Текст книги "Цейтнот. Том 1"

Глава 4

Поднять тревогу не дал отец Сергий.

– Никому ни слова! – отрезал он, пытаясь остановить кровотечение носовым платком. – Идём в дом!

Я отнюдь не разделял его уверенности, будто всё уже закончилось, и потому не развеял так и висевшую у дровяного сарая шаровую молнию, более того – направил её в глухой закуток, в котором скрылся убийца, прежде чем сунуться туда самому. Там – никого, только стояла прислонённая к забору лесенка да валялся на земле совсем небольшой никелированный пистолетик с цилиндрической насадкой на стволе.

Едва ли стоило уповать на небрежность нападавшего, и всё же я подцепил оружие за предохранительную скобу и опустил его в боковой карман пиджака, постаравшись при этом не смазать отпечатки пальцев.

Ну а дальше я уже не мешкал и вернулся во двор к отцу Сергию, который присел на корточки рядом с завалившимся на бок кудлатым псом и гладил его по лобастой голове.

– Эх, Трезор! Ну как же так!

– Вам нельзя здесь оставаться, – прямо заявил я, поморщился от ноющей боли в отбитом плече и заставил себя о ней забыть.

Ерунда, всего лишь синяк.

– Сначала избавимся от пули, – заявил в ответ священник, выпрямился и легонько покачнулся, но помогать ему удержать равновесие не пришлось. – Всё остальное потом.

Он первым поднялся на крыльцо, уверенно отпер дверь и сказал:

– Не разувайся, так на кухню проходи! – Сам же заглянул в какую-то кладовку и вышел оттуда с плоскогубцами, спросил: – Сгодятся вместо пинцета, как думаешь?

Я бы мог взбрыкнуть и заявить, что о нападении следует немедленно сообщить в комендатуру, да и раной должен заняться дипломированный хирург, но решил не сотрясать впустую воздух и скомандовал:

– Идёмте к мойке, а то всё здесь кровью зальём. Водка есть?

– В буфете возьми.

Открыв дверцу, я достал початый штоф, выдернул притёртую пробку и щедро плеснул на окровавленную ладонь отца Сергия, уже успевшего закатать рукав своего облачения. Того аж перекорёжило, но мне-то что с того? Сам в больницу ехать отказался, никто не неволил.

Левой рукой я стиснул запястье священника, лёгким воздействием передавил жилы, чем до предела замедлил кровотечение, заодно попытался с помощью ясновидения ощутить отклик нервной системы пациента и неожиданно легко в этом преуспел – словно бы даже взялся пользовать опытного оператора с прекрасно развитой внутренней энергетикой.

Да как так-то?!

Наверное, проворчал этот вопрос себе под нос, поскольку побледневший отец Сергий выдавил из себя смешок и пояснил:

– Это всё гордыня, сын мой. В отрочестве я полагал инициацию чем-то сродни тем испытаниям, коим подвергались святые отшельники. Верил, будто сумею не поддаться искушению, посрамлю нечистого… – Священник потянулся к бутылке, но я уже заблокировал его болевые ощущения, заодно полностью обездвижив раненую кисть, и он с облегчением перевёл дух, пить не стал. – А в итоге никто не покусился на мою бессмертную душу. Не было голосов в голове, не было заманчивых посулов. Изменилось тело. И, положа руку на сердце, не знаю, ближе операторы к образу Его или же наоборот…

Последнее заявление прозвучало более чем странно, но мне было не до того, я вновь плеснул на рану водки, смыл выступившую из раны кровь и принялся изучать пулю, засевшую в мясистой ладони отца Сергия, но не прошедшую навылет.

– Успели задействовать технику закрытой руки? – предположил я, примериваясь к лишённому оболочки кусочку свинца.

– И слов таких не знаю даже, – усмехнулся в ответ священник.

– Да неужели? – усомнился я в искренности пациента.

Пусть даже пуля двадцать второго калибра и не отличается великой пробивной способностью, да и глушитель свою роль сыграл, но и так ладонь должно было прошить насквозь.

– Не сомневайся, отрок, – через силу улыбнулся отец Сергий. – Я, видишь ли, подстройку на Эпицентр проходить не стал и сверхсилой оперировать не способен.

