Текст книги "Сопротивление бесполезно!"

3

…В ту ночь, избитый и пьяный, в крови и собачьем дерьме, которым щедра полуночная городская земля, Гриценко застыдился в таком виде возвращаться домой. Он только представил себе укоризненный взгляд дочери…

Сашка Спинов не был Сереге таким уж близким приятелем, зато ни в чем не отказывал. Вот и тогда, увидев потерянного, избитого товарища, промолчал, лишь сочувственно покачал головой. Затем приказал:

– Быстренько в ванную! Сейчас чистое полотенце принесу.

Уже закрывая за собой дверь в ванную, Серега услышал ломающийся мальчишеский голос:

– Папа, кто там?

– Дядя Сережа пришел. Гриценко. Ему нужна моя помощь…

Гриценко встал под душ и открыл воду. Теплые, холодные, теплые посыпались сверху прозрачные ломкие стрелы…

Спинову было меньше сорока, но волос на голове осталось совсем немного. Зато был Сашка рассудителен и всегда трезв. Жил он не то чтобы богато, но деньги у него водились, и этого он не скрывал. Работал Сашка начальником на одной компьютерной фирме, поэтому неудивительно, что у сына был свой компьютер. Спинов-младший на год-два был старше Серегиной Машки, но девчонками интересовался мало, все больше за компьютером просиживал, строил какой-то сайт и искал единомышленников во всемирной паутине. Ту паутину Гриценко в глаза ни разу не видел, но отчего-то был уверен, что Спинов-младший мозговитый – ой-ой-ой!..

«Ой-ой-ой, как же рожа болит!» – морщась, Серега машинально попытался уклониться от колких стрел воды. Но она, казалась, лилась отовсюду и находила его – настигала его раны.

Теплые, холодные, теплые… Шершавые быстрые струи, как заботливые руки матери, вместе с грязью и кровью смывали Серегину боль и позор. Не стыдился Гриценко в те минуты растворять редкие свои слезы в щедрой воде душа.

«Вот же есть другая молодежь, – размышлял Серега Гриценко, вытираясь белым махровым полотенцем. – Ведь сын Спинова наверняка ровесник тем оболтусам, что меня отметелили. И, главное, за что? Деньги вроде на месте… Вовке Сашкиному, кажись, шестнадцать или семнадцать, но голова у него как варит! Конечно, таких, как Вовка, по пальцам можно пересчитать. Из-за компьютера не вылазит, знает эту чудо-технику, как я… Нда-а, в его возрасте я хорошо разбирался лишь в розовом портвейне».

В комнате, куда мимоходом заглянул Гриценко, творилось невообразимое. Комната была отдана под фантазии и невиданные эксперименты Вовки Спинова. В центре возвышалась пирамида из черных плоских ящиков, подмигивавших Сереге красно-зелено-желтыми огоньками. Удивительную электронно-архитектурную композицию венчали компьютер, вращающийся на оси пластиковый стул и юный Спинов на нем – неожиданно плечистый и крепкий хлопец. «Хм», – глядя на такого орла (Вовка и в самом деле был похож на орла, восседавшего на вершине горы), удовлетворенно хмыкнул Гриценко.

– С легким паром, Сергей Иванович, – бодро обратился к нему Спинов-младший, лишь на секунду отвлекшись от светящегося монитора.

– Да я, в общем-то, и не парился… – начал было объяснять Гриценко, но тут со стороны кухни, где хозяйничал старший Спинов, повеяло таким аппетитным духом, что Вовку как ветром сдуло с его компьютерной пирамиды.

– Пойдемте ужинать, Сергей Иванович, – весело предложил он Гриценко. – Чувствуете, какой аромат?

– Так ведь время-то – три, небось… ночи?

– A-а! Отец – мастак готовить всякие легкие вещи.

