Текст книги "Триумфальная дырка"

Триумфальная дырка
Павел Пушкин

© Павел Пушкин, 2024

ISBN 978-5-0062-9203-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

 
Павел Пушкин
Триумфальная дырка
Сборник рассказов
 
 
Планета общего пользования
 

В мокрых трусах и пьяных слезах я сидел на центральной набережной города Екатеринбурга возле плотины на берегу реки Исети. Рядом сидел мой друг Артём Андреич, который минуту назад выловил меня из этой самой Исети и теперь утешал и отпаивал водкой. Хотя всё говорило о том, что водки в тот день было итак непомерно много.

Почему-то меня слабо волновало то, что я только что чуть не утонул. Я бы, может, наоборот был бы рад такому исходу событий. Вся боль и истерика прошедших больных месяцев от этой близости смерти и непроизвольного выплеска адреналина вылезла наружу и печальным ядом изливалась из меня. Одиночество и ненужность, любовь, спущенная в канализацию, избитые надежды и бессмысленное унижение от человека, от которого по глупости и наивности ожидал нежности и добра.

Пятый месяц я, дурак дураком, переживал расставание с любимой женщиной. То, что женщина давно уже любима не только мной, но, в отличие от меня, взаимно, не утешало меня, наоборот, превращало мои унизительные чувства в нашинкованную капусту из сердечной ткани. Ну и пускай она давно счастлива и радостно спит с другим, улетела в отпуск в Крым с новым любовником и думать про меня не желает. Так мне и надо, нечего было обнадеживаться, с чего бы это мне быть счастливым? Всю жизнь сплошное одиночество и непонимание, а тут вдруг размечтался.

Я идиот-одиночка и всегда таким буду, моральный урод и деградант, и лучше вашего об этом знаю. Или почему, вы думаете, я уже который месяц давлю в себе эту гадину радикальным пьянством?

Всё рассыпалось в этом безумном мире. Бог если не умер, то уж точно ушел в бессрочный отпуск и предоставил людям возможность предаваться собственному безумию и самомнению. Любовь, которая казалась вечным счастьем, оказалась невротическим недоразумением длинной в несколько месяцев, которые кончились истерикой и метанием друг в друга предметов быта.

– Ты подонок! – кричала мне Кристина, выплескивая в лицо разливное пиво из стакана. – Ты нытик! Ты скучный!

Хотя скандал начался как раз с того, что выяснились её потайные шашни и свидания с другими мужчинами. В тот вечер она вывалила на меня всю ужасающую правду. Про свой донжуанский список из двадцати восьми бывших любовников, про свои измены и гордость за них, дескать, живу, как хочу; про отношения с женатыми мужчинами и про их жён, которые звонили ей и умоляли оставить их семью в покое, а она лишь нагло смеялась в ответ. Всё это размазывало об стену меня и мою картину мира с моими первыми в жизни серьёзными отношениями и отчаянием от их разрушения. Я не оправдывал свой моральный облик, но и не мог принять враждебную реальность, а только швырял в ответ пустые пластиковые бутылки из-под пива.

Ты не думай, милая. Я всё понял и покорно последовал за твоими словами, чего не сделаешь ради любимого человека. Впав в состояние эмоционального распада, единственной целью я видел стать ещё хуже, тварью дрожащей и нолём без палочки. Как говорил товарищ Мао, чем хуже – тем лучше. Если я – подонок, значит, я должен быть ликвидирован как класс. Возможно, именно поэтому пять минут назад я чуть не утонул в центре постороннего города.

Многие женщины жалуются, что все мужики – козлы и бабники. А я жалуюсь, что я – клинический однолюб и недобитый массовой культурой романтик. Даже затянувшийся курс лечения ударными дозами этанола не смог превратить меня в разнузданного циника. Я отчаялся разумно понимать этот мир. А счастливые рожи моих не столь замороченных соотечественников и нормальных членов общества лишь подстрекали к последовательной ненормальности и безумству. Но вряд ли кого-то, кроме меня, волновали все эти истерики.

