Текст книги "Путешествие в Ятвягию"

Слово 6: Гаудемунда

Солнце клонилось к верхушкам леса, и проповедник окликнул Стегинта, чтобы тот помог устроить место для ночлега. Они сделали лежанку и шалаш из ветвей. Принесли хвороста, разожгли огонь и сели отдохнуть. Греясь у костра, ятвяг спросил:

– Не боишься ночевать в этом месте?

Патрик задумался:

– Остров, на котором я родился и жил, уже многие сотни… может, даже тысячи лет, населяют разные кланы. И все это время они враждуют, убивая друг друга ради власти, ради имущества и ради мести – ради мести, говорю я, хотя уже никто не помнит, кто кого убил первым. Думаю, на моем острове не осталось ни одного камня, не пропитанного кровью. Но я исходил этот остров вдоль и поперек, и нет края, который я любил бы больше. Поэтому отвечу на твой вопрос – нет. Я привык не бояться мертвецов, пока верю, что мой Бог не отвернулся от меня.

Ятвяг задумался, потом спросил:

– А тысяча, это сколько?

– Десять раз по сто.

– Много!

– Да.

– Наверно, на твоем острове тысячи деревьев, раз ты его так любишь?

Патрик ответил не сразу:

– На моем острове есть леса, но не такие густые и обильные, как здесь. В Ирландии много зеленых лугов, где пасут овец, вересковые пустоши, есть красивые горы на западе с плоскими вершинами. А когда ветер дует с моря, чувствуешь запах и привкус соли во рту. У нас небо чаще покрыто облаками и чаще идет дождь. Хижины выложены из камня, и в дождливую погоду в них приятно греться у очага. Зимой у нас мало снега. Если он выпадает, то не покрывает надолго землю. Но и лето прохладнее.

– У нас в Ятвягии тоже есть горы. На них обычно стоят крепости.

– Это не горы. Настоящие горы такие, что поднимаются до облаков.

– Андай!

– Не ругайся.

– Ты врешь!

– Нет, не вру.

– А море – какое оно? Брат рассказывал мне, что оно, как озеро, только такое большое, что берегов не видно.

– Вода в море соленая и другого цвета. Когда дует ветер, поднимаются волны выше человеческого роста, покрытые белой пеной. Они накатывают с силой и разбиваются о серые скалы.

– А за этим морем есть еще что-нибудь?

– В старые времена думали, что мой остров – последний край земли, но потом корабельщики из королевства Норвегия отправились в путешествие на полночный запад и обнаружили еще два острова[39]39
  Исландия и Гренландия.


[Закрыть]. Находясь в море, они несколько раз выпускали ворона, а он возвращался и садился на мачту, потому что не видел земли. А потом не вернулся, и скоро они поняли, что суша близко. Там холодно. Из-за нехватки леса поселенцы разводят огонь из костей рыб и животных, обмазывая их рыбьим жиром. У них принято иметь много овец и рогатый скот. Уже в наше время нашли третий остров. Он очень обширен и заселен людьми, но все они язычники. В морском и речном песке находят в больших количествах лучшее золото[40]40
  Известный европейским мореплавателям и географам X–XIII вв. обширный «остров» (Винланд у Адама Бременского) на западе – это, вероятнее всего, Америка, впоследствии забытая европейцами и заново открытая X. Колумбом.


[Закрыть].

– Далеко этот остров?

– Некоторые из вернувшихся говорили, что плавание туда и обратно заняло у них пять лет.

– Как же велик свет!

– Воистину так. Я тоже когда-то дивился этому, но говорю тебе, как бы ни был велик свет, для Бога одна человеческая душа дороже целой вселенной.

В сгущающихся сумерках мелькали крылья нетопырей. Стегинт сидел с широко раскрытыми глазами и молчал, думая о море и далеких островах. Слова ирландца плохо вмещались в его голове.

– Ночь будет холодная, – произнес Патрик, – посмотри за костром, а я пойду наберу дров, пока не совсем стемнело.

– Ты сиди. Я схожу, – сказал Стегинт.

