Текст книги "Руссо-туристо. Юмористические рассказы"

Руссо-туристо
Юмористические рассказы
Павел Морозов

© Павел Морозов, 2016

© Павел Морозов, фотографии, 2016

ISBN 978-5-4474-3579-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Жизнь – прекрасна!

Жизнь – прекрасна!

Главное – правильно подобрать антидепрессанты…

Если б Вы знали, как я мечтаю увидеть себя на сцене, Вы себе даже не представляете! Не на видео, а на сцене, живьем – себя в роли Отелло или, скажем, в роли князя Мышкина. Вам все равно не понять этого, потому что профессионального актера, которого посещают такие мысли, может понять только коллега. Только коллега поймет, почему самые счастливые для меня мгновения наступают, когда я сижу в зале в качестве зрителя. Это просто неземное наслаждение!

Это не я запарываю текст, это не я поскользнулся и грохнулся со стола, это не меня будет материть режиссер за заваленный темпо-ритм, это не у меня лопнет на спине сюртук при изящном поднятии на руки, мягко говоря, располневшей героини, и, наконец, это не я танцую пародийный танец на плечах партнера весом в пятьдесят два килограмма!

Да… хорошо быть зрителем!.. Никакой тебе ответственности, ни каких тебе душевных травм и вывихов коленных суставов…

Павел Морозов в роли графа Калиостро

Сразу же наплывают воспоминания о том, как я играл в спектакле «Последняя гастроль графа Калиостро» в период вынужденных частых посещений психотерапевта. Однажды, мне были прописаны какие-то чудодейственные антидепрессанты. Причем психотерапевт настоятельно просил меня рассказать обо всех нюансах и ощущениях, поскольку даже он смутно представлял – какими они могут быть. Но добрый доктор предупредил, что лекарство якобы делит пациентов на две категории – одних мягко возбуждает, других – не менее мягко затормаживает.

Как я потом понял, г-н психотерапевт не очень точно представлял себе истинный смысл слова «мягко». Перед самым спектаклем я вдруг осознал, что не совсем понимаю, кого мне сейчас придется играть. Поэтому спросил об этом режиссера-постановщика. Он разоржался и сказал, что очень оценил мою шутку. Тогда я тихо задал тот же вопрос партнерше. Она послала меня к… черту. Потом я увидел программку, и прочел в ней, что в роли Калиостро – П. Морозов. Стало немного легче. Значит – Калиостро… Я призадумался… Теперь осталось понять – кто такой П. Морозов? Я становил на полном скаку, ошалело пробегавшего мимо режиссера, и поинтересовался у него кто такой Морозов? К ответ меня назвали «гав… юком» и сказали, что это уже похоже на шутку дебила.

Но тут очень добрая душа в образе помощника режиссера, тоже часто посещавшая психотерапевта, голосом заговорщика открыла мне удивительную тайну: Калиостро и П. Морозов – это я и есть… Два – в одном? И тут мне стало по-настоящему страшно, поскольку теперь я не мог вспомнить до конца ни одной строчки из своей роли. У некоторых реплик я не мог вспомнить даже первых двух слов.

…Как я играл в тот день Калиостро помню с трудом (вот на это я не хотел бы смотреть ни живьем, ни на видео). Помню только, что когда по моей вине провисла первая гигантская пауза, все актеры начали сверлить меня зверскими взглядами в ожидании моей реплики. Я мучительно пытался вспомнить начало строчки, тянул время сколько мог, и вдруг медленно, но внятно выговорил то, что всплыло в «мягко заторможенном» мозгу: «В роли графа Калиостро… П. Морозов…» Зрители в этот момент не просто засмеялись, они застонали и захрюкали, вытирая слезы о плечи впереди сидящих.

Еще помню, как пел под фонограмму дуэтом с героиней, не попадая губами в свои слова, но очень успешно подпевая партнерше в самых неожиданных для нее местах. Далее не помню, но допускаю, что в антракте меня дружно били ногами артисты во главе с режиссером. Но это, видимо, не помогло, потому что в начале второго акта я вышел в центр сцены в съехавшем набекрень парике и с достоинством произнес: «Итак… Калиостро и П. Морозов – это мы и есть».

Зал снова всхлипнул и снова хрюкнул. Ну а потом…

Второй акт я помню очень смутно, а тому, что мне рассказывают, я не очень доверяю. Но… говорят, что за первые десять минут спектакля режиссер позеленел, через полчаса поседел, к концу первого акта обреченно шипел из-за кулисы, что я уволен (на мой вопрос – откуда на следующий день у меня взялись синяки – внятного ответа я так и не получил, но сделал некоторые неутешительные предположения)…

…Ну и конечно же был финал! Редкое для наших краев море цветов и буйство аплодисментов. Точно помню, что больше всех на бис вызывали меня и режиссера-постановщика. Я кланялся, прикладывал руки к сердцу и посылал в зал воздушные поцелуи (как делать это я не забыл) и все время удивленно оглядывался и почему на поклон не выходит режиссер?

…Мда… Хорошо, все-таки сидеть в зрительном зале, шурша шоколадной фольгой, и наблюдать за тем, как на сцене непринужденно и весело протекает легкий и беспечный труд актеров.

Руссо-туристо

Это было в незапамятном прошлом, то бишь, в двадцатом веке. В аккурат перед свержением румынского диктатора Чаушеску. Собственно, о том, что пожизненного Президента Румынии вскоре казнят, я тогда ни слухом, ни духом не ведал. Для простых советских смертных, не обремененных политической интуицией, Румыния тогда была хоть и социалистической, но все же заграницей, к тому же к ней примыкала абсолютно условно «социалистическая» Венгрия, о которой ходили упорные слухи, что именно в тамошнем воздухе витает устойчивый сладостный аромат гниения капитализма, неизвестно какими путями проникающий с сопредельных вражеских территорий. Именно поэтому мы с женой правдами-неправдами втиснулись в списки на молодежно-комсомольский тур «Венгрия-Румыния».

Не знаю, что больше помогло: наша с женой идеологическая незапятнанность, разгар перестройки, или мои громкие имя и фамилия. Папу моего угораздило дать мне при рождении имя Павел, что в сочетании с родовой фамилией Морозов окрасило мою дальнейшую жизнь в откровенно трагикомические тона: довольно часто, представляя свою скромную особу в различных инстанциях и ситуациях мне приходилось с мягкой извиняющейся улыбкой уточнять – не родственник, тем более не он сам. Но, так или иначе, нас довольно быстро включили в тур.

Венгрия

Поездку по Венгрии я помню плохо по ряду причин – истерическая эйфория прекрасной половины нашей тур-группы и многодневный запой сильной половины (группу из десяти мужиков, кроме меня, представляли шахтеры Луганщины), откровенно говоря, сильно мешали объективному восприятию венгерской действительности.

Помню пятнами, как наша прекрасная половина периодически застывала возле магазинных витрин: запредельное изобилие напрочь потрясали среднестатистическое воображение советских тружениц и домохозяек. А когда слегка обезумевшая толпа из сорока «руссо-туристо» вываливалась из «Икаруса» в какой-нибудь супермаркет, продавцы опасливо запирали кассы, а венгры-покупатели тесно прижимались к стенам, в надежде не быть растоптанными.

– Люся!!! Люся!!! – орала блондинка бухгалтерской внешности, – это та самая соска! С термометром!!! Я тебе говорила, а ты не верила! Меняет цвет, если есть температура. Попробуй! Нет, ты попробуй, – орала она и пыталась сунуть огромную цветную соску в рот подруге-брюнетке. Но той было не до соски – она в гипнотическом трансе зависла у стеллажа с разноцветной жвачкой: такой жвачный рай даже в самом извращенном сне не могло ей раньше привидеться. В дальнейшем она скупала бубль-гумные радужные шарики целыми стеллажами и я видел ее только жующей.

Тур-шахтеры, в мизантропическом похмелье не разделявшие женских восторгов, приценивались только к спиртному, и цены их явно не радовали.

Радостное повизгивание вперемежку перегарным чадом продолжалось обычно не меньше двух часов. После окончания шопинга, напоминавшего татаро-монгольский набег, наша увеличившаяся в весе и объеме группа только с восьмого раза втискивалась в автобус. «Икарус» сразу проседал на все четыре колеса.

Продавцы облегченно переводили дух, а ошеломленные зрелищем венгры-покупатели медленно отлипали от стен, с трудом пытаясь вспомнить цель своего прихода в супермаркет.

Вечерами мне втайне от жены приходилось участвовать в шахтерской кампании по уничтожению купленного днем спиртного (шахтеры в то время получали в месяц восемь моих зарплат и не могли позволить себе не перепробовать все венгерские марки).

«Золотой лев»

…Второе воспоминание: ресторан «Золотой лев», где нас должны были покормить проездом. Сам ресторан выглядел величественно: огромный белый зал с разноуровневыми площадками, высоченные колонны, и золоченая лепнина под потолком. Белые столы и стулья. Белые скатерти. Молочно-кремовые салфетки с золотым фирменным тиснением. Мы несколько оторопели от монументального величия этого кулинарного Мавзолея: женщины одергивали на себе юбки и блузки, мужчины вытирали носки туфель о штанины.

Гид, сопровождавший нашу группу, ловко лавируя между столами повел нас к забронированным местам. Длинной голодной змеей перетаптывались мы друг за другом мимо смачно чавкающих завсегдатаев. Глаза наши спотыкались о безымянные шикарные блюда и напитки, ананасы и другие плоды, о существовании которых до той поры мы и не подозревали. Наши губы были плотно сжаты, чтобы предательская слюна не капала на пол. От предвкушения фантастического обеда саднило воображение и под языком.

Наконец, нас рассадили, и рядом с нами будто из воздуха материализовался необъятный официант, похожий на передвижное окно раздачи: его закольцованные руки удерживали десятка два тарелок, уложенных друг на друга в форме недостроенной пирамиды. Он ловко расшвырял первую партию тарелок и ринулся за второй, а «счастливчики», в том числе я, недоуменно застыли над своими порциям.

В нос ударил резкий помойный запах. Баланда, растекшаяся по тарелке, с виду напоминала клееобразную желтую кашу, в которой темнели неопознанные комочки. Запах утверждал, что это, в лучшем случае, прокисшее картофельное пюре с очистками.

Официант артистично разбросал вторую партию тарелок, хлеб и компот неопределенного происхождения. Вонь повисла над нашими столами почти видимым облаком, потому что завсегдатаи из центра зала вдруг перестали чавкать и с любопытством воззрились на нас.

Толстый официант стоял у балюстрады с невинными глазами, вытирал потные ладони о фартук, и улыбался. С виду – добродушный мясник или хирург-живодер.

Я посмотрел на старшего группы, который был послан в тур бесплатно с обязательством отчитаться местному КГБ о нашем поведении заграницей. Он с напряженным лицом пытался намотать на ложку вонючую субстанцию, но отправить это в рот не решался.

– Я, конечно, прошу прощения, но можно узнать – как это понимать? – спросил я.

– Меню согласовано, – почти беззвучно ответил старший.

– С кем?

– С кем надо.

– И мы должны это есть?

– Должны и будем, – ответил старший, и обреченно отправил в рот зловонную ложку.

Группа, однако, есть не стала, возмущенно пригубила безвкусный компот и потребовала от старшего более вразумительных объяснений. Тот задумался, глубоко вздохнул и губы его беззвучно зашевелились, формулируя ответ.

– Нажралис, – вдруг по-русски прервал тишину венгр-официант – Можна уносит?

Так и не получив ответа, толстяк прикатил дурно пахнущую емкость на колесах и стал очищать в нее наши нетронутые тарелки. Следом он вылил недопитый компот, а хлеб аккуратно собрал и унес в недра кухни. Из окон раздачи выглянули две девицы в белом, сверкнули глазами и белозубо рассмеялись в нашу сторону. Их смеху вторил басок официанта.

Это уже было слишком. Мы ушли, не дождавшись ответа старшего, унося с собой зловонный запах и ужасное настроение.

