Текст книги "Исход"

Священное дерево

Асык молча лежал рядом с шаманом, и лишь изредка возмущался действиями большого человека.

– Он не человек, – хуже злого болотного духа Комполена. Какое зло мы им причинили? А ты – шаман почему плохо общался с нашими Духами? Почему ничего не знал об этом нападении?

– Знал. Сямын предупреждал…

– Почему не сказал? – ведь мы могли покинуть это место.

– Могли, но результат был бы такой же. Было у нас два варианта: первый – тот который свершился, второй – поход через земли хантов, но и он бы закончился для нас плачевно: ханты в живых оставили бы только Пахына. Поэтому я не особо ругал тебя, когда твой сын совершил преступление.

– А были другие варианты?

– Нет. Судьба нашего народа лежит только в рамках этих вариантов, – другой судьбы у нас нет.

– Значит: это жирный и толстый «Комполен» будет нас всегда преследовать?

– Нет. Всё у нашего народа начнется вновь, как уже один раз было…

– Когда было?

– Давно было. В то время на нас напали ханты и в живых оставили только одного мужчину, который взял в жены хантыйку… Ты можешь испытать определенную гордость в том, что твой сын Пахын возродит наш народ.

– Очень слабое утешение, но я понял: почему Сямын ушёл с Пахыном.

– Вот теперь тебе всё ясно.

– Ясно. Но мог ты мне всё рассказать.

– Мог, но не хотел делать несчастным тебя, а так я один только мучился.

– Может быть ты и прав…

Вогулы надолго замолчали. Подошёл хромой пёс Пыткея и лизнул Ярыка в лицо. На пса неожиданно набросился ватажник Михаил.

– Пошёл прочь!!! Он замахнулся на пса дубинкой.

– Беги, Хорст, беги! – крикнули вогулы дружно. Пёс прихрамыя побежал вдоль тлеющих колов манси. Только небольшая избушка Кырыля. где размещалась кузница, осталась неповреждённой.

– Что кричите? – подошёл к пленникам Онуфрий, зло пнув ногою Асыка. – Не шумите! А ты Михаил внимательно следи за ними, а то шаман может что – то с тобой проделать.

– Как он проделает, если ноги и руки связаны?

– А язык – то не связан…

– А-а-а-а, – задумался ватажник. – Надо вырезать…

– Погоди, – как он тебе объяснит дорогу к Священному дереву. А?

– О-о-о

– Глаз не смыкай с них.

– По-своему что-то лепечут.

– Пусть чешут языки, – махнул рукой Сундуков направляясь к двум ватажникам, которые уже спали крепким сном, не взирая дурной запах, от сгоревших человеческих тел.

В своем подземном убежище Татья начала замерзать, и потому, под утро, приблизилась ближе к колу; там было теплее, но дурной запах мог вызвать сильный кашель. Поэтому Татья под самый кол не заползала. Под землёй она прекрасно слышала все передвижения ватажников; от каждого шага земля вибрировала. Татья невольно подметила: каждый человек имеет свой звук в земле. Особенно ей не нравился тяжелый, гулкий звук, который по силе превосходил звуки других бандитов; она даже не могла дать такому гулу характеристику, но подумала: такой человек Земли не жалеет.

Наступило утро. Солнце озаряло землю скупыми лучами также как и в предыдущий день, но что-то в долине реки Сылвы изменилось: в воздухе кружила неизгладимая тоска, печаль. Юрты и колы ещё продолжали дымиться, сладковатый запах человеческих трупов в утренней свежести чувствовался сильнее, чем ночью.

– Пора идти, – забеспокоился атаман, сморщив «дубоватый» нос и подёргав окладистую бороду.

– Пусть подсохнет, – закапризничал Николай. – Роса.

– Лучше уж вымокнуть, чем здесь на вонючем пепелище сидеть, – возразил ему Сундуков, поднимаясь с ложа.

– Надо было вначале шкурки бобров у них взять, а потом жечь, – с возмущением высказался Михаил.