Весь хворост поблизости был собран до них. Сухостой вырублен. Вот здесь ломали ветви для костров, здесь повалили старое мертвое дерево. Стегинт углубился в чащу. Он оглянулся, и увидел проблеск огня, мерцающего меж темных стволов. Ему показалось, что он слышит голоса и беспечный смех на берегу. Дух воина захватил его сознание, рука сжала палку, как боевое копье, мышцы тела напряглись. Он будто ждал, когда люди, сидящие на берегу и обреченные на смерть, расслабятся и задремлют. Рядом бесшумно и терпеливо сидели в засаде товарищи. Их души замерли в предвкушении. Долгий день близился к концу. Клинки обнажены, топор завис, привкус крови во рту. Стегинт поднес пальцы к прикушенной губе. Отринув видение, он подобрал оброненный хворост. Да, они сидели здесь, перед тем как напасть. Кем бы они ни были, они пришли из этого леса.

Рано утром, когда солнце еще не взошло, Стегинт проснулся и выбрался из шалаша. От воды веяло холодом. Над речной гладью завис туман. Небо просветлело, но еще непонятно было, облачное оно или ясное. Патрик стоял на коленях поодаль, сложив руки в замок и закрыв глаза. Голодный ятвяг заглянул в суму монаха, но со вчерашнего ужина в ней было так же пусто, как и в его желудке.

До слуха донесся всплеск воды, как будто от весел. Стегинт присмотрелся и увидел выплывшую из тумана ладью с высоким носом и такой же кормой, без мачты и паруса, с белым шатром в середине.

– Патрик, посмотри, посмотри…

Проповедник открыл глаза и поднялся с колен. Корабль медленно приближался по течению. Странники подняли руки и, громко взывая, стали у самой воды. Ладья сначала прошла мимо, но потом повернула к берегу. Кормчий махнул монахам рукой, давая знак подойти.

На землю сошел старый одноглазый воин в пластинчатом доспехе[41]41
  Пластинчатый (ламеллярный) доспех изготавливался из металлических пластин, скрепленных ремнями.


[Закрыть] и коричнево-желтом плаще. Борода и волосы – цвета соломы. Лицо пересекал косой шрам. Он протянул Патрику серебряное украшение в виде браслета и, не без труда подбирая польские слова, произнес:

– Святой отец, моя племянница литовская княжна Гаудемунда, дочь великого князя Тройденя, просит принять этот дар в честь ее свадьбы с князем Болеславом и просит молить Бога о благополучном прибытии в город Плоцк и даровании супругам долгих лет и многочисленного потомства.

– Я с радостью вознесу мои молитвы о счастье доброй госпожи, но не будет лучшей благодарности за это, как если бы вы приняли нас на борт и помогли добраться до города, в который держите путь, потому что мы направляемся туда же.

Патрик отвечал по-литовски. Он не принял дара, и на суровом лице старого воина мелькнула растерянность.

– Святой отец, это свадебный поезд…

Из шатра донесся негромкий зов – красивый девичий голос призывал старого литовца. Тот подошел по воде к борту ладьи и через ткань шатра шепотом переговорил с племянницей.

– Гаудемунда хочет знать, откуда ты знаешь наш язык?

– Во времена короля Миндовга я проповедовал в Литве, Налынанах и Ятвягии, – ответил ирландец.

Дядя с племянницей перекинулись еще несколькими словами. Ткань шатра дрогнула и из него появилась невеста в белом платье под синим плащом, высокая, с длинными, пока еще распущенными светлыми волосами, поверх которых была закреплена диадема в форме переплетающихся золотой и серебряной змеек с вкраплениями янтаря. Восходящее солнце выглянуло из-за леса, и янтарь в диадеме как будто засветился изнутри.

– Лаума![42]42
  Божество женского пола, небесная ведьма.


[Закрыть] – прошептал восхищенный Стегинт какое-то новое ругательство.

Старый литовец сурово посмотрел единственным глазом на мнимого монаха. Но Гаудемунда по-доброму улыбнулась.

– Ты ятвяг?

– Да.

– Дядя Сирпутий, я хочу, чтобы два этих странника сопровождали нас.

– Что ж, пусть едут, – терпеливо ответил брат Тройденя.

Монахам помогли забраться, и ладья отошла от берега. На ней было два десятка хорошо вооруженных литовцев в одинаковых кольчугах и шлемах. Гаудемунда, приоткрыв завесу шатра, начала расспрашивать Патрика о его странствиях по Литве в годы правления Миндовга. Ирландец отвечал на все ее вопросы.

