Текст книги "Новые русские мифы"

Новые русские мифы
Павел Сурков

© Павел Сурков, 2016

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Предуведомление

В детстве, часто болея, я любил читать – а что еще оставалось делать-то? Любимым писателем моим в ту пору был старина Кун со своими «Легендами и мифами Древней Греции». По младости лет голые тетеньки на картинках меня не очень интересовали, а вот сюжеты – увлекали.

А как подрос – выяснилось, что мифы порой уверенно воплощаются в реальность.

И я решил написать про это книжку – про то, как совершенно неожиданно (но предсказуемо) древнегреческие боги спустились с Олимпа – и оказались прямиком в наших 90-х…

По-моему, им там довольно комфортно.

Похищение Европы

Улица, на которой она провела свое детство и юность, вернее, всю сознательную пору того состояния, которое детством называть уже поздно, а зрелостью – еще рано (даже несмотря на то, что созрела она, по меркам всех своