Текст книги "Павел Кашин. По волшебной реке"

Такие фрагменты в памяти всплывают, как мы вставали перед светофором и рядом вставала «Милиция», которая тогда еще была на «Жигулях». Открывались форточки, они перекидывались словами, был явно такой ковбойский разговор. После чего водитель бандитской машины говорил: «Ну, что? Посоревнуемся?». И нажимал со всей дури на газ. Тогда было непонятно абсолютно, кто у кого в подчинении, и кто за кем смотрит…

Как известно моей публике, многие песни с той самой пластинки «Гномики» впоследствии были перезаписаны на компакт-диски, в альбомы. Однако какие-то песни так и остались вечно на виниле. Многие спрашивают меня, не хочу ли я оставшиеся произведения включить в свой новый альбом. Поясню. Во-первых, конечно, за двадцать пять лет на сцене я изменился очень сильно. В свои пять лет, например, я сочинил два стихотворения про матроса, который идет с тачкой против ветра. Естественно, это стихотворение ценно как мое первое стихотворение, но это же не значит, что его нужно включать в альбом. Наверно, я не настолько сентиментальный, чтобы умиляться на себя же, каким я вот был прелестным мальчиком. Мне нравится публиковать песни, потому что они меня трогают сегодня, причем, важны они именно сегодня. Я даже иногда пишу больше одного альбома в год, потому что чувствую, что не нужно ничего ждать, их нужно выдать прямо сейчас. Потому что они написаны по новостям, как песня «Москва12»: она просто написана по новостям московским двенадцатого года. Около песни «Life is beautiful» в альбоме также стоит конкретная дата, когда я написал песню. И, чтобы было понятнее слушателю, альбом нужно выпустить прямо в этом же году, чтобы человек, услышав эту дату, вспомнил, что он видел этот день, который я описал, и ощущал то, что он чувствовал тогда. Сегодня большинству людей даже непонятно, кто такой наборщик, например, никто даже не знает что такое факс – и это уже не говоря об идеях, которые были тогда. Думаю, сегодня они покажутся необъяснимо нелепыми и неинтересными. Наверно сейчас уже есть большое выросшее поколение, которое не помнит жизни без компьютеров, например. И как с ними разговаривать, я пока не знаю. Я смотрю на новую молодежь и понимаю, что мы не разные поколения, мы разные виды, особи разных видов животных в принципе. Да, я пытаюсь умиляться сленгу молодежи, но и тут мне кажется, что в нем нет какой-то лихости, которая была в нашем сленге.

В 1993 вышел в свет мой первый компакт-диск «По волшебной реке», который и по сей день является самым крупным в карьере, так как в него входят 23 песни. Объясняется все тем, что к тому моменту у меня скопилось много песен. Да и за молодого, неизвестного автора компании не бьются, чтобы его издать. А когда ты не предполагаешь, будет ли у тебя вообще второй диск, то единственным верным решением было собрать все песни в один диск и выпустить его.

С 1992–1996 годы вышло несколько клипов на мои песни. «Город», «Гномики», «Песня китайских цыган», «Сердце», «Сверчок», «Жизнь», «Чайка» и «Подсолнух» …Первыми видеоклипами были «Город» и «Гномики». Первым вышел «Город», он стал очень известным. Потом второй видеоклип «Гномики» добавил новую известность: его полюбили дети и их родители. Затем «Песня китайских цыган». Этот клип не так сильно улучшил ситуацию, но, в принципе, тоже сыграл свою роль. Затем появился «Сверчок».

Свой второй альбом я назвал «По небесным грядкам», потому что мне показалось, что это чем-то похоже уже на серию дисков: один «По волшебной реке», второй «По небесным грядкам». Мы же любим сериалы. И любим, когда все, в принципе, похоже на сериалы.

