Текст книги "Исполнитель"

Гул голосов неуловимо изменился, затихая. Первей поднял глаза.

На пороге корчмы стояла девушка. Взрослая уже девица, по здешним понятиям почти перестарок – лет двадцать, если не больше. Высокая, стройная, сильное гибкое тело так и распирает простое платье, слишком тесное и короткое для такой великовозрастной девицы – из-под подола виднелись стройные, загорелые ноги, аккуратные босые ступни покрыты слоем пыли. Свободно ниспадающие пышные пшеничные волосы обрамлял венок из полевых цветов, на длинной красивой шее – ожерелье из желудей, в руках девица держала букет цветов.

– Мир всем добрым людям! – пропела девушка.

Она легко обошла столики, улыбаясь всем без разбора, и каждому посетителю дарила цветок из своего букета, и люди неловко улыбались ей в ответ. Перед столиком Первея девушка остановилась в растерянности.

– А у Оксаны больше нету цветов, добрый пан. Жалко. Как же теперь вас коснётся Божья Благодать?

Первей смотрел ей в глаза, большие, золотисто-карие, на дне которых плавала странная смесь детской наивности, древней мудрости и тягучего, липкого безумия.

– Не переживай, Оксана, – улыбнулся рыцарь.

– Но как же? Оксана же видит, добрый пан – вам нужно очень, очень много цветов. Огромный букет, вот такой, – девушка развела руки широко-широко. – Иначе вам не видать Божьей Благодати, а это так плохо, так плохо…

– А ты нарви мне такой букет, – снова улыбнулся Первей. Народ в корчме совсем замолк, прислушиваясь к странному разговору.

Девушка задумалась, закусив губу. Тряхнула головой.

– Оксана будет стараться, добрый пан. Оксана принесёт вот такой букет, – девушка снова развела руки во всю ширь, даже привстала на цыпочки, – и тогда пану станет легче.

– Ты приходи к бочагу, там, в овраге, – ласково, как мог, улыбнулся Первей, – И мне станет легче, правда. Придёшь?

Послышалось сдавленное дурацкое гыгыканье, затем короткий звук подзатыльника, и всё стихло.

Девушка смотрела серьёзно, и рыцарю на миг почудилось – вовсе она не безумна, такая недетская, глубокая мудрость светилась в золотисто-карих глазах.

– Тятенька не велит Оксане, но Оксана видит – доброму пану очень, очень плохо. Оксана придёт.

* * *

Бочаг в сумерках выглядел бездонным, и не скажешь, что всей глубины тут – по колено, не более. В густеющих сумерках овраг казался каким-то нарисованным, ненастоящим, разом утратив глубину. А над головой чистым золотом сиял небосвод, незаметно бледнеющий в предвкушении тихой и ласковой летней ночи.

Первей вздохнул. Так не хотелось разрушать тихое очарование ясного летнего вечера, особенно прекрасного в этом дивном уголке – как в раю, ей-богу. Но пора, однако, развести огонь.

Лёгкие, почти бесшумные шаги босых ног, и перед ним возникла, будто из воздуха, ладная девичья фигурка. Да, девушка определённо перезревает – высокие, тугие груди, гибкая сильная талия, широко и жадно развёрнутые бёдра… И детски-наивное лицо слабоумной дурочки. Нет, не так – тут всё сложнее…

– Добрый пан позвал, и Оксана пришла. Пану легче?

Первей улыбнулся так ласково, как только мог. Только не обидеть…

– Садись, Оксана. Меня зовут Первей. Сейчас я разведу костёр…

Девушка поморщилась.

– Огонь – плохо. Огонь жжётся, огонь убивает. Никто из тех, кто попал в огонь, назад не вернулся. Огонь – орудие дьявола.

В глазах девушки плавала странная смесь детской наивности, безумия и нечеловеческой мудрости.

– Ну как же без огня, Оксана? – Первей снова мягко улыбнулся. – Человек тем и отличается от зверей, что имеет огонь. Не есть же нам всем сырое мясо?

– Нет-нет, огонь – плохо. Если бы не было огня, люди не жгли бы людей. Если бы не было огня, не было бы и железа – железо ведь не сделать без огня – и тогда не было бы ни мечей, ни кинжалов, ни цепей, и люди не смогли бы мучить и убивать друг друга. Если бы не было огня, люди не убивали бы лес – лес ведь убивают, чтобы кормить огонь. Если бы не было огня, люди не стали бы убивать животных – кому нужно сырое мясо? И все тогда стали бы добрыми, и Божья Благодать снизошла бы на всех.

Первей вздохнул. Ладно, плохо так плохо. Обойдёмся и без огня.

Что-то вдруг изменилось в тихом, уютном уголке. Замолкли ночные птицы, уже пробующие голоса, стих ветерок, негромко шумевший в кустах по склонам оврага.

– Я приветствую тебя, Евпатий Чёрная Кость.

Тёмная фигура выступила из темноты густеющих сумерек.

– Кто ты? Я не знаю тебя. Назовись.

Первей чуть улыбнулся.

– Я Исполнитель.

Фигура не шевелилась.

– Я спросил твоё имя. Кто, откуда, зачем? Отвечай!

Словно стальной обруч сдавил голову. Рыцарь поморщился. Похоже, колдун привык полагаться на свою силу, давя всякое сопротивление. Это надо поломать, немедленно и жёстко, иначе разговор не получится.

– Тебе необязательно знать моё имя. Всё, что от тебя требуется – чётко исполнять мои указания.

Стальной обруч на голове сжался, силясь раздавить череп. Первей напрягся, привычно уже почувствовав прилив дрожи – стальной обруч с неслышным звоном разлетелся на мелкие осколки, колдун пошатнулся.

– Я не советовал бы тебе испытывать на мне свою силу. Подойди и сядь!

Колдун напрягся, сопротивляясь.

– Подойди и сядь, я сказал! Ну!

И тут на сцену выступила Оксана.

– Не смей! Не смей мучить тятеньку! Он добрый, ты не знаешь, какой он добрый! А ты злой! Если ты будешь таким злым, тебя никогда не коснётся Божья Благодать!

Первей шумно вздохнул, расслабляясь. В самом деле, разговор сразу пошёл наперекосяк, так нельзя…

– Я не желаю зла твоему тятеньке, Оксана. Я просто указал ему место, и он, похоже, уже понял это.

Тёмная фигура тоже расслабилась, шагнула ближе и уселась в трёх шагах, обхватив колени руками. Оксана тут же пристроилась рядом, воспользовавшись для сидения краем тятенькиного плаща.

– Зачем тебе моя дочь?

Рыцарь вздохнул.

– Мы должны поговорить. Твоя дочь не любит огня, поэтому костёр я разжигать не стану.

Человек в тёмном помедлил.

– Я слушаю.

– Твоя дочь безумна. Тебя это устраивает?

Евпатий наклонил голову, глядя исподлобья.

– Что тебе до того?

– Я спросил. Тебе придётся ответить, – мягко напомнил Первей.

Колдун напрягся, но демонстрировать свои приёмы не стал – очевидно, уже кое-что понял.

– Ты, похоже, человек не простой, очень даже не простой. Я всегда думал, что байки про Исполнителей – дремучие сказки…

– Как видишь, нет. Я задал вопрос, Евпатий.

Евпатий вздохнул.

– Хорошо. Ты спрашиваешь, устраивает ли меня её безумие? Да. Да, да, да! Посмотри на неё – она счастлива. Да, счастлива, как ребёнок, как нетронутый ребёнок, чистая, безгрешная, радующаяся солнцу, цветам, радуге после дождя – всему этому огромному миру!

– И ты полагаешь, взрослой девушке этого достаточно?

– Да, – колдун смотрел прямо, не мигая, но выражение его глаз в изрядно сгустившейся темноте с трёх шагов угадать было уже невозможно. – Любому человеку достаточно быть счастливым, а всё остальное – химеры.

– Ты не прав. Ты сам знаешь, что не прав, но ты боишься себе признаться в этом. И чем дольше длится всё это дело, тем страшнее тебе признать свою ошибку – ведь за ошибки жизнь, как правило, заставляет платить, платить дорого и очень больно. Я здесь затем, чтобы ты заплатил, Евпатий Чёрная Кость, покуда счёт не стал для тебя неподъёмным.

Колдун дёрнулся, но Первей остановил его движением руки.

– Не надо, Евпатий. Ты должен быть мне благодарен, если уж на то пошло. Ну не мне, скажем – я-то всего лишь Исполнитель – а своей судьбе. Я редко встречал такой мягкий Приговор, поверь мне. Дальше было бы хуже.

Евпатий помолчал, угрюмо глядя в землю.

– Оксана, доня, пойди погуляй. Только не отходи далеко!

– Хорошо, тятенька, – девушка легко поднялась. – Пан не будет больше обижать тятеньку?

Только не врать, внезапно понял Первей.

– Немножко буду, Оксана, совсем немножко. Но твой тятенька сильный и умный, он всё поймёт, и всё кончится хорошо, правда.

Оксана наморщила лоб, размышляя – можно ли оставить тятеньку с этим непонятным и злым паном, явно лишённым Божьей Благодати. Сомнения разрешились в пользу Первея, и девушка бесшумно растворилась в темноте. Зафыркал Гнедко – похоже, нашёл себе подходящую компанию.

Колдун нервно сплетал пальцы.

– Ты не спросил, откуда всё это пошло. Ты знаешь?

– Нет. Этого мне не сообщили.

– Так узнай. Однажды утром девочка шла по тропинке за молоком к знакомой молочнице. Ей было шесть лет, и этих скотов тоже было шестеро. Обыкновенные наёмники, поганая шляхта. Разумеется, они бы предпочли взрослую девицу, но что делать, если таковой под рукою не оказалось?

Четверо шутя придерживали её руки и ноги, один работал, а ещё один жарил мясо на вертеле – мясо ведь нельзя оставлять без присмотра ни на минуту, верно? Потом они менялись. Когда мясо прожарилось, все шестеро как раз удовлетворили свою похоть и смогли приступить к завтраку.

Она всё-таки осталась жива, моя Оксана. Другой бы сказал – слава Богу, но я таких слов не говорю, так как ни в какого бога не верю – его просто нет, потому что его быть не может. Доказательства? То, что случилось с моей дочерью, делает версию о боге просто смехотворной. Да, Оксана выжила, выжила моими стараниями – тогда я был простой лекарь, пусть и хороший лекарь. Но мать её не перенесла такого, и вскоре её не стало. А девочка стала чахнуть, день за днём. Была весна, впереди было лето, но я понимал – осенью её не станет. И тогда я обратился к магии. Когда человек чего-либо очень, по-настоящему хочет, он этого добивается, рано или поздно. Я успел. Мне удалось погрузить душу моей дочери в раннее детство, до того, как это произошло.

– И она пребывает там до сих пор.

– Да! Скажи, тебе не приходило в голову, что по-настоящему счастливым человек бывает только в детстве? А дальше его ждут лишь мучения и страдания?

Первей вздохнул. Тяжёлый какой разговор… Впрочем, когда это ему выпадали лёгкие и непринуждённые беседы?

– И ещё. Ты не задумывался, почему господа попы так не любят магов, колдунов и ведьм? Всё просто. Простой человек должен быть беззащитен пред сильными мира сего – ни один волк не желает, чтобы у овечек были острые клыки и когти. Простолюдинам запрещено носить оружие. Но как быть с теми, чьё оружие всегда при себе, в голове? Очень просто – отобрать вместе с головой. Зачем волкам клыкастые овцы?

Колдун усмехнулся.

– А ведь магия куда лучше топора или меча. Пожалуй, хорошая магия даже лучше арбалета, ведь следов никаких! Покушал человек чего-либо, заболел животом, или горячкой, или чёрт-те чем, и привет. Или ещё лучше – подавился насмерть во время обеда. С кем не бывает? Или и вовсе уснул и не проснулся – на всё воля божья, так ведь? А может, моя?

Евпатий выпрямился.

– Так вот. Я намерен защищать себя и свою дочь вместо бога, которого нет. И сделать её счастливой вместо бога, которого нет.

Рыцарь задумчиво потёр лоб. Надо говорить, однако, иначе лекция пана колдуна затянется до утра.

– Вот что я тебе скажу, Евпатий. Ты, разумеется, можешь не верить в Бога. Ты даже можешь не верить в то, что Земля круглая – форма Земли от твоего неверия не изменится ни на йоту. И насчёт детства ты не совсем прав. Всем нам в детстве выдаётся счастье – выдаётся авансом, просто так, кому больше, кому меньше – но это именно аванс, задаток. А всё остальное счастье человек должен заработать себе сам. И аванс отработать, между прочим.

Колдун покачал головой.

– Красиво говоришь. Как жаль, что это всего лишь красивые слова, красивые и бесполезные.

– Я знаю, ты мне не поверил. И не должен был поверить сразу. Тебе нужно подумать.

– И не поверю. Она лежала в кустах возле тропинки, как использованная ветошь, а они жрали мясо, пили вино и хохотали. И где был твой Бог? Наверное, они и сейчас где-то бродят, творя свои чёрные дела, жрут мясо и вино, и смеются.

Первей задумался. Ай-яй-яй, какой тяжёлый разговор… Что ответить?

«Родная, помогла бы. А то не справлюсь»

«Сейчас, родной»

Рыцарь вздрогнул. Ещё никогда раньше Голос не откликался днём так мгновенно.

«Вот, даю справку. Из тех шестерых…»

Первей поднял глаза на собеседника.

– Возможно, пану Евпатию будет любопытно узнать, что одному из этих подонков выбили глаза, и он околел от голода в придорожной канаве. Второго продали туркам на галеру, и он подох под кнутом надсмотрщика. Третий умер довольно быстро – его обварили кипящей смолой при осаде, и он протянул чуть более суток. Четвёртого колесовали, как разбойника. Пятого зарезали собственные дружки, за деньги. Шестой умер прошлой осенью, умер своей смертью, от грудной жабы, и дальнейшая участь его наиболее ужасна, так как ему придётся заплатить за всё разом.

Колдун вытаращился так, что это было видно даже в темноте.

– Откуда… Откуда тебе это известно?

Первей слабо улыбнулся.

– Мне нечем доказать. Если я скажу тебе, что это мне вот прямо сейчас сообщил мой внутренний Голос, ты будешь смеяться, правда?

Евпатий вдруг резко переместился, и его глаза оказались в полулокте от глаз Первея. Рыцарь не пошевелился, смотрел в пронзительные глаза колдуна спокойно, прямо. Вот интересно, колдун этот тоже так хорошо видит в темноте?

– Ты сказал правду… Нет, невозможно… Погоди… Кто ты?

Первей улыбнулся уже устало.

– Я говорил тебе. Я Исполнитель.

– Исполнитель… так это не сказки… Оксана, доня, иди сюда!

Девушка, похоже, не отходила далеко, играла с конём рыцаря – Гнедко даже потянулся вслед за ней, тихонько фыркая.

– Оксана тут, тятенька.

Колдун встал, взял её за руку, сжав пальцы дочери.

– Я слушаю, Исполнитель. Мы слушаем. Что мы должны сделать?

Первей тоже встал.

– Ты должен вернуть своей дочери разум. Ты сможешь, не сомневайся – ведь ты так хорошо изучил сей предмет, пока препятствовал прозрению своей дочери, насильно удерживая её в детстве. Затем помочь наверстать упущенное. Затем ты должен выдать её замуж за хорошего человека – она сама укажет тебе, за кого. Потом ты должен оберегать её, лечить, нянчить внуков – обеспечить ей настоящее, а не призрачное счастье. Но это не всё. Твоя вина должна быть искуплена. Отныне ты должен извлекать из пучины безумия тех несчастных, которые там оказались – твои познания тебе очень пригодятся в этом деле. Всё.

Евпатий помолчал, раздумывая.

– Позволь спросить. Что мне будет… за тех? Двое лежат в могиле, ещё двое лежат живыми трупами, а один пьёт вчёрную и валяется по канавам, лишившись своего мужского достоинства…

– Не знаю, Евпатий. Я не решаю ничьей судьбы, я лишь исполняю предначертанное, – Первей усмехнулся. – И я даже не знаю, кем предначертанное. Я могу только надеяться. И, если тебе интересно моё личное мнение – то же самое следует делать тебе.

– А она? Что должна делать она?

Первей чуть помедлил.

– Прежде всего, простить своего отца за то, что он сотворил с ней. А потом… жить.

Пауза. Долгая, долгая пауза.

– Чтобы окончательно рассеять твои сомнения, могу сообщить тебе, что было бы, если бы я не появился. Какое-то время всё шло бы, как сейчас – Оксана оставалась бы девушкой-ребёнком, молодой женщиной-ребёнком, зрелой женщиной-ребёнком… А потом ты закончил бы свой путь на костре, и она осталась бы беспомощным одиноким ребёнком, и участь её была бы очень печальна – ведь аванс счастья надо отрабатывать, а времени у неё не осталось бы. Но хуже всего – этот круг был бы ей не засчитан, и ей пришлось бы начинать всё сызнова. Не веришь?

Колдун внезапно опустился на колени.

– Ты ангел?

– Я?! – Первей изумлённо расхохотался. – Вот это да! Смешнее шутки я и не слыхал, право!

– Тятенька, не выдавай Оксану замуж, – вдруг робко подала голос Оксана. – Оксана не хочет замуж, Оксана хочет играть. Мужчины все плохо пахнут!

– Нет, пани Оксана, это невозможно, – окончательно развеселился Первей. – Такие титьки уже давно должны покоиться в надёжных руках!

* * *

Гнедко шёл своим неповторимым, скользящим шагом, баюкающим всадника, словно в колыбели. Первей усмехнулся. Дорога ровная, развилок нет, может, и в самом деле вздремнуть в седле, предоставив инициативу коню? После бессонной ночи так и тянет в сон…

«Родная, отзовись»

«Да, мой рыцарь»

«Как мы сегодня, а? Ты довольна?»

Пауза.

«Кто я, чтобы оценивать, быть довольной или недовольной?»

«Ну не надо, пожалуйста. Не придуривайся хоть со мной. Ты же довольна, я вижу»

Бесплотный смешок.

«Ну ты силён! Я сама себя никогда не видела, а он – видит…»

«Ну не вижу – чувствую, не придирайся к словам. Итак, ты довольна…»

«Да. Да, рыцарь. Вот если бы все задачи были такими…»

«Вот и я о том же. Слушай, ты не могла бы из всех этих уголовный дел выбирать… ну, скажем, не самые мерзкие, а?»

Бесплотный вздох.

«Я понимаю тебя. Ты даже не представляешь, насколько хорошо я тебя понимаю. Тебе было очень плохо тогда, у пани Эльжбеты… Прости, но не в моих силах выбирать Приговоры»

«Жаль… Нет, сегодня положительно хороший день. Я уже и не помню, когда я себя так чувствовал. Слушай, Родная, а ты умеешь петь песни?»

Долгая, долгая пауза.

«Нет, рыцарь. Извини, песен тебе петь я не буду»

Голос смолк, и Первей понял – на сегодня разговор окончен. Обиделась… Да, конечно, как он не сообразил – обиделась. Женщинам вообще свойственно обижаться.

«Не сердись, Родная, я не хотел тебя обидеть»

Молчание. Ответа нет и не будет.

«Знаешь, о чём я сейчас мечтаю?»

Молчание. Долгое, долгое молчание, но рыцарь уже понял – это молчание перед ответом.

«О чём?»

«Я мечтаю, чтобы тебя больше не мучила жажда. Я знаю, что такое нестерпимая жажда, поверь»

Долгое, долгое молчание.

«Спасибо тебе, родной»

* * *

Сильный удар привёл Первея в чувство. Он открыл глаза и увидел над собой конскую морду. Гнедко насмешливо фыркнул – ай да хозяин, какой молодец – уснул на ходу и выпал из седла…

* * *

Село на взгорке всё утопало в зелени, словно зелёная шапка пены над ендовой с крепким, забористым пивом. Первей усмехнулся – где её теперь увидишь, ендову… Теперь на землях бывшей святой Руси, захваченных Литвой, а позже в качестве приданого отошедшего Польше, везде пьют пиво по немецкому обычаю – из высоких узких кружек.

Копыта коня глухо стучали по пыли. Всадник внимательно всматривался, даже скорее внюхивался – да, тут людям живётся туго. Веяло от села какой-то безысходной забитостью, что ли… Даже на порубежье Руси Московской не было такого – там за нарочитым небрежением хозяйственного устройства всё-таки проглядывала мрачная, угрюмая готовность к ежечасному бою с погаными степняками, то и дело тревожащими селян своими дикими набегами. А здесь… Забор-плетень, не чиненый уже бог знает сколько лет, совсем лёг набок. Может, хозяин пьянь деревенская? А вон ещё забор с дырой, и тощая горбатая свинья с выводком уверенно проникает в брешь, надеясь в густой лебеде и крапиве запущенного вконец огорода отыскать себе наконец достойное пропитание. И хаты все какие-то облупленные, небеленые, во многих местах отвалившаяся глина обнажала плетёный остов халуп, гнилая солома неряшливо свисала с крыш. Такое впечатление, что местные жители решили кое-как пережить лето, но уж к зиме точно всем обществом отойти в лучший мир. Так что сии пристанища сугубо временные, и тратить на них время глупо.

Деревенская корчма выглядела несколько пристойнее, нежели остальные постройки. Лицевая сторона её даже была кое-как побелена извёсткой, а дверь сияла свежим тёсаным деревом. Рыцарь соскочил с коня, привязал поводья к коновязи, толкнул дверь и вошёл внутрь.

В полумраке, особенно густом после ясного солнечного вечера, царящего снаружи, плавали запахи дыма и стряпни – вроде бы жареная гусятина?

– День добрый, хозяин! – окликнул Первей человека в засаленном фартуке, орудовавшего над очагом на пару с растрёпанной бабой неясного возраста и положения – то ли жена, то ли дочь-перестарок, то ли служанка. Человек бросил свою стряпню, подошёл. Точно, жареная гусятина…

– Что угодно пану? – поклонился хозяин.

– Овса моему коню, ужин и ночлег мне самому, – чуть улыбнулся рыцарь. – Как и положено путнику.

Хозяин помялся.

– Не сердитесь, добрый пан, но ужин ещё не готов.

Первей улыбнулся чуть шире.

– Не страшно, хозяин. Я посижу в уголке, выпью пива, а вы пока дожаривайте ваших гусей, и что там ещё у вас есть?

Хозяин комкал свой засаленный передник.

– Прошу прощения, добрый пан, тот гусь не про вас…

– Не понял, – улыбка сошла с лица Первея.

Хозяин смотрел на него затравленно.

– Не гневайтесь, добрый пан. Сюда в любой момент может заскочить наш ясновельможный пан Тыклинский, и горе мне, если на стол ему тотчас не подать горячий ужин. В тот раз он чуть не запорол меня насмерть…

Рыцарь медленно присел на скамейку.

– Он точно должен приехать в это время?

Хозяин тяжко вздохнул.

– Да кто ж его знает. Ясновельможный пан никому не докладает, что у него в голове. Только пан Тыклинский требует, чтобы в любое время дня и ночи в любой корчме на его землях ему подавали горячее, а есть или нет – то пана не колышет…

– Но ведь гусь-то пережарится, сколько ты будешь держать его на очаге?

Хозяин вздохнул ещё тяжелее.

– Придётся жарить другого, а этот… Может, пан рыцарь подождёт часок, тогда я зажарю свежего, а этот пойдёт на стол доброму пану?

Первей рассмеялся.

– У тебя всё в порядке с головой, хозяин? Мне кажется, ты делаешь всё возможное, чтобы напрочь отвадить посетителей от своего заведения.

– Посетители… – хозяин тоскливо поглядел в окошко, по случаю летней погоды не имевшее даже рамы, через которое лениво выползал из харчевни слоистый дым. – Через земли пана Тыклинского давно уже стараются не ездить одинокие путники и даже обозы, так что отваживать, почитай, и некого.

Первей смотрел невозмутимо. Всё верно, значит, Голос, как всегда, точен. Ну что же, здесь мы сегодня поработаем…

– Кружку пива, каравай хлеба и кусок брынзы. Брынза-то есть у тебя?

– Найдётся, добрый пан, – радостно закивал головой хозяин. – Ещё есть тыквенная каша, если добрый пан не побрезгует…

– Давай и кашу, чёрт с тобой. И овса моему коню, сейчас!

Хозяин снова смутился.

– Так что, нету овса, добрый пан.

– Врёшь, – прищурился рыцарь. – Опять для своего пана бережёшь?

– Клянусь Христом, нету, не гневайтесь, пан рыцарь! – хозяин округлил глаза. – Сено вот есть, свежее сено, хорошее…

– Так… – Первей встал. – Пойдём-ка в твои закрома, добрый хозяин.

Он привычно напрягся, по телу пробежала дрожь, сменившаяся вроде бы холодком. Глаза хозяина остекленели, он повернулся и зашагал в чулан.

Овса в чулане действительно не оказалось, зато нашёлся мешок ячменя. Ладно, сгодится и ячмень…

Первей самолично насыпал в торбу Гнедка ячменя, со своей ладони скормил полкаравая хлеба. Деловито обшарив кладовку, Первей нашёл початый свиной окорок, связку колбас, длинный ломоть копчёного свиного сала, висящий на крюке, здоровенный кусок брынзы, две ведёрные оплетённые бутыли с красным вином и бочонок с пивом. Бутыли… Надо же, до чего точен Голос. За такого прознатчика некоторые отвалили бы гору золота.

Рыцарь достал тёмный флакон с притёртой пробкой. Откупорил одну бутыль, понюхал. Так себе винцо…

Серая струйка порошка сыпалась в широкое горло бутыли. Первей чуть пощёлкивал ногтем по флакону, одновременно следя, чтобы порошок не прилип к горлышку бутыли. Так, хватит. Остальное во вторую бутыль…

Освободив хозяина от гипноза, рыцарь уселся за стол.

– Да, хозяин, и как только держится твоё заведение!

– Ой, и не говорите, добрый пан. С тех пор, как на смену покойному старому пану пришёл молодой, я несу одни убытки, только убытки и ничего кроме убытков. А куда деваться, добрый пан? Это вам не прежние времена, когда захотел – ноги в горсть, да и пошёл себе к другому господину. Ныне мужикам бегать строго заказано.

Первей молча пил пиво, закусывая ломтями хлеба с положенными поверх ломтями брынзы – тоже немецкий обычай, притащенный сюда поляками. Впрочем, Первею было всё равно, в еде он давно не чувствовал особого вкуса – поел, и ладно. Да скоро ли явится этот самый ясновельможный пан Тыклинский? Плохо, если сегодня придётся ночевать в этой халупе. Тут, поди, и клопы имеются…

«Отзовись, Родная»

«Слушаю тебя, рыцарь»

Да, похоже, они-таки сработались, Первей и его ведущий Голос. Надо же – наяву и откликается по первому зову…

«Когда этот явится? Ты же всё знаешь»

Короткий бесплотный смешок.

«Да, я знаю многое, но далеко не всё. Этот ясновельможный пан Тыклинский непредсказуем, как всякий полоумный маньяк. Кто знает, что в голову ущербную придёт, одно лишь ясно: мысли светлые её не посещают»

Рыцарь засмеялся в голос, и хозяин со служанкой покосились на него изумлённо – всего-то кружка пива…

«Обрадую тебя. Похоже, в голову ясновельможного пана пришла-таки нужная нам мысль. Он скачет сюда, в корчму»

Первей поставил на стол недопитую кружку пива. И пиво-то у него дрянь… Верно подмечено в народе – у злого хозяина доброго пива не бывает…

Вдалеке послышался нарастающий топот множества копыт – ни дать ни взять, скачет татарская конница с Дикого Поля. Погоня, что ли?

Дверь распахнулась от мощного удара, едва не слетев с петель (вот почему новые двери, сообразил Первей – похоже, хозяину приходится менять их часто), и в корчму ввалились дюжие молодчики, гогоча и улюлюкая. Впереди всех явился роскошно одетый молодой человек, с саблей и кинжалом на боку, в высоких запылённых сапогах, поигрывающий нагайкой.

– Эй, где ты там, Гонза? Слезай со своей козы, я хочу заглянуть в твои прекрасные очи!

Громовой хохот, от которого заколебалось даже пламя в очаге. Корчмарь уже спешил навстречу с угодливой улыбкой, распластавшись в подобострастном поклоне.

– Горячее на стол, живо! И вина! Гжесь, Войтек, Клык, Рябой – немедленно найдите в этой дыре приличную девку, да смотрите, чтобы нетронутую – шкуру спущу! И не тащите мне десятилетнюю, как в прошлый раз – у девки должны быть титьки, дурачьё! Себе можете взять что хотите, лишь бы не девку. Всё ясно?

– Так есть, светлый пан! Сей момент доставим!

– Бегом марш!

Когда четверо смелых отправились на поиски добычи, пан Тыклинский размашисто пересёк корчму, сел на лавку и только тут заметил Первея, спокойно сидевшего в тёмном углу.

– Это ещё кто? Эй, любезный пан! Будьте добры, подойдите сюда!

Рыцарь не пошевелился, спокойно прихлёбывая пиво. Дрянь пивцо-то, дрянь…

– Эй, любезный! Он глухой?

– Я отлично слышу вас, пан Тыклинский.

Галдёж в корчме затих.

– Кто вы такой, и откуда знаете меня?

Первей снова отставил кружку. Нет, как хотите, моча, а не пиво…

– Я Исполнитель.

– Исполнитель чего?

Первей промолчал, откидываясь на лавке, опираясь на стену.

– Я не слышу ответа.

– Пан Тыклинский, ну зачем вам знать ненужное? Всё, что от вас требуется – быстро и чётко исполнять мои команды.

Вот теперь в корчме стало по-настоящему тихо, только огонь шипел и потрескивал в очаге. Нет, так не пойдёт – того и гляди, разразится драка, а он один… И потом, Приговор следует исполнять точно.

Рыцарь привычно сосредоточился – волна дрожи, затем как бы холодок…

– Подойдите сюда, пан Тыклинский.

Вышеназванный пан встал, как сомнамбула, неловко переставляя ноги, подошёл к столу, за которым примостился Первей.

– Садитесь, прошу пана.

Зачарованный со стуком, как кукла, сел на лавку напротив.

– Я королевский исполнитель, прибыл сюда по вашему делу, – рыцарь почти не солгал, – Но это чуть позже, а пока, мне кажется, вашим молодцам пора выпить и закусить.

Или хотя бы выпить, подумал Первей, ослабляя нажим.

В глазах пана Тыклинского появилось некое осмысленное выражение.

– Я рад приветствовать ясновельможного пана королевского прокурора на своей родовой земле. Эй, Гонза! Вина! Все пьют!

Гул голосов разом возобновился, молодцы пана Тыклинского рассаживались кто куда. Похоже, у пана проблемы, ну так это его проблемы. Для рядового головореза первое дело – выпить и закусить.

Гонза уже тащил на подносе кружки на всю компанию. Первым делом он подбежал к столику, за которым сидели пан Тыклинский и Первей, подобострастно и ловко выставил два высоких гранёных стеклянных кубка. Первей усмехнулся – видать, не всю ещё посуду перебили молодцы ясновельможного пана в зачуханной корчме.

– Я попросил бы вас пока воздержаться, пан Тыклинский. У меня для вас есть приятный сюрприз.

И снова Первей почти не соврал. Есть сюрприз, конечно есть. Ну разве что не совсем приятный.

Ясновельможный пан с готовностью отставил кубок, выжидательно глядя на Первея. Ишь ты, какой послушненький стал, гад…

Рыцарь неторопливо вытащил свиток, заготовленный заранее. Всё верно – список преступлений доброго пана был так велик, что запомнить его наизусть было непросто.

– Ознакомьтесь с сим документом, ясновельможный пан, – прислушиваясь к шуму в зале, Первей протянул свиток пану Тыклинскому.

Шум в корчме между тем стихал, и вообще здесь творились интересные вещи – дюжие головорезы ясновельможного пана на глазах сникали и один за другим валились под стол. Не успели закусить, подумал рыцарь мельком.

– Что…Что это? – хрипло спросил молодой пан. Свиток в руках сильно дрожал.

– Список твоих преступлений, что же ещё? – Первей осматривал залу, где в беспорядке валялись приспешники доброго пана. – Кто из них Щучья Кость и Кочан?

Пан Тыклинский поднял полубезумные глаза, и Первей вошёл в них взглядом. Глаза ясновельможного пана вновь остекленели.

– Кто из них Щучья Кость и Кочан? – повторил вопрос Первей.

Пан ткнул рукой раз, другой, с трудом облизал губы. Рыцарь встал из-за стола.

– Вставай, ты мне поможешь. Эй, Гонза, иди сюда, ты тоже нужен!

Корчмарь не отзывался. Первею пришлось пройти в кухню, где он обнаружил забившегося в угол хозяина, дрожавшего крупной дрожью, словно конь. Служанка, похоже, сбежала. Хорошо, что сам не сбежал с перепугу, подумал рыцарь, ищи его потом… А впрочем, теперь уже не страшно. Если что, его найдёт Святая инквизиция, в конце концов.

Первей взял корчмаря за жирный подбородок, поднял голову и посмотрел ему в глаза. Нет, не стоит тратить на этого слизня ману.

– Вставай. Ты мне нужен. Встать!

Втроём они взялись за тяжёлоё, неподвижное тело, на котором жили теперь одни глаза. Всё правильно, этот яд так и действует – сперва отказывают руки-ноги, затем человек вообще теряет способность к движению, превращаясь в кусок мяса. И только где-то спустя четверть часа, когда паралич охватит дыхательные мышцы, пациент умрёт от удушья. При этом бедняга чувствует всё, вплоть до самого конца.

Они подняли долговязого жилистого парня с рассечённым шрамом лицом – это был Щучья Кость – Первей за ноги, корчмарь и пан Тыклинский за плечи. Повинуясь приказу рыцаря, неподвижное тело водрузили на решётку очага, под которой горел слабый огонь. Молодчик начал издавать жуткие стоны, но пошевелить хотя бы пальцем не смог. Пан Тыклинский безразлично смотрел на всё это стеклянными глазами замороченного, корчмарь же вовсю стучал зубами и громко икал.