Текст книги "Яик-Горынович"

– Не пойдем! – громче всех орал Зарубин-Чика, которого медом не корми – дай только побунтовать да попьянствовать. – Казаки, не пойдем в Кизляр, опять старшины с Тамбовцевым и Матюшкой Бородиным на нашем хрене в рай Господний въехать метят! Март на дворе, не за горами весенняя плавня, а нас, войсковых казаков, – в Кизляр?.. И тю-тю тогда наша рыбка! В плавню опять токмо богатеи ловить будут, а нас – в сухие, жаркие степя, за калмычьем косоглазым гоняться!

– Верно говорит Чика, братцы, – поддержал приятеля Михаил Атаров. – Никто не иди в Кизляр, пускай старшины сами туды едут!..

4

В Питер в который уже раз отбыла казачья депутация с жалобой на атамана, старшин и генерала Траубенберга. Поехало два десятка несогласных во главе с известным бунтарским сотником Иваном Кирпичниковым. Но в столице выборных казачьих депутатов до царицы не допустили, шесть человек, пытавшихся проникнуть за ограду императорского дворца, арестовали. Остальные, и Кирпичников в том числе, спешно бежали обратно на Яик-Горынович. Правительство показало, что вступать в какие-либо переговоры с бунтовщиками больше не намерено. И казаки поняли, что пришло время для решительных действий.

Это была последняя их попытка договориться и уладить все дело миром перед отчаянным вооруженным выступлением в январе 1772 года, в результате которого были убиты генерал фон Траубенберг, атаман Петр Тамбовцев, многие старшины и офицеры. Личного уполномоченного Екатерины Второй гвардии капитана Сергея Дурново восставшие казаки тоже хотели лишить жизни, но его спас от смерти Максим Шигаев, знавший, что это за птица и к каким страшным последствиям привело бы его убийство.

На следующий день после расправы над командой Траубенберга, 13 января 1772 года, яицкие казаки спешно созвали круг непослушной, войсковой стороны, сместили старых старшин и выбрали новых. В их число вошли Михаил Толкачев, Иван Кирпичников, Максим Шигаев, Петр Красноштанов, Иван Ульянов, а также Трифонов, Сенгилевцев, Лабзенев, Краденов и другие. Отныне они должны были управлять яицким народом, строго следить за порядком и не допускать никаких несправедливостей с выплатой казакам жалованья, паевых денег и распределением участков для рыбной ловли. Выборных старшин теперь называли поверенными (присутствующими), или попросту – судьями. Наученные горьким опытом, единоначального войскового атамана казаки решили пока не избирать, положившись на коллективное, демократическое руководство.

Штаб восстания, до этого находившийся в избе Михаила Толкачева на Кабанкиной улице, переместился в войсковую канцелярию, сильно пострадавшую во время недавнего выступления, погромленную мятежниками. Сразу же после избрания войсковых судей встал вопрос о взаимоотношениях новых, бунтарских властей с официальным Петербургом.

Затевать кровопролитную и бессмысленную войну со всей империей, конечно же, никто не хотел. За исключением некоторых радикально настроенных сорвиголов вроде Ивана Ульянова, Ваньки Зарубина и Тимохи Мясникова, все стояли за мирное разрешение конфликта. И хотя по приговору круга казнили несколько старшин, особо ненавистных казакам непослушной стороны, остальных привели к присяге.

По настоянию Максима Шигаева освободили из-под ареста легко раненого, помятого в свалке капитана Дурново и всех остальных офицеров и престарелых солдат-инвалидов Алексеевского пехотного полка, взятых в плен во время недавнего возмущения, всего числом до ста человек. Все они тут же, на выделенных войском санях, отбыли до ближайшего правительственного форпоста Верхне-Яицкой дистанции и далее, в губернский Оренбург, откуда и начали свой бесславный поход на непокорный Яик.

Затем повстанцы приступили к составлению прошения на высочайшее имя здравствующей императрицы Екатерины Алексеевны, где пытались объяснить причины, побудившие яицкое войско прибегнуть к столь жестким и даже трагическим мерам в отношении генерал-майора Михаила Михайловича фон Траубенберга, некоторых офицеров и солдат его команды, а также бывшего атамана Петра Тамбовцева и казненных старшин.

Сочинял петицию грамотный и начитанный Максим Шигаев. Остальные поверенные судьи подсказывали, что вставить. Не так давно прибывший в составе делегации из Питера сотник Иван Кирпичников доказывал, что виновником всех бед и напастей, обрушившихся на яицкое войско, является никто иной, как вице-президент Военной коллегии граф Захар Чернышев.

– Он, он, вражина, палки нам в колеса вставляет! – зло говорил Кирпичников, крепко сжимая в большом, жилистом кулаке шапку и ударяя им о стол в войсковой канцелярии. – Об том же и генерал Григорий Григорьевич Орлов толковал, тожеть грах, полюбовник тайный Катьки-императорши. Мы, обретаясь в столице, на прием к Орлову ходили, он нам все как на духу и выложил. Бумагу отписал ко всему войску, которую я и привез в городок, да генерал Траубенберг ее под сукно похерил, народу не показал. А в ней вся правда была прописана, потому как надежа наша, грах Григорий Григорьич Орлов, нашу сторону взял, а не Матюшки Бородина и Тамбовцева, Царство ему Небесное… И братец старшой генерала Орлова, Иван Григорьевич, тоже войску благоволит. Вот бы нам под их руку, а не Захарки Чернышева!

– Все верно, братья-казаки, – поддержал Кирпичникова уважаемый среди непослушной стороны Михайло Толкачев. – В прежние времена, старики сказывают, при анпираторе Петре Первом Алексеевиче, яицкое войско под дирекцией генерал-фельдмаршала графа Бориса Петровича Шереметева состояло и никаких гонений не было. Все чин-чинарем, по закону, без самоуправства атамана и старшин. А как передали нас под руку Военной коллегии, так все и началось…

Казаки дружно постановили просить императрицу, чтобы она своим указом вывела их из управления Военной коллегии и лично вице-президента графа Чернышева, а передала в дирекцию «одной персоны» – графа Григория Орлова или его старшего брата Ивана Григорьевича Орлова. При этом напоминали, что подобная система управления яицким войском была при императоре Петре Первом и очень хорошо себя показала.

Виновниками происшедших в начале января в Яицком городке беспорядков казаки считали генерала Траубенберга и атамана Тамбовцева со старшинами, объясняя все их несправедливыми действиями. Генерал первый отдал приказ стрелять из пушек и ружей по мирной процессии безоружных горожан, шедших на площадь к войсковой избе с иконами и церковными хоругвями, во главе с настоятелем местного Петропавловского храма отцом Михаилом Васильевым.

В Санкт-Петербург с челобитной отправилась очередная делегация в составе четырех человек во главе с Максимом Григорьевичем Шигаевым, и в городке стали ждать высочайшего указа императрицы, надеясь на ее справедливое и мудрое решение. Но все чаяния наивных, как малые дети, храбрых степных «лыцарей» были тщетны.

Яицкая станица в Петербурге была тут же арестована и заточена в страшную Петропавловскую крепость. На первом допросе присутствовали и оба фигуранта казачьей жалобы: вице-президент Военной коллегии Захар Григорьевич Чернышев и блистательный фаворит Екатерины, один из организаторов дворцового переворота 1762 года, генерал-фельдцейхмейстер русский армии Григорий Григорьевич Орлов. Закованных в железа яицких депутатов, как опасных государственных преступников, жестоко пытали, требуя назвать имена зачинщиков мятежа и убийц Михаила Михайловича фон Траубенберга. Все иллюзии казаков насчет справедливого рассмотрения своего дела оказались тщетными. Впрочем, чего и следовало ожидать!

На следующий день императрица Екатерина, посовещавшись со своим фаворитом Григорием Орловым и графом Захаром Чернышевым, приняла решение незамедлительно откомандировать из бывшей российской столицы, города Москвы, на непокорный Яик опытного военачальника, большого специалиста по подавлению крестьянских бунтов генерал-поручика Федора (Фердинанда) Юрьевича Фреймана. Ему предписывалось, не дожидаясь оказии, незамедлительно выехать в Оренбург, совместно с губернатором, генерал-поручиком Иваном Андреевичем фон Рейнсдорпом сформировать в городе корпус общей численностью три с половиной – четыре тысячи человек при двух десятках орудий и двинуться на усмирение бунтовщиков. Восставших надлежало примерно наказать, а Яицкое войско реорганизовать по новому артикулу, в соответствии с правительственными предписаниями.

В начале июня корпус генерала Фреймана выступил из Оренбурга к Яицкому городку. Навстречу ему повстанцы выдвинули свое войско: около двух с половиной тысяч конных казаков с несколькими полевыми пушками, отбитыми в свое время у генерала Траубенберга. В шестидесяти верстах от Яицкого городка, на реке Ембулатовке, произошло решительное сражение, в результате которого мятежники были наголову разбиты правительственными войсками и в панике бежали в городок. Там среди жителей и повстанцев поднялся переполох: непослушные не знали, на что решиться – защищать ли крепость от солдат Фреймана или бежать в степь и скрываться по сыртам и буеракам.

Атаманы спешно собрали малый войсковой круг на берегу Чагана (многие активные мятежники уже загодя утекли из городка). После долгой перепалки и горячих – до хватания за грудки – споров было решено ни в чем не повинные семейства свои смертельной опасности не подвергать и от приступающего неприятеля в городе не обороняться.

Видные вожаки повстанцев Иван Иванович Ульянов, сотник Иван Кирпичников и старшина Трифонов сагитировали человек четыреста не сдаваться в руки карателей генерала Фреймана, а идти с оружием в конном строю к Волге и, переправившись через нее, дальше в Россию. За Волгой казаки рассчитывали взбунтовать местных помещичьих мужиков, присоединить к своей партии и решительно ударить на Москву.

План был в тех условиях, конечно же, неосуществим. Мятежники и сами понимали это и потому на случай, если за Волгой у них ничего не выгорит и правительственные команды их к Москве не допустят, был предусмотрен запасной вариант. Можно было поворотить на юг и, минуя, как они выражались Черкасское, то есть столицу Войска Донского Черкасск, пройти на Кубань к живущим там, на землях Крымского ханства, беглым казакам-некрасовцам.

Но планам этим не суждено было сбыться. 6 июня генерал Фрейман занял Яицкий городок. Сразу же за беглецами к Волге была наряжена усиленная команда в девятьсот человек солдат и казаков послушной, старшинской стороны, которые вновь подняли головы. Фрейман на этом не успокоился и срочно отправил курьера за помощью в Астрахань. Астраханский губернатор Бекетов выделил еще восемьсот человек драгун и служилых конных татар для поимки беглецов.

Узнав от лазутчиков о погоне и уразумев, что им через матушку Волгу солдаты переправиться не дадут, мятежники разъехались по степи в разные стороны. Одни подались на север, к раскольникам на Иргиз, другие – на Узени, третьи вернулись к Яицкому городку и попрятались по степным хуторам. Несколько десятков бунтовщиков солдаты схватили около Волги, в том числе сотника Кирпичникова и старшину Трифонова. Забив в колодки, отправили под усиленным конвоем в Оренбург.

Правительство жестоко расправилось с побежденными яицкими мятежниками. После разгрома восстания на Яике якобы временно был упразднен казачий круг. Вместо войсковой канцелярии, или «избы», как ее попросту называли казаки, появилась «комендантская канцелярия». По распоряжению императрицы в Яицком городке был расквартирован гарнизон из регулярных войск, а вместо атамана назначен комендант, полковник Иван Данилович Симонов.

Одновременно вводилась должность городского полицмейстера, которую занял родственник убитого восставшими атамана Тамбовцева, приходившийся ему двоюродным братом. Но продержался он на этом посту недолго. Вскоре, пустив в ход связи в оренбургской губернской канцелярии, Тамбовцева сменил злейший враг казаков войсковой непослушной стороны старшина Мартемьян Бородин. Став отныне начальником городской полиции, Бородин сформировал из казаков послушной старшинской партии крепкую воинскую команду в полтысячи всадников для охраны порядка в городке и розыска в окрестностях воров и татей.

Сразу же началось дознание по делу о мятеже и убийстве в январе генерал-майора фон Траубенберга и войскового атамана Тамбовцева. В августе в Оренбурге учредили новую следственную комиссию под руководством полковника Неронова, которая сразу же приступила к делу. Всюду по степи искали скрывавшихся мятежников, ловили, заковывали в кандалы и отправляли по этапу в оренбургскую тюрьму.

На Яике-Горыновиче наступили безрадостные, черные дни…

Часть третья
Началось!

Глава 17
Напутствие Филарета

1

В небольшой гостевой горенке кельи игумена Филарета Семенова, настоятеля старообрядческого скита Введения Богородицы на Иргизе, полумрак. Горят только несколько свечей в подсвечнике да лампада в правом углу, под иконами. Потрескивает дровами печка, но в помещении все равно зябко, так что изо рта идет пар. В комнате двое: сам старец Филарет, облаченный в старую, повытертую во многих местах рясу и в тулуп поверху, и чернобородый, среднего роста, мужчина, остриженный по-казачьи, в кружок. Несмотря на кажущееся христианское смирение, опущенный долу взгляд горящих, цыгановатых глаз и молитвенно сцепленные на коленях пальцы, вид у человека самый наиразбойный. Все в нем выдавало скорее недавнего лихого рубаку, выпивоху и любителя бабьих утех, нежели благочинного ревнителя старой православной веры.

Филарет, однако, значения этому не придавал, на своем долгом веку, претерпев столько страданий и гонений за истинную веру, а веры он придерживался старой, привык иметь дело со всякого звания народом, в том числе и с душегубцами. Филарет считал, что для достижения цели все средства хороши, а цель у него была одна: искоренение на Руси проклятой никонианской ереси.

Старец не без основания считал себя продолжателем дела преподобного протопопа Аввакума, втайне мечтал о духовном лидерстве среди старообрядцев и всю жизнь свою посвятил этой борьбе. Филарет боролся с никонианами, за что был отлучен от православной церкви, лишен Христова причастия и предан анафеме. Уйдя из центральной России на реку Иргиз, в лесную заволжскую глушь и поселившись в скиту близ слободы Мечетной, игумен начал бороться с синбирскими провинциальными властями, высылавшими многочисленные воинские команды для поимки беглых, которых всегда было полно в старообрядческих скитах. И вот сейчас мятежный старец задумал неслыханное, от чего тело пробирала предательская дрожь, и в душе самому не верилось, что дело это может выгореть; и в то же время втайне думалось: «А вдруг!.. Чем не шутит лукавый?..»

– А возрасту он какого был? – спрашивал у старца чернобородый мужчина.

– Твоего примерно, Емельян, – отвечал Филарет.

– А росту? Обличия? Неужто похож я так на него?

– Все так, Емельян, все так. И рост такой, и обличием вы схожи. Да и кой черт там приглядываться станет, на Яике? Кто его там видел-то, покойничка?.. – Игумен Филарет встал с тяжелой дубовой скамьи и подошел к Пугачеву. – Так что, Емельян, принимаешь ли ты имя императора Петра Федоровича Третьего, Царствие ему Небесное?

Острый, из-под насупленных седых бровей, взгляд Филарета испытующе впился в заросшее густой черной бородой лицо бродяги.

– Принимаю, батюшка, благослови раба Божьего! – тяжело выдохнул тот и плюхнулся перед игуменом на колени.

– В добрый час, Емельян. Поезжай на Яик, там тебе будут рады. – Филарет по-старообрядчески двумя перстами осенил склоненную голову Пугачева, сунул руку для лобзания.

– А если не примут меня на Яике, батюшка? – с опаской вопросил Пугачев. – Куда мне тогда податься? Снова к вам на Иргиз?

– Нет. Коли не примет тебя Яицкое войско, ты, Емельян, сюда не возвращайся и в Синбирск не езди. Там тебя не скоро запишут, – сказал Филарет. – А поезжай-ка ты лучше в город Казань. У меня там есть хороший приятель купеческого звания, Василий Федорович Щолоков. Он наш, старовер, человек добропорядочный и хлебосольный. Я отпишу ему о тебе в записке, он тебе поможет в случае нужды.

2

Вернувшись из лесного скита игумена Филарета в слободу Мечетную, Емельян Пугачев поселился у крестьянина Степана Косова, также старовера, местного жителя. Веселый лихой казак пришелся ко двору хозяевам, работал на их подворье не покладая рук. Плату брал небольшую, в основном довольствовался пропитанием. И до того вошел в доверие к Косову, что тот даже взял его крестным отцом на крестинах своего младшего, недавно рожденного сынишки.

Тесть Косова, Семен Филиппов, надумал как-то съездить в Яицкий городок, продать на рынке немного хлеба. Пугачев, решив, что настал удобный момент для осуществления своего тайного замысла, вызвался ехать вместе с ним, посулив щедро оплатить свой проезд туда и обратно.

Был уже конец ноября, выпал обильный снег, а в середине пути их настигла в степи свирепая метель. Пришлось путникам заночевать на постоялом дворе, или умете, как выражались здешние степные жители. Умет, стоявший на большой Сызранской дороге, назывался Таловым и содержал его отставной пахотный солдат Степан Оболяев. К слову сказать, встретился им в окрестностях проезжий офицер: расспрашивал у путников дорогу на Яицкий городок, до которого отсюда было верст шестьдесят, не больше. Пугачев с Филипповым все ему обстоятельно обсказали, проводили на постоялый двор, за что и были пожалованы на водку.

Переждав метель, послушав рассказы забредших на огонек в умет казаков, охотившихся в степи, Пугачев с Филипповым утром отправились дальше. Здесь, по дороге в Яицкий городок, Емельян и признался Семену Филиппову о своем намерении вновь взбунтовать яицкое казачество, либо, ежели не выгорит дело, увести всех желающих на Кубань, под крылышко турецкого султана, как это сделал в начале века, после подавления Булавинского восстания на Дону, атаман Игнат Некрасов. Семен Филиппов внешне никак не выдал своих чувств, в душе же испугался и порешил, что с таким опасным человеком ему дело иметь не резон.

– Что ж, – сказал он глубокомысленно, – яицким казакам теперя деваться некуда… Как есть все пойдут за тобою, али почти все. Вот только средств не у каждого на переход в Туретчину найдется в достатке. Обеднели ноне казаки вчистую. Рыбные угодья все лучшие старшины позахватывали, солью государство торговать запрещает, монополия, вишь… Куда ни кинь, всюду клин!

– А я им, каждому семейству, по двенадцати рублев из собственных припасов выделю, у меня есть, – похвастался Пугачев. – А своих денег не хватит, купцы знакомые, раскольники помогут. Есть у меня один надежный человек на Украине под Гомелем, завсегда ссудит, сколько надобно. Да еще отец Филарет верные адреса назвал. Даже в самой Казани наши людишки, купцы, обретаются.

– Ну когда так, то и мы, грешные, слобожане, тебя поддержим, – услыхав про деньги, охотно закивал головой Семен Филиппов.

Прибыв в Яицкий городок, путники свернули сани в один из кривых городских переулков. Филиппов держал путь к своему старому знакомцу, тоже, как и он, раскольнику, пожилому казаку Денису Пьянову.

Яицкое казачество в православные церкви на службу почти не ходило, почитало своих раскольничьих церковных руководителей – старцев да игуменов. Правительство ничего поделать с казаками не могло, церковное православное руководство – тоже. Так и оставили их до поры до времени вне официальной православной церкви, как магометан, иудеев и лютеран.

Денис Пьянов вышел их встречать в накинутом на сутулые плечи овчинном нагольном полушубке.

– Что за человек с тобой едет? – спрашивал он у Филиппова, помогая распрягать лошадей возле конюшни.

– А это, Денис Степанович, благодетель наш и всего войска Яицкого, – загадочно обронил Семен Филиппов. – Обещает каждому семейству по двенадцать рублев выплатить на переселение на Кубань в Туретчину. Право слово… Да он и сам тебе, думаю, все обстоятельно обскажет. Слушай его.

Пугачев за трапезой и верно открыл Пьянову свои намерения относительно яицких казаков.

– А почто печешься о нас, грешных, мил человек? – подозрительно поинтересовался Пьянов. – Тебе-то в том какая выгода? Почто деньгами соришь без счету? Это какая же сумма выйдет, ежели по двенадцати рублей да на все войско?..

– А это уж, батюшка, не твоя забота – чужие деньги считать, – лукаво ответствовал Пугачев и замял разговор…

Помолчали, продолжая трапезничать. Престарелая жена Пьянова Аграфена и взрослая, но еще не замужняя дочка прислуживали за столом.

– Слух идет, в Царицыне городе свергнутый ампиратор Петр Федорович Третий объявился, – хлебая жирный наваристый борщ расписной узорчатой деревянной ложкой, сообщил сотрапезникам Денис Пьянов. – Правда аль нет, не слыхал, Емельян, не знаю, как тебя по батюшке?

– Молод я еще по батюшке меня величать, – скромно сказал Пугачев. – А вот с детства нарекли мне второе имя… – Он испытующе взглянул в глаза Пьянова и медленно докончил: – Петром меня домашние звали, как ныне здравствующего ампиратора Петра Федоровича, который – истинно! – от смерти в Петербурге спасся и живой-невредимый вновь в Царицыном городе объявился. Правда твоя, Денис Степанович.

– А еще казаки сказывают, что будто взяли ампиратора в Царицыне и в железные колодки забили, – продолжил Денис Пьянов. – Правда аль нет, не знаешь?

– Брехня, Петру Федоровичу снова Господь помог от Катькиных катов спастись и на свободу вырваться, – сказал Пугачев. – Караульный солдат Федот Рябчиков помог ему из-под стражи уйти.

– А ты откель знаешь? – недоверчиво глянул на него Пьянов.

– А я и есть ампиратор Петр Федорович Третий собственной персоной! – неожиданно признался Пугачев, чем поверг обоих сотрапезников в немалое замешательство.

– Ваше величество, отец родной!.. – вскочил с места Семен Филиппов и хотел уж повалиться в ноги самозваному императору, но Пугачев его удержал.

Денис Пьянов с испугом глянул в лицо Емельяна, недоверчиво покрутил головой.

– Что смотришь, батюшка? – с подозрением вопросил Пугачев. – Никак сомневаешься в сказанном?

– Упаси Бог, ваше величество, – затряс головой Денис Степанович. – Любопытно просто, как тебе удалось из Петербурга от нечестивой царицы Екатерины уйтить? Небось, верные люди сыскались, пособили?

– Пришла гвардия, подкупленная Катькой, и заарестовала меня во дворце, – заученно заговорил Пугачев. – Однако нашелся один верный человек, капитан Маслов с солдатами. Он меня отпустил и принял заместо меня мученическую смерть от рук Гришки и Алешки Орловых, Катькиных хахалей. Они его заместо меня замучили, а я в это время ушел в Польшу, потом – в Царьград и Египет. Из Египта пошел в Индию, а оттель – к вам на Яик, прослышав про ваши нужды и великий разор…