Текст книги "Война за нашими окнами"

Мы оглохли, испугались. Бомбы прямо среди деревьев падают, осколки кругом летают, огромные ёлки, как подрубленные, валятся. Из кустов выскочили какие-то косули или олени, промчались мимо, едва с ног не сбили. Пулемёты застучали, к осколкам ещё и пули добавились.

Чудом каким-то добрались мы до деревни… Бегом в крайнюю хату, где тётка Стефания жила. А в доме пусто, спрятались все. Подружка знала, где у них погреб. Решили мы, что в погребе все. Стучимся, плачем. Тётка испуганно спрашивает:

– Кто там?

А мы кричать не можем, голоса уже все сорвали. Открыла она, впустила нас в погреб, укрыла вместе со своими детьми. Низкий ей поклон за это.

Просидели в погребе до вечера. Над головой грохотало, песок и мусор сыпался на головы. Доски и брёвна жалобно стонали, сама земля ходила ходуном. Нам казалось, что одно точное попадание, один случайный снаряд, и наше ветхое ненадёжное укрытие развалится, похоронив нас заживо. Так бы и случилось, но то ли Бог, то ли судьба нас сохранила. Выбрались из-под земли в полнейшей темноте и бросились со всех ног домой. А дома родители уж извелись все. Мать обнимает меня, лупит и плачет одновременно.

Как только отступил фронт, в деревню приехали люди из армии, всех мужчин призывного возраста забрали на фронт. Отца тоже хотели забрать, но врачи на медкомиссии завернули. Он с молодости хромал сильно, сломал ногу, а медиков не было, она и срослась неправильно.

Однако отец не остался в стороне. Уговорил главного врача госпиталя в Клецке и остался при них. Ремонтировал раненым обувь, помогал носить, чинить, ухаживать.

А фронт ушёл, и грохот взрывов перестал нас пугать. Мы жили по-прежнему до самой победы.

Петя (6 лет)

Пётр Иванович Кашуба (д. Астрейки Копыльского района)

Наша деревня находилась в стороне от крупных дорог. Новости доходили когда через неделю, а когда и вовсе не доходили. Поэтому о войне мы узнали поздно. В деревню не приезжали призывать мужчин, никто не эвакуировался, не убегал от врага.

29 июня 1941 года мимо деревни потекли толпы разбитых красноармейцев, а за день до этого в лесу видели незнакомых людей в серой чужой форме. Вот и начало войны. Красная Армия ещё не отступила, а немцы вовсю хозяйничают у неё в тылу. Ещё через два дня приехали немцы и остановились в деревне. Небольшой отряд пехотинцев, несколько велосипедистов. Офицер на мотоцикле с коляской. Обычные молодые парни. Вихрастые, весёлые. Купались в реке, ловили на улице кур, рассказывали через какого-то переводчика, что они пришли сюда навсегда. Мы их не боялись, потому что ничего плохого они не делали. В начале войны они были ещё весёлые, не злые, просто наглые.

На нашем колхозном поле паслось небольшое стадо коров, чуть в стороне – наш племенной бык. Один из солдат пошёл к стаду подоить корову. Они всегда так делали, когда что-то хотели. Просто подходили и брали. И всё со смехом, с шутками. Попробуй не отдай.

Этот дурак-солдат заметил нашего быка и принялся его дразнить. Быку не объяснишь, что они нынче сила. Быку всё равно. Он разозлился, потоптал солдата, поднял его на рога. Орущего, стонущего немца товарищи приволокли в деревню. Мы притихли. Особенно испугались пастухи, попрятались. Боялись, что их накажут за быка.

Но офицер не стал наказывать людей. Взял с собой трёх солдат с винтовками, которые подогнали быка ближе к деревне и застрелили его. Немцы разделали тушу, весь день варили мясо, которого было так много, что его даже раздали жителям деревни.

За солдатом потом приехал немецкий доктор, но не успел, ночью солдат умер.

Второй раз немцы остановились у нас осенью. Их части танковые и пехотные шли на Москву. Шли и шли бесконечной бронированной армадой. И это тоже было страшно. Казалось, что может остановить это чудовище – рычащего железного зверя на гусеницах.

Солдаты рассыпались по домам. Офицеры жили в лучшем доме в деревне у Александра Коршука. Отдыхали, играли в карты, пили шнапс и даже угощали хозяина. Двое из них владели русским языком, были в плену в России в годы Первой мировой войны. Они говорили, что Москву им не взять, что нападение на СССР – это ошибка Гитлера. Нам странно было слышать такое от врага, особенно когда мимо грохотали железные дивизии.

В первые дни колхоз имени Дзержинского, в котором работали родители, ликвидировали. Имущество какое-то утащили с собой, а что-то раздали деревенским. Нам и соседу дяде Павлу достался конь, на котором обрабатывали землю, возили дрова.

На две деревни назначили старосту – Павла Дубовика из Криницы. Мужик он был неплохой, не злой, но хитрый. К людям относился доброжелательно, в основном передавал распоряжения новой власти. Он знал у кого мужья или сыновья в партизанах, у кого родственники-коммунисты в городе. Но никого не сдавал. Даже спас от расстрела семью Иосифа Кандыбовича, два брата которого ушли в партизаны. Обманул полицаев, напоил и уговорил.

Красная Армия отступала так быстро, а немцы наступали так молниеносно, что в нашей деревне остались красноармейцы. Все их называли «приписниками». Они были взяты на учёт в Копыльской полиции, приписаны к нашей деревне. Дмитрий Нипокоев из Ленинграда жил у Клавдии Хилько, Сергей Титов из России – у Каминской, трое остальных, чьи фамилии не помню, – у Кунцевича, Михалькевича и Анны Вербицкой. Троих последних весной 1942-го года полицаи угнали в концлагерь в Слуцк, судьба их не известна.

Титов женился на дочери Дмитрия Петровича (два его сына сражались на фронте), пошёл на службу в полицию, семью жены забрал в Копыль. Он ничего плохого он нам не делал, никого из молодёжи в Германию не вывезли.

Уже после освобождения Беларуси он сбежал из немецкой армии, пришёл к моей маме Марии Николаевне. Постучался тихонько в окно. Мама его впустила. Накормила, позволила умыться, отдохнуть. Утром он попросил погадать ему на картах. Они сидели, шептались. Когда уходил, мать перекрестила его вслед. Кажется, предатель, полицай, но зла к нему не было. Он сам не делал никакого зла, и люди его хорошо запомнили. Титов ушёл куда-то на запад, и больше мы его никогда не видели и ничего о нём не слышали.

Перед освобождением полицаи пришли за Нипокоевым. Тот увидел, что к дому идут вооружённые люди, спрятался в бочке в сенях. Когда понял, что вот-вот найдут, сам выскочил, бросился на ближайшего предателя, успел его задушить. Полицаи били его ногами и прикладами, но Нипокоев не отпустил врага, пока тот не перестал дышать. Не отходя далеко, полицаи поставили его к стенке и расстреляли.

В нашей деревне жил молодой парень Коля Астрейко. С начала войны был связан с партизанами и получил непростое задание: вступить в полицию и передавать все сведения партизанам. Несколько лет ходил по самому краю. Каждую минуту рисковал. Однажды узнал, что его почти раскрыли и успел в последний момент сбежать в лес. Каратели нагрянули в дом к Астрейкам, начали допытывать у престарелой Колиной мамы, где её сын. Били, мучали, а потом выволокли во двор и у всех на глазах закололи штыками. Тело бросили обратно в хату и подожгли. Отец Астреек с другими детьми успел выскочить и спрятаться на другом конце села.

Когда дом заполыхал, все бросились в лес, подумали, что каратели одним домом не ограничатся. Сожгут всю деревню, а людей убьют. Я недалеко отбежал, до опушки. Там залез на высокую сосну и стал наблюдать. Каратели неспешно ходили по деревне, вязали в узлы понравившееся добро, тащили в мотоциклы и машины задушенных кур. Деревню не сожгли, видимо, не было приказа.

До утра мы все просидели в лесу, вздрагивая от каждого шороха. Потом пришлось вернуться, ревела не доенная, некормленая скотина.

В начале 1943 года в партизанский отряд имени Чапаева ушли 9 молодых ребят. В деревню зачастили люди из леса, часто останавливались на отдых. В сарае Иосифа Кандыбовича была оборудована кухня, а в нашем доме ночевал политрук отряда Александр Линник. После войны он стал директором Большевицкой средней школы в деревне Свинка. После того, как у нас обосновались партизаны, немцы и полицаи в деревню больше не приходили.

Жили мы тогда трудно. Не было самого необходимого. Дети вырастали из одежды, а достать новую было негде. Так и ходили в рванье не по размеру. Обувь развалилась, её подшивали, подвязывали. Еды не хватало. Основной пищей была картошка с солёными огурцами или рассолом. Ещё варили суп из крапивы. Нас, как и многих, выручала корова. Очень за неё боялись. Боялись, что заболеет или немцы заберут, что полицаи застрелят. Если бы корова погибла или пропала, мы бы тоже, все вместе с той коровой пропали.

Как мы радовались освобождению родного края! Можно было не бояться того, что ночью придут немцы, что сожгут чей-нибудь дом, что полицаи придут кого-то расстреливать.

1 сентября 1944-го года я пошёл в первый класс. Школу устроили в доме бывшего старосты. Тот испугался советской власти и убежал вместе с немцами. Но через год вернулись две его дочери и сын. Никто им слова не сказал. Староста никому не сделал плохого, поэтому и на них зла не затаили.

С войны в деревню не вернулись девять мужиков. Остались на полях сражения от Минска до самого Берлина. Тех, кто вернулся, мы встречали как настоящих героев. Виктор Змачинский встретил Победу в Вене, Владимир Шейн был участником Сталинградской битвы и битвы за Кавказ.

Лена (4 года)

Елена Антоновна Волого (д. Велешино Копыльского района)

Моя родная деревня называется Велешино Второе, ещё звали Маленькое или Паненское. Стоит она на берегу реки Выня. Действительно маленькая деревня была: несколько дворов, коровы. Тишина и мир.

Как-то летом из соседней деревни прибежал старший брат Ростислав. Слышу, кричит что-то матери, а та сразу в слёзы. Жарко было, она только прилегла отдохнуть. И с первых слов брата оба плачут, кричат. Я не понимаю, что происходит, но тоже плачу. Мать схватила меня в охапку, стиснула изо всех сил. А брат кричит:

– Война, мамочка! Война!

Войны мы очень боялись. Другие о ней может не знали, не понимали, что это такое. А у нас отец Антон Романович только вернулся с советско-финской, где был ранен. И друзья там у него погибли, и сам он чуть не погиб. Мать ночей не спала, волновалась за него. Когда вернулся, шаг от него ступить боялась. И вот новая война…

* * *

Мимо деревни шла гравийная дорога на Несвиж. На следующий же день по ней потянулись наши войска, чтобы дать отпор врагу. А потом покатились обратно, разбитые, испуганные. Кто пешком, кто на лошадях. Было много раненых, их везли на подводах, они с трудом шли сами. Окровавленные с бинтами на руках, голове.

Раненые заходили к нам в деревню, спрашивали врача. Односельчане указывали на нашу хату. Отец, хоть и не врач, в колхозе работал ветеринарным фельдшером, а помогал всем: промывал раны, смазывал йодом, накладывал повязки, давал порошки.

Мы, дети, выходили на дорогу. Смотрели во все глаза на толпы красноармейцев, на лошадей, на редкие грузовики. Солдаты спрашивали у мамы, далеко ли до Минска, как пройти, чтоб не встретить немцев, но та только качала головой. Откуда мы знали? Ни радио у нас не было, ни газет.

Однажды у хаты остановился один офицер-кавалерист. Попросил напиться, расспрашивал про дорогу. Мы его окружили, трогали тёплый лошадиный бок, перебирали металлические клёпки на уздечке. Офицер поднял меня на руки, крепко обнял, вздохнул как-то судорожно. Видимо, вспомнил, что где-то далеко на западе у него осталась своя дочь. Хотел меня обнять за неё.

Старшей сестре моей стало завидно, она дернула меня за ногу. Офицер поставил меня обратно на дорогу, погладил Нину по голове:

– Поедешь со мной?