Мой друг Артём Андреич решил отметить день рождения нетривиально.

– Не нужны мне ваши подарки, лучше поехали со мной в Екатеринбург! – объявил он.

Что поделать, Андреич любил Екатеринбург, его широкие проспекты и бурно кипящую жизнь большого города. А ещё, будучи студентом института культуры, который за моральный облик учащихся стоило бы назвать институтом бескультурья, он восхищался екатеринбургской театральной жизнью.

Желающих оказалось не так много, но в семь утра в субботний спящий город приехала наша убогая троица: Андреич, я и его подруга Лиза, миниатюрная восемнадцатилетняя дура в очках. Дура – потому что не придумала ничего лучше, чем притащить с собой целый рюкзак травы, которой в Екатеринбурге собиралась барыжить.

Утренняя неопределенность не давала ответов о смысле грядущего дня. После ночной и не вполне трезвой дороги хотелось есть и, чего греха таить, накатить. Пройдя через загаженный не одним поколением подземный переход, усыпанный пустыми бутылками, мы оглядели пустые улицы. В субботу в семь утра никого кругом не было, лишь редкие машины ошарашенно пролетали из прошлого в будущее.

По навигатору мы нашли неподалеку круглосуточный «Бургер кинг». Зябко поеживаясь среди утренней прохлады, мы направились туда. Казалось, что посиделки в утреннем пустом кафе нас ободрят и придадут сил. Как бы не так!

Кафе оказалось не только не пустым, оно было под завязку забито весёлой и шумной молодёжью, и все были пьяные. Оказалось, что молодые уральцы всю ночь колбасились в ночных клубах и теперь пришли подкрепить свои силы завтраком.

Я пошёл до туалета вымыть руки. Возле умывальника меня узнала поддатая миловидная девица:

– Привет, я тебя помню! Вы куда из клуба уехали?

На Родине в Тюмени я со своими поэтическими выступлениями и выходками, конечно, попадал пару разв местные СМИ, но вряд ли слава моя могла долететь до Екатеринбурга.

– Приятно, конечно, когда тебя помнят, но я уехал не из клуба, а из Тюмени, – объяснил я. – Мы всего двадцать минут как в городе.

– А, я тебя с кем-то перепутала, – засмеялась девушка. – Прости, чувак!

Девушка убежала и растворилась в толпе смеющихся людей. А я остался наедине с персональной кармой.

– За что «прости»? – намыливая руки, думал я. – Наоборот приятно, когда девушка обращает на тебя внимание.

Хорошая девушка, общительная и весёлая, не то, что сварливая и вечно всем недовольная Кристина. Даром, что пьяная. В конце концов, я в последнее время был день через день не краше. Вот так всегда: попадается хорошая девушка на моём безжизненном пути, а я то стесняюсь, то забуду обменяться телефонами, то просто уже лыком не вяжу. Зато как попадётся злая и циничная стерва, так тут же я растекусь в романтических соплях и ни о чём больше думать не смогу.

Артём Андреич чавкал бургером и созванивался скакой-то своей знакомой. Он всегда был человеком общительным и контактным, легко сходился с людьми и производил благодушное впечатление. У меня, к примеру, в Екатеринбурге был только старший брат, и отношения с ним были своеобразные.

Знакомая Андреича тут же позвала его на свой дебютный спектакль. Куда он и отправился, развевая среди промышленной архитектуры длинными волосами, оставив нас с Лизой в немотивированной озадаченности.

У нас же с Лизой культурной программы намечено не было. Я смотрел на неё и осязал вселенскую обреченность. А она ещё не знала, что я долбанутый на всю голову, и была полна энтузиазма. Меня же смущали её уголовные замашки.

Среди житейской бессмыслицы мы допили пиво и отправились гулять по бульвару. Начали открываться магазины, и Лизу каждые два метра неустанно клонило в них заходить и рассматривать товары.

– Пойдём туда, я хочу сумку посмотреть!

– То есть одной сумки травы тебе уже мало? – ворчал я.

Ситуация быстро стала меня нервировать. С моей магнетической способностью притягивать неприятности было небезопасно шариться по чужому городу в компании девицы, нашпигованной по уши травкой. Тут одними штрафами за распитие не отделаться, даром, что я тут был никак не замешан, попробуй потом объясни.

Когда Лиза завернула в очередной магазин, я облегченно махнул на неё рукой и отправился созидать собственную реальность. На углу выпил пива и пошёл смотреть город. Что я, магазинов с сумками что ли не видел?

Пылало раннее солнце, и город утопал в свете и июне. Старые жёлтые здания вперемешку с советскими угловатыми постройками источали тепло и солнечный свет, хотя даже они были не способны растопить пустоту внутри меня. Чужие улицы незнакомого города были дружелюбны и принимали меня в своё нутро. Кто я среди них? Пыль и случайное скопление атомов. Сверну сейчас в переулок и сгину навсегда, и мало что это будет значить для этих вековых улиц и не поколеблет ни единого кирпичика.

Бесполезно растрачивая время жизни, я дошёл до набережной и увидел идущую через забор притоптанную тропинку. Видимо, горожане облюбовали там потайной уголок для посиделок у реки. Купив бутылку пива, я перешагнул через забор и по омертвевшему песчаному склону спустился к реке.

Вода равнодушно рябила у моих ног. Вдали через мост пролетали из стороны в сторону машины. Несчётное металлическое множество, и в каждой едет кто-то, кому нет никакого дела до меня. Что я значу среди этих километров человеческой жизнедеятельности? Я никому здесь не нужен, и ни одна голова, выглядывающая из очередного автомобиля, ни на секунду не задумается обо мне. Здесь я могу, наконец, просто быть никем, исчезнуть и раствориться. Сделать то, чего мне так хотелось последние месяцы. Если я исчезну, вместе со мной исчезнет и эта боль, потому что некому больше будет её испытывать. Или, по крайней мере, эта вселенская боль отцепится от несуществующего меня и будет одиноко рыскать по усталой планете в поисках ничтожных душ.

Но одна культурно обогатившаяся голова всё же обо мне вспомнила. Пока я рассматривал в танцующей воде маршруты избегания судьбы, Андреич успел досмотреть спектакль и стал звонить мне.

– Ты зачем туда забрался? – засмеялся он, когда я вышел из своего укрытия на улицу и рассмотрел его силуэт, вытаптывающий проспект.

Андреич вообще имел свойство в любом настроении и состоянии выражать свои мысли и чувства смехом. Это мог быть смех радостного восторга, грустная усмешка или злобная ухмылка. Короче, до меня, нытика, ему было далеко.

– Учитесь плавать, учитесь водку пить из горла, – задумчиво глядя в реку, процитировал я ему последнего русского алхимика. – Понимаешь, Андреич, первая ступень алхимии называется произведение в чёрном. Это прижизненный опыт смерти и добровольное схождение в ад. Нужно растворить негибкую и тленную стихию земли и обратиться в стихию воды.

И мы пошли в супермаркет за водкой.

В то время я зачитывался разным мракобесием и оккультизмом: алхимией, средневековыми колдовскими трактатами. Все кругом были такие хорошие и современные, что я готов был есть младенцев и любить сатану, лишь бы не нравиться самодовольной общественности.

– А теперь что? – иронично спросил Андреич, когда мы вышли из магазина на улицу.

– А теперь мы проведём инициацию, – объяснил я, свернув горло неповинной бутылке.

Здравый смысл был у нас не в почёте. Все вокруг были слишком радостны, пафосны и напрочь лишены духовного измерения. Все давно пресытились обыденностью и умолкли, и тогда камни возопили к небу. Небо ниспосылало бунт, метафизический и беспощадный, и мы отправились бесчинствовать по распятым среди зданий улицам.

– А нас менты не загребут? – спросил Андреич.

– И то верно.

Пройдя мимо американского консульства, через дорогу мы обнаружили огромный мусорный бак. За этим баком мы и спрятались.

– Ну что, Андреич, давай стихи читать!

– Это ещё зачем?