– Надо! – заскрипел зубами Онуфрий. – Иди посмотри на Тихона и Арсения, – все бы на копьях были, дурень! Иди лучше к вогулам и ведите их с Афоней сюда, – пора выходить на дерево.

Через небольшой промежуток времени вогулы, подтыкаемые в бока ножами, стояли возле ватажников.

– Ярык, не надо их вести к Священному дереву, – по-вогульски сказал Асык. – Примем здесь смерть вместе с нашим народом.

– Нет смысла, – ответил шаман.

– Глянь, атаман, – воскликнул Михаил. – Лопочут, суки. – Он ткнул ножом Асыка в бедро. Асык даже глазом не повёл.

– Ты, собака, что делаешь, – набросился на него Онуфрий. – Не смей дековаться4343
  Дековаться – издеваться, насиловать, мучить.


[Закрыть] над проводниками!

Одновременно он подмигнул ватажникам; его заступничество было не более чем театральной позой «доброго» дяди.

– Почему нет смысла? – начал вновь разговор Асык с шаманом.

– Наш поход имеет смысл в качестве мести – вот и всё.

Надеюсь, тебе уже нет никакой разницы когда в этот день, кстати, чудесный для смерти, ты уйдешь в Верхний мир. Кроме того если мы останемся здесь, то погубим Татью – твою дочь. Она пока ещё жива. Если мы будем непреклонны, то бандиты нас долго будут долго здесь терзать и обнаружат твою дочь.

– Ёх.

– Налепетались? Пошли! – толкнул в бок шамана Сундуков. – Веди к Священному дереву.

– Ёх, – молвил Ярык, направляясь по знакомой ему тропе, незаметной для постороннего взгляда. Выйдя из пауля, Онуфрий с мушкетом, пристроился в конце процессии; он обламывал ветви кустов, ибо был уверен: нужно будет найти выход и обратно.

В это время Татья в воздуховоде подобралась к его началу, там где была сделана решетка из деревянных палок; она явно слышала, что толпа народу покинула пауль. В начале Татья попыталась выдавить палку в обрешётке руками, но ничего не вышло. Со слезами на глазах девушка уперлась в перемычку головой, и одна из палок треснула. Она доломала её руками, а потом уже спокойно выбрала остальные палки из решетки.

Выставив голову наружу, она увидела, что её родное по-селение полностью исчезло. На месте колов и юрт находились пепелища, которые ещё дымились. Вороны уже крутились над бывшей деревней манси. Вдали, возле кузницы, стоял хромой пес Пыткея, печально виляя хвостом. Сладковатый запах жженого человеческого мяса вызывал тошноту. Татья уже хотела залезть в своё убежище обратно, но подбежавший к ней пес, лизнул её в щеку. Он был рад, что в живых осталась хоть одна живая Душа манси. Девушка вылезла на поверхность, погладила собаку, и направилась по следу ватажников. Пёс потянулся за ней, но в логу она наказала ему сидеть в кустах, пока она не вернется.

– Сиди и жди, – прижала она руками собаку к земле. Этого было достаточно, чтобы пес понял её требование. – Выйдешь только ко мне. Понял? – Собака лизнула девушке руку.

Преследование ватажников с пленными манси продолжалось довольно долго. Татья промокла полностью, ветхое худое платьице прилипло, а точнее сказать: «примокло» к телу. В меховой обуви «чмокала» вода. По этой причине девушка старалась следовать за преступниками весьма осторожно, на приличном расстоянии от них. Кроме того, она опасалась, что вдруг кто-то отстанет от ватаги по нужде. Неожиданно Татья услышала радостные крики ватажников, возбужденный разговор. Она постаралась приблизиться к разбойникам; они уже подошли к Священному дереву, а потому явно торопили своих пленников. Татья влезла в логу на толстую ольху, перед ней, как на ладони, открылось Священное дерево на небольшом взгорке.

– Сейчас, Асык, нам раскроется вся широта небес, – тронул связанными руками друга шаман.

– Я бы желал укоренится на этой славной и прекрасной земле, – ответил Асык.

– Они что-то лепечут по-вогульски, – закричал Николай. – Колдуют! Могут всё богатство в прах превратить!

– Кончайте, – распорядился атаман.

Николай с Михаилом несколько раз ткнули ножами в пленников. Не издав даже стона мужчины-манси упали на густые пожелтевшие заросли травы. В этот миг, пока двое ватажников разбирались с пленниками, Афоня бросился к Священному дереву, но успел пробежать не более 3 саженей, как был сражен длинной стрелой, более похожей на копьё.

– О-о-о, – закатил он глаза падая на колени, а затем ничком на землю.

В этот миг каждый из оставшихся ватажников подумал: хорошо, что «с дуру» он не бросился к дереву.

– Самострел, – пояснил Сундуков. – Ловашка, установленная вогулами. Надо быть осторожными. Михаил возьми большую палку и неси её перед собою, если зацепишь тетиву, то стрела пролепит мимо цели. Иди!

– Почему я? Следующий труп мой что ли?

– Дурак! Мы в шаге от богатства.

– Не пойду.

– Пойдёшь, – Онуфрий снял с плеча один из двух мушкетов и направил его ствол в грудь Михаила.

– Тебе, Сундук, грехи не отмолить, – сломал сухостойную ольху Михаил. Он осторожно двинулся к дереву, на взгорок, неся перед собою на вытянутых руках палку. Неожиданно он проваливается под землю, раздаётся дикий вопль. Атаман с Николаем приблизились к месту трагедии. В глубокой яме, усеянной острыми кольями с зазубринами находился Михаил. Ватажник был пронзён остриём кола о тнижней части живота до лопатки на спине.

– Мучиться ещё долго будет, – отметил Николай. Может помочь ему, – не пожалей пули.

– Пожалею, ибо сейчас тебе надо идти вперёд, – Онуфрий повернул ствол мушкета в направлении своего подельника. – Бери жердь, неси её перед собой, и ею же проверяй наличие ловчих ям. Понял!? Тычь в землю…

– Ого-о, – ватажник занялся поиском подходящей жерди.

– Ты что копаешься, – возмутился Сундуков. – Вот прямо перед тобою прекрасный шест. Ломай! Ольха хорошо ломается.

Николай не торопясь, основательно, обломал все сучья на толстой ольхе.

– Иди. – поторопил его атаман. – Видишь, как играют лучи солнца в золотых вещах у дерева. Видишь?

– Вижу.

– Вот и иди к своему богатству.

– Иду. – Одноглазый ватажник начал обстукивать края ловчей ямы, чтобы определить её размеры. Когда перекрытие ямы было обрушено, он с опаской постукивая с силой в землю шестом, взошёл на пригорок, и вплоть до самого дерева стукал о землю жердью, но увидев на дереве серебряную чашу, бросил жердь и схватил её в руки,

– Моя! Я нашёл!.

– Твоя. – Согласился Сундуков, но в начале соберем в один мешок, а потом «по-чести» разделим.

Он вынял из трещины в коре золотую монету и опустил её в холщовый мешок, следом туда же последовала серебряная чаша, золотые серьги, браслеты, бусы из серебряных монет и множество дорогой домашней утвари, сабли.

– Дураки, едят из деревяшек, а дорогую посуду несут к дереву, – изумился Николай.

– Да ты землю возле дерева переворачивай, – там ещё много золота затянуло травой, – советует Онуфрий.

Мужчины начали выдирать дёрн вокруг дерева, под ним находилось ещё много различных серебряных и золотых изделий.

– Ну, Сундук, подфартило, – радовался Николай. – А ты разве не рад?

– Рад, но не доволен, что это богатство и деньги, заработанные на дороге, нужно будет делить на двоих, – он взял огромными ручищами ватажника за кафтан, поднял его над собой, поднёс к ловчей яме и бросил орущего ватажника на острые колья. Одновременно два кола пронзили тело Николая.

– Прощай, ватажник, – Онуфрий снял штаны и помочился в яму. – Счастливым и богатым может быть только один из нас: лес валить могут все, а денежки «корчевать» только я, и ни-ни… – Он улыбнулся «ядовитой», но удачной мысли. После вторичного осмотра дерева, территории вблизи его ствола, Сундуков, повесив мушкеты через плечо, вскинув мешок с драгоценностями на другое плечо, отправился в обратный путь, не бросив даже беглого взора на погубленных им друзей..

Татья быстро спустилась с дерева, и притаилась за ним, упав на землю. После того, как тяжелые шаги прекратили сотрясать землю, девушка бросилась к месту трагедии.

– Какой злой человек, – думала она. Даже своих соплеменников не жалеет… Зачем ему эти металлические вещи, когда пищи в лесу много? Наверное, он само воплощение злого духа!?

Тела убитых мужчин – манси она решила поднять на взгорок и оставить возле Священного дерева. Поднять на дерево она их не смогла бы, да и не имела на это права. Татья прислонила каждое тело охотника – манси спиной к дереву, направив ноги на запад, вниз по течению реки Сылвы. После этого обряда похорон, девушка что – то долго бормотала, поминая Нуми – Торыма, Калташ, Мир-суснэ-хума. Это была молитва, а может просто обычная просьба – пожелание.

Нежаркое осеннее солнце не могло быстро высушить одежду девушки. Легкий ветерок только усилил дрожь в теле, которая возможно была вызвана нервным потрясением. – Нужно идти, – подумала она, поднимаясь, – иначе могу простыть… В логу, перед паулем, Татья нашла хромого пса; он даже не тронулся с места, на котором был оставлен девушкой. Собака доверительно лизнула руку девушки.

– Ёх. Пойдем в пауль.

Долго девушка с хромым псом ходила среди обгорелых юрт и колов, нашёптывая странные молитвы, сочинённые ею по данному случаю. На берегу реки она нашла лодку своего отца Асыка, в которой лежала острога, с небольшим резным рисунком бобра на древке возле металлической её части.

– Хорс, садись, – пригласила девушка собаку в лодку.

Взяв в руки шест, Татья направила лодку вниз по течению.

Кержаки

Небольшой рабочий поселок Молёбка, появился почти одновременно со строительством дороги на Среднем Урале. В устьи реки Молёбны возводили плотину для железоделательного завода. Основная жилая часть поселка находилась на правом берегу реки Сылвы. В этих местах река «играла» между крутыми сылвенскими скалами. Местные рудознатцы нашли поблизости от поселка залежи железной руды с высоким содержанием железа. И не успели рабочие достроить плотину для завода, как первая плавка на доменной печи была произведена. Качество железа оказалось отменным. Уголь для домны жгли по всей округе. Этим делом занимались обычно беглые каторжане, старообрядцы; они продавали уголь владельцам завода через подставных лиц. В самом поселке обосновался в основном пришлый народ: переселенцы из тульской, курской, московской, ярослвской губерний России, бывшие каторжники, старообрядцы или иначе кержаки. В небольшом количестве при заводах жили татары, башкиры, мордва. У кержаков в посёлке был свой угол – западная окраина, там где дорога от Суксуна входила в село. Здесь было для старообрядцев очень удобно; речное приволье позволяло добыть дополнительный прикорм к столу, здесь же можно было сеять рожь, пшеницу, – кругом чистое поле, и выпас для домашнего скота весьма удобный. Кроме всего прочего кержаки для себя основали кладбище, на котором хоронили только единоверцев; осквернения своего кладбища – святыни они не допускали. Молились они обычно по домам. В этом конце села не было шумных праздников; все религиозные обряды у этих людей проходили тихо и деловито; они даже в одежде не допускали ярких красок. Девушки – кержачки были скромны и стыдливы, без особой надобности, не появлялись в поселке, ибо родители часто говорили им: там только «охальники» и живут. Здесь среди, проживающих в селе кержаков, особо выделялся дом Шестаковых. Сам хозяин семейства – Афоня был ещё не стар; он успевал одновременно заниматься многими делами: жег уголь для доменной печи, сплавлял лес по реке Сылве до Кунгура и Перми, разводил скот, не гнушался пчеловодством, а иногда рабочим завода продавал хмельные напитки. Одновременно он исполнял все религиозные требы. У него довольно часто останавливались проезжающие мимо чиновники, приказчики, мастеровые люди. Для этих целей у него была выделена светёлка – небольшая комната, в которой находилась вся необходимая посуда, отдельная от той, которой пользовалась обычно семья. Маленькие белобросые ребятишки – дети старшего сына Алексея во – время приезда гостей прятались от «чужих глаз», в зимнее время – на полатях, а в летнее время – в огороде.

В огороде, в самом дальнем его углу, находилась землянка. Там жила одинокая женщина Татьяна, которая довольно плохо изъяснялась по – русски. Дети не спешили к ней, ибо родители строго наказывали за общение с инородцами. Кроме женатого сына Алексея, у Афони было ещё пятеро сыновей и две дочери. Все дети были крепкими и здоровыми; они работали в поле – сеяли рожь, заготовляли сено, в лесу – валили лес, жгли уголь. С такой рабочей силой хозяйство Афони Шестакова только крепло; все бразды правления в хозяйстве он крепко держал в руках. Работу во дворе выполняли дочери и жена Анастасия, но самая грязная и тяжелая работа выполнялась работницей Татьяной, но она, похоже, на судьбу не роптала, хотя в заводе могла пристроиться на более выгодных условиях. Здесь она была под защитой мужчин – кержаков; они не «баловались» женщинами-иноверками, вели себя степенно. Мужики, которые ещё не обзавелись семьёй, на заводе часто насиловали женщин-одиночек.

В этот ясный июльский день всё семейство Шестаковых находилось на покосе, только Афоня с внучатами был дома; он присматривал одновременно и за детьми и пчёлами. В полуденный зной работница Татьяна обычно пригоняла скотину с пастбища домой, а вечером вновь, когда спадёт зной, пасла коров и овец до наступления сумерек.

В середине знойного дня к дому Шестаковых подкатила коляска, запряженная парой изнуренных лошадей.

– Афонасий, – выскочил из коляски ездок. – Открывай!

– Чего кричишь? – вышел на крик хозяин. – Ребятишки только уснули, да и скотину не следует лишний раз пугать: молоко могут сбавить…

– Добрый день, Афоня!

– С миром принимаем.

– Надо вот лошадей напоить, дать им овса, и пусть постоят во дворе, а то овод сильно накусал…

– Сейчас крикну Татьяну; она всё и сделает, а ты шагай в палисадник, – там и посидим, собаку я придержу.

Он зажал собаку между ног, одновременно схватив её за ошейник.

– Иди.

Вытирая пот широким рукавом рубахи, гость прошел в небольшой палисадник, с западной стороны дома. Вскоре хозяин поставил на стол большой графин медовухи, рыбный пирог, варёные яйца, зелёный лук.

– Умыться бы, Афоня, – попросил собеседник, – а то «ально» взопрел весь…

– Татьяна, – крикнул хозяин девушке, которая заводила лошадей во двор, – принеси нам воды.

– Афонасий, ребят у тебя много, но все на одну масть, а эта чернавка совсем не в масть. Где приблудил?

– Побойся греха, Лексей. У нас старообрядцев подобное дело не в чести.

– Посуду нашему брату даёшь отдельную, а сам «шалить» любишь с любой бабой, – про веру и не спрашиваешь. Так?

– Брось вести пакостные разговоры; у нас всё благочинно, порядок заведён нашими предками, который мы не меняем. Ты посмотри: какой народ идёт сюда – каторжане, преступники, беглые. Они даже перекреститься не могут, а уж про знание молитв я ничего не говорю. Этих разбойников привечают заводчики и купцы, хотя бы взять того же Сундука.

В это время Татьяна с деревянным ведром и ковшом стояла уже возле стола.

– Онуфрия Николаевича не трогай, – правильный мужик; он дорогу здесь строил, денежку заработал, пустил в оборот… Теперь он купечествует на «широкую ногу», у «евонной» супруги и дочери уже собственный выезд. Да в трех местечках дома собственные имеет… Я у него нынче в управляющих… Вот еду в Старую Утку, – он всё более там живет… Теперь под ним ходят здесь лесосплавщики, углежоги, золотоискатели, да и торговля практически вся за ним… Ай! – неожиданно воскликнул гость. – Девка-то уже давно с водой ждёт нас.

Он подставил ладони для воды. Девушка стала медленно лить ему воду на ладони. Лизунов долго и с удовольствием фыркал, обильно смачивая холодной водой лицо с густой бородой, толстую шею.

– Хватит, – остановил он девушку, сделав попытку хлопнуть её по попке, но она «бросила» на него такой взгляд, что он невольно опустил руку,

– Хотел вытереть, – оправдался он.

– Здесь один с завода тоже хотел «вытереть руки», когда она пасла коров, так вот девица всадила ему в бедро острогу. Эту острогу из похабника едва смогли вытащить: до сих пор «кутыляет»4444
  Кутыляет – хромает, припадает на одну ногу.


[Закрыть]…

– Где такую откопал? – наливая стакан медовухи спросил гость.

– Сама явилась лет семь, а может восемь назад, «в аккурат» дорогу только проложили. По осени с хромой собакой здесь и объявилась. Одежки, знамо никакой, а холода уже ночью стали допекать, а тут она. Мы только из землянок переехали в дом. Я и поселил её в брошенную землянку на огороде. Вот с тех пор она там и живет. Вначале жила вместе с собакой. Да вот весной этого года собака умерла, так труп собаки она привязала в лесу к вершине дерева. Мы ей как то сказали: нужно хоронить в земле. Она ответила: хороший собак должна сразу в рай уходить… По-русски говорить кое-как научилась, но порой такое ляпнет… Да ты пей, Михалыч, пей.

Гость уминая рыбный пирог, после выпитой медовухи, пришёл в благостное расположение духа.

– А девка – то хороша. Для сыновей бережёшь. Её бы в бане отмыть, да приодеть – красавица. Эх, – он вновь нацедил стакан медовухи из графина, взяв перо зелёного лука правой рукой, а ладонь левой положил на узловатую кисть руки Афонасия.

– Дорогой мой, вот ты всё судишь, что много плохого народу здесь объявилось. А ведь ты весьма удачно здесь поселился. Вот едет купец, – остановился у тебя: рубль в мошне. А тут опять чиновник по делам казенным катит и опять к тебе, – полтину тебе оставит, а народ приказной, как я тоже в обиду не даст, – полтину или рубль оставит. Тебе нужно только вырастить мясо, обеспечить приезжих молоком, яйцом, – ну чем не рай. – Он доверительно хлопал пухлой мягкой рукой хозяина усадьбы. – Так незаметно, милый друг, ты скопишь капиталец, а там уже как Онуфрий Николаевич купечествовать будешь. Чай уже и подумываешь? Себе на пользу поработаешь и государству толк будет, – об этом тоже надо думать, – вот так мил человек! Работай, трудись, – всё к тебе и придет. Ночью не спи, – работай, в праздник не гуляй, – работай. Вот таким образом Сундуков и скопил свои капиталы.

– Ну, что ты Алексей Михалыч! – куда нам со «свиным рылом», да в калашный ряд.

– Ох, засиделся я здесь, захмелел, – он повернул кисть хозяина ладонью кверху и положил в неё монету, – пусть девка лошадей выводит, – к сумеркам надо доехать до Сылвенского завода.

– Осторожным надо быть, – лихих людей здесь много: разбойники… Места глухие…

– Эх, нам нечего бояться: разбойники местные все награбленное Онуфрию «скидывают», одним словом: его люди.

– Татьяна, выводи лошадей гостю, – крикнул громко Шестаков. Через полчаса коляска с хмельным приказчиком уже катила вдоль улицы села в сторону брода на реке Сыл-ве.

Афоня разжал ладонь и молча выругался в адрес отбывщего гостя.

– Эк, как он меня «улизал»: полтину или рубль оставлю, а сам ломаный гривенник только положил, а даром только одной медовухи черт пузатый «вылопал» на полтину. С такими не разбогатеешь…

Он плюнул в направлении, уехавшего гостя, и пошел в избу, – там проснулся и начал всхлипывать внук.

– Иду, Васятка, иду, – заторопился хозяин.