика.

– Я так отвечу тебе, брат: Конрад не причастен. Не пытай меня дальше, иначе ты будешь искушать меня преступить законы, установленные не на земле и отвечать по которым придется в вечности. Я не сказал бы и этого, если бы не понимал, как много положено на чашу.

– Святой отец, можно ли думать, что послать убийц мог кто-то из ближайших князей – родственников Конрада?

– Болеслав Стыдливый – набожный правитель, хоть и не любит нашего князя. Что до младшего Болеслава, о нем мне трудно судить. Месяц назад он посетил Пултуск, не испросив разрешения брата. Ведет себя, словно Мазовия по-прежнему – общее владение. Стражи города не отважились закрыть перед ним браму. Куда он направился потом, неизвестно. Еще был некий знак, который как бы показывает на него. В те дни под Плоцком увидели русскую ладью, и говорят, это был призрак. Да. Не удивляйся, мой брат, и не думай, что старик сошел с ума. Корабль подошел к пристани в сумерки, но из него никто не сошел на берег, а наутро его уже не видели.

– Может, это и была одна из тех ладей?

– Нет. Корабли потопили под Пултуском – в том месте, где на них напали.

– Тогда, может, под Плоцком видели какую-то другую русскую ладью?

– Я бы тоже так подумал. Но то была не торговая, а княжеская ладья. И это не единственное чудо. Были знамения. Многим снились вещие сны. Давно умершие родственники являлись и предупреждали об опасностях. Еще говорят, люди в окрестностях Пултуска видели мертвецов, вышедших из могил и бредущих по лесу…

Ночевали в маленькой келье за храмом с двумя кирпичными и двумя деревянными стенами. Узкое оконце против входа, сено вместо лежанки. Патрик зажег лампаду, достал из сумы странный крест с кругом в середине, закрепил его основание в щели меж камнями, стал на колени и молился.

Стегинт казался задумчивым.

– Там такие же рисунки, как в твоей книге, – сказал вдруг ятвяг.

Ирландец прервал молитву, неспешно перекрестился и обернулся к отроку.

– Где?

– В храме.

– Ты был внутри?

– Да.

– Тебе понравилось?

– Да.

– Что именно понравилось?

– Там – как в лесу.

– Странная мысль. Давно тебя забрали из твоего леса?

Ятвяг не ответил.

– Ты скучаешь?

Ответа не последовало.

– Я знаю, каково это – тосковать по родине.

Ятвяг нахмурился. Патрик оставил его и вернулся к своим занятиям. А Стегинт унесся мыслями в тот мир, который потерял и в который он не собирался пускать чужого человека. Он увидел старые сосны, покрытые мхом белесо-зеленого цвета. Торчащие из земли трухлявые рога умерших деревьев и тут же их рухнувшие тела, уже захваченные густой зеленью. Настороженная морда мохнорогого лося вдали за ровными стволами. Высокие папоротники. Вечернее солнце, насквозь пронизывающее светом недра хвойного леса. Громадные зубры, стадом пасущиеся на открытом лугу у реки, к которым лучше не подходить близко, особенно в это время года в конце лета. Корни, подмытые водой, протоки меж островков, ряска, густо покрывшая водную гладь…

Потом Стегинт увидел девушку в подранной мальчишеской одежде. Увидел ясно, будто вживую. Она с трудом пробиралась через густые заросли. Одну руку вытягивала вперед, а другую согнула в локте и прикрывала верхнюю часть лица, чтобы ветви не били по глазам. Она обессилела и едва ли видела, куда идет. Если бы на ее пути стал хищный зверь, она бы не заметила его. Под ногами хлюпала вода. Раздался всплеск, и девушка в один миг провалилась по самый пояс в смолянистую жижу. Она пыталась дотянуться пальцами до ближайших ветвей, но не могла. Вода медленно подступала к лицу. Жадная болотная пасть засасывала ее тело. Она вскрикнула.

Стегинт открыл глаза. Он чувствовал прохладу на спине от проступившего пота. Видимо, он спал недолго. Лампада горела. Патрик бодрствовал, но уже не молился. Он склонился над обломком каменной плиты и передвигал разноцветные бусины, которые снял с четок.

– Что ты делаешь? – спросил Стегинт.

Патрик не заметил, как ятвяг оказался у него за спиной, но не показал удивления.

– Ты готов задавать вопросы, но не готов отвечать на них. Да?

Молчание.

– Что я делаю… пытаюсь решить задачу. Ты ведь уже знаешь, зачем я в этой стране?

– Если ты гадаешь, я могу помочь тебе. Я умею гадать по птицам.

– Я христианин. Мне нельзя заниматься гаданием.

– Если ты попросишь меня, я сам все сделаю.

– Я не могу прибегать к такой помощи. Это лукавство.

– Тогда что ты делаешь с этими камушками?

– Думаю.

Ятвяг посмотрел на проповедника с недоверием.

– У меня осталось семнадцать дней, за вычетом тех, что уйдут на обратный путь. Поэтому мне придется мало спать и много думать. Если хочешь, давай подумаем вместе.

Стегинт уселся напротив.

– Что ж, давай посмотрим, что мы знаем. Из Берестья вышло два корабля с зерном, которое русины должны были продать твоим соплеменникам. На кораблях было тридцать семь человек – опытных вооруженных мужчин. Целая маленькая дружина. Их всех перебили. Как тебе кажется, могли это сделать простые разбойники, которые бродят по лесам и грабят на больших дорогах зазевавшихся торговцев?

– Нет-нет.

– И мне так кажется. Значит, это большая сила – такая, какая есть только у имеющих власть.

– Верно, – согласился ятвяг.

– Значит, мы можем очертить круг.

– Какой круг?

Патрик сгреб бусины в ладонь.

– Нападение совершено около Пултуска на полночном западе Мазовии. Какие власти могут достичь этой земли? Оказывается, не так уж и много. Я насчитал восемь.

Патрик еще раз смахнул рукавом пыль и положил на край плиты бусину рубинового цвета.

– Прежде всего, Конрад. Пултуск в его владениях. Он знал, где и когда пройдут корабли. Ничто не мешало ему устроить засаду. Он первый, на кого все подумали. Для многих его вина очевидна, но сам он отрицает ее. Именно из-за этой очевидности есть причина усомниться. Разве он не понимал, что подумают на него? Если он это сделал, либо он совсем дурень… – не смейся, я тоже иногда произношу это слово, когда речь идет о других людях, – либо… либо он хитер, как Диавол.

– А кто такой…

Ирландец приложил перст к устам. Потом перекрестился.

– Вот это слово мне не следовало произносить. Это самое запретное имя и самое страшное существо, какое есть во вселенной. Не надо лишний раз делать так, чтобы он нас слышал. Не повторяй моей глупости.

Ятвяг покосился, наблюдая, как замерцал огонек лампады. Когда опять стало светло и он опустил глаза, на противоположном краю плиты уже лежала бусина цвета измарагда.

– Кто это? – спросил Стегинт заговорщицким шепотом.

– Владимир Василькович…

– Сам убил своих людей?

– Не думаю. Но знаешь, в этом мире случается такое, что и вообразить трудно. Ну, положим, он искал повод для войны с Конрадом? Или была иная причина, которую мы не можем помыслить…

Патрик выложил на плиту сразу две бусины по краям от красной – пурпурную и рыжую, подобные аметисту и янтарю.

– Родичи Конрада: два Болеслава – дядя и брат. Их владения близко. Особенно младшего Болеслава. Их люди говорят по-польски, и они прошли бы по владениям Конрада так, что никто бы не обратил внимания. Оба не любят Конрада. У обоих двойная выгода – обогатиться разбоем и натравить на Конрада Владимира. К тому же Болеслава видели в Пултуске, а в его столице Плоцке видели русскую ладью…

Синий шарик, подобный сапфиру, лег между измарагдом и аметистом.

– Еще один брат. Только теперь стрыечный[35]35
  Стрыечный – двоюродный. Стрый – дядя по отцу, уй – дядя по матери.


[Закрыть] брат Владимира – Лев. Сын великого Даниила[36]36
  Даниил (1201–1264) – князь галицкий.


[Закрыть]. Воинственный. Честолюбивый. Властный… Его княжество лежит в Угорских горах[37]37
  Угорские (Венгерские) горы – древнерусское название Карпат. В Венгрии в те же времена Карпаты назывались Русскими горами. По хребту проходила граница между Русью и Венгрией.


[Закрыть], за которыми начинаются теплые страны…

Патрик пригладил бороду, раздумывая. Потом раскрыл ладонь и Стегинт заметил, что в ней остались три бусины. На плиту рядом с измарагдовой легла бусина, похожая на желтый янтарь.

– Литва. В Литве сидит Тройдень. Сильный, коварный. На Руси и в Польше его боятся. Кроме самих ятвягов только литовские разбойники знают путь через ятвяжский лес…

Рядом с желтой легла бусина белого цвета.

– Мне не хотелось бы так думать, но если мы решили ничего не исключать, на людей Владимира могли напасть тевтонские братья. Пруссия не так уж далеко. И теперь, когда племя пруссов почти покорено, у тевтонских братьев развязаны руки. А это, поверь мне, самые лучшие воины, каких только знает свет.

Между белым и желтым камнями оставалось последнее свободное место. Стегинту не терпелось, но ирландец медлил. Потом положил на плиту восьмую бусину. Она была черная. Круг замкнулся.

– Кто это?

– Остальные власти далеко, и трудно помыслить, чтобы они могли быть замешаны, но есть еще одно племя. И если мы не исключили даже Владимира, тем более, не следует исключать этого…

Стегинт словно проглотил горячий уголь вместо хлеба. Он поднялся и вышел из кельи, отошел и сел на землю. Хотел скинуть монашеский плащ, но ночной воздух холодил кожу. Это было первое, еще слабое дыхание грядущей осени. Рваные облака неслись по небу, скрывая звездные россыпи.

Стегинт не видел ничего дурного в убийстве корабельщиков. Совершившие это могли гордиться своей силой и ловкостью. Но если это сделали ятвяги, открытие тайны должно было обернуться для них войной. Стегинт живо помнил, как сожгли его село, убили родных, а его, еще ребенка, увели в плен. От этого воспоминания его бросало в дрожь сильнее, чем от холода ночи.

Патрик сел в отдалении и молчал.

– Владимир пойдет войной на тех, кто убил его людей? – спросил ятвяг.

– Да.

– На кого ты думаешь больше?

– На польских князей.

– А потом?

– Потом на Льва и Тройденя.

– А потом?

– Потом на тевтонских братьев.

– А потом?

– Остались только Владимир и люди твоего племени.

– Ты одинаково думаешь на них?

– Одинаково…

Какое-то время сохранялось молчание.

– Я пойду с тобой. Но если окажется, что это сделали ятвяги, я перережу тебе горло, когда уснешь.

Патрик непроизвольно прикоснулся к шее и заморгал. В темноте Стегинт не видел этого и не мог представить, какое борение происходило в душе сидящего рядом безмолвного монаха.

– Пойдем, – промолвил, наконец, Патрик, – холодно. Заболеешь.

На следующий день ирландец нанял место на корабле, шедшем из Черска в Пултуск. Путники наблюдали, как мимо проплывали селения с невысокими деревянными храмами, рощи, поля, луга и пастбища. Земля была равнинная. Поселения выглядели не зажиточными, но ухоженными. Никто из их жителей еще не знал, какая угроза нависла над их краем.

К вечеру Стегинту стало плохо. Он едва успел перегнуться через борт, и его вытошнило. Когда багряное солнце ушло за край западного леса, он заснул на коленях у Патрика. Во сне он опять видел свой лес. Кругом – бесчисленные ровные стволы. Стегинт словно сам был там, не видел людей, но слышал тяжелое сдавленное дыхание за спиной. От этого звука мурашки бежали по коже, и Стегинт, как и в прошлую ночь, проснулся.

Корабль покачивался на воде и с ним покачивались звезды, густо заполнившие опрокинутую темно-синюю чашу. Стегинт привстал. Над землею восходила луна. Гребцы спали. Кормчий сидел на весле. Корабль продолжал идти, движимый течением и слабым ветром. Патрик сидел чуть поодаль.

– Как себя чувствуешь? – спросил он, увидев, что Стегинт проснулся.

– Почему у тебя такой странный крест? – спросил ятвяг.

– Это ирландский крест. Круг в центре означает солнце. Если взять крест и вытянуть руку, глядя на небо, солнце попадет в этот круг. Как бы заполнит его.

– Твой народ поклоняется солнцу?

– Нет. Обычное солнце нашего мира мы понимаем как образ, символ истинного солнца – Бога нашего, сотворившего все светила.

– Можно мне посмотреть?

– К этому предмету надо относиться с благоговением. Это значит уважительно-уважительно, говорю я, и с трепетом в сердце.

– Обещаю-обещаю, я не обижу твоего Бога.

Патрик протянул крест. Стегинт осторожно принял, вытянул руки в сторону луны, и серебристый свет наполнил круг, опоясывающий перекрестье.

Утром за бортом была уже не Висла – гребцы налегали на весла, ведя корабль против течения. Пополудни, после привала, миновали место слияния двух притоков.

– Далеко до Пултуска? – спросил Патрик одного из корабельщиков.

– Шесть поприщ, – ответил тот, – плохое место проплываем…

– Почему?

– Разве пан не слышал, как напали на русинов? Всех убили. Товар взяли. Корабли затопили.

– Кто мог совершить такое?

– Мало ли, какие поганцы[38]38
  Поганцы – язычники.


[Закрыть] могут из лесу выйти? Мой брат ставил сети ниже по течению. Он видел, как по реке прошли две ладьи, а потом по лесу мимо берега прошли вооруженные люди. Говорит, сердце ушло в пятки, словно смерть увидел. Замер со страху, стоит. А они мимо проходят, словно не видят его. То ли, правда, не заметили, то ли не до него было. Он расхрабрился тогда – хотел их выследить, но одумался. А утром рыбаки нашли на берегу много трупов.

– Хотел бы я поговорить с твоим братом.

– Чтобы он пану проповеднику в уши заливал, как он в лесу с мертвецами повстречался? – корабельщик засмеялся. – Думаю, он тоже был бы не прочь.

– А скажи, правда ли, что около месяца назад Болеслав Плоцкий посетил Пултуск?

– Было.

– Какое дело он мог иметь в этом городе?

– Слышал, что он направлялся в Литву.

– У него добрые отношения с князем Тройденем?

– Об этом пан пусть вельмож и епископов спрашивает.

– А большая дружина с ним была?

– Нет. Две дюжины от силы. Если пан проповедник думает, что Болеслав напал на корабли, он ошибается. Это сделали не христиане.

Стегинт прищурился.

– Почему пан так думает? – спросил Патрик.

– Я видел это место сразу после бойни. Нас наняли, чтобы мы сплавили трупы на кладбище. Земля была напитана кровью. Все посечены, порублены. Одни – в лесу, другие – у воды. Видно, их застали врасплох. И вот одного мертвеца я никогда не забуду. Лежит на спине с широко открытыми глазами. А нутро исторгнуто и разбросано по земле – сердце, печень, желудок. Только мухи роятся.

– Ясно, – кивнул Патрик, – корабли подняли?

– Нет. Если пан проповедник повернет голову, увидит, как мачта из воды торчит. А вон там и затока, где они пристали к берегу.

Корабельщик показал рукой. Стегинт приподнялся, чтобы лучше рассмотреть. Патрик переглянулся с ятвягом и обратился к кормчему:

– Пан капитан, можем ли мы сойти?

– Здесь? – кормчий с недоумением посмотрел на двух странных монахов.

Путники выбрались на берег, выжимая воду из намокших плащей, и без сил упали на теплый песок. Корабль продолжил путь.

– Я понял, – сказал мальчик, – ты хочешь, чтобы я нырнул.

Речные волны ярко блестели на солнце, но это был холодный металлический блеск, какой бывает в конце лета – начале осени. Стегинт снял одежду и неспешно вошел в реку по пояс. Потом легко оттолкнулся от песчаного дна и поплыл к тому месту, где виднелась верхушка мачты. Ухватившись за нее, он сделал глубокий вдох и, двигаясь вдоль скользкого ствола, ушел вниз. Сквозь желто-коричневую муть он различил лежащий на дне остов, похожий на большую рыбину. Ни следов товара, ни трупов. Стегинт проплыл вдоль бортов. Грудь начало распирать, и ятвяг вынырнул, чтобы отдышаться и опять уйти под воду. Края ладьи еще не успели покрыться ракушками и водорослями. Пальцы прикасались к палубным доскам, нащупывая то, что не могли увидеть глаза. Под руку попалась какая-то вещица. Стегинт всплыл, разжал пальцы – в ладони лежала орихалковая серьга.

Патрик осматривал берег. Разлапистые деревья клонились к реке. Четыре пепелища чернели на месте перегоревших костров. Зарубка на дереве – чей-то меч или секира повредили кору. Прежде срока пожухли листья на надломанной ветке кустарника.

Стегинт вышел из воды и упал без сил на прогретый песок.

– Все дно обыскал. Не могу найти второй корабль. Я продолжу, но отдохну сначала.

– Не нужно, – сказал Патрик, – ты его не найдешь. И знаешь, что я тебе скажу? Я уверен, что Конрад не виновен.

Патрик снял с нити красную бусину.

– Почему?

– Много, много доводов. Каждый из них в отдельности может казаться малым, но в совокупности они придают мне уверенности. Прежде всего мой разум все время говорит мне, что это слишком безумный поступок. Конрад окружен врагами. Его трон шатается под ним. А он находит себе еще одного врага там, где мог бы найти друга…

– А может, он очень храбрый.

– Это была бы не храбрость, Стегинт. Это следовало бы назвать дерзостью! Дерзостью, говорю я, алчностью и безумием. Как он мог, решившись на такое дело, даже не продумать заранее, кого обвинить перед Владимиром? Эта мысль тревожила меня все это время. И вот нашлись подтверждения. Старый настоятель ручается за Конрада.

– Что тут странного? Он защищает своего князя и сам боится войны.

– Я немножко разбираюсь в людях, братец. Я смотрел ему в глаза и видел – он мог ошибаться, но он не врал. Он был уверен в правдивости своих слов. Посмотри дальше. Люди Конрада хорошо знают свою землю, и у них был срок изготовиться – они, скорее всего, сделали бы засаду, а эти, если верить словам того гребца, шли по лесу, ожидая, когда ладьи станут у берега. Значит, они здесь чужаки. Наконец, на дне реки только один корабль, потому что второй – видели в Плоцке. В Плоцке сидит брат Конрада Болеслав.

– Значит, Болеслав? – хитро сузились глаза ятвяга.

– Многое указывает на него. Он мог совершить это и один, и в сговоре с кем-то – например, со своим дядей Болеславом Краковским или с Трой денем Литовским… – Патрик начал рисовать что-то на песке, – на следующее утро корабль в Плоцке уже никто не увидел. Так сказал настоятель. А что, если он просто прошел мимо – дальше вниз по течению? – Патрик потыкал пальцем в песок там, где заканчивалась начертанная им линия. – Здесь начинается власть тевтонских братьев. У нас осталось шестнадцать дней срока, который отпустил нам князь. Этот день клонится к вечеру. Заночуем здесь. Завтра с утра попробуем добраться пешком до Пултуска. Если повезет, наймем корабль до Плоцка, и если у нас еще останутся дни – спустимся по Висле посетить замки тевтонов.

Пока ирландец рассуждал, проголодавшийся ятвяг залез в суму и отломил кусок подсохшего белого хлеба. Его взгляд опять упал на книгу, но гордость не позволила напомнить Патрику о его обещании. Перекусив, он отошел, сел и тоже стал рисовать на песке, стараясь выглядеть, как Патрик. Пальцы выводили орнаменты и пытались изобразить фигурки и лица людей, но орнаменты получались лучше. Он достал серьгу, найденную в реке, повертел в руках и спрятал обратно.