– По-моему, концептуально: два тюменских поэта читают русские стихи на помойке напротив американского посольства. Геополитическая картина мира в одной отдельно взятой пьянке.

Андреич без особого выражения что-то прочитал. Может быть, Рыжего или Башлачева, я не помню.

Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке. Мой народ суров и немилосерден, в большинстве моих сограждан алкоголь порождает лишь подозрения в неуважении и желание выяснить отношения. А мы люди добрые, из нас в пьяном виде лезут стихи, песни и признания в любви к окружающему миру.

Американское посольство через дорогу подстрекало к выходкам. Несмотря на свои умеренные политические взгляды, я довольно быстро неумеренно накидался и побежал через дорогу.

– Сейчас обозначим нашу политическую линию, – объяснил я Андреичу, который не успел меня остановить.

Время было раннее, а сознание всё туманнее.

– Свободу Анджеле Дэвис! – принялся скандировать я, размахивая кулаком, даром, что Анджела Дэвис уже лет пятьдесят как на свободе. – За нашу и вашу свободу!

Артём Андреич, в отличие от меня, вместо того, чтобы весь день жрать пиво, как человек ходил с утра в театр, поэтому куража моего не разделял.

Опасаясь, как бы сотрудники посольства не вызвали полицию, он схватил меня в охапку и поволок в какой-то переулок. Там мы выпили ещё и закусили плавленым сырком за десять рублей. Как подлинный метафизик я увидел в этом глубинный смысл и запретил Андреичу покупать закуску дороже.

Солнце безжалостно доползло до зенита, когда мы с Андреичем вышли по оживленной улице к набережной. Уже была выпита бутылка водки, съеден один на двоих плавленый сырок и утеряна моя сумка решительно со всеми документами. Неплохой финал для только начавшейся поездки.

Мы бухнулись на скамейку и допили остатки. Андреич был солнечно счастлив и радостно хлопал себя по животу. Я был зол и мрачен. Завтра предстояло возвращаться домой, а сумка с документами, книжкой из библиотеки и нательным крестиком была безвозвратного утрачена на просторах этого незнакомого и немаленького города. С крестиком оно вышло даже символично. Было бы непростительной наивностью думать, что я в этой жизни ещё мог быть угоден Господу Богу.

Нужно было как-то дотянуть до вечера, чтобы мой брат, живший в Екатеринбурге, забрал нас после работы к себе домой. Борьба с силами гравитации и произволом здравого смысла проходила с яростным стоицизмом.

Внезапно из-за угла показалась Лиза. Сложно сказать, кто из нас более удивился встрече. Тесен мир: даже в таком большом городе никуда от неё не деться.

– Уже нажрались? Вот вы алкаши, – занудела Лиза.

С другой стороны, можно было понять её удивление, поскольку на часах было от силы два часа дня.

– Знаешь, что я понял? – лукаво ухмыляясь, объявил Андреич. – Что я безумно тебя люблю и хочу от тебя детей.

– Вы сколько уже выпили? – спросила Лиза, поглядев на пустую бутылку и по самые зенки залитого меня. Она не знала, что у Андреича в сумке лежал ещё один пузырь.

Почему-то наше пьянство беспокоило её куда больше, чем её собственная торговля травой, которая ещё утром наполняла её рюкзак. А вы думали, она весь день достопримечательности осматривала?

Артём Андреич лучился счастьем. Ну а чего бы ему не быть счастливым? Лето, день рождения, молодость и молодая девица рядом. За компанию со мной что ли мучиться безысходностью? Проще было бы мне за компанию обрести счастье. Но как-то не выходило.

Опять у всех кругом всё хорошо, и все молодцы, что бы они ни делали, хоть водку пили, хоть травой торговали. А я пригоден лишь к тому, чтобы напиваться и страдать из-за женщины, которой я ни капельки не нужен, и которая ездит не со мной в Екатеринбург, а с новыми любовниками в Крым. Опять эта чернуха в голову полезла! Проклятая Кристина, что я тебе сделал, что ты оккупировала мой мозг и не хочешь оттуда выметаться?

Я обречённо повернулся к реке. Учитесь плавать, алхимики, какой бред! Который месяц я пытался уйти от самого себя, зарыться в книги, забухать, всё, что угодно, только не признать и расписаться, что я пожизненный неудачник, всегда таким был, и другого пути не предвидится. Вот и к чему это всё?

На другом берегу мужик удил рыбу. В реке плавали уточки и наперебой крякали.

– Сейчас я вам покажу, какой я гладенький, – зло подумала моя пьяная голова.

В древнегреческих дионисийских мистериях практиковался переход из земли в воду, когда выезжала колесница Нептуна, напоминающая лодку. Такая колесница должна была знаменовать переход из твердой и негибкой стихии земли к плавной и бесформенной стихии воды. О чём-то похожем думал я, стоя на берегу. На земле приходилось слишком тягостно, и мне было уже не так уж важно, куда отсюда сбежать: в воду, в потусторонние миры, на Марс, хоть куда, только бы убежать от этой беспросветной чернухи в голове. Попробовал сбежать в другой город, но голова с Кристинкой внутри сбежала следом, и безжалостный образ бывшей девушки черной меткой язвил моё бесславное чело.

Без лишних рассуждений, я скинул с себя джинсы и футболку с черепом. Андреич не успел меня остановить.

– Чем я хуже уточек? – крикнул я и с разбегу плюхнулся в воду.

Стояла жара, и вода ласково окутала меня своими тёплыми волнами. То, что в Исеть сливаются все сточные воды такого промышленного гиганта как Екатеринбург, меня не смущало. Лучше в самой грязной реке, чем со всеми ними на одной протухшей земле!

– Я уточка, кря-кря! – радостно резвился я в воде, хотя всех уточек давно уже распугал.

Артём Андреич насмехался на берегу и снимал меня на телефон. Лиза была в шоке и непроходимом недоумении.

– Саныч, давай вылезай! – кричал мне Андреич.

– Чего я там на вашей земле не видел?

Я решил отплыть подальше, и тут вал течения сбил меня с равновесия. Меня накрыло с головой, и я нахлебался отравленной воды. В пьяном виде сопротивляться течению я не мог, и меня с неотвратимой силой понесло течением за мост.

– Андреич, сделай что-нибудь! – испуганно закричал я.

Но берег был слишком далеко, Андреич протягивал мне руки, но не мог до меня дотянуться, и скорее я должен был протянуть ноги. Рыбак на другом берегу что-то кричал мне, но я его не слышал. Прохожие с моста потешались надо мной и снимали на телефоны. Уж точно скорее я прославлюсь не литературой, а пьяными выходками.

Река долгая, пока я протрезвею, куда меня, обессиленного, утащит течение? За город? До самого Тобола, или куда там Исеть впадает? Где меня потом искать и подбирать?

Меня уже унесло под мост и тянуло дальше. Ближе к берегу из реки торчали деревянные плотины. Собрав последние силы, я прыгнул в сторону самой ближайшей и, разодрав в кровь все руки, сумел обхватить её. Более унизительной ситуации не придумать: сидеть в одних трусах под мостом на плотине в центре города без какой-либо возможности выбраться на берег. А одежда моя тем временем осталась метров за двести отсюда. Но, по крайней мере, меня больше с непреодолимой силой не уносило течение.

Что было делать? Я сидел посреди реки под мостом, вокруг течение, а до берега несколько метров. Покричать, чтобы вызвали спасателей? Но спасатели передадут меня с рук на руки в полицию.

Развернувшись на плотине, я посмотрел в сторону берега. До него было несколько метров. Надо было отпрыгнуть хотя бы на пару метров от течения к мелководью, чтобы достать ногами до дна. Вероятно, это был единственный выход. Я сидел и усиленно соображал. А вдруг не поможет, и меня снова унесёт течением? Больше на пути уже можно будет не встретить спасительных плотин, и ничто уже меня спасти не сможет. Рисковать я никогда не любил, но бывают моменты, когда ничего другого не остаётся. Оттолкнувшись от приютившей меня плотины, я прыгнул к берегу и бултыхнулся в мелководье. Сбил в кровь колени, но, по крайней мере, остался в городе, а не был унесен течением за тридевять земель.