На кухне чудес было не меньше. Главные из них – белый фартук на Спинове-старшем и тостер. Не отрывая восхищенного взгляда, Серега следил за тем, как из тостера выскакивают поджаристые, с румяной корочкой хлебцы. «Ну, точно салют на день освобождения Сум от немецких захватчиков!..» Чок – есть! Чок – еще, чок – и очередная гренка готова. Теперь Серега мысленно сравнивал тостер с бывшим своим молотом: раз – поковка, два – следующая, три… Сердце заныло…

Гренки аппетитно хрустели на зубах и были… невыносимо перченными. Серега спасался холодным светлым пивом, а хозяева – ничего, знай поливают сверху ядерным кетчупом «чили» да похваливают. Вовка пил томатный сок из литровой пивной кружки. Все было по-домашнему – просто нереально по-домашнему.

– А где жена-то? – начал первым разговор Гриценко.

– В деревню уехала, к матери. Консервация полным ходом идет, сенокос – так надо помочь. Я вот тоже, может, дней через пять соберусь.

– А у меня Людка…

– Знаю, не продолжай. Что у тебя вообще творится? Слышал, на заводе ты больше не работаешь. И что это? – Сашка кивнул, показывая взглядом на синяки и кровоподтеки, «украшавшие» Серегино распухшее от побоев лицо. – Ты запил что ли?

– Да малость сорвался. А тут еще четыре каких-то молодых козла подкараулили. Даже не знаю, чем я им насолил.

– Сергей Иванович, давайте я вас перевяжу? А то кровь действительно… – предложил румянощекий Вовка. Губы у него, как у ребенка, смешно были выпачканы в томатном соке. – Только… Можно, я прежде… анализ вашей крови возьму?

– Чего?! – несколько оторопел Гриценко.

– Оставь, Володя, – поморщился Спинов-старший.

– Погоди, папа, я сейчас все объясню. Ты же знаешь, я хочу организовать чат на уровне молекул дезоксирибонуклеиновой кислоты…

– А? – окончательно ошалел Гриценко.

– Ну да – молекул ДНК, – как ни в чем не бывало продолжал Вовка. – По моей теории, в контакт лучше всего вступают те «юзеры», у которых спирали ДНК закручены в практически идентичные «червяки». Такие молекулы способны создать идеальное коммуникативное соединение. Вот если бы удалось по сети слить хромосомы двух «юзеров»…

Вовка бережно промочил марлевым тампоном рану на левом виске Гриценко – рана безостановочно кровоточила.

– Ого! Чем это вас, Сергей Иванович?

– Железякой, – Гриценко шмыгнул носом. – Один молодой подонок.

– Железякой? – переспросил Спинов-старший, присутствовавший при перевязке. – Прутом заехали?

– Да нет. Железяка – это я так, к слову сказал. Та штука из какого-то другого сплава, легче стали будет. Короче, палка с загнутым концом, на клюшку очень смахивает. Только маленькая какая-то, детских размеров. Клюшка для лилипутов, как я ее окрестил.

– Та клюшка совсем не для лилипутов, – сразу сообразил Вовка, – а для игры в гольф. Я как раз недавно о нем читал.

– Неужели у нас в городе кто-то играет в гольф? – удивился даже Спинов-старший.

– Да, а ты что не знал, отец?.. Продвинутые, кажется, создали даже свой гольф-клуб.

– Продвинутые?

– Это те парни, которые ездят по городу в иномарках с откидным верхом, курят трубки, играют в гольф и еще борются с гопниками.

– Так я шо, получается, гопник, мать их! – возмутился Гриценко. А Спинов-старший недовольно заметил: – По-моему, продвинутыми всю жизнь называли таких, как мы с тобой, сын, – программистов и спецов по «железу».

– Брось, папа! Таких, как мы, давно зовут «псами». От слова «писи».

– Это что еще за неучи посмели?!..

– Погодите вы, Спиновы! Вот завелись! – неожиданно повысил голос Гриценко. – Потом разберетесь, кто из вас пес, а кто – так себе… Скажите лучше, где искать тот самый клуб, где гоняют хоккей металлическими клюшками.