– …потом король Миндовг сам принял крещение, – вспоминал ирландец, – и в бытность мою там короновался, приняв корону и свое королевство от Римского Престола. Он завещал и своим наследникам поступать так же – лишь бы они проявляли к этому не меньшее усердие. Я слышал, что нынешний князь Тройдень – достойный правитель…

– Мой брат – поганец, – отрезал Сирпутий, – и другим уже не станет.

Гаудемунда попыталась смягчить его слова:

– Отец хранит веру предков, но он также хорошо относится к христианам. Ведь ни тебе, дядя, ни другим поверившим в распятого Бога он не чинит препятствий. Он даже не стал возражать против моего крещения, когда Болеслав посватался ко мне.

Сирпутий прищурил глаз и снисходительно отвернулся.

– Уверен, что ты будешь самой прекрасной невестой, какую видел Плоцк, – по-доброму улыбнулся Патрик, – и свадьбу твою запомнят на многие годы.

– Свадебный пир уже был, – опустила глаза польщенная Гаудемунда, – в Плоцке мы только обвенчаемся.

Тогда я стану законной супругой Болеслава и княгиней мазовецкой.

– Значит, вы праздновали в Литве?

– В замке моего отца в городе Керново. Отец настоял.

– Наверно, было много гостей?

– Да, очень много. Отец помиловал всех своих недругов и сделал много дорогих подарков в честь моей свадьбы. Шесть дней пировали. А перед этим отец устроил большую охоту в окрестностях замка, чтобы добыть дичины для свадебного стола и развлечь гостей.

– Наверно, и князь Болеслав любит охоту?

– Да, мой муж сам забил зубра и трех вепрей. Он хоть и лехит, на охоте не уступал литвинам.

– Не сомневаюсь в храбрости твоего мужа. Лишь бы только долгое отсутствие правителя не нанесло ущерба его государству.

– Поэтому он и отбыл впереди нас, чтобы на быстрых конях раньше вернуться в свой город.

– Должно быть, его не было в Плоцке не меньше месяца?

– Пожалуй. Но у него верные бояре, на которых можно положиться…

– Гаудемунда, – прервал племянницу Сирпутий.

– Что, дядя?

– Не пристало девице рассуждать о мужских делах.

Княжна вздохнула и не стала перечить. Корабль медленно приближался к течению Вислы. Утро было ясное. Дул восточный ветер, и лес слабо покачивался вершинами многолетних дубов. Стегинту стало грустно. Он понимал, что они были где-то рядом с его родиной, а теперь течение реки уносило его обратно. Дружинники гребли ровно, одновременно опуская весла в воду и делая плавные гребки, так что ладья словно сама скользила по воде.

Вдруг Сирпутий поднял руку. Весла зависли над водой. Он привстал, всматриваясь вперед. Над берегом ниже по течению поднимался столп черного дыма. Вдали виднелись еще два таких же.

– Гребите к правому берегу, – приказал опытный воин, – деревни горят. Это война.

Воины спрыгнули и выволокли ладью на песок под навес зарослей. Двое пошли в разведку. Остальные, тихо орудуя маленькими топориками, срубили осек[43]43
  Осек – стан, укрепленный срубленными и поваленными друг на друга деревьями.


[Закрыть] вокруг стоянки. Литовцы почти не разговаривали, понимая друг друга с короткого взгляда или жеста. Княжна оставалась в лодке и не отрывала от дяди тревожно-вопросительных глаз. Патрик молился.

Стегинт сел рядом с ладьей вполоборота к Гаудемунде и, не глядя на нее, сказал:

– Не сомневайся, все, кто здесь есть, будут сражаться, чтобы защитить тебя.

– И ты тоже? – улыбнулась Гаудемунда.

– И я, – твердо ответил отрок.

– Разве монахам можно проливать чью-то кровь, кроме своей?

– Я не монах, – сказал Стегинт, – Патрик монах, а я просто одет так.

Гаудемунда пристально посмотрела на своего нового защитника.

– Ты из какой области?

– Из Злины.

– Говорят, злинцы храбрые.

– Все ятвяги храбрые, – уверил Стегинт.

Разведчики вернулись, ведя под руки рыбака. Во рту у него был кляп. Пленника бросили на колени перед Сирпутием и освободили рот. Старый литовец сел на колоду и сказал:

– Не бойся. Мы не причиним тебе вреда, если ты не будешь противиться. А нам всего-то нужно узнать ответы на кое-какие вопросы.

Рыбак молчал. Увидев среди литовцев латинского монаха, он немного успокоился. Сирпутий заметил это и подозвал Патрика.

– Святой отец, ты хорошо знаешь язык лехитов. Побудь нашим толмачом. Пусть тебе он скажет правду. Спроси, почему на том берегу горят деревни?

Патрик перевел.

– Война, – коротко ответил рыбак.

– Кто воюет? – уточнил проповедник.

– Русины. Владимир начал войну против Конрада.

– Не может быть! – вырвалось у Патрика.

Сирпутий внимательно посмотрел на ирландца. Проповедник хотел перевести сказанное рыбаком.

– Я слышал его слова, – прервал Сирпутий, – и твои слова тоже слышал, святой отец. Объясни нам, что ты знаешь такого, чего не знаем мы. Почему этот лехит говорит, что Владимир Волынский воюет против Конрада Мазовецкого, а ты говоришь, что это невозможно?

– Князь Владимир сказал, что не начнет войну против Конрада, пока не узнает наверняка, кто убил его людей.

– Люди Владимира погибли в Мазовии?

– Корабельщики на двух ладьях. Они везли зерно в Ятвягию. Ночью на них напали разбойники. Это случилось в том месте, где вы подобрали нас.

Литовцы переглянулись. Сирпутий посмотрел в землю и потеребил бороду.

– Ты сказал, что Владимир не знает, кто виноват?

– Он послал меня за этим.

– Значит, ты лазутчик, а не священник?

– Князь обещал, что разрешит проповедовать в Ятвягии, если я исполню его поручение.

Сирпутий поднялся, повернулся спиной к Патрику и подошел к воде. Какое-то время он, скрестив руки, смотрел в сторону пожарищ, и пока он молчал, никто не проронил ни слова. Потом заговорил с племянницей. Они говорили негромко и неспешно, но в тишине леса все слышали их разговор.

– Гаудемунда.

– Да, дядя?

– Ты все слышала. Нам придется пока вернуться в Литву.

– Я хочу, чтобы мы плыли дальше.

– У меня здесь довольно воинов, чтобы защитить тебя от разбойников, но я не смогу защитить тебя от целого войска. Такие войны длятся недолго. Русины насытятся разбоем, уйдут с добычей, и пути снова откроются.

– Разве князь Владимир не в мире с моим отцом?

– Гаудемунда… – Сирпутий вздохнул, криво усмехнувшись, – Гаудемунда. Три моих брата погибли от рук волынского князя. Мир между князьями длится до той поры, пока один не попадется на зубы другому. Когда наша ладья с тобой и этими ларцами окажется на глазах у сотен разгоряченных воинов, голодных до серебра, крови и женской плоти, – прости меня, что говорю так прямо, – никто из них не вспомнит о мире. И никто не спросит, чья ты дочь. Я не говорю, что обязательно произойдет так, но такое может случиться. А я не могу подвергать опасности твою жизнь и честь рода. Понимаешь меня? Гаудемунда… Ты что, плачешь? Господи, лучше бы мой брат послал меня на войну!

Сирпутий всплеснул руками. Старый воин знал, как провести войско по вражеской земле, но не знал, как совладать с женскими слезами.

– Если позволишь мне встретиться с князем Владимиром, – вмешался Патрик, – я расскажу ему, кто вы, чтобы он приказал своим воинам беспрепятственно пропустить вашу ладью.

Гаудемунда подняла покрасневшие глаза на проповедника и с надеждой перевела взгляд на дядю.

– Нет, – сразу отверг Сирпутий, – Гаудемунда, я не доверяю этому человеку. Он служит Владимиру и просто приведет их к нам.

– Дядя…

– Да?

– Дядя, послушай меня внимательно – как дочь твоего брата.

Сирпутий скрестил руки.

– Я знаю, что ты всегда презирал мои слова и мысли, когда разговор заходил о войне, об охоте, о власти. Я никогда не обижалась на тебя за это, потому что ты был прав. Но есть кое-что, в чем я понимаю не хуже тебя. Я чую людей, дядя. Ты знаешь об этом. Я знаю, кому можно доверять, а кому нельзя. Я доверяю этим двоим. Я готова доверить им мою жизнь и мою честь.

Сирпутий покривился, посмотрел прямо в лицо проповедника, пытаясь понять, что такого рассмотрела в этом человеке его племянница, чего не видел он. Потом махнул рукой:

– Перевезите их на тот берег.

Шатры стояли на опушке недалеко от реки. На ветру развевались червленые треугольные хоботы стягов. Воины разошлись по стану и занимались своими делами. Кто разводил костер, кто точил клинок, кто свежевал оленью тушу, подвешенную под деревом. Из лесу доносилась перекличка, стук топоров, хруст подрубленных деревьев. Отдельно разместились пленники. Их было немало, но сбитые в тесную кучу, сидящие на земле, притихшие и напуганные, они не бросались в глаза. Сторожевые неспешно разъезжали по полю на расстоянии полверсты от стана. Иногда они останавливались, всматриваясь вдаль.

Когда посреди поля появились два монаха, один из воинов пришпорил белого коня и устремился в их сторону, стремительно набирая ход. Круглый шлем и доспехи серебрились на солнце, лицо закрывала личина. Стегинт припал на колено и потянулся за камнем.

– Не смей! – строго крикнул ему проповедник.

Патрик сделал несколько шагов и поднял высоко над головой крест, держа обеими руками. Воин промчался рядом, сделал полукруг и вернулся, придерживая за узду взволнованного жеребца. Голос из-под личины прозвучал коротким низким эхом.

– Кто такие?

– Мое имя Патрик. Я проповедник из Ирландии. Со мной мой ученик. Нам нужно говорить с князем Владимиром.

– Разве ты епископ?

– Нет.

– Тогда почему думаешь, что князь Владимир будет с тобой говорить?

– Я выполняю его поручение в этой земле.

Всадник молчал. Личина, повторявшая очертания лица, пугала бесстрастной неподвижностью. Черные впадины для глаз пристально смотрели на путников. Еще несколько воинов приблизились и окружили монахов, разъезжая вокруг, словно волки вокруг загнанной добычи. Патрик покопался в суме, достал охранную грамоту русского князя и протянул первому всаднику. Тот принял, не снимая перчатки, посмотрел и вернул монаху.

– Князя Владимира нет здесь.

– Разве это не его войско?

– Его.

– Разве не он ведет свое войско?

– Для этого у него есть воеводы.

– Кто же здесь главный?

– Василько Слонимский.

– Тогда нам нужно говорить с ним.

– Ты уже говоришь с ним. Проводите их в мой шатер.

Василько развернул коня, ударил острогами[44]44
  Остроги – шпоры.


[Закрыть] в бока и помчался к стану.

Трещали костры. Дымились подвешенные на жердях котлы. Воины отдыхали после дневного перехода. Благостное умиротворение нарушал детский плач и скрежет натачиваемых клинков. Ратники с усталым любопытством провожали взглядами двух латинских монахов, которые сами пришли в их стан. Увидев духовное лицо, некоторые из пленников поднялись и сошли со своих мест, надеясь на благословение и утешение, но стражи окриками заставили их вернуться. Патрик совершил крестное знамение.

Белый конь стоял на привязи около высокого шатра, круглый шлем висел на шесте у входа. Дружинник приподнял завесу, и гости, нагнувшись, прошли внутрь.

Посередине горел очаг. Пахло жареным мясом. Молодой князь сидел на потнике[45]45
  Потник – войлок, подкладываемый под седло.


[Закрыть], разостланном поверх хвороста. У него были правильные черты лица, русые волнистые волосы и такая же борода. Голубые глаза – не добрые и не злые, холодные. По правую руку от него сидел дружинник. Жестом Василько пригласил гостей сесть напротив. Дружинник достал из горячих углей тонко нарезанные поджарившиеся ломти оленины. Протянул сначала князю, потом – монаху. Гость отказался. Зато Стегинт проворно взял сразу два куска – один спрятал, другой принялся есть.

– О чем ты хотел говорить со мной Патрик-ирландец? – спросил князь.

Патрик опустил глаза, облизал губы и наклонился чуть вперед, словно взвешивая в сердце каждое слово, которое собирался произнести.

– Прежде всего, прошу тебя, отпусти пленников.

– Не могу.

– Они ни в чем не повинны.

– Конрад виновен.

– Я иду к Владимиру сказать, что Конрад не виновен. Владимир послал меня узнать об этом.

– Добро, но меня Владимир послал, чтобы я воевал с Конрадом.

– Тогда прекрати хотя бы на срок воевать эту землю и не бери новых пленников, пока не получишь новых повелений от князя Владимира.

– И этого не могу.

Заметив, как поник монах, Василько заговорил более доверительно:

– Я не знаю, сможешь ли ты убедить Владимира. Но сейчас я не могу сделать того, о чем ты просишь, даже если бы захотел. Нельзя просто взять, привести войско в чужую землю, стать в ней станом и ничего не делать. Это как засунуть руку в пчелиный улей и, не трогая меда, ждать, что будет дальше. Я погублю войско и погибну сам. Ты не воин. Ты монах и можешь не понимать этого. Если я не буду разорять эту землю, как я обеспечу моих воинов и их лошадей прокормом и всем необходимым? Если не воевать, мои воины не поймут, зачем мы пришли сюда, утратят дух, перестанут доверять мне и слушать меня, и нас одолеет даже слабый враг. Если мы будем просто стоять и ждать, лехиты соберут великое войско, придут и порежут нас, как стадо овец. Если бы ты встретил меня до того, как я пересек межу, я еще мог бы подумать над твоей просьбой. Но я перешел рубеж. Теперь меня может остановить только господин князь Владимир или сам Господь Бог.

– Ты ангел смерти, посланный в эту землю, – отрешенно произнес ирландец.

– Похоже на то, – бесстрастно согласился Василько.

Ирландец свел руки, соединив кончики пальцев. Его взгляд блуждал, словно искал, за что зацепиться. Стегинт легонько толкнул задумавшегося проповедника. Патрик кивнул, словно вспомнив о чем-то, положил ладонь на его плечо и еще раз обратился к полководцу:

– Скажи, если в твоей воле окажутся люди не из княжества Конрада, ты их отпустишь?

– Мы брали в плен только туземных селян.

– А если тебе будет известно, что эти люди не лехиты?

– Покажи мне этих людей, и мы подумаем, как с ними быть.

– Их нет в твоем стане.

Василько переглянулся с дружинником.

– Ты говоришь загадками, отец.

– Речь идет об иноземном корабле, который проследует через землю Конрада.

– Война только с Конрадом, – развел ладони князь, – но я должен буду осмотреть корабль, чтобы убедиться, что там и вправду иноземцы.

– Ты поклянешься, что этим людям не будет вреда?

Василько достал нательный крестик и поцеловал, глядя в глаза Патрику.

Пополудни литовский корабль подошел к затоке у левого берега. Здесь уже стояли русские дружинники. Послышался топот. Из прибрежной дубравы выехал Василько и по дороге, круто сходящей к воде, приблизился к лодке. Сирпутий сошел на землю. За ним последовали несколько литовских воинов. Василько спешился. Один из дружинников принял и отвел в сторону его коня. Два полководца обнялись, как отец с сыном.

– Тебя не ждал увидеть, – сказал литовец, – если бы знал, что это ты ведешь войско Владимира, не остерегался бы.

– И я не ждал, – ответил Василько холодно.

Патрик стоял рядом, и ему показалось, что улыбка на лице Слонимского князя омертвела, а в глазах отразилось волнение. Но Сирпутий, кажется, не заметил этой перемены.

– Ну что, даешь нам путь? – громко рассмеялся литовец, как бы в шутку.

– Кто в шатре? – спросил Василько.

– Везу племянницу в Плоцк к ее мужу Болеславу, – радостно сообщил Сирпутий.

– Хочу убедиться.

Литовец отступил на шаг. Улыбка на его лице погасла. Он засунул большие пальцы обеих рук под широкий ремень и выжидал, как дальше поведет себя русин. Его взгляд словно говорил: «Хочешь бросить мне вызов – валяй», и это было вместо ответа. Литовские воины изготовились. Дружинники Василько подтянулись и разместились полукругом. Патрик рукой отодвинул Стегинта назад.

– Я хочу убедиться, что в шатре – Гаудемунда.

– Нет, – твердо ответил литовец, и некоторое время оба молчали, – неужели ты не понимаешь, что ждет тебя и твой маленький город, если ты нанесешь такое оскорбление моему брату?

Василько не отвечал.

– Дядя, отойди, – раздался за спиной Сирпутия голос племянницы.

Сирпутий обернулся и посторонился. Дружинники-литовцы тоже расступились. Гаудемунда стояла в полный рост в середине ладьи.

– Вот я, смотри!

– Значит, правда, – опустил глаза Василько.

– Ты ждал чего-то иного?

– Нет. Но я не видел тебя уже три года.

– Ты увидел меня.

– Могу я поговорить с тобой с глазу на глаз?

– Ни я, ни мой дядя не допустим ничего, что могло бы навредить чести моего мужа и моего отца. Если хочешь, говори в присутствии всех этих людей.

– Почему ты называешь Болеслава мужем, но в твоих волосах все еще девичий венец?

– Нам осталось обвенчаться. Это произойдет в тот же день, когда я прибуду в Плоцк.

Молодой князь кивнул. Казалось, он хочет еще сказать что-то, но не знает как.

– Василько, ты хотел увидеть меня, и ты меня увидел. Отпусти нас, как обещал, – попросила Гаудемунда уже не таким твердым голосом, – отпусти меня.

Василько помрачнел, но попятился, и, подчиняясь его знаку, все его дружинники отступили.

– Я запомню тебя такой, какой увидел сегодня, – громко сказал слонимский князь.

– Все оставшиеся дни пути я буду молить моего дядю, чтобы он забыл о том, что сегодня произошло, – ответила княжна.

Сирпутий плюнул на землю. Все литовцы погрузились в лодку и взялись за весла.

– Вы не плывете с нами? – спросила Гаудемунда у Патрика со Стегинтом.

– Благодарю тебя, княжна, но наш путь изменился.

Ладья отошла от берега. Княжна шепнула что-то дяде и спряталась в шатре. Сирпутий приподнялся и кинул на берег к ногам Патрика драгоценность, которую монах отверг утром. Патрик поднял серебряный браслет, украшенный двумя янтарями – рыжим и желтым, точно такими же, какие были на четках проповедника.

Когда ладья отплыла далеко, Василько сказал Патрику:

– Сегодня вечером в устье Буга придут корабли с плотами, чтобы вывезти часть добычи на Русь. Я посажу вас в нее. Третьего дня они достигнут Берестья. Там найдете Владимира.

Наступили поздние сумерки. Восходящая над лесом ущербленная луна все ярче серебрилась на темнеющем небе. Глядя на ее чистый цвет, Стегинт подумал, что завтра будет хорошая погода. Деревья неподвижно нависали над рекой, так что даже листья на самых тонких веточках не шевелились. Только повторяющийся крик какой-то птицы время от времени нарушал тишину.

На реке появился черный силуэт корабля, за ним – еще два. На берегу зажглись факелы. Их мерцающий желтый свет был виден издали. Ладьи повернули и, медленно вырастая, подошли к берегу. Сначала на них занесли часть добычи. Потом завели пленников на плоты, привязанные к ладьям. Люди молчали, но когда их усадили, до слуха донеслись сдавленные рыдания.

– Вас долго не было, – сказал Василько.

– Мы думали, вы станете выше по реке, – ответил кормчий.

– Эти двое поплывут с вами. Они должны невредимыми добраться до Берестья и предстать перед лицом Владимира.

– Воля твоя, княже, но я посажу их с пленниками. Другого места у меня для них нет.

– Они не пленники.

– Пусть, – вмешался Патрик, – мы сядем с этими несчастными. Так даже лучше.

– Помни, что они не пленники, – строго повторил Василько и добавил, – будьте осторожны, это случилось недалеко отсюда.

– Я знаю, – отозвался корабельщик, – знаю…

Патрик со Стегинтом зашли на палубу. Мостки подняли, и ладья стала отдаляться. Василько Слонимский поднял руку. Желтые огни на берегу погасли почти одновременно.