Текст книги "Исполнитель"

– Здравия желаю, достопочтенная пани Брановецкая! – вежливо склонил голову рыцарь. – Позвольте представиться – Бронислав Яблонский, странствующий рыцарь, прежде состоявший на королевской службе.

Достопочтенная пани скользнула глазами по лицу и ногам рыцаря, и взгляд её чуть смягчился.

– Не думаю, что после Кракова или Варшавы вас вдохновит эта дыра, пан Яблонский, но тем не менее рада приветствовать гостя.

Дверь, явно ведущая в подвал, окованная ржавыми железными полосами, с лязгом распахнулась, являя дневному свету колоритную фигуру – одетый в роскошный, но порядком засаленный наряд могучий мужчина с оплывшим от пьянства лицом, заросшим неухоженной бородой.

– А-а, Янек, чтоб твою матушку черти в аду сношали без продыху! Привёз?

– Так есть, ясновельможный пан!

– А это кто? – ясновельможный пан перекатил мутные буркалы на рыцаря.

– Добрый день, пан Брановецкий. Моё имя Бронислав Яблонский…

– А-а, благородный пан рыцарь! – медведем взревел пан Брановецкий. – Рад приветствовать! Эй, Брашек, неси-ка серебряную чару пану рыцарю! Прошу к столу!

– У вас какой-то праздник? – вежливо улыбнулся Первей.

– А у меня всегда праздник! Это вот у неё, – тычок рукой в сторону супруги, – каждый день траур!

Ну что же, подумал Первей. Обычное дело, если у супруга каждый день праздник…

* * *

-… Ты мне понравился, пан Бронислав! Всё, решено – остаёшься в гостях! Нет, нет, и слушать ничего не хочу!

Пан Брановецкий обнял дорогого гостя, достаточно крепко, чтобы тот не ускользнул. Он был уже не просто пьян, а пьян до изумления. Первей повидал на своем не столь уж долгом веку немало подобных поклонников Бахуса, над которыми в силу ежедневной привычки хмель уже не имел полной силы. Даже адская смесь перцовки с пивом не лишила пана способности стоять на ногах… ну а мозгов он лишился, очевидно, гораздо раньше.

– А давай споём, пан Якуб! – совершенно по-свойски и достаточно пьяным голосом заявил рыцарь, несколько ослабляя медвежью хватку хозяина на своих плечах.

– А давай!

Первей затянул старую солдатскую песню, которую знали многие наёмники в здешних местах, где немецкая речь уже ходила почти наряду с польской. Гости пана Брановецкого, пяток безземельных и вконец спившихся шляхтичей, принялись подпевать, кто во что горазд, хозяин тоже ревел медведем – короче, веселье до краёв.

Обширное полуподвальное помещение являло собой картину если и не самой преисподней, то по крайней мере её преддверия. Дубовый стол, заваленный блюдами и объедками, лужа на полу, в которой валялся тамбурин, и радостно взвизгивающая его владелица, которую совершенно пьяный шляхтич вдохновенно щупал между ног – судя по его виду, на более решительные деяния он был уже не способен. Вся картина освещалась факелами на стенах и огнём очага, в котором горело кое-как засунутое бревно. Порядки у пана Брановецкого были строги – позади гостей сновал малый с кувшином, доливая вино сидевшим за столом так споро, что дно увидеть можно было только на мгновение. На тот случай, ежели гость в простоте душевной решал избежать чрезмерного винопития, выплёскивая вино под стол, там сидел второй юноша, ловко восполнявший потерю. Просто же отказаться поднимать чашу во здравие хозяина никто не решался – ибо никто не играет с огнём в пороховом погребе.

Впрочем, эту задачу Первей решил сравнительно легко. Малому с кувшином он сунул мелкую монетку, одновременно незаметно нащупав мошонку отрока и ласковым шёпотом пообещав ему навсегда решить проблемы с девицами, ежели он будет наливать ему неразбавленное вино. Со вторым виночерпием, обосновавшимся под столом, он поступил ещё проще – без лишнего шума поймав за нос крепкими пальцами, влил в судорожно раскрывшийся рот полную чашу, после чего сметливый малый больше не повторял попыток пополнить кубок рыцаря.

– М-молодец, Бронислав! Вина! Все пьют!

– Твоё здоровье, Якуб!

– Да, я тако-ой! – хозяин замка уже мотал головой не хуже вола, но сидел довольно прямо.

– А теперь нашу, польскую! – требовательно возвысил голос пан Якуб.

– А давай! – не стал спорить Первей.

Выбранная паном для исполнения песенка была столь похабной, что её постеснялись бы петь даже в самой грязной корчме, но по счастью сие творение оказалось рыцарю известно, и он старательно подпевал хозяину замка вместе с остальными гостями.

– Браво! – первым крикнул рыцарь, и гости подхватили, – Браво, браво!

– А ну, вина! Все пьют!

Далее последовала песня не то пиратов, не то просто разбойников – впрочем, Первей не особо вникал. Сейчас главное, слить как можно больше вина под лавку.

-… Знал бы ты, Бронтек, каку-у-ую змею-у-уку я пригрел на гр-руди своей… – жарко дышал в самое ухо пан Брановецкий. Рыцарь сочувственно-пьяно кивал головой.

– Зато сын есть у тебя…

– Да… Сын… – пан Брановецкий враз как-то сник, и шум за столом стал утихать. – Сын, это да… Зигфрид, он… он…

Пан Якуб исподлобья оглядел притихших гостей налитым кровью взглядом.

– Вот скоро уже… подрастёт… и тогда – вот! – пан сжал пальцы в немалых размеров кулак. – Вот все где у него будут! И сам герцог… и… ик… король…

* * *

Вода в бочке была довольно затхлой, но рыцарь снова старательно напился и в очередной раз сунул в рот два пальца, прочищая желудок. Ну, пожалуй что и хватит…

Острый запах нашатыря ударил в нос, окончательно возвращая мозгам ясность. Вздохнув, Первей завинтил колпачок крохотного флакончика, спрятал его в карман и огляделся.

Глубокая безлунная ночь царила над замком, и если бы не скудный огонь, горевший в железной корзине на сторожевой площадке надвратной башни, вряд ли обычному человеку удалось бы разглядеть даже собственную руку, поднесённую к самому носу. Вдобавок с неба посыпался мелкий, занудный дождь – в точности так, как и предсказывал Голос Свыше. Ну что же… Дождь, это даже хорошо, дождь скрадывает негромкие звуки… Пора работать.

«Я готов. Что дальше?»

Недолгая пауза, и вот уже звучит в голове шелестящий бесплотный голос.

«Сперва собака»

Здоровенный кобель, звеневший цепью в углу, был зол – из-за этих гостей его держат на цепи, в то время как чужаки безнаказанно бродят по двору, пьяно рыгают и мочатся у стены… А, вот этот сейчас точно останется без штанов!

Первей сосредоточился, по телу пробежала волна дрожи, сменившаяся холодком. Пёс сдавленно заскулил. Надо, пёсик, надо…

Когда кобель уронил голову на лапы и ровно задышал, Первей сам едва перевёл дух. Рукавом утирая пот со лба. Да, в ту пору даже несложное колдовство давалось с таким трудом… Однако приём «спящая собака» он освоил едва ли не в числе первых. Иначе просто невозможно работать.

«С собакой всё»

«Возьми топор, он справа на колоде»

Небольшой аккуратный топор оказался в точности на том месте, где и указал Голос Свыше. Колода в темноте смутно белела перьями и пухом – очевидно, на этом месте повар обезглавил сегодня немалое количество безвинных кур и гусей.

«Сделай вид, что вернулся. Хлопни дверью, но внутрь не заходи»

Бормоча и невнятно напевая под нос, рыцарь побрёл назад, слегка пошатываясь. У самой двери он натянул на лицо чёрный платок, оставив открытыми только глаза, громко лязгнул дверью и тут же присел на корточки, совершенно растворившись во мраке дверного приямка. Стражи на башне проводили его беглым взглядом и отвернулись – эка невидаль, очередной гость пана, перебрав, просвежился возле лошадиной поилки и вернулся к столу…

«Теперь быстро!»

Рыцарь бесшумно метнулся вдоль стены и распластался по поверхности уже другой двери – той, что вела в донжон. Стражники беседовали о чём-то, вяло жестикулируя, и не заметили маневра. Теперь главное – не делать лишнего шума и резких движений. Первей хорошо знал, как трудно заметить неподвижную тёмную фигуру на фоне тёмного прямоугольника дверного проёма, когда перед носом у тебя горит яркое пламя.

Отмычка вошла в скважину, словно родной ключ. Замок оказался не слишком сложен, и спустя несколько мгновений рыцарь осторожно пошевелил дверь. Петли негромко скрипнули, словно предупреждая – не так это просто, чужак!

И в этот момент с шумом распахнулась дверь кухни. Сомневаться было уже некогда – Первей рывком приоткрыл створку двери и нырнул внутрь. Привалившись к стене, снова отёр пот со лба. Одно дело тлеющие головёшки на сторожевой площадке башни, и совсем другое факел во дворе – тут не поможет никакой чёрный платок…

«Вперёд и налево» – снова звучит в голове бесплотный голос. – «Там лестница»

… Он крался по тёмным переходам, как тать, и топор только подчёркивал сродство. Меч остался внизу, убаюкивать бдительность пана Брановецкого. В принципе Первей мог изловчиться и выйти с мечом, но Голос Свыше настоял на таком варианте. К тому же сегодня ему понадобится именно топор.

«Внимание, приготовься»

Цоканье когтей по каменному полу приближалось, и не нужно было иметь дар предвиденья, чтобы сообразить – по следу рыцаря идёт собака. Ну или на данный момент собака, если быть абсолютно точным…

Чёрный как уголь пёс скалил зубы, казавшиеся в темноте неестественно-белыми, как будто светящимися призрачным фосфорическим светом. Ещё страшнее светились его глаза, налитые изнутри тлеющим адским огнём. И он молчал, что довольно необычно для собаки, встретившей ночью в родном доме чужого человека. Однако рыцарь очень хорошо понимал его, этого пса – не совсем пса, если быть точным… Им обоим сейчас менее всего нужен был лишний шум.

Зверь прыгнул вперёд молча и страшно, как чёрная молния, и в тот же момент рука человека послала навстречу топор. Собаки по природе своей заметно ловчее людей, и тренированному псу совсем несложно уклониться от нескоро летящей стали – это же не арбалетная стрела… Вот только Первей точно знал даже не то, что попадёт, но и куда именно.

Чёрный пёс рухнул на пол, скребя передними лапами, в то время как задние беспомощно волочились за непослушным телом. Ещё миг, и облик покалеченного зверя начал стремительно меняться – шерсть на голове потеряла угольную черноту, протаяла золотистым пятном, пальцы передних лап вытягивались на глазах, утрачивая когти…

Тяжело дыша, рыцарь смотрел на хрупкого белокурого отрока, бессильно царапающего ногтями каменные плиты пола. Между лопаток проступала бурая сукровица – хребёт перебит… Ничего не осталось от прежнего звериного облика. Вот разве только глаза.

– Чего смотришь, сволочь… – прошипел подросток, сверля своего победителя взглядом. – Добей!

«Всё, уходи» – шелестит в голове бесплотный голос.

Не сводя взгляда с покалеченного оборотня, Первей сделал назад шаг, другой…

– Добей… слышишь… – отрок смотрел теперь иначе… можно поклясться чем угодно – оборотень смотрел с мольбой! – Добей… будь человеком…

И внезапно Первей решился. Шагнул вперёд, коротко взмахнул топором…

Дикая боль пронзила внутренности, сменившись ужасной рвотой. Наверное, так чувствуют себя казнимые, которых вынуждают выпить уксусную эссенцию, мелькнула в голове мимолётная мысль… или серную кислоту?

«Кто. Тебе. Велел?!» – шелестящие бесплотные слова впечатываются в мозг поодиночке, подобно раскалённому тавру.

«Я сделал… я убил исчадье ада….»

«Ты идиот! Ты убил будущего учёного, опередившего бы своё время на сотни лет!»

«Зато…я … человек…» – теперь Первей хрипел и царапал камень ногтями, в точности так, как полминуты назад это делал убитый оборотень. – «Нельзя… его было… оставлять… так… это… бесчеловечно…»

Боль наконец утихла, сменившись страшной тоской и пустотой.

«Вставай… рыцарь. У нас мало времени, нужно уходить»

Привычка подчиняться указаниям Голоса всё-таки подняла его с пола. А зачем, мелькнула в голове пустая, отрешённая мысль… Сейчас прибегут люди с мечами и алебардами, и всё будет кончено… он освободится от этой ужасной пытки, которую дураки называют словом «жизнь»…

«Твой долг громаден, и сейчас он ещё вырос! Если ты сейчас сойдёшь с круга… да двигайся же, наконец!!!»

* * *

Ёж оказался большим и жирным – не фазан, конечно, но после ужей и лягушек настоящий деликатес… Первей сглотнул слюну, обозревая пиршественный стол, развёрнутый на листах мать-и-мачехи, заменявших по мере сил скатерть вкупе со столовым сервизом. Горка малины, горка смородины, дикие груши и два десятка белых грибов, насаженных на чуть обуглившиеся веточки – неплохо, совсем неплохо…

Самым трудным оказался первый день – собственно, даже не день, а ночь. Умение видеть в темноте сослужило рыцарю неплохую службу, но всё равно одолеть без отдыха почти шестьдесят вёрст – тяжкое испытание даже для идущего налегке бывшего солдата… Иначе было нельзя, утверждал Голос Свыше, и оказался как всегда прав – только за Одрой погоня с собаками потеряла след… Дальше стало проще. Отоспавшись в каком-то буераке под выворотнем, любезно указанным в качестве места для отдыха всё тем же Голосом, Первей двинулся к чешской границе, передвигаясь в стороне от торных дорог и только в темное время, благо ночи на излёте августа были уже достаточно долгими.

«… вот так, рыцарь. Если бы не твоя глупость, всё было бы иначе. Увечье изменило бы его, и вместо сатанистских опытов с превращением в вервольфа и прочих подобных он занялся бы настоящим делом. Сперва ища спасение от своего недуга, а потом уже просто…»

«Не могу поверить, что дьявол может стать ангелом»

«Он не был дьяволом, и не стал бы ангелом. Он стал бы просто человеком. Великим человеком. Он стал бы великим и будучи здоров, но это было бы совсем иное величие – холодное и страшное, сродни величию Тамерлана»

Первей хмуро молчал.

«Ты проявил человечность, рыцарь, и это смягчает твою вину. Но ты проявил её не там и не так. Он ушёл с большим долгом. Избавив его от сиюминутной боли, которую этот Зигфрид вполне заслужил, и страданий неподвижности, судить о заслуженности которых не мне и тем более не тебе, ты обрёк его на страдания в следующем круге, и, возможно, более тяжкие. Я уж не говорю о многих тысячах больных, которые могли встать на ноги благодаря этому человеку. Благими намерениями обычно мостятся дороги в ад, особенно когда намерения эти не подкреплены хоть какой-то работой ума»

Теперь Первей смотрел в землю.

«Я не гожусь для этого. Я предупреждал, я не могу…»

«А вот это уже решать не тебе и не мне, что мы можем и на что годимся. Но мы должны попытаться»

«Мы?» – Первей перевернул в костре обмазанного глиной ежа, поворошил угли.

Ответа не последовало, и по опыту прежних бесед рыцарь понял – его не будет. Голос на то и Голос, что говорит только необходимое для понимания сути дела…

Да, в ту пору это было именно так.

* * *

Первей мотнул головой, отгоняя воспоминания, и остановился, как вкопанный, созерцая ворота корчмы. Да уж… Как там гласит народная мудрость насчёт барана и новых ворот? Ещё немного, и результат будет достигнут – только в отличие от четвероногих баранов бывший пан рыцарь будет всё время улыбаться…

* * *

– Я вижу, пан рыцарь провёл неплохую ночь. Должно быть, пани Эльжбета и вправду не так ужасна? – хозяин корчмы улыбался озорно-добродушно. – Только гроши пана рыцаря я не верну, не обессудьте. Комната простояла в ожидании всю ночь, хотя в корчме полно постояльцев.

– Пустяки – Первей улыбнулся – И вы правы: пани Эльжбета вовсе не так ужасна. Только теперь это уже не имеет никакого значения.

* * *

… Конь шёл ровным, скользящим шагом, буквально баюкая седока. Более того, Первею порой казалось, что Гнедко сам знает, куда везти своего хозяина. Золото, а не конь. Первей усмехнулся, вспоминая. Подумать только, такой конь – и достался ему за бесценок. Практически даром. А всё Голос…

* * *

– Спасибо, любезный. Дальше я пешком пройдусь. Удачи!

– Вам удачи, добрый пан!

Получив серебряную монетку, возчик хлестнул пегую кобылу, и телега, гружёная горшками и каким-то ещё немудрёным сельским товаром, покатила дальше, оставив Первея на пыльной улице местечка, которое всеведущий Голос назвал Гусеницы, хотя, по мнению рыцаря, какое-либо название для подобных дыр вообще непозволительная роскошь. Он оглядел сонную улочку, вьющуюся меж плетней и частоколов, с вырытой от души сточной канавой, больше смахивающей на небольшой овраг. М-да… Если и есть в таких местах признаки жизни, то только вокруг корчмы – куда, собственно, и надлежало направить свои стопы Исполнителю. Причём немедленно, судя по положению солнца. Голос, он врать не будет…

Признаки жизни возле корчмы имелись. Ещё издали Первей увидел небольшую толпу, явно привлечённые каким-то зрелищем. И лишь подойдя ближе, в который раз подивился – надо же, до чего точен Голос… Ну вот и цель его путешествия в это забытое Богом местечко.

-…Убью проклятую тварь! У-у, поганая кляча!

Пьяный водовоз нещадно бил коня, запряжённого в ослизлую бочку, каким-то суковатым дрючком, от которого на теле коня оставались кровавые следы. Конь, похожий на скелет, уже даже не пытался лягаться – силы кончились. Первей увидел его глаза и содрогнулся – так велико было в них желание, чтобы наконец всё кончилось. Жажда смерти.

Первей разглядывал мужичка с брезгливым любопытством. Подумать только, и на это вот насекомое – отдельный Приговор… Ладно.

– Почтенный, сколько стоит ваш конь? – услышал он свой голос как бы со стороны.

Водовоз опустил свой дрючок, отдыхиваясь.

– Так это… пан, не знаю как вас… добрый коник-то, самому надоть…

– Я спросил – сколько?

Зеваки затаили дыхание. Вот интересно, как такие тупые, бессмысленные люди, всю свою сознательную жизнь ошивающиеся возле кабака, чуют интересные события? Печёнкой, или задницей, или чем ещё? Мозгами – так это вряд ли, какие у этих мозги, со всех разом на одну порцию с горошком не наберётся…

Возница оперся на дрючок, наморщил лоб, изображая усилие мысли.

– Так что, два злотых, и забирайте.

Зеваки загомонили. Два золотых за такую заморенную клячу – неслыханно!

– А ты не подавишься? – насмешливо поинтересовался Первей.

Возница хитро прищурился.

– Так ить я не настаиваю. Самому надобен конь-то, не хотите, как хотите. Два злотых будет самая правильная цена.

Первей достал деньги. Глаза водовоза расширились, ловя маслянистый блеск золота.

– Держи.

Кадык ходил ходуном, но пьяница смог взять себя в руки.

– Я передумал, добрый пан. Четыре. Четыре злотых, и забирайте прямо тут.

В толпе возник ропот, послышались возгласы возмущения. Первей не повёл ухом, достал ещё два золотых.

– Теперь ты точно подавишься.

Он кинул монеты водовозу, и мужичонка, не поймав их на лету, принялся алчно выхватывать золото из дорожной пыли. Первей между тем молча выпряг гнедого из водовозной бочки, взглянул в лиловый глаз коня, успокаивающе, легонько похлопал по телу – атласная кожа со следами недавних побоев отозвалась крупной дрожью. И вдруг конь, словно почуяв избавление от ежечасной муки, мягко ткнулся губами в руку Первея и тихонько, благодарно заржал.

– Э-эй, пан, не знаю, как вас… Так дело не делается. Десять. Десять злотых стоит коник-то…

Первей чуть взглянул, искоса.

– Ну зачем тебе десять злотых, дурак? Ты и один-то пропить не сумеешь.

– Я? Не сумею?! Пропить?!! – похоже, Первей ущемил самое дорогое в душе пьянчуги.

– Пошёл вон, быдло!!! – рявкнул на него рыцарь, не желая более сдерживаться.

Мужичок, похоже, смекнул, что далее лезть на рожон не стоит. В конце концов, четыре золотых деньги весьма и весьма немалые, да что там – целое состояние для такой дыры. Махнув рукой, бывший водовоз устремился в корчму. За ним тут же гурьбой потянулись любители халявной выпивки.

Первей между тем внимательно осмотрел коня. Несмотря на крайнюю истощённость, в коне отчётливо просматривалась родовая стать – высокие, сухие бабки, широкая мускулистая грудь, лебединый изгиб шеи.

– Ничего, ничего, Гнедко, – шептал Первей имя, само легшее на ум, – мы с тобой ещё – ух!..

Он скормил коню весь каравай хлеба, и зашёл в корчму, чтобы купить ещё. Мужичок, продавший ему коня, уже сидел в окружении кувшинов и баклаг, стуча кулаком по столу, что-то вещал добровольным зрителям, готовым внимать любому бреду до тех пор, покуда на столе есть хоть капля вина.

Первей привычно сосредоточился, по телу пробежала волна дрожи, сменившаяся вроде как холодком… Всё.

Бывший водовоз поперхнулся вином, закашлялся. Кто-то из доброхотов похлопал его по спине, но это не помогло – похоже, мужичок подавился надёжно. Он хрипел, судорожно пытаясь протолкнуть в лёгкие хоть толику воздуха – бесполезно. Синеющими на глазах пальцами он ещё царапал столешницу, но в расширенных нестерпимой мукой зрачках уже плавало понимание – это всё. Конец жизни.

Первей повернулся спиной к валящемуся под стол бездыханному, хотя ещё и живому телу, и невозмутимо спросил у хозяина шесть больших караваев хлеба. Нет, восемь – ему надо как следует накормить коня. Хозяин только взглянул ему в глаза, и больше не издал ни звука. За спиной рыцаря суетились какие-то люди, пытаясь извлечь из-под лавки неудобно застрявший свежеиспечённый труп, а Первей невозмутимо отсчитывал мелкие монеты, и рука хозяина, принимавшая деньги, сильно дрожала.

* * *

Конь негромко заржал, и рыцарь встряхнулся в седле, возвращаясь из воспоминаний в реальность. Дорога уже не была безлюдной, навстречу проскакали трое всадников, вдалеке полз немалых размеров обоз. Дальше тянулись домишки предместий, по мере приближения к городским стенам лепившиеся друг к другу всё плотнее. А за приземистыми стенами в гуще зелени виднелись строения славного города Киева, и над всем этим медленно, тягуче плыл далёкий колокольный звон.

И уже на самом горизонте синела бескрайняя полоса неба, опрокинутого на землю – великая река Днепр…

Первей почмокал, и Гнедко послушно ускорил шаг. В ближайшие дни в этом славном городе у хозяина будет масса работы.

* * *

-… Право, я и не знаю, что ответить тебе, батюшка… Бедно мы живём, сам видишь.

Старушка была явно искренне расстроена. Действительно, бедность тут виднелась во всём – низенькая белёная хатка, крытая потемневшей соломой, заметно обветшавший плетень с незатейливой калиткой, одежда хозяйки из домотканого некрашеного полотна и явно самодельные лапти…

– Неужто закуток для гостя не найдётся? – улыбнулся Первей как можно более мягко. – Да и Гнедко коровку вашу не стеснит, он парень смирный.

– Так нету коровушки у нас, батюшка, коза только…

– Ну тем более!

– Ну коли так, поклон гостю, – ответно улыбнулась бабуля, светлея лицом. – А как Федот Евграфыч у Клавдии поживает, поясница не мучит более? – спросила, пропуская гостя в хату.

Рыцарь не сдержал улыбку. Надо же, проверяет его бабуля. Всё правильно, всё верно – в нынешние лихие времена осторожность прежде всего… Мало ли что назвался он знакомым свояченицы бабушки Аграфены, Клавдии… Откуда ей знать, бабушке Аграфене, что Голос Свыше может сообщить Первею не только приметы, но и где именно и как болит у мужа свояченицы.

– Да вроде не жаловался он на поясницу-то. Вот с гузном нелады у него, это да. К тому же не Федот он вроде как, а Фёдор, да не Евграфыч, а Евстигнеич.

Хозяйка окончательно смутилась.

– Ну, давай ино коня-то твоего напоим-накормим, Первей… прости, как по-батюшке-то, не упомнила…

– Северинович, – вновь улыбнулся рыцарь.

– То-то я и вижу – из коренных русичей ты ликом, даром что платье немецкое.

Хлопнула калитка, и во двор не вошла даже, а влетела босоногая девушка с пустой корзинкой.

– Ой, бабуля, глянь, сколько выручила… Здрасьте, господин! – смутилась она, обнаружив гостя.

– Здравствуй, Мария, – улыбнулся ей рыцарь.

– Как знаешь её, батюшка? – удивилась старушка.

– Так Клавдия ваша и упоминала, – теперь Первей улыбался совершенно бесхитростно.

Мария, смутившись окончательно, проскользнула в хату. Рыцарь проводил её взглядом. Ну вот и первое действующее лицо в деле, ради которого он прибыл в сей город. Ниточка от клубка… А впрочем, обо всех этих тонкостях пусть думает Голос. Он всего лишь Исполнитель.

* * *

-… Это ж надо, чего на белом свете делается, тц-тц-тц!

Солнце било в единственное оконце о девяти стёклышках, судя по виду и размеру, бывших некогда частями довольно крупной посудины. Бабушка Аграфена, Мария и Первей сидели за чисто выскобленным столом, уставленным глиняной и деревянной посудой с немудрёным угощением, причём рыцарь, как и положено вежливому гостю, развлекал хозяек разнообразными новостями из внешнего мира. Бабушка ахала, внучка блестела глазами – вот, оказывается, сколько всякого интересного происходит среди людей…

Стукнула калитка, грузные, уверенные шаги протопали по двору. Собаку бабушка и внучка не могли себе позволить ввиду крайней бедности – самим бы с голоду не помереть… Ага, похоже, тот самый гость пожаловал… Давно пора!

Четверо мужиков ввалились в хату, не снимая шапок.

– Здорово, бабка Аграфена! – зычно произнёс тот, который впереди, самый представительный, перепоясанный шёлковым кушаком. Бабушка и внучка разом сникли.

– Здравствуй, батюшка Еремей Глебыч… – старушка старалась, чтобы голос не дрожал, но получалось у неё плохо.

– Догадываешься, за каким делом пожаловал? – толстяк оглядел горницу и важно, без приглашения сел на лавку. – Должок за тобой, бабка, и за Марией тоже. Все сроки вышли.

– Нет у нас сейчас, Еремей Глебыч…

– Ну, на нет и суд есть, – переиначил поговорку толстяк. Повозившись, достал из-за пазухи свиток плотной бумаги, развернул. – Читай, коли грамотная.

Аграфена Лукинична дальнозорко всматривалась в грамоту, шевеля губами. Внезапно ойкнула и побледнела, как полотно.

– Кабальная запись… да что же это… ведь не было такого уговора, Еремей Глебыч!

– Раз бумага есть, то и уговор тож. Твоя закорючка внизу стоит?

– Не было такого! Ты сам туда вписал опосля!

– А ты докажь! – возвысил голос Еремей. – У меня эвон, послухи есть! [1]1
  «Послух» – др. рус. «свидетель» Прим. авт.


[Закрыть] Так что собирай свою девку, у меня в дому жить станет. Ну а ты тут пока обретайся, вплоть до моего распоряжения. Вот так-то, Аграфена!

– Лукинична, – негромко подсказал Первей, чуть улыбаясь.

– А это кто ещё? – воззрился на него ростовщик, будто только заметил. Рыцарь вздохнул, медленно встал, взял с лавки меч в ножнах, привычно перекинул за спину.

– Думаю, мы сейчас всё это дело уладим. Ведь так, Еремей Глебыч?

Взгляды встретились, и Первей привычно вошёл в разум ростовщика.

– Не слышу ответа!

– Да… – твёрдым, вполне даже естественным голосом ответил Еремей.

– Ну вот… Однако, думаю, уладим мы всё это не здесь. Айда к тебе на двор, Еремей Глебыч, там и рассчитаемся. Аграфена Лукинична, зови-ка соседей – эти послухи от Еремея Глебыча, у тебя же свои должны быть, для надёжности.

– А Мария? – хлопая глазами, ошарашено спросила бабуля. – Она как же?

– Ну и Марию с собой возьми, – чуть улыбнулся рыцарь. – В таком деле каждая пара глаз не лишняя. Всё должно быть честно.

* * *

-… Вот это долг, это рост на него, а это вот пеня. Считай, Еремей Глебыч.

Ростовщик принялся считать, зрители же, довольно многочисленные, затаив дыхание следили за процессом. Что ни говори, а созерцание достаточно крупной суммы всегда занятие волнительное, будоражащее кровь и воображение. Впрочем, изначальная сумма долга бабки Аграфены была невелика, однако не шла ни в какое сравнение с суммой начисленных процентов и особенно пени за просрочку уплаты долга.

– Всё так? – чуть улыбаясь, спросил рыцарь.

– Всё так, – твёрдым, ровным голосом подтвердил Еремей. Чуть более ровным и твёрдым, нежели обычно… а впрочем, вряд ли кто-то заметит.

– Неси свои грамоты. Да все неси, какие есть, чтобы без утайки! – потребовал рыцарь, по-прежнему чуть улыбаясь.

– Хорошо, – по-прежнему ровно ответил ростовщик, поднимаясь.

Грамот оказалось много.

– Так, это не наше и это не наше… – рыцарь бегло просматривал документы. – А вот это наше! Ну а теперь составим документ об уплате долга.

Когда все формальности были соблюдены, рыцарь протянул старухе два свитка.

– Вот эту бумагу храни, Аграфена Лукинична. А вот эту в печку. Не перепутай!

– Храни тебя Бог… – бабуля смотрела на него ясно и прямо, и Первей подумал мимолётно – верно, в пору молодости от парней отбоя не было у Аграфены свет Лукинишны… – Храни тебя Бог… – и вдруг бабушка беззвучно заплакала.

– Ну, айда домой, хозяюшки! – поднялся рыцарь. – И тебе крепкого здоровья, Еремей Глебыч. Прощай!

– Прощай... – в тон откликнулся ростовщик, как эхо.

Всю обратную дорогу бабушка и внучка молчали, и Первей был очень признателен им за это. Утомительно выслушивать долгие благодарности, особенно сдобренные женскими слезами.

И только после ужина, когда бабушка и внучка улеглись спать за пёстрой полинялой занавеской, он достал из-за пазухи плотно сложенный квадратик бумаги и развернул. Вчитался в мелкие, плотно уложенные строчки в неверном пляшущем свете лучины, усмехнулся. Бумажка, конечно, выглядела несолидно по сравнению с кабальной записью, украшенной печатью. Однако вне всякого сомнения, уже очнувшийся от наведённого морока Еремей Глебыч отдал бы сейчас всё своё имущество не колеблясь вот за эту писульку. Имущество, кстати, у него всё одно опишут, когда бумажка пойдёт в ход…

– Первей Северинович…

Рыцарь поднял глаза от бумаги. Мария стояла перед ним нагая, с распущенными волосами. Хороша, отстранённо подумал Первей, пристально разглядывая юное тело, по которому гуляли красноватые блики огня. Ох, хороша…

– Не обижай меня, Мариша. К тому же женатый я.

Девушка вдруг шагнула к нему, взяла руку, прижала к левой груди, под которой гулко билось сердце.

– Мне нечего больше дать тебе, Первей Северинович. За себя и за бабушку.

– Я не возьму, Мария, – тихо, серьёзно ответил рыцарь. – Я от чистого сердца помог вам.

– Тогда нам остаётся только молиться за тебя… – очень тихо сказала девушка, отпуская его руку.

– Молитесь, – столь же негромко, совершенно серьёзно сказал Первей. – Мне это очень нужно.

Когда Мария ушла так же неслышно, как и явилась, он лёг на лавку, застеленную овчиной, и усмехнулся. Конечно, чистое сердце, и опять же благородный поступок… И вовсе не обязательно знать бабушке и внучке, что в основе всего представления лежит вот этот листок бумаги. Кстати, Первей так и не понял до конца, отчего нельзя было провернуть всё тихо, без лишних свидетелей. Да и не особо вникал, если честно – это дело Голоса Свыше…

«Потому что иначе у господина прокурора возникнут серьёзные подозрения насчёт тебя и этой бумаги» – звучит в голове бесплотный голос – «И назваться чужим именем на этот раз тоже было нельзя, проверят. Всё должно выглядеть достоверно»

«Тебе видней. Что дальше?»

«Завтра утром вручишь её господину королевскому прокурору. Лично, поскольку городской голова кум этому ростовщику. И обязательно утром, чтобы этот Еремей не успел хватиться пропажи»

«Как именно вручить?»

«Запоминай…»

Лёжа с закрытыми глазами, Первей слушал и слушал шелестящий бесплотный голос.

«…Вопросы есть?»