– Да не хоккей, Сергей Иванович, – гольф!

– А, один черт! Моя голова не мяч, штобы бить в нее со всей дури!

4

– …Папа, это и в самом деле для гольфа, – повертев в руках клюшку, признала Маша. Она уже немного успокоилась после рассказа о том, что с ней случилось ночью.

Гриценко, пряча слезы, отвернулся к окну, из которого в комнату лился обычный солнечный свет. Как день может сменяться ночью, а рядом с хорошими людьми уживаются подонки?.. Эх, ну почему Гриценко не ночевал в ту ночь у себя дома?! Ишь ты, неловко ему стало за свою расквашенную морду! А то, что дочь чуть не изна… Считается, считается, считается любое «чуть», когда речь идет о жизни и чести!

Из Машиного рассказа он узнал следующее: по всей видимости, молодые подонки, бросив его избитым, направились прямиком к нему домой. Под предлогом, что «отец срочно просил передать», вынудили Машу открыть дверь. Тот, что похож на француза Маруани, с ходу ударил Машу по лицу, бритоголовый толстяк потащил девушку к кровати, кучерявый попытался сорвать одежду, а плюгавый блондин с мерзкими прилизанными волосами заорал, что будет первым…

Неожиданно Машу выручила соседка по лестничной площадке – вездесущая и скандальная Валентина Сидоровна. Вечно сексуально озабоченная, караулящая любого, кто пересекает их лестничную клетку, и особенно тех, кто разговаривает мужским голосом, она подглядела в глазок, как ни свет ни заря в квартиру Гриценко ввалилось четыре чужих хлопца. Тут же там поднялся сумасшедший гам – ругань, жуткие вопли, грохот падающей мебели, девичий визг, рыдания и отчаянные крики о помощи… Что уж там подумала Валентина Сидоровна, испытывавшая постоянную нехватку мужчин… Неважно, что подумала она, главное – подоспела вовремя.

– …А я им кричу не своим голосом: «Что это вы, насильники, делаете?! Прочь от моей любимой Машеньки!» И они убежали, – громко сербая, Валентина Сидоровна пила чай на кухне у Гриценко. Как подглядела, что Сергей Иванович явился, так сразу же не заставила себя ждать. Продолжала, лукаво поглядывая на осунувшегося Гриценко: – А один из насильников – хам последний, но до чего хорош собой, стервец! Волосы черные, как смоль. Глазища наглые горят – попробуй перед такими устоять!.. Сергей Иваныч, слыхала я, от вас жена подалась… – вдруг безо всякого перехода спросила Валентина Сидоровна. Глаза у соседки хищно блеснули.

– Ну все, вам пора! Приходите в следующий раз, еще чаю нальем, а на сегодня довольно, – бесцеремонно начал выпроваживать соседку Гриценко. Когда они с дочерью опять остались вдвоем, Машка сказала, расставляя на полке вымытые чашки:

– По-моему, я знаю того, кто меня ударил. С ним встречается девчонка в моем классе…

– Он тоже учится в школе? – почему-то удивился Гриценко.

– Нет, где-то работает и… Да, припоминаю, Инка рассказывала: он заядлый игрок в гольф. Ходит по вечерам в какой-то клуб, который совсем недавно открылся.

– Гольф-клуб, – подсказал Гриценко. – Маша, узнай у своей подружки, где этот клуб. И еще спроси, как зовут ее парня. Как бы между прочим спроси.

– Зачем тебе, папа? Ты хочешь его проучить? Не надо, прошу тебя! Ему все сходит с рук…

– Маша, дочка моя, так надо! Я слишком долго всем все прощал.

Вечером, когда сумерки слизали с неба, фасадов домов и пыльных крон деревьев последние краски дня, Гриценко отправился на поиски пресловутого гольф-клуба. Судя по информации, которую выведала у подружки дочь, клуб находился в той части старого города, застроенного одноэтажными частными домами, где еще сохранились особнячки постройки начала прошлого века.