Пьяный, мокрый, в одних трусах и с содранными коленками, я стал выбираться из-под моста. Интересно, через сколько секунд меня арестуют после того, как я выйду на улицу? Предстояло ещё пройти через два переулка до набережной, где была оставлена моя одежда. Потерять сумку с документами – ещё полбеды, но потерять и последнюю рубашку было смерти подобно.

Через прибрежную парковку, чудом не получив по башке от суровых уральских водителей, я вывалился на улицу. Мало того, что пьяный, так теперь ещё в одних трусах и с разбитыми коленями, я похромал к набережной, стараясь как можно меньше думать о том, как всё это выглядит со стороны. Прохожие изумлённо провожали меня взглядами, и мой внешний вид вполне соответствовал моему состоянию.

Чем хуже, тем лучше, товарищи! Да, милая, ты была права. Нечего тебе делать с таким недоразумением, как я. Теперь я объективно был хуже всех. Кругом километры городской агломерации, вокруг миллионы других мужчин, и я хуже любого из них. Даже самый подзаборный бомж хотя бы во что-то одет.

Андреич удивленно расхохотался, когда, перейдя на светофоре дорогу, я, как сломанный робот, направился в его сторону. Вечно все веселятся, когда у меня горе.

Мокрым не было смысла надевать сухую одежду, но и разгуливать в полуголом виде в центре города небезопасно. Чтобы не смущать прохожих своим внешним видом и не напрашиваться на арест в обезьянник, я свернул на аллею. Там я, обессилев, повалился в траву сушиться на солнышке возле памятника с надписью «Культура объединит людей».

Подняв голову, я с удивлением выяснил, что спал за столом в какой-то пиццерии. Оказалось, что Андреич решил не искушать судьбу и позвонил моему брату. Брат от греха подальше уволок нас с глаз людских и теперь сверлил меня сердитым взглядом.

Андреич пытался отпаивать меня кофе и приводить в сознание, но ничего у него из этого не выходило.

– Не хочу я твой кофе, дай лучше водки, – отмахивался я.

– Ты мало выпил ещё за сегодня? – прикрикнул на меня брат. – И так опозорился на весь город, мало тебе?

Я снова обреченно повалился на стол. Не для того я доводил себя до бессознательного состояния, чтобы снова приходить в сознание и выслушивать нотации о моём моральном облике.

Зато брат всю жизнь был нормальным, аж пёрла из него всю жизнь нормальность, как от меня перегар. И девки его любили. С детства всё было так, как захочет он. Брат всегда был старше и сильнее, и всякое несогласиес ним с малых лет каралось мордобоем и криками. Не важно, просто я перегрел суп на обед или ему понравилась какая-то моя вещь, и ему вздумалось у меня её отнять. Необузданный нрав брата всегда выливался в агрессию. Он и во дворе, и в школе со всеми передрался, но был убежден, что все кругом его сами провоцировали. Зато теперь вырос и работал на хорошей работе, на машине ездил и от одиночества никогда не страдал. Хорошая самооценка – хорошая жизнь.

– Прошли ваши времена, сударь, – зло думал я в столешницу. – Вот сбегу и всё равно напьюсь.

Через пару недель отец спросил меня о поездке. Много лет назад он сам учился в Екатеринбурге, теперь интересовался, как изменился город его молодости с тех пор.

– Как отпраздновали? – спросил отец.

– Нормально, по городу погуляли, – расплывчато ответил я.

Не мог же я откровенно рассказать, как всё было. К чему расстраивать отца?

– Странные вы, вот мы в вашем возрасте на день рождения ездили на шашлыки, на речку купаться.

– На Исеть? – спросил я.

– Да какой дурак в Исети будет купаться? Туда все уральские заводы отходы сливают!

Я не стал рассказывать отцу об одном известном мне дураке.

Брат сказал, что отвезти нас к себе не может, ему нужно было куда-то ехать по работе. Мне же в таком виде гарцевать перед лицом общественности было верной дорогой в отдел полиции. Чтобы скоротать время, мы решили пойти кататься на метро.

– У тебя, надо сказать, на роже написано твоё состояние, – обнадёжил меня Андреич.

Я достал смартфон и посмотрел во фронтальную камеру. Заплывшие зенки и красный нос, как у деда Мороза. Образ жизни и состояние, действительно, считывались невооруженным глазом.

– Не пакет же мне теперь на голову надевать, – отмахнулся я.

Всегда со мной всё не слава богу. В школе я был для всех зануда, ботаник и книжный червь. Теперь я, наоборот, слишком на всю голову больной и непомерно разнузданный. Один брат всю жизнь был молодец.

Мы купили в метро жетоны и пошли к эскалатору. Дежуривший на станции сержант провожал меня подозрительным взглядом, но я, собрав волю в кулак, умудрился пройти через турникет по относительной прямой, а не по привычной пьяной спирали.

– Куда поедем? – спросил Андреич.

– Не знаю, поехали на Уралмаш, – я от балды назвал единственный известный мне район. – Там, по крайней мере, моя физиономия будет смотреться более органично.

Уралмаш слыл с советских времён суровым рабочим районом. Хотя на пролетария в своей футболке с черепом и алхимической пентаграммой я слабо походил.

В вагоне планировал привычно вырубиться, но Андреич достал из сумки водку. Он был добрее брата, и ею со мной поделился. Градус тут же пополз вверх, и я ободрился духом.

Напротив, читая книжку, сидела удивительная девушка в мини-юбке с крашеными волосами, переплетёнными синими фенечками. Кажется, она была неформалкой. Странный, но невероятный магнетизм исходил от неё. От меня же исходил лишь двухдневный перегар и злоба на весь мир. К чему было это пересечение таких разных планет, да ещё и глубоко во чреве земли? Такая поразительная девушка, и на её фоне такой жалкий и ущербный я.

Я покосился на Андреича. Он тоже задумчиво и печально смотрел на девушку. А она читала книжку, и никакого дела ей до нас не было. Это было справедливо. У неё должна быть своя жизнь, и там не место всем этим недоразумениям. Там должны быть весёлые будни, добрые и адекватные друзья, хороший и любящий мужчина рядом. А не вот это вот всё, сидящее в метро напротив.

Эх, Андреич, Андреич, зачем мы ходим по этой постылой планете? Какой смысл пить водку, страдать, писать дурацкие стихи и песни, когда на свете существуют такие удивительные женщины, и можно просто быть с ними рядом, дарить им счастье и самим светиться счастьем от этого? Какая же бессмыслица вся наша жизнь, когда понимаешь, что эта жизнь могла бы быть совсем другой, в Екатеринбурге и рядом с такой женщиной. И какая безнадега понимать, что никогда у тебя такой женщины не будет. Как же так вышло, что я родился не на Уралмаше, и мы теперь не ходим с ней по одним улицам?

Девушка поднялась, подошла к выходу и остановилась рядом со мной. От неё веяло жизнью и солнечным светом. Как это оживляло меня, привыкшего уже который месяц дышать промозглой смертью. Наверное, в этот момент все эти малоосмысленные вращения земного шара ось набекрень обрели для меня хоть какой-то смысл.

– Девушка, вы такая красивая! – вздохнул я, стараясь не дышать на неё.

Не было в этом никакого умысла, и ничего мне от неё было не надо. Это был вопль восторга, жалкая попытка уместить возвышенное восхищение в какие-то банальные слова. Она взглянула на меня и улыбнулась. Кажется, она правильно всё поняла.

– Спасибо, – добродушно сказала она и посмотрела в мои поплывшие зрачки.