– Тогда я уже ничего не понимаю, – признался я и, пока мой пациент собирался с мыслями, направленным воздействием потянул пулю наружу.

– Слышал о закалке тела? – спросил священник и не договорил, охнул: – Да ты, Пётр, просто кудесник!

– Ещё нет, только учусь, – возразил я. – И рану зашивать не возьмусь. Плохо у меня это дело выходит.

– Об этом не беспокойся, найдётся кому зашить.

– Сейчас будет больно, – предупредил я и начал бинтовать смоченным в водке бинтом ладонь, а затем отпустил запястье отца Сергия, и тот тяжело навалился на мойку, потом и вовсе опустился на пододвинутый мной табурет. И теперь уже не удержался, хлебнул беленькой.

– В горбольницу вам надо! – заявил я, споласкивая руки под краном. – И чем раньше, тем лучше.

– У нас своя лечебница при церкви, – возразил священник и попросил: – В гостиной телефонный аппарат, позвони Альберт Павловичу. Раз уж так рвался, пусть извозчиком поработает. Кучером, хе-хе…

Я излишне тесное знакомство с куратором демонстрировать был не расположен, поэтому спросил:

– А вы его домашний номер знаете? Едва ли он на работу вернулся.

– Пытаться Альберта дома застать – пустое дело, – уверил меня отец Сергий и вновь выпил, на этот раз плеснув водки в стакан. – Альберт сейчас либо в клубе, либо со своей дамой сердца ужинает. Позвони в справочную института, там подскажут. Всегда так делаю.

Совет был не лишён смысла, так я и поступил. Кому попало справки такого рода не давали, но мне, как сотруднику Бюро оперативного реагирования, посоветовали искать консультанта в ресторане «Западный луч», даже номер подсказали. Ответившего на звонок метрдотеля я попросил подозвать к телефону господина Кучера, а когда куратор буркнул в трубку раздражённое «алло», сказал о том, что жду его в доме отца Сергия, не став упоминать об инциденте по телефону.

– Сейчас буду, – пообещал Альберт Павлович и отключился.

Я оставил телефонный аппарат в покое и вернулся к своему пациенту, всё так же сидевшему на табурете. На повязке уже проступило алое пятно, но менять её пока ещё не было нужды. Отца Сергия мутило, и к разговорам он был не расположен, так что я попросил разрешения немного похозяйничать и со всех сторон обсыпал пистолет мукой, после чего лёгким воздействием смахнул её и ожидаемо не обнаружил ни малейшего намёка на отпечатки пальцев. Серийный номер оказался сбит.

Когда на улице послышался сигнал автомобильного клаксона, я спешно выбежал во двор, запустил через калитку Альберта Павловича и в двух словах отчитался о случившемся. Куратор покривился и скомандовал:

– Открывай ворота!

Я так и поступил, а после того, как во двор заехала машина, вновь сдвинул створки и заложил их брусом. Верх автомобиля по случаю прохладной погоды был поднят, поэтому Лизавету Наумовну заметил, лишь когда та выбралась с пассажирского сидения и улыбнулась.

– Добрый вечер, Петя!

– Добрый вечер, – ответил я слегка заторможенно, поскольку в моей голове как-то очень уж медленно соединялись в единое целое заявление священника о времяпрепровождении Альберта Павловича и вечернее платье Лизаветы Наумовны.

Дама сердца? Вот это новости!

Куратор моей озадаченности не заметил и досадливо посетовал:

– Ни на минуту тебя без присмотра оставить нельзя! – После обратился к спутнице: – Дорогая, идём!

Меня он с собой не позвал, и я двинулся следом по собственной инициативе, но разве что видом обтянутых узким платьем бёдер Лизаветы Наумовны полюбовался да брошенную на трюмо кепку забрал. На пороге кухни Альберт Павлович перехватил меня и вытолкал обратно в прихожую, там сунул в руки пистолет.

– И что с ним делать? – уточнил я.

– Избавься! – приказал куратор. – О случившемся никому ни слова, Городца я сам в известность поставлю. Всё, иди! Не нужно тебе больше необходимого в это дело влезать, лишнее это. Только гильзы на дворе собери и калитку захлопни!

Мелькнула мысль, что сам Альберт Павлович и срежиссировал мизансцену и никакого покушения не было, но сразу вспомнился застреленный пёс, и я выкинул это подозрение из головы, сказал:

– Там опера на перекрёстке! Если остановят?

– Соври что-нибудь, не маленький!

Меня выставили за дверь, я отыскал во дворе четыре гильзы, после чего в полном соответствии с приказом куратора отправился восвояси. Время было позднее, возвращаться на дежурство уже не имело никакого смысла, плюнул на всё и отправился домой. С беспечным видом прошествовал мимо так и стоявшего на перекрёстке автомобиля оперчасти, огляделся по сторонам и пошёл, пошёл, пошёл – затерялся на тёмных улочках городских кварталов. Слежки за собой не заметил, но в любом случае покрутил по району, применил на практике вызубренные на курсах методы избавления от наружного наблюдения.

Сразу в квартиру проходить я не стал, вместо этого по шаткой скрипучей лесенке взобрался на чердак – тёмный, пыльный и с натянутыми меж стропил бельевыми верёвками. Выщелкнув клинок складного стилета, опустился на корточки и загнал остриё в неприметную щель, подцепил и приподнял одну из досок. В немудрёном тайнике лежала прямоугольная жестянка с кое-какими нажитыми неправедным путём сбережениями, туда же опустил завёрнутый в платок пистолет.

Мелькнула мысль, что привычка игнорировать распоряжения Альберта Павловича касательно избавления от потенциальных улик в итоге может выйти боком, но ничего переигрывать не стал, опустил доску обратно, затёр отметину от ножа пылью и спустился с чердака. Дверь отпер своим ключом, но только переступил через порог, и с кухни выглянул Миша Попович.

– О, Петя! Ты рано. Ужинать будешь?

– Быка съесть готов, – признался я. – Без обеда сегодня.

– Режим питания нарушать нельзя! – усмехнулся вполне себе упитанный Миша. – Да! Тебе письмо пришло! На тумбочке посмотри.

Письмо оказалось из дома, помимо нескольких исписанных убористым почерком листов внутри конверта обнаружились ещё и фотокарточки. Я сразу проглядел их, а вот читать послание повременил, начал раздеваться. Когда вытянул сорочку из брюк, на пол упал кусочек мятого свинца. Поднял его, покрутил в пальцах, кинул в мусорную корзину.

Повезло. С нормальным калибром простым синяком отделаться бы не вышло. Впрочем, и так гематома растеклась чуть ли не на полплеча, каждое движение отзывалось острой болью. Придётся самолечением заняться, но это уже после ужина.

Переодевшись в домашнее, я глянул на сорочку и кинул её на стул, а пиджак прихватил с собой.

– Милена! – обратился к подруге соседа, кашеварившей на кухне. – Я тут гвоздь зацепил, не заштопаешь? В ателье заскочить не успел, а если сам возьмусь, только хуже сделаю.

Барышня вытерла руки о передник, оглядела прореху, пообещала:

– Заштопаю, не переживай. – И тут же на меня прикрикнула: – А ну не суй нос в сковороду! Садись за стол, сама наложу. И вообще – ты руки мыл?

Я протиснулся мимо неё к раковине, взял обмылок, открыл кран и, оперируя исключительно одним только входящим потоком, отрегулировал температуру воды.

– Центральный водопровод – большое дело! – прокомментировал мои действия Миша Попович и отложил газету, освобождая место для тарелки. – Большинству населения страны о нём лишь мечтать приходится!

– Большинству населения страны много о чём лишь мечтать приходится, – хмыкнул я, вытирая ладони полотенцем.

– Ой, только не начинайте, мальчики! – потребовала Милена. – Не за ужином!

– Когда я ем, я глух и нем! – вздохнул Миша.

– На отстранённые темы – можно. А если опять о политике заспорите, еда десять раз остыть успеет!

– Подогреем.

– Сам в следующий раз готовить будешь!

Этот аргумент любившему вкусно покушать Нигилисту крыть оказалось нечем, и о политике за столом мы говорить не стали. После ужина я составил пустые тарелки в мойку, поблагодарил Милену за отменный ужин и ушёл к себе. Прочитал письмо, лёг медитировать и вроде бы поначалу даже что-то из разряда самолечения изобразить попытался, но слишком уж увлёкся и уснул.

В итоге утром иссиня-чёрный кровоподтёк нисколько в размерах не уменьшился, да и шевелить рукой было не слишком-то приятно. Впрочем, не страшно – до завтрашней тренировки точно оклемаюсь. Не впервой.

Занятия ничем особенным не запомнились, разве что на большой перемене пришлось побегать по корпусам, дабы вернуть одолженные в субботу конспекты, да ещё наткнулся на стайку подружек Нины, и враз замолчавшие барышни проводили меня столь ледяными взглядами, словно с момента моего расставания с их товаркой прошло лишь несколько дней, а не год с хвостиком. Ох уж эта женская солидарность…

Впрочем, ругнулся мысленно, прошёл мимо с каменным лицом и моментально об этом неприятном инциденте позабыл. Ерунда на постном масле, да и только. А вот если пропущу срок отчёта за полученный в субботу спецпрепарат, вот тогда станет не до смеха. За такое выговор схлопотать – как нечего делать.

И вместо столовой я отправился в лабораторный корпус, по пути наткнулся на Карла сотоварищи. Вихрастый Ян сидел на лавочке с гитарой, перебирал струны и напевал:

– Дорогой длинною…

Озябший Костя стоял, сунув руки в карманы брюк. Ну да – для посиделок на улице было ещё слишком свежо.

– Привет-привет! – отсалютовал я студентам.

– О, Петя! – раскинул руки Карл. – Ну ты совсем пропал!

– Да как пропал? На собрании был. И да – поздравляю с избранием в студсовет!

– А-а-а! – отмахнулся здоровяк. – Сплошная головная боль! Каждому поручили проект развития общественной жизни предложить. Я решил на художественную самодеятельность упор сделать.

У меня вырвался смешок.

– Один Ян самодеятельность не вытянет. Зовите девчонок, пусть канкан танцуют. Фурор будет!

Костя хохотнул.

– Не, плохой вариант. Если Карл своей Машке поучаствовать предложит, она с ним неделю разговаривать не будет.

– А если не предложит, то и месяц! – поддержал приятеля переставший бренчать на гитаре Ян.

Карл глянул на него свысока и заметил:

– А кому-то вообще больше никогда не дадут.

Но уколоть Яна оказалось не так-то и просто, он беспечно пожал плечами.

– Так это ты организатор. А если соберёшь труппу, у нас выбор о-го-го какой будет!

Костя кивнул.

– Кстати, тут есть о чём подумать.

– Да идите вы! – отмахнулся Карл и обратился ко мне: – Ты точно завтра на тренировке будешь? Разговор есть, но это не горит.

– А что такое? – насторожился я.

– Да надо у Северянина реванш взять. Время бы согласовать.

– Поговорим, ага. Всё, бежать пора.

Реванш – это хорошо. Реванш – это правильно. Со сверхболом у нашей компании не задалось, но вот что касается вышибал, то в этом неофициальном виде состязаний мы уверенно входили в десятку лучших по всему институту. Объяснялись такие успехи целиком и полностью регулярными попытками выбить дух из шайки Северянина. Получалось это далеко не всегда, но кто бы в очередной раз ни проиграл, право на матч-реванш соблюдалось неукоснительно.

Миновав пост охраны на входе в лабораторный корпус, я засел у себя в каморке, подобрал все загодя оформленные акты, вынул из стального футляра шесть пустых ампул и отправился в кабинет ответственного за учёт расхода рецептурных препаратов, где и завис минут на сорок, заполняя бланки строгой отчётности.

За соседней конторкой что-то размашисто писал и почём зря костерил бюрократов Леопольд. Освободились мы одновременно, и уже в коридоре бывший лаборант, а ныне руководитель какого-то там исследовательского проекта в очередной раз досадливо ругнулся и предложил:

– По кофейку?

Я вытянул из кармана часы, отщёлкнул крышку и сказал:

– Так-то можно, только у меня через полчаса проработка энергетических каналов. И лучше бы чайку.

– Тогда пошли ко мне, – позвал Леопольд.

Под нужды его проекта выделили блок из двух комнат и крошечной уборной. В основном лабораторном помещении, где размещались баки с питательной средой, мне бывать не доводилось, в рабочий же кабинет Леопольда я захаживал частенько, пусть и приходилось всякий раз отмечаться в журнале для посетителей. Вот и сейчас Леопольд вручил мне прошитую тетрадь и вновь пробурчал:

– Бюрократы! Десять бумажек стребовать готовы, лишь только свою задницу прикрыть! Даже мусор просто так не выкинуть, раз в день на уничтожение собирают. Ну кому ленты от пишущих машинок понадобиться могут, скажи?

Бюрократы у меня и самого давно в печёнках сидели, но мнение приятеля касательно мер обеспечения безопасности я отнюдь не разделял. Порядок есть порядок. Всё же кабинет к категории режимных помещений неспроста отнесли, тут и с образцами экспериментальных микроорганизмов работают помимо всего прочего. Вот прямо сейчас и работают, если уж на то пошло.

– Семён, физкульт-привет! – поздоровался я с ассистентом Леопольда, который склонился над микроскопом и на звук отпертой двери никак не отреагировал.

Семён выпрямился, несколько раз моргнул и вздохнул.

– Привет, Петя. Чаёвничать пришёл?

– Ага! – подтвердил я, раскрыв журнал для посетителей. – Не отвлеку ни от чего важного?

Семён кинул взгляд на часы и мотнул головой.

– Меня уж точно нет. – Он снял белый лабораторный халат и, на ходу надевая пиджак, покинул кабинет, только буркнул напоследок: – Я – обедать.

Я озадаченно глянул вслед аспиранту и спросил разогревавшего чайник Леопольда:

– Чего это с ним? Какая муха укусила?

– Известно какая, – поморщился Леопольд и ткнул указательным пальцем в потолок. – Вдовец нам уже все нервы вымотал. Мне на его ценные указания плевать с высокой колокольни, а Сёма дёргается и успокоительное горстями глотает.

Я хмыкнул.

– Ты и сам не лучше выглядишь.

Леопольд зажал худое лицо в ладонях, потом сказал:

– Так чай или кофе?

– Чай, – сказал я. – А что у тебя со Вдовцом? Отчётностью душит?

– Дурак он и карьерист! – зло выдал в ответ Леопольд. – И лезет туда, куда лезть ему совершенно не нужно!

Я рассмеялся.

– Это, брат, ты понятно объяснил. Всё сразу ясно стало!

– Да ну тебя, Петя! – отмахнулся собеседник, выставил на стол гранёный стакан с чаем и сказал: – Печенье бери.

– А сам?

– Не хочу. Я с нашим дорогим Филиппом Гавриловичем уже язву заработал, наверное. Представляешь, он ко мне в соавторы набивается!

– Серьёзно?

Леопольд кивнул.

– И ладно бы чисто формально, чтобы имя на титульный лист поставить да по конференциям с докладами разъезжать, – я бы и не возражал даже. Так нет же – он мне перспективные направления исследования определять вознамерился! Это не смотри, это не важно, здесь без шансов, работай над этим и этим! А чуть что не по нему: нет сметы, и всё тут!

Я хлебнул чаю и спросил:

– Ну а ты что?

– А что я? Послал его. Пусть смету себе в одно место засунет! Всё, баста! Мы до практического результата первого этапа доползли, я теперь всем этим бюрократам от науки фигу к носу подведу. Теперь не я у них фонды клянчить буду, теперь они за мной бегать станут!

Леопольд болезненно поморщился, вытянул из кармана бутылёк с таблетками, свинтил крышку и вытряхнул одну из пилюль себе на ладонь. Закинул её в рот, запил глотком воды, вытер с лица пот и злорадно улыбнулся.

– Хотел бы я посмотреть на их рожи, когда ректор узнает…

Он замолчал, не закончив фразы, чем меня изрядно заинтриговал, и я спросил:

– Узнает о чём?

Вместо ответа Леопольд подошёл к вмурованному в стену сейфу, вставил в скважину ключ с затейливой бородкой, провернул его и принялся вращать круглую ручку кодового механизма. Стальная дверца оказалась в десять сантиметров толщиной, на нижней полке сейфа лежала какая-то документация, на верхней – аккуратным рядком выстроился десяток бутыльков с запаянными стеклянными пробками. Белую этикетку каждого из них пересекала горизонтальная синяя полоска, надпись над ней гласила: «Лаборатория № 1/18». Снизу были проставлены номер генерации штамма, дата отбора образца и закорючки подписей – на первый взгляд совершенно одинаковые, словно проставленные под копирку.

Леопольд вынул один из бутыльков и ногтем подчеркнул дату.

– Вот! Самый знаменательный день в моей жизни! О пенициллине слышал? А эта культура антибиотикам сто очков вперёд даст!

Содержимое запаянного пузырька больше всего напоминало слегка разбавленный раствор банальной зелёнки, и я уточнил:

– Это какое-то лекарство?

– Не совсем, – отрицательно качнул Леопольд головой и задействовал малую толику сверхсилы, заставив жидкость лучиться мягким зеленоватым сиянием. – Видел, а? Нет, ты видел?!

Но лично меня эта демонстрация нисколько не впечатлила.

– Ну, светится. Вижу. И что с того?

Хозяин кабинета страдальчески закатил глаза. Как видно, хотел похвастаться величайшим достижением своей жизни, а я в силу отсутствия научной базы его значимостью не проникся.

– Да ты объясни толком! – попросил я.

– Они светятся, Петя. Светятся под регулируемым воздействием сверхсилы. И не только в лабораторных условиях, но и в обычной среде. Понимаешь, что это значит?

– О-о-о! – протянул я, округлив глаза. – Колоссально! Нет, серьёзно! Грандиозно! Мои поздравления!

Леопольд повёлся на эту нехитрую уловку и прямо-таки расцвёл, начал что-то сбивчиво и пространно рассказывать о проделанной работе, будто речь на церемонии награждения репетировал, а я улыбался и кивал, поддакивая в нужных местах, ни черта не понимая в услышанном. Сообразил только, что конкретно этот штамм ценен исключительно стабильностью и жизнеспособностью во внешней среде, а своей идеи о колонии полезных кишечных сверхбактерий Леопольд не оставил, просто решил заняться ими на втором этапе исследования.

– Это, – напоследок встряхнул он пузырёк, прежде чем вернуть его в сейф, – будущее! Никогда и никому ещё не удавалось вывести стабильный штамм бактерий, чувствительных к сверхэнергии. А эти ещё и жизнеспособны вне зоны активного излучения Эпицентра! Я точно знаю, я проверял! Уникальная мутация! Неповторимая!

У меня уже все комплименты кончились, так что промолчал, а Леопольд вдруг прищёлкнул пальцами.

– Кстати! Нам нужны будут добровольцы! Поучаствуешь?

– Прости, что-то не хочется, – отказался я, доставая из кармана часы. – И так кучу разных препаратов принимаю…

– А это не страшно! Мы как раз и работаем над тем, чтобы полностью уйти от всей этой химии.

Но нет, я и не подумал дать слабину.

– Не, Звонарь точно не согласует.

– А мы тебя определим к тем, кто плацебо получать будет. Слушай, мне до зарезу массовка нужна! Чем больше будет добровольцев, тем меньше смету насчитают. Ну помоги по дружбе, Петя! А?

– Точно плацебо давать станешь? – уточнил я с обречённым вздохом.

– Клянусь! – подтвердил Леопольд. – Но это неофициально.

– Ладно! – махнул я рукой. – Готовь бумаги, в следующий раз подмахну.

– Завтра?

– Хорошо.

Мы распрощались, и уже в коридоре я не сдержался и фыркнул.

Подумаешь, бактерии светятся – тоже мне грандиозное достижение! Ну ещё бы Вдовец не пытался ход исследований в нужное русло направить! Смета не резиновая, расход средств какими-то практическими результатами оправдать надо, а не этим вот всем… свечением.

По вторникам у меня были грязевые ванны, из раздевалки я вышел сразу в плавательных трусах и тапочках, а выданные на входе простынку и полотенце набросил на плечо, дабы скрыть растёкшийся по коже синяк. В третьей лаборатории было куда оживлённей, нежели в первой, по коридорам сновали студенты и студентки, кто-то уже вкушал кислородный коктейль и приходил в себя в зонах отдыха, но меня чужие взгляды нисколько не смущали, ещё и припозднился – даже полученный в буфете травяной чай на ходу пить пришлось.

Большую часть процедурной занимал двухметровой глубины бассейн, заполненный бурой жижей – той самой с двенадцатого витка, сбоку от него разместили аппарат для нагнетания дыхательной смеси; здесь же стояла модернизированная силовая установка.

– Время! – поторопил меня лаборант. – Отстаём от графика!

– Счётчик отключи, – напомнил я. – Нечего бумагу тратить.

– И не включал даже! Быстрее!

Я принял резиновую маску и давным-давно отработанным движением натянул её на голову. После взял снабжённый поплавком и обратным клапаном второй шланг, предназначенный для отвода отработанного воздуха, и начал спускаться по ступеням в жидкую грязь. В её толще ритм энергетической пульсации Эпицентра ощущался чуть смазанней и мягче обычного, что самым серьёзным образом повышало эффективность адаптивной техники.

Без всякой спешки я с головой погрузился в подогретую до тридцати градусов жижу, затем то ли подплыл, то ли протолкался к вмурованным в дно бассейна ручкам силовой установки и сосредоточился на оперировании сверхэнергией, да ещё сделал сразу несколько глубоких вдохов подряд. Вместо простого воздуха по шлангу нагнеталась какая-то специальная дыхательная смесь, обладавшая едва уловимым ароматом разогретых на солнце луговых трав, даже закружилась голова, тело наполнилось необычайной лёгкостью.

Ну, поехали!

Когда час спустя я выбрался из бассейна, от этой самой лёгкости не осталось и следа – наоборот, еле поднялся по ступенькам, словно свинцом для балласта нагрузили. В ушах звенело, но обошёлся без посторонней помощи, самостоятельно избавился от дыхательной маски, затем перешёл в соседнюю душевую и долго-долго отмывал под струями горячей воды липкую грязь. Ощущения были не из приятных.

В буфете ближайшей зоны отдыха я получил высоченный бокал с кислородным коктейлем и принялся орудовать ложечкой, мысленно посетовав на то, что тут не подают ничего более существенного. Но тогда ещё грела мысль о скором визите в столовую, а вот когда на выходе из лабораторного корпуса охранник озвучил приказ незамедлительно явиться в двадцать пятый кабинет военной кафедры, удержаться от крепкого словца удалось с превеликим трудом.

Второй день без обеда! Второй!

Ну что за жизнь такая?

Увы, деваться было некуда, потопал на военную кафедру как миленький. В двадцать пятом кабинете принимал студентов капитан Городец, проигнорировать его приглашение было совершенно невозможно. Если разобраться, странно, что меня прямо с занятий не выдернули для беседы о вчерашнем происшествии. Ещё, поди, по голове настучат за то, что сам не позвонил и с докладом не явился, оставил всё на откуп Альберту Павловичу.

А оно мне надо через голову куратора прыгать? В еженедельном отчёте отметить – да. Ну а вот так – прямой запрет нарушать, какой в том прок? Вот какой, а?

Слуга двух господ, да и только!

Но вопреки моим опасениям Георгий Иванович пребывал во вполне себе благодушном расположении духа, более того – и от него самого, и от составившего ему компанию Альберта Павловича явственно попахивало коньяком, чего прежде я за этой парочкой в рабочее время ни разу не замечал.

– Пьёте? – насторожился я.

– Есть повод, – усмехнулся в усы капитан Городец и указал на стул: – Садись же и поведай, как дошёл до жизни до такой!

Я выжидающе посмотрел на Альберта Павловича, но поддержки от него не дождался. Впрочем, совсем уж на произвол судьбы куратор меня не бросил и пояснил странное требование коллеги:

– Расскажи, что там у вас вчера стряслось, только во всех подробностях. В общих словах я Георгия Ивановича в курс дела уже ввёл.

Георгий Иванович недвусмысленно фыркнул.

– Ввёл он…

Я вздохнул, опустился на стул и поведал о вчерашнем покушении на священника подробно, но при этом не заостряя внимания на каких-то конкретных деталях. Просто не посчитал нужным, прекрасно отдавая себе отчёт, что уточняющих вопросов в любом случае не избежать. И, разумеется, они воспоследовали.

Когда минут через двадцать Георгий Иванович выдохся и замолчал, Альберт Павлович заметил:

– Лизавета просила передать, что пулю ты мастерски извлёк, но надо учиться швы накладывать.

– Извлёк! – хмыкнул я. – Да она из ладони торчала! Как такое может быть, если он не оператор, а? Или оператор?

– Ни то, ни другое, – покачал головой Альберт Павлович. – Отец Сергий – инициированный недо-оператор. Отнюдь не уникальный случай, просто мало кто из этой публики идёт по пути закалки тела. И предупреждая твой следующий вопрос: огласка сего прискорбного инцидента самым серьёзным образом ударит по отношениям института и церкви.

Я вздохнул.

– А у института и церкви ещё сохранились какие-то отношения? Как соискателей теперь набирать, а?

– На этот год соискатели уже отобраны и поселены в учебном центре на Кордоне, – напомнил Георгий Иванович. – И ты преувеличиваешь влияние церкви. В крайнем случае ограничимся работой с городским населением. И вообще – пусть по этому поводу у ответственных лиц голова болит. Не за этим тебя позвал.

– Да? – озадачился я.

Вместо ответа капитан Городец открыл сейф и достал из него початую бутылку выдержанного коньяка.

У меня по спине холодок так и пробежался.

Это же какое-такое известие мне выслушать предстоит, если коньяком отпаивать собираются?

Зараза…

– Чисто символически, – сказал Георгий Иванович, разливая алкогольный напиток на сей раз уже по трём рюмкам. – Тут видишь ли какое дело, Пётр: наградной лист на тебя пришёл. Ты у нас теперь, можно сказать, орденоносец.

У меня аж дыхание сбилось, я судорожно сглотнул и спросил:

– Солдатский крест дали? Де ладно?!

– Бери выше! «Знак Почёта»!

Наверное, лицо вытянулось у меня красноречивей некуда, поскольку старшие товарищи, на сговариваясь, рассмеялись. Но рассмеялись по-доброму, не зло.

– А это что вообще? – уточнил я, каким-то невероятным усилием беря эмоции под контроль.

Георгий Иванович достал из сейфа красную коробочку, раскрыл её и продемонстрировал лежавший на подложке из красного же бархата золочёный значок в форме стилизованной схемы атома с алыми камушками на месте ядра и электронов. Там же обнаружилась миниатюрная розетка, будто вручали мне полноценный орден, а не какой-то там нагрудный знак.

Но тут уж разочарования я не выказал и даже проявил объективность, заметив:

– Красивый.

Округлое лицо Альберта Павловича враз приобрело какое-то на редкость ехидное выражение.

– Пришлось бы изрядно постараться, пытаясь сделать некрасивым сочетание золота и рубинов, – заявил он с многозначительной усмешкой.

– Вот, Петя! – указал на коллегу Георгий Иванович. – Слушай, что умный человек говорит. Чтоб ты знал, «Знак Почёта» высшая награда ОНКОР, вручаемая по личному распоряжения губернатора особой научной территории. Эта безделушка перед тобой такие двери открыть может, о которых тебе и знать ещё не положено.

И я как-то сразу поверил, проникся торжественностью момента. Вынул увесистый знак, поглядел на его обратную сторону и обнаружил выбитый там номер «37».

Тридцать семь! Я – тридцать седьмой награждённый?!

– А орденская книжка есть? – спросил я, возвращая знак на подложку.

– Есть, но я тебе её не отдам. Секретность, сам понимаешь. – Георгий Иванович сцапал красную коробочку и вернул её в сейф, вместо неё сунул мне нагрудный знак «За отличную службу» и книжечку к нему. – Вот, поноси пока.

– И надолго? – не удержался я от лишённого всякого смысла в сложившейся ситуации вопроса.

– Возможно, что и навсегда. Акция, прямо скажем, произвела чрезвычайный международный резонанс, – пожал плечами Георгий Иванович и усмехнулся в усы. – Да не кукься! Не кукься! Ты тут не один такой обделённый.