Отыскать гольф-клуб оказалось несложно. Он находился почти у самой реки, в начале поднимавшегося от серебристо-зеленого Пела тихого Чугуевского переулка, прямо поперек него, образовав таким образом тупик. Еще издалека Гриценко увидел решетчатый металлический забор, пустырь за ним и смутные в сумерках очертания большого одноэтажного дома. Когда Гриценко наконец подошел и вблизи рассмотрел место, где должен был совершить свою месть, его поразили три вещи. Во-первых, забор. Решетки, из которых он был собран, представляли собой фрагменты разных заборов или оградок, отличаясь между собой высотой и толщиной прутьев, количеством и формой стальных и чугунных кренделей, розеток, спиралей и прочих финтифлюшек, одновременно украшавших и укреплявших решетки. Здесь были ковка и литье. Чувствовался стиль, точнее, смешение стилей, кое-где, правда, выглядевшее несколько тяжеловато и бестолково из-за избытка вычурных завитушек и розеток. Но в целом забор впечатлял. «Старая работа, – одобрительно отметил про себя Гриценко. – Ручная… Я так, мабуть, сразу и не смогу. Денек-другой понадобится, чтобы приноровиться».

Второй вещью, изумившей Серегу, была лужайка перед зданием клуба – то, что издалека он принял за пустырь. Ох и травка росла на той лужайке! А как дивно она была пострижена!.. Сумерки были еще светлы, что давало возможность разглядеть и оценить ту степень совершенства, с которой был пострижен газон за решетчатым забором. Вот только что это за норы или колдобины, которыми местами была изрыта ухоженная лужайка?

Гриценко, подчиняясь невольному порыву, приник к прутьям забора, дабы получше рассмотреть странные ямки, назначение которых он не мог объяснить. Но стоило ему дотронуться до забора, как тут же в глаза ударил слепящий свет прожектора, внезапно ожившего на крыше клуба. Почти в ту же секунду откуда-то сбоку на газоне вырос охранник. От застигнутого врасплох Гриценко его отделяла лишь кованая решетка. Охранник, одетый, по Серегиным меркам, в экстравагантную широкополую шляпу, наподобие той, что в вестернах носят лихие ковбои, оказался третьим элементом, всерьез озадачившим Серегу Гриценко.

Охранник спросил: – Ну шо, доплюнешь до лунки? – и кивнул в сторону ближайшей ямки в газоне. – Бьюсь об заклад, шо если даже доплюнешь, то сомневаюсь, шо попадешь точно в лунку. А? Шо скажешь?

Гриценко не сразу ответил. Он смерил взглядом с ног до головы охранника и, остановившись на его упитанной физиономии, стараясь быть вежливым, произнес: – А на фига мне харкаться в забор? Я што – верблюд, да еще с оптическим прицелом?

Охранник широко и самодовольно улыбнулся.

– Правильный ответ.

Потом, вдруг состроив злобную гримасу, он прорычал: – Потому как независимо от того, куда бы ты плюнул, ты бы в тот же сек схлопотал по мордасам. Усекаешь, братела? В тот же сек и ни часом позже! Проваливай отсель!

И, не дожидаясь, когда Гриценко провалит, повернулся к нему спиной и зашагал к клубу. Серега и так собирался отчаливать отсюда, но тут из дверей клуба вышли люди и, о чем-то оживленно беседуя, закурили на крыльце. Очень кстати над их головами зажглась лампочка, осветив их лица. Гриценко вздрогнул: он узнал среди куривших парня, как две капли воды похожего на Маруани. Рядом с ним смоктал короткую трубку бритоголовый толстяк. «Вот черт!» – Серега в сердцах ударил по решетке – так двинул по ней, что та загудела.