С этого дня эйфория наших «руссо-туристок» заметно уменьшилась, а старшего группы шахтеры вечером упоили вдрызг и он признался, что установка нашим правительством дана такая – кормить советских туристов «не очень» и даже «очень не очень», что бы помнили, что дома кормят лучше.

– А они и рады, уроды! А чего ты хошь? Мы для них были и будем оккупантами, как в Прибалтике! – веско подвел итоги шахтерский бригадир из Первомайска Михалыч. – Ну их к лешему! Наливай!

До утра было далеко, и мы успели простить Венгрии все – и прокисшую картошку, и оккупацию. Тем более, что после шестой бутылки «палинки» речь пошла о ба… о женщинах, о наших, естественно, и тут венграм, тем более венгеркам, ловить, как правило, нечего.

Туалет на венгерском

…Третье воспоминание о Венгрии – туалет. Мы с женой торчали в центре Будапешта, а женская сборная нашего автобуса погрязла в омуте очередного шопинга. Дело было летом и мы поглощали огромное количество венгерского лимонада в литровых бутылках (что-то типа их «Спрайта»). Жене от выпитого, естественно, приспичило, и серьезным образом приспичило. Как настоящая женщина, она послала меня, сиречь мужа, на поиски ближайшего туалета (желательно – бесплатного, так как платный туалет в сознании советских туристов был капиталистическим порождением, а мы с детства привыкли к повсеместной туалетной халяве).

Но легко сказать – найди. Без знания языка Будапешт представлялся мне джунглями Амазонии, населенными людоедствующими аборигенами. Но тут я увидел как местный скаут в двухцветном галстуке шмыгнул куда-то за угол. «Где-то рядом Дворец гитлерюгенда или Храм пионеров» – подумал я и рванул вслед.

За углом и в самом деле стояло нечто дворцеобразное, в высокие двери которого периодически ныряли дети разного калибра. Набравшись наглости граничащей с храбростью, я вошел в чужестранный Храм Детства. Дети с целеустремленностью министерских чиновников сновали вокруг, явно не замечая меня. Стыдно признаться, но запала моего хватило только на то, чтоб войти. Остановить кого-то и задать туалетонаводящий вопрос на ужасном венгерском из потрепанного разговорника оказалось выше моих сил.

Оставалось уповать на случай, и он тут же помог: один из скаутов тупо врезался в меня, обалдело поднял глаза вверх и встретился с моим одубевшим взглядом. Я преодолел свой ступор, открыл страницу разговорника, где напротив слова «туалет» красовалась аббревиатура «WC», и внятно произнес с ударением на последний слог: «Ве-цЕ? Где тут ве-цЕ?»

Скаут мальчукового пола недоуменно смотрел на меня, явно ничего не понимая. Я с нарастающей яростью повторил злосчастное «ве-цЕ в надцатый раз, как вдруг взгляд мальчика протрезвел и он переспросил: «вЕце?» – с ударением на первый слог. «вЕце! вЕце» – злобно подтвердил я и скаут бойко потащил меня за руку к двери с нарисованным на ней треугольным пацаном. Туалета для девочек рядом не наблюдалось, и я, не представлявший свою жену в среде писающих мальчиков, попытался жестами объяснить юному дарованию, что мне нужен дамский туалет.

Для наглядности я округлил ладони на уровне сердца, как бы взвешивая виртуальную женскую грудь, и слегка повилял бедрами. Глаза моего туалетного гида стали размером со спелую сливу: перед ним стоял плешивый бородатый мужик в очках, явно не смахивающий на трансвестита, но поведение очкарика было более чем странным. И бой-скаут сделал единственно правильный вывод: перед ним маньяк-педофил! И даже детоед, не меньше! А что он еще мог юный венгр, глядя на бородатого детину с извращенными ужимками и ужасным венгерским?

Мальчик вдруг завизжал, как поросенок под ножом хирурга, и ринулся куда-то вглубь, видимо за помощью старших. Из всех дверей высунулись детские головы с подозрительными глазами. Я все еще надеялся объяснить цель своего прихода, машинально потряхивая округлыми ладонями и бормоча всплывшее из глубин подсознания: «Вумен, вумен, мать вашу!» Но из глубины коридора мой бывший туалетный гид уже тащил за руку здоровенного охранника, а с другой стороны на меня надвигались две педагогессы с прокурорскими лицами и фигурами метательниц молота. Тут я, наконец, понял, что окончательно проиграл, отступил к дверям и просочился на улицу.