Презентация моего альбома «Жизнь» прошла уже в больших залах. Так, например, в Москве в 1995 году это был Государственный концертный зал «Россия», а в Питере в 1996 году – концертный зал «Октябрьский». Эмоции, конечно, мной овладевали в тот момент страшные: для меня все это было совершенно новым, потому что, да, тогда был пик моей первой популярности. Я помню, что мои музыканты даже испугались… Юлия Михайлова говорила за сценой: «Паша, а может быть так, что от страха живот болит?». Я говорил: «Ну, вообще, да: пятьдесят процентов солдат перед боем себя хуже чувствуют». А вообще «квартирники» и вот такие большие концерты – это совсем разное. Дело в том, что даже шоу-бизнес делится, все-таки, на большой сценический и такой Independent. Надо сказать, что тогда были все же другие представления о концертах: почти все артисты могли собрать если не спорткомплекс, то четырехтысячный зал. После нескольких кризисов ситуация кардинально поменялась. Возможно, концерты девальвировались с появлением повсеместно Интернета. Пиратство очень сильно ударило по шоу-бизнесу: зачем ходить на концерт и покупать CD, если можно просто скачать все песни из Интернета или очень дешево купить пиратский диск?

В 1997 году, можно сказать, на пике своей карьеры, я уехал в США. Однако уже через пару лет я вернулся обратно в Петербург.

В 2002 году я переехал в Москву и по сей день тут. Наверно, если я бы не разошелся тогда со своей женой в Петербурге, я бы в Петербурге жил по сей день. Но так сложилось, что мы не могли жить ни порознь, ни вместе, и одного города на двоих нам было мало. Поэтому мне пришлось сесть в машину и переехать в другой город. Понятное дело, что из Петербурга можно переехать только в Москву, если ты деятельный человек. И я на тот момент понимал, что пишу альбомы и собираюсь так же их писать, играю концерты и планирую их так же играть, а в России это можно делать, только находясь в Москве. По Питеру я не скучаю, потому что бываю там как минимум раз в месяц. Этого вполне хватает. У меня ощущение, что город становится ярким, когда я в нем живу: это как компьютерная программа, где ты активируешь какой-то значок, и он начинает действовать, а когда ты выходишь из программы, он как бы засыпает. Ощущение, что и погода была лучше, и люди веселее и интереснее, когда я там жил. Может быть, это просто меня перестало с Питером что-то связывать. Хотя я помню, что, когда я переехал из Петербурга в Москву, потом услышал, что в течение года очень много питерских артистов также переехало: юмористы, актеры, телеведущие, радиоведущие, прямо десятками.

Где я только не жил в Москве. И в сталинском дома на Баррикадной, и в Серебрянном бору, и в «Москва-сити».

В какое-то мгновение я решил переехать из «Москва-сити», чтобы не потерять совсем веру в человечество. Решил, что нужно ближе к земле. И переехал. Точнее, не переехал, а просто перешел через пешеходный мост. Переехал специально в отшельническую квартиру, где есть только рабочий стол, музыкальные инструменты, спальное место и телевизор. А эта квартира, это место, меня все же вдохновляют. Тут, ежедневно, я встаю в пять-шесть утра, пью кофе с сыром и перематываю новости все в телевизоре и гороскоп: ведь в жизни должно присутствовать что-то волшебное. Затем сажусь либо перевести что-то с французского, немецкого или английского на русский, либо написать что-то или хотя бы просто почитать что-то… К десяти иду в «Москва-сити» завтракать. Год назад, кстати, я решил для себя, что практически откажусь от езды на автомобиле. Поэтому я выезжаю раз в две недели на машине – чаще всего это в воскресенье бывает. Все остальное время я хожу. Я считаю, что нужно на завтрак идти пешком, чтоб туда-обратно было хотя бы пару километров. Часто гуляю по городу. До города я доезжаю на лонгборде чаще всего, либо на автобусе. Мне автобусы нравятся намного больше такси, потому что там больше Privacy: больше личного пространства. Тем более, у меня тут автобус ходит прямо до моего любимого книжного магазина на Новом Арбате и он же доходит до Большого театра, откуда можно гулять в обратную сторону. Итак, да, к десяти я иду завтракать, и потом все зависит от того, какие дела у меня запланированы на день. Я тут поселился в девяти минутах ходьбы от спортивного зала в «Москва-сити», в пяти минутах от кинотеатра «Пионер», где фильмы на оригинальных языках показывают, и в пяти минутах от «Медиаметрикс», где я для удовольствия веду передачи свои. Приглашаю моих друзей типа Паши Глобы, Джанго, Наумова, физиогномистов, певцов – в общем, разные волшебники приходят ко мне. Так что я нахожусь как-то в центре, откуда до любой нужной мне точки могу добраться пешком. Надо сказать, что это поддерживает меня в хорошем физическом состоянии, потому что если ты постоянно на машине, то ты перестаешь быть немножко спартанцем. А так нельзя: необходимо им быть. В смысле еды я тоже спартанец: у меня обычно простая еда. Я до сих пор завтракаю кашами. Для меня еда – это просто топливо, причем чем быстрее ты его закачаешь, тем лучше, поэтому я всегда питаюсь в кафе, где на поднос сам быстро все берешь. Очень часто беру ланчи, потому что в российских условиях это – самая здоровая пища. Из бесед со многими рестораторами, я понял, что только ланч в России всегда свеж, потому что идет большой оборот продуктов. И если ты заказываешь что-то очень редкое, то это, как правило, лежало очень-очень долго. Все мои друзья отравлялись только в самых дорогих ресторанах. Это факт.

Будучи приверженцем здорового образа жизни, люблю кататься на лонгборде. Лонгборд для меня – это как способ гулять, перемещаясь немножко быстрее, чем пешком. Люблю на растущей луне делать амулеты рунические из камня или серебра… нечаянно дома у меня собралась коллекция карт Таро: самые редкие и удивительные колоды. Таро – они как бы карманный психолог: они даже человеку, непонимающему в них, очень сильно помогают расширить его видение реальности. Кино люблю, хотя… кино любят все. Пожалуй, я люблю все то же, что любят все. Мне вот только интересно: кем были Достоевский и Пушкин? Может, они – нашкодившие ангелы? Нашкодили в чем-то в более комфортных мирах и их сослали в ссылку. Не самую тяжелую, конечно, потому что ад бывает и пожестче. Да и все мы, русские люди, – латентные звезды. Каждый русский рождается с ощущением, что он должен быть звездой, и если вдруг этого не происходит, то это совершенно точно незаслуженно и просто несправедливо: отчего-то у русского человека очень тонкое восприятие справедливости. Поэтому в России нет справедливости вообще, чтобы русский человек научился немножко. А вот эти тонкие души Пушкина и Достоевского приходят сюда, в «некомфорт», где вот этот городовой дает кулаком в зубы, где вот это вот все: крепостное право, Наташа самая красивая и холодная женщина, денег не хватает и с чином обижают. Достоевского вообще ссылают на галеры. А они всего-то лишь хотят в казино посидеть, с дамами пообщаться да вспомнить хоть немного, как было там, в Раю, где они однажды нашкодили. Поэтому Россия – это Диснейленд мира: можно и прокатиться, а можно и щи пролить. В Америке же на этот счет скучно: там порой все слишком справедливо. Так справедливо, что скучно. А мужчине без элемента рулетки вообще тоска. Хотя, я-то сейчас даже кушаю с ножом. Раньше в моей жизни, может, и была та самая рулетка, сейчас – нет. Я стал скучным. Я живу, стихи сейчас перевожу и сочиняю, и это, пожалуй, единственное огромное счастье, которое меня посещает. Женщины, начиная с девяностого года, т. е. младше двадцати семи-восьми лет, для меня ушли в какой-то другой формат, что ли, который мои компьютеры не читают. Есть такой шрифт квадратиками, знаете? Так вот, я смотрю на них как на шрифт с квадратиками, и даже не понимаю, что и как.

Поездка в Америку

Я родился в стране, где говорили, что незачем учить французский язык, потому что ты никогда не встретишь француза. И совершенно внезапно эти двери для меня открылись. Гонорары за пластинки были бешеными, а вокруг, в девяностые годы, все было настолько запутано… даже работать с компаниями, с которыми были заключены словесные или контрактные договоренности, было невозможно.

Однажды я сидел с Олегом Гаркушей, шоу-меном группы «АукцЫон», в легендарном тогда клубе «Фантом». Это был прямо самый известный клуб в Петербурге, и его директор был мой друг, Сергей Середа. И я говорю: «Что-то вот все одно и то же, сейчас еще пива попьем…» А он уже был в завязке давно, что само по себе удивительно, так как рок-н-ролл и алкоголь – вещи неразлучные. Это было просто как аксиома. Я не видел трезвых артистов вообще. Ну, в смысле, трезвых артистов такого направления на нашем радио. И я говорю, что все одно и то же, сейчас попьем пива, потом поеду домой, сочиню песню, запишу, поеду по гастролям играть… Было это все третьего марта какого-то из годов, а четвертого марта у меня день рождения. И мне Гаркуша внезапно говорит: «А ты поезжай в Штаты». У меня даже и мысли такой не было: поехать в Штаты. Я говорю: «Почему в Штаты-то?». Он отвечает: «Ну, там все другое». Я говорю: «Ну и что, что все другое?». Говорит: «Ну, поменяешь атмосферу. Тебя там мало кто знает». В общем, что-то мы там поболтали и забыли. Я приехал домой, мобильного телефона у меня еще не было: то ли их тогда не было вообще, то ли они только начинались. Приехал я домой, соответственно, уже в день рождения: ночью 4 марта. Вдруг раздается звонок и мне звонит кто-то, и говорит: «Поздравляю Вас, Павел, с Днем рождения!». Говорю: «Спасибо большое», – делаю вид, что я знаю, кто на том конце провода, но на самом деле это не так. Оказывается, это была девушка-фанатка, которая была на многих концертах, и она попросилась посидеть на студии. «Приезжайте, посидите на студии», – говорю я. И она сказала фразу: «А вы приезжайте к нам в Соединенные Штаты», – на что я ответил: «Да, обязательно. Я уже вот сегодня об этом говорил». Вот такие две фразы были. Я забыл об этом разговоре, конечно же. Через неделю приходит приглашение из Соединенных Штатов: уже тогда нужно было приглашение.

И оказалось, что эта девушка звонила из Соединенных Штатов. А я не так давно, по-моему, был в Лондоне, и подумал, пойду-ка, я сделаю визу на всякий случай. Пошел делать визу, а там человек пятьдесят, наверно, было. Их повели на собеседование, а меня попросили к окошку подойти и задали всего один вопрос: «Вам на год или на три?». Я так удивился, что меня даже ничего не спросили, даже как-то обидно стало: «Ну, давайте на три», – сказал я. Они дали мне визу. Я подумал, что видать мне туда надо. Меня ничего не связывало с Соединенными Штатами. Но я не уверен, что даже в этом случае поехал бы. Эта девушка в итоге приехала, сходила на студию, сходила на концерты.

А у меня с армии началось недомогание. В армии меня так вымотали наши полководцы, что началась нервная какая-то болезнь, когда кожа волдырями вздувается. И я тогда пошел к врачу, на что она сказала, что особо никакого лекарства она предложить не может, дала какую-то мазь. Сказала, что мне не стоит пропускать в свою нервную систему никаких раздражителей – и это в моей-то армии, где все является раздражителем. Однако я каким-то способом действительно приложил усилия, равные усилиям Будды под его этим деревом, и я действительно представлял, что все эти полковники из ада невзаправдашние. Я придумывал все, что хотел, главное, чтобы не нервничать. Потому что очень сложно, когда тебя заставляют жить по правилам: «Круглое носят, а квадратное – катают». И вроде у меня прошла эта болезнь. Ну, как, она имеет свойство возвращаться: как только ты начинаешь нервничать – ты начинаешь зудеть. Когда вот этот разговор об Америке произошел, в Петербурге в то время было то ли загрязнение какое-то, то ли еще что-то, и у меня стали покрываться корочкой пальцы на руках. Все это очень некрасиво, я прекрасно понимал. Я ходил к докторам, а они все поголовно говорили, что это нервы и ничего особо с этим не поделаешь. Тогда эта девушка из Америки мне сказала: «А знаешь, в Штатах есть магазины, где продают правильное мыло для таких людей, как ты». Я говорю: «Ну да?!». Ведь тогда в России не было никаких систем, контролирующих качество продуктов: я вообще не знаю, как мы выжили. Видимо, мы очень живучие. Потому что на самом деле никто не знал, что ты покупаешь, каким ядом ты моешься и так далее. Оказывается, я поехал в Чикаго, по большему счету, за мылом. Потому что действительно: я приехал в Чикаго, и она отвела меня в супермаркет, где были специальные отделы для аллергиков такого типа. Я поменял все, чем я пользовался, и через неделю все прошло. Это как-то даже неудобно было: я так мучился долго с этим со всем. И, думаю, мучился бы до сих пор, если бы не съездил в Америку за мылом и жизнь моя стала в этом смысле лучше.

В Чикаго я не собирался особо долго находиться, но я по привычке, как умная Маша, ходил по улицам, гулял. А по Чикаго вообще не гуляют, так как у них есть лишь маленький Даун Таун, где есть улицы. Все остальное расстояние нужно ездить, потому что расстояние от дома до дома, от частного дома до частного дома сравнимо автобусной остановке. Но я все же шел, гулял по такой пустынной местности. Хотя там весь Чикаго – это пустынная местность с разрозненными домами совершенно. И возле одного из домов стояла машина, стоял человек и нервно курил: очень нервный человек очень нервно курил. Когда я проходил мимо, он говорит: «Паша». Только представьте: я в пустыне Чикаго, вокруг никого, только этот нервный человек, и он мне говорит вообще на русском языке: «Паша». Все это было очень подозрительно. Я говорю: «Ну, да, Паша». Он говорит: «Кашин?» – я: «Ну, Кашин, Кашин». Все. Я уже начал думать, в чем подвох. Тогда он мне говорит: «Да я твой фанат, я только твою музыку слушаю». Мой мозг уже начал там высчитывать все варианты возможные… ну, нереально, чтобы какой-то там розыгрыш приехал куда-нибудь и меня ловили в пустыне. Выяснилось, что этот парень родился в Штатах, учится в Чикаго в бизнес-школе, и в первый же день нашего знакомства он мне говорит: «Давай, поступай к нам в университет учиться в Advance Music School». На что я ему говорю: «Как это? Сейчас уже середина сентября». «Пойдем, там есть лектор Дубовски (то ли польская фамилия, то ли странная), с ним поговорим, сделай резюме». Ну и, в итоге, произошла эта история произошла с обучением в университете по продвинутой музыке и английско-американской поэзии, затем, в Лос-Анджелесе, я писал сценарии с моим приятелем Винсентом Мозарой. Да, такая история про «мыло».

Конечно, если бы я остался в России, я бы поддерживал свой шоу-бизнес, но, думаю, никакого нового дыхания в нем бы не было. Мне на тот момент уже было скучно писать песни. Хотелось более глобально смотреть на все, в том числе и на них. А это невозможно, пока ты не побывал в каких-то странах. До Чикаго я жил еще в Лондоне какое-то время. И тогда я понял, насколько у людей разные взгляды на одни и те же вещи с самых разных точек зрения. И ты задумываешься, насколько ты можешь соответствовать мировому стандарту песни. Скажем, взять Леонарда Коэна – канадского певца – да, он, конечно, не так популярен, как Мадонна, но по своим качествам он глобален, он звучит как мировой масштаб. Залы у него, думаю, были меньше, когда он отправлялся в свои туры. Но дорого то ощущение мирового видения. Через какое-то время я приехал обратно в Россию. На самом деле, приехал обратно, потому что… в новостях американских совсем не говорили о России и показывали, кажется, только двух российских политиков: Ельцина и Жириновского. По новостям вообще складывалось устойчивое впечатление о России, что все разумные люди оттуда уехали, а неразумные остались. Думал, это не так. Однако когда я приехал, в Петербурге не было света на улицах. Я остановил машину, чтобы доехать до дома. Остановился шестисотый Mercedes – меня иногда узнают на улицах, и я подумал, что это именно тот случай, когда меня признали и просто хотят подвезти. Оказалось, нет: человек просто таксовал, потому что у него на бензин не было денег, как я понимаю. Если говорить о том, горечь или радость я испытывал по возвращении, то нет во мне этого русского чувства – ни горечи, ни радости по отношению к Родине. Родина – это то место, где мы выбрали жить, еще не будучи рожденными, и мы выбрали жить в самом лучшем конкретно для нас времени и месте. Сейчас я все больше понимаю, что именно в России, именно в Казахстане, в 1967 году я должен был родиться. Родиться со всеми моими страстями-пристрастиями. Да, я должен был родиться в стране, где голодный народ, после войны еще не насытившийся, где девчонки худые и голодные до всего, что происходит, не знающие хирургических вмешательств. В девяностые все же было интересно. Да, было некомфортно, но ты мог стать ученым… потом поехать за границу и вдруг стать бандитом и жить удачей: жить недолго, но как-то весело.