– Не понял?! – охранник резко обернулся, рука его потянулась к дубинке, висевшей слева на поясе. – Я ж тебе внятно все разбазарил!

– Так разве через такой забор плюнешь? – сокрушенно покачал головой Серега.

– Не понял? – повторил охранник.

– Узко прутья стоят. У меня плевок застрянет. Надо раздвинуть чуток.

– A-а, так ты еще шутник. Вали, пока я тебе ребра не раздвинул. Ну!

Гриценко сделал вид, что испугался, и отошел шагов пять влево, пока не наткнулся на калитку в заборе. Она была довольно широкой. На ней висела полированная стальная табличка с выгравированной надписью: «Клуб „Новые арии“».

– Этого только не хватало! – присвистнул Гриценко. – Ишь ты – новые арии. Мать их!..

Погасла лампочка на опустевшем крыльце, сомкнул злобный глаз прожектор на крыше клуба. Серега тихонько разорялся себе под нос, как вдруг из заметно сгустившихся, точно обойный клей, сумерек вынырнул мужичок. В первый момент Гриценко не заметил его, погруженный в строгие размышления о самозваных «новых ариях», увлекающихся игрой в чужеземный гольф, о необходимости взять штурмом их клуб и надрать им всем задницы… Гриценко пристально и совершенно напрасно всматривался сквозь кованые ребра забора, прикидывая в голове различные варианты штурма. Напрасно старался, потому как нахлынувший прилив ночной мглы накрыл с головой и здание клуба, и аккуратный газон перед ним, и даже широкополую ковбойскую шляпу охранника, вздумавшего помочиться прямо на ступенях крыльца… Охранник, сделав мокрое дело, минут через пять вновь зажег лампочку над крыльцом, опять представ в шутовской своей красе.

Тем временем мужичок вернулся, зыркнул подозрительно на Серегу, но закурить попросил почти вежливо: – Слышь, сигаретки не найдется?

– Найдется, – Гриценко, не глядя, быстро протянул незнакомцу пачку «Примы», лишь бы тот отвязался. Но мужичок, как нарочно, не спешил. Ленивым движением вставил правой рукой в рот сигарету и той же рукой легонько щелкнул ее по кончику, словно дал ей щелбан. В ту же секунду сигарета, задымившись, засветилась малиновым огоньком. Краем глаза Гриценко увидел этот фокус, но особого значения не придал.

– Меня, между прочим, Коровиным зовут, – мужичок с удовольствием выдохнул через нос две струйки серебристого дыма. Дым сверкал, переливался, точно звездный шлейф сказочной принцессы из какой-нибудь детской мультяшки. Видимо заметив, с каким изумлением Гриценко уставился на светящийся дым, Коровин сказал:

– Люблю делать все с удовольствием. Тогда даже такая мелочь, как дым, по-другому смотрится. Поэтому если ты что-то задумал… вон с тем дядькой сделать, – Коровин кивнул в сторону крыльца, – постарайся сделать это с большим аппетитом.

– О чем это ты? – прикинулся Гриценко.

– Да все о том же. Между прочим, ты так и не назвал своего имени.

– Ну, Серега я, Гриценко. На кой оно тебе?

– Слишком длинно. Я буду звать тебя просто: Гриц.

– Сдается мне, парень, ты много на себя берешь. Я хоть и бывший кузнец, но удар у меня поставлен.

– Ладно, Гриц… енко, не кипятись! Разве я виноват, что воспринимаю тебя не как Гриценко, а как Грица?

– Слушай, как там тебя… Коровин! Что ты все вокруг да около? – повысил голос Серега. – Я тебе прикурить дал? Дал. Так вали подобру-поздорову! А то ведь не ровен час лопнет мое терпение, тогда не обессудь!

В глаза ударил едкий электрический свет. То охранник, по всей видимости, услышав возню за забором, снова врубил прожектор, направив его в сторону подозрительного места.

– Эй, кто там?! Гэть отсюда! – донесся его крик. – А то постреляю всех, как бездомных кошенят!

Гриценко закрылся ладонью от слепящего света, отвернулся и в тот же миг сквозь неплотно сомкнутые пальцы увидел Коровина. Да так живо, как в ясный солнечный день!

В Коровина прицельно бил мощный прожектор, но странный человек даже не думал жмуриться. За те несколько секунд, в течение которых Гриценко смотрел на незнакомца, тот показался ему мужчиной лет пятидесяти, возможно, одного года с мастером Приходько (чтоб тому пусто было!). Да и роста мужик был похожего, и даже телосложения – плотный, коренастый, широк и крепок в плечах… Правда, кажется, без левой руки… Да, в самом деле – рукав ниже локтя пустой, безжизненный, как рукав пожарного шланга, по которому уже никогда не пустят воду… Но лицом Коровин был бодр и приятен. Так поначалу воспринял Гриценко. Лицо у мужика круглое, раскрасневшееся, здоровьем светится (назло злому прожектору светится!), да к тому же к полноте расположено. Смотришь на него и думаешь: «А ведь точно Коровин! Не рожа, а коровье вымя, полное молока». Да, кабы не густые черные бакенбарды, выглядевшие двумя строгими стражами на одутловатых щеках, ясен пень, расплылась бы физиономия Коровина до неприличных размеров!

И еще губы. Неприятно на них смотреть. Словно с чужого лица сняты: непропорционально тонкие и длинные, такое впечатление, будто насильно растянутые. Так непонятно, что при этом получилось: полуулыбка, полуусмешка, полуужимка. Такие губы в жизни поцеловать не захочется. Да что там поцеловать – ударить рука не поднимется! Страшно отчего-то.

Гриценко невольно передернул плечами, будто от внезапного озноба.

– Что, не по себе? – кажется, искренне посочувствовал Коровин. – Жарит прожектор, сволочь! Давай в сторону отойдем.

– Че здесь топчешься? Деньги что ли отняли? – полюбопытствовал Коровин, когда они вновь оказались в спасительной ночной темноте. Говор у мужика был ближе к российскому. Гриценко шумно втянул носом воздух, будто пловец, готовящийся к заплыву, но промолчал. Коровин был ненавязчиво настойчив.

– Меня, когда руку оттяпало, без всяких компенсаций выкинули на улицу.

– Деньги тут ни при чем, – наконец сдался Гриценко. – У меня другое… С потерей работы я смирился. Но эти гады с моей дочерью сделали… такое… сделали! – голос Гриценко звенел.

– Пустыми руками ты с ними не совладаешь. Пойдем со мной – у меня есть то, что тебе нужно. Потом вместе вернемся. Я помогу тебе, Гриц.

Серега стоял, опершись спиной на забор, не двигаясь, будто прилип к липким влажным прутьям.

– Знаешь, – решил он поделиться сомнениями, – сдается мне, в очень нехорошее место я забрел. Мрачно все и по-жлобски выглядит, несмотря на газон и табличку. Прямо притон какой-то!

– Э-э, да ты притонов не вид… – оборвал себя на полуслове Коровин, но уже в следующую секунду нашелся: – Прочь сомнения! Вон они – твои «герои»!

Прожектор потух минуты три назад, горела лишь лампочка на крыльце. Вдруг в неровный круг ее слоистого света из дверей шагнула бравая четверка – красавчик «Маруани», толстяк с лысой головой, кучерявый в бейсболке и коротышка-блондин, чьи волосы казались прилизанными. Они и сейчас выглядели такими же точно, словно смоченные водой или смазанные жиром. Гриценко подивился про себя, как же крепко он запомнил молодых гадов, но, вздохнув, сказал:

– Эх, а ведь и правда придется возвращаться.

И они пошли прочь. Под ногами смачно трещал щебень (рассыпанный здесь, возможно, под новую дорогу), в виске горячо стучала кровь, кончики пальцев жгло, как перед большой дракой.