Жена моя с лицом убийцы переминалась около автобуса, а вернувшаяся не ко времени тур-группа вместе с водителем требовали немедленно трогать. Се ля ви. Большинство оно и на венгерской территории большинство, а значит, автобус тронулся, и лицо жены, сопровождавшее меня всю остальную поездку, уже не меняло своего выражения, хотя туалеты в дальнейшем я находил более изобретательно.

Румыния

…Далее – Румыния. О ней я помню многое, несмотря на то, что пили мы там значительно больше, и не только в компании шахтеров. Но об этом чуть позже.

Начнем с того, что перед въездом на румынскую землю, нам обменяли советские рубли на тамошние леи. Один к двенадцати, что уже само по себе должно было насторожить. Леи были в несколько раз длиннее рублей, по виду напоминали старые прогнившие портянки и примерно так же пахли. Это было вторым звоночком.

В третий раз я насторожился, когда за два часа дороги я не заметил на шоссе ни одного автомобиля, зато трижды заметил телеги с сеном, запряженные волами. На мой вопрос пожилой усталый гид, отставной майор румынской армии, пояснил: в этой части страны основным видом транспорта является гужевой. И вообще, девяносто процентов румынского транспорта сосредоточено в Бухаресте.

– Не многовато ли для одного города? – спросил я.

– Много. Слишком много… Поэтому в столице для автомобилистов действует четно-нечетная система, – меланхолично ответил гид.

– Четно-нечетно чего?

– Как вам это объяснить… Чтобы избежать пробок и решить проблему нехватки бензина товарищ Чаушеску издал указ, по которому автомобили с четной последней цифрой на номере могут передвигаться по столице в четные числа месяца, а нечетная последняя цифра гарантирует водителям проезд в нечетные числа.

– А если я, допустим, нечетный и, как положено, выехал в нечетный день, но назад не успел вернуться до 24—00?

– Сутки ждете, пока наступит ваша очередь вернуться. Все очень логично.

Гостиница

…Немного обалдевший от мудреной логики Чаушеску я молчал до самого Бухареста. Но гостиница нас потрясла окончательно. Почти всю группу рассовали по небольшим комнатушкам без удобств, в которые были втиснуты по три-четыре кровати – мальчиков с мальчиками, девочек с девочками. Супружеская чета в туре была только одна – я с женой, и нас по непонятной логике поселили трех-секционный люкс квадратов в пятьдесят (огромная прихожая, зала и спальня) с туалетом и душем при каждой комнате.

На полу залы лежал огромный ковер, а в спальне стояла гигантская диван-кровать, что при моем росте было немаловажно. Жена сразу скрылась в душе, а я устало уселся на край кровати и тут же взвыл: что-то острое впилось мне в задницу. Матерясь и кряхтя, я осмотрел диван-кровать, и нашел-таки источник боли – несколько сломанных пружин коварно торчали жалами вверх. Ночь, как я понял, предстояла особенная.

В это время в ванной вскрикнула жена. Не ожидая ничего хорошего, я осторожно открыл дверь, и увидел женское нагое тело в странных пупырышках грязно-бежевого цвета. Даже лицо жены украшали странные наросты. Жена брезгливо пыталась от них избавиться, но они как намагниченные перемешались по телу и никак не хотели отлипать.

В ногах у жены лежала странная дырчатая дерюжка того же цвета, что и пупырышки. Я осмотрел ванну и увидел на радиаторе такую же дерюжку, только целую. Я взял ее в руки и все понял: когда-то эта дерюжка была роскошным махровым полотенцем, но сто-двести лет эксплуатации сделали свое коварное дело.

Тут я непроизвольно встряхнул полотенце и сразу же убедился, как я был неосмотрительно прав. Вся бывшая махра покинула полотенце и облепила меня с ног до головы. Сквозь оставшуюся в руках дырчатую дерюжку я вполне мог рассмотреть свою пупырчатую матерящуюся жену. От ошметков полотенца почему-то тонко пахло румынскими портяночными банкнотами.

…Слух об огромных апартаментах распространился молниеносно и через час почти вся тур-группа собралась в нашем люксе.

– У вас телек работает?

– Да.

– А у нас нет. А телефон?

– Работает.

– А у нас и телефон не работает, – жаловалась блондинка-бухгалтер.

– Может, вы посмотрите, в чем там дело? – обратилась ко мне брюнетка со жвачкой.

Жена не возражала, так как была увлечена обменом впечатлений о качестве услуг в Румынии. К тому же она была очень горда нашим люксом и тремя ванными комнатами и сегодня чувствовала себя центром Вселенной – остальные участники тура имели один душ и туалет на весь этаж.

Румыния-ТВ

В комнате у брюнетки я первым делом поднял трубку, но гудка не последовало. К телефону тянулось слабое подобие провода. Я помял его в пальцах и понял, что это обрезок крашеной бельевой веревки. Более того, в трубке не оказалось ни микрофона, ни наушника. Подозрительная мысль посетила меня. Я осмотрел корпус телефона и далее уже ничему не удивлялся. Корпус телефона оказался чистым муляжом. Как, впрочем, и телевизор, внутренности которого состояли из кинескопа и трех дохлых тараканов. От телевизора тянулась уже знакомая мне по телефону крашеная веревка с вилкой на конце.

Я извинился перед брюнеткой за румынские приколы, вернулся в свой люкс и застал всю тур-компанию, застывшую у телевизора, на экране которого мелькали белые мухи и черные снежинки.

Не успел я рассказать хохму про крашеную веревку, как мухи в телевизоре превратились в сине-зеленых пионеров, которые на фоне огромного портрета лидера румынского народа дружно долго и выразительно кричали что-то вроде стихов, в которых не меньше двадцати раз прозвучало знакомое слово «Чаушеску». Тур-группа понимающе переглянулась – у нас примерно тоже, только слово для повторений другое.

Детей сменила ведущая новостей. Ее речь тоже не была оригинальной. «Бла-бла-бла-Чаушеску-бла» – вещала она, – «бла-Чаушеску-бла-бла-бла-Чаушеску-бла-Чаушеску-бла. Бла-бла-бла-бла-Чаушеску-Чаушеску-бла».

И что самое интересное, нам все было понятно. Фамилия Президента Румынии звучала как припев шлягера на фоне одинокого сломанного комбайна, рядом с которым слега пьяный селянин лопатой пересыпал зерно на телегу, запряженную волами. Лица волов были как две капли воды похожи на селянина, грузившего зерно. В их печальных глазах читалась вся грусть румынского народа.

«Бла-Чаушеску» звучало даже когда пионеры завалили своего Президента цветами, а учителя вручили «любимому» лидеру десятиметровое панно, на котором радостные дети вручали Чаушеску цветы. В верхней части шедевра, вышитого самими пионерами, красовалось «Чаушеску бла! Чаушеску бла!!! Чаушеску будет бла!!!»

После новостей грянули фанфары и на фоне собственного портрета появился сам товарищ «Ч». От был краток и явно избегал своей фамилии. Его речь лилась как песня «Блаблаблаблаблаблабла…». Мы были окончательно убаюканы минут на десять, но разом проснулись, когда осознали, что видим на экране Адриано Челентано. «Укрощение строптивого» на языке оригинала – это был воистину царский подарок. Итальянский не смущал, сюжет мы знали и были готовы смеяться в любимых моментах.

Однако прямо на середине сцены со священником, топором, колоколами и натертыми ладонями фильм оборвался, и на экране белые мухи начали вновь хороводить с черными снежинками. Тур-группа обреченно поплелась по своим номерам, а мы с женой взгромоздились на диван-кровать и до утра поочередно вскрикивали и матерились, напарываясь на острия сломанных пружин при каждой попытке найти безопасное место. Вопросов к гиду у меня накопилось за ночь бессчетное множество.