Наверное, это был первый за долгие месяцы тёплый и человечный взгляд. Она одна не осудила меня, и моя внутренняя боль затрепетала, плавясь под этим мимолетным взглядом. Девушка пригвоздила меня взглядом к сидению, а в душе моей лились слёзы от того, как же уродлива моя жизнь, в которой никогда не будет ни человеческого тепла, ни заботы, ни любимых глаз. Отворились двери, и девушка вышла из вагона, навсегда превратившись в воспоминание в моих больных мозгах.

Я задумчиво накатил ещё водки. Зачем я всю жизнь схожусь со злыми истеричными стервами, которые кричат на меня матом, а потом одним махом разменивают на новых любовников? До чего они довели меня, что доброе слово и ласковый взгляд от посторонней девушки я воспринимаю как непозволительную роскошь и растроган как ребёнок? Какой смысл после этого жить с кем-то, да и вообще жить?

Озадаченный Андреич тоже потянулся за бутылкой.

– Видел, какая? – спросил я.

– Да, классная, – вздохнул Андреич. – Это тебе не Лиза с портфелем травы.

А, с другой стороны, зачем такой хорошей девушке такой невротичный и пьющий я? Какая несусветная пошлость ставить нас рядом. Зачем уродовать её судьбу мной? Удивительная, хорошая, я не знаю, как тебя зовут, но да хранит тебя Бог! Проживи эту жизнь счастливо, иначе этот мир будет вовсе лишёнсправедливости, и его полагалось бы уничтожить. Тебе нельзя быть несчастной. Если ты не будешь счастлива, я никогда больше не смогу верить в Бога. Может, Он и мир-то создавал для тебя?

Брат подобрал нас с Андреичем, приехав на машине. Лиза каким-то образом оказалась уже у него дома.

Всю дорогу брат возмущался и митинговал о моём моральном облике.

– Это надо же так напиться! Выпил, так будь человеком! Что в семнадцать лет ведешь себя как идиот, что в двадцать.

Я с ним не спорил. Как будто самые весомые аргументы могли поколебать его самоуверенность. Тем более, у меня их не было.

Приехав к брату, я тут же изнуренно повалился на диван и уснул. Судя по тому, что доносилось до меня сквозь сон, они достали оставшуюся у Лизы траву и принялись её курить.

Меня начинало отпускать и потряхивать. Чтобы не стало плохо, я периодически просыпался и просил водки.

– Ты и так алкаш, хватит тебе водки, – зло осаживал меня брат, пыхтя бульбиком.

Всё, как всегда: если я выпил водки, то я – моральный урод и подонок рода человеческого. А что бы они ни делали, пусть даже курят наркотики ночь напролёт, они всё равно отличные ребята и нормальные члены общества.

На этой планете и спустя тысячелетие ничего не произойдет. Всё как у Блока: умрёшь – начнёшь опять сначала, и повторится всё, как встарь. Нормальные люди будут упиваться собственной нормальностью. Такие как я будут распадаться на атомы. И никто в этом не виноват, природа бытия такова. Я давно не обвиняю ни в чём людей, они просто принимают правила игры и живут по законам этой планеты. Они куда более правы, чем я. Кто сильнее, тот и прав. Слабый будет перемолот беспощадными жерновами бытия. Ницше был слишком примитивен, когда сказал, что человек – это то, что нужно преодолеть. В итоге был преодолён он сам. Преодолеть нужно само бытие, вязкую стихию земли, способную задушить в собственных объятиях и превратить в перегной всё самое высокое и небесное. Человек рождён из говна и в говно превращается. И только тесными вратами можно выйти из этого причинно-следственного безумия. Но где найти эти врата?

Что со мной будет дальше? Может, по пути в ночную круглосутку я поймаю нож в спину в пьяной подворотне? Может, глухой ночью на пустой холодной трассе меня собьет летящая фура, когда я буду пробираться автостопом без внятной цели в очередной город? Может, просто в очередной трясущей абстиненции не выдержит и остановится изнурённое сердце? Ничего я не знаю, ничего не чувствую и не хочу.

Но единственное, что мне захочется вспомнить перед окончанием всей этой безумной и странной истории, это тот единственный добрый взгляд на глубине нескольких метров на станции метро «Уралмаш».