Нинка обрадованно кивнула. Она готова была с этим красивым человеком на его коне хоть на край света… Офицер смотрел на нас, улыбался, но из глаз слёзы катились.

* * *

А ещё через несколько дней по дороге двигались немецкие машины, а наши отступающие части шли лесом. Так и тянулись рядом, враждебно поглядывая друг на друга. И вот прибегает к нам молодой лейтенант с простреленной ногой с криками:

– Помогите! Друга ранило!

Отец тут же собрал сумку, позвал брата, побежал с лейтенантом.

Через час притащили раненого. Оказалось, два лейтенанта отступали из-под Гродно, шли лесом в направлении на восток. На гравийную дорогу недалеко от деревни Мельники (в километре от нас) выехали несколько советских танков с «нашими солдатами». Офицеры с радостью бросились к своим, как вдруг увидели, что из люка вылезает танкист в немецкой форме. Остановились, бросились было обратно, но поздно. Немцы принялись стрелять вслед.

Первому офицеру пуля попала в ногу, но кость не задела. Это он прибежал к нам за помощью. А второму пуля пробила грудь, он упал в лесу. Отец с братом на покрывале принесли раненого. У него из груди хлестала кровь, быстро пропитывала тугую повязку. В колхозном амбаре устроили нору в сене, куда и спрятали лейтенанта.

Его товарищ сказал, что раненого зовут Михаил Мармулёв. Долго сидел рядом с ним, что-то говорил. Но раненый ему не отвечал, был без сознания. Наутро мы второго лейтенанта не нашли. Убежал он на восток. Но осуждать его не стоит. Он же понимал, что, если останется, могут погибнуть оба. А так хоть у одного была возможность выжить.

Отец постоянно ходил в амбар, делал Михаилу частые перевязки. Каждый раз мать с тревогой спрашивала:

– Как он там?

Отец качал головой. Он был уверен, что лейтенант не выживет. Ещё через день он сделал ему прокол в груди, выдавил воздух. На четвёртые сутки офицеру неожиданно стало лучше. Вот какое удивительное здоровье было у этого человека. В полнейшей антисанитарии без антибиотиков и надлежащей помощи он сумел выжить, начать выздоравливать от тяжелейшего ранения.

Родители начали поговаривать о том, чтоб перенести лейтенанта в дом, но тут в деревню заехали немцы, начали ловить курей, в нашем саду разместили кухню. Родители забеспокоились: вдруг кто-нибудь зайдёт в амбар и услышит стоны раненого. Тогда смерть и ему, и всем нам.

Как немцы себя будут вести, мы сразу поняли. Нам показали. Поймали в лесу двух солдатиков, притащили к офицеру. Те стоят, ни оружия, ни знаков различия, мальчишки совсем. Офицер даже разбираться не стал, махнул рукой. Повели солдатиков за околицу в сторону реки… Бабы бросились следом:

– Ироды, куда вы их? Отпустите!

Немцы отталкивают женщин. Показывают винтовки, мол понятно, куда ведут. Бабы стали кричать:

– Сынки, как вас зовут? Откуда вы родом? Мы запомним!

Но солдаты не отвечали. Шли покорно, опустив головы. Расстреляли их тут же и тела бросили в реку.

Ещё через несколько дней приехали полицаи, начались обыски и облавы по деревням. К нам пришли соседи, мол, увозите своего раненого. Если найдут, пострадает вся деревня, и вас убьют, и нас тоже за компанию. Отец с соседями за это сильно поругался, но понимал, что они правы. Никому не хотелось рисковать своими жизнями и жизнями детей ради чужого человека, пусть и своего офицера.

Ночью отец с другом Адамом Пылило отвезли офицера в Копыль. Там была больница, в которой ещё лежали раненые красноармейцы. Их лечил врач наш Иван Лепетило. Очень хороший и грамотный был человек и храбрый, ничего не боялся. Сам ездил на лошади по деревням, осматривал раненых, которые прятались в домах деревенских. Собирал продукты для солдат. Лечит в больнице красноармейца, а за окнами немцы ходят, полицаи с оружием.

Продуктов в больнице, конечно, не хватало. Раненых много, все молодые, хотят есть. Мама несколько раз с тётей Любой Занкевич навещали «нашего», как называли его взрослые. Раненые в палатах просили что-нибудь поесть, хоть лука печёного привезти. Доктор просил тряпок, йода для обработки ран.

Мать прошла по деревне, всем миром собирали корзинку. Вернулись в Копыль, а в больнице пусто: кого расстреляли, более крепких в концлагерь увезли. Бросились расспрашивать про «нашего». Узнали, когда полицаи подходили к больнице, их увидели через окно. Несколько раненых покрепче, в том числе и Михаил, вырвались, сбежали.

Уже потом мы узнали, что лейтенант выжил, был одним из организаторов партизанского отряда «Буревестник», который воевал в Узденском районе. После войны его удостоили звания Героя Советского Союза. Но к нам он никогда не наведывался, никакой весточки о себе не присылал.

После войны тётя Люба нашла его, поехала в Борисов, где он жил. Он помог ей получить документы участника партизанского движения.

А мама не поехала. Мы спрашивали её после: почему?

А она постоянно отвечала:

– Мы обязаны были всё делать, чтобы защищать свою Родину!

* * *

Уже к осени началось постоянное противостояние партизан и полицаев. Иногда соседи воевали между собой, братья и друзья оказывались по разные стороны. Большинство мужчин, конечно же, сразу ушли в лес. Но были и те, кто пошёл на службу к врагу.

Причины для этого был разные. Кто-то сводил счёты за старые обиды, кого-то советская власть не устраивала. Были и просто негодяи, подонки, уголовники.

В полицию пошёл Юлик Высоцкий, семья которого жила на хуторе Городок. В 1930-е годы их репрессировали, посадили кого-то из старших, забрали корову, имущество. Поэтому Юлик озлобился. Как только появился шанс, начал мстить. Сильно издевался не только над своими бывшими обидчиками, но и вообще над всеми. Знал всех колхозных активистов, помогал устраивать засады на партизан, потому что лучше всех знал лес в округе, тропки через болота, укромные места. Много бед принёс. Но сам жил неспокойно, боялся, что однажды ночью к нему в дверь постучат.

Однажды к нам приехали каратели, собрали списки партизанских семей и принялись собирать их в одном месте. Юлик принимал активное участие, дотошно проверял списки, вписывал тех, кого пропустили. Немцы вывезли всех к лесу и расстреляли стариков, женщин, детей. После этого Юлик понял, что жизни ему на хуторе не будет, перевёз всю семью в Копыль под защиту немцев.

Но долго не прожил. Настигла его кара. В одной деревне каратели окружили несколько партизан, загнали их в дом. Долго стреляли, пока у партизан не кончились патроны. Юлик полез на чердак, кричал, чтобы сдавались, бахвалился, что сейчас возьмёт их живыми. Партизаны не пожалели для него последней гранаты.

У нас в деревне все вздохнули с облегчением.

* * *

В 1942 году партизан сильно прижали. Приехали большие отряды полицаев, над лесом летали самолёты, выслеживали. Поэтому партизаны вынуждены были уйти на юг, в Полесье, где леса были больше и болота не давали пройти тяжёлой технике.

Под видом партизан на Копыльщине начал действовать «летучий отряд» из украинского полицейского батальона, база которого находилась в Копыле. Их командира звали Орлов. «Летучий отряд» быстро передвигался между деревнями. Скакали на лошадях, как банда какая-то. Заезжали в деревню и провоцировали жителей. Били их, спрашивали: «Где немцы? Где партизаны?»

Люди были сбиты с толку. Это партизаны себя так ведут? И что это за всадники? Что происходит?

Орловцы быстро обнаглели. От провокаций быстро перешли к грабежам, убийствам. Брали, что хотели, а если кто сопротивлялся, тут же расстреливали. Запугали всю округу. А отомстить им было уже некому, партизаны ушли.

* * *

Деревня и при оккупации жила своей жизнью. Война войной, но землю пахать надо, корову кормить надо, сено косить тоже надо. Молодёжь собиралась по вечерам на танцы. Играли на гармони, пели песни, танцевали.

Мой дядя Степан устраивал у себя во дворе посиделки. Приходила красивая девушка Соня Пилипкова с Кривого Села. Она всем нравилась, хорошо пела, танцевала. Мне кажется, все парни были в неё влюблены. Первая красавица на всю округу. За то, чтобы с ней потанцевать, чуть драки не устраивали. Один парень Стась Касперович очень её любил, прямо хвостом ходил, всех парней отгонял.

Как-то пришёл, а на нём лица нет. Посидел в углу, глядя на всех безумным взглядом, а потом исчез. Наутро мы узнали, что полицаи всю семью Пилипковых расстреляли. А Стась исчез. Наверное, пошёл мстить за свою любовь и пропал.

Жизнь была странная, страшная. Нечего было есть, а самое главное – все были в опасности. Моя старшая сестра Нина, дочь отца от первого брака, пошла в гости к тёте в Узду. Та жила на окраине посёлка, и в её доме квартировал немецкий офицер. С одной стороны – в доме чужой и злой человек, с другой – защита. Если в доме офицер, то полицаи не придут и не начнут грабить.

Только сестра к тётке пришла, села с ней разговаривать. Смотрят – несут этого офицера. Кто-то из подпольщиков добыл оружие и устроил на него покушение, ранил. Немцы не стали разбираться, схватили Нину, держали в заложниках, а потом увезли в Германию. Сходила к тётке в гости.

* * *

В 1942 году мама родила сестричку Валю. Еды нам постоянно не хватало. Свиней и кур уже не было, всё забрали полицаи и немцы. Осталась только корова. Всё, что удавалось достать, мы тут же прятали. Вырастим зерно, засыплем в деревянные ящики и закопаем в землю. Зерно от этого плесневеет, портится. Ещё отец растил гречиху, картофель, другие овощи. Полицаи придут, обыщут дом, утащат всё, что найдут. Мать плачет, мы плачем. А кому какое дело? Помирайте от голода.

Тогда ведь магазинов не было. Что с земли собрали, то и ели. А если забирали продукты, то и есть нечего. И взять неоткуда. И у соседей не попросишь – у тех самих дети с голоду пухнут. К весне осталось у нас только немного гречки. Мучительный выбор для мамы. Дети на неё голодными глазами смотрят, есть просят. А гречки горсточка. Надо маленькую Валентину этой гречкой кормить.

Я и сегодня помню запах каши, которую варила мама, такой приятный аромат, что и не передать словами. Этот запах помню всю жизнь. Наварю себе этой гречки. Ем, ем и наесться не могу. Внуки смеются надо мной из-за этой каши. Спрашивают: «Неужто вкусно так?» А для меня вкуснее всех тортов эта гречка.

Однажды родители и брат ушли в поле сеять зерно, а меня оставили смотреть сестричку. Мама сварила три картофелины и сказала мне покормить Валюшу. А я сама голодная, за весь день едва две картофелины съела. Я решила попробовать одну картофелину, очень хотелось кушать, только раздразнила аппетит, затем взяла вторую, третью. Съела кожуру, подобрала каждую крошку, облизала пальцы. Мама вернулась и спросила: «Ты кормила сестрёнку?» Я расплакалась, она догадалась обо всём и ничего не сказала. Мне и сейчас стыдно, через столько прошедших лет вспомню и плачу.

* * *

В феврале 1943 года в деревню приехал карательный отряд со списком партизанских семей. Снова какой-то предатель постарался. А у нас беда. Накануне прибежали к нам из других деревень такие же партизанские семьи прятаться. Их раньше «чистить» начали. У тёти Зони Раицкой в погребе семья родственницы её Серафимы и четверо детей. Полицаи нашли, заперли всех в этом подвале, обложили дом соломой, хотели поджечь.

Зоня – мужественная женщина. Бросилась на этих полицаев, начала у них из рук солому выхватывать, кричать. Её тогда избили сильно, но набежали другие люди, стали полицаям говорить, что они ошиблись, что в подвале не партизаны, а просто дети с нашего села спрятались. Каким-то чудом уговорили. Полицаи плюнули и уехали. Нас тоже не тронули. Спасибо тёте Зоне за спасение деревни.

Много ещё страшного было. Как мы дожили до освобождения, не знаю. Сейчас и вспоминать об этом больно, слёзы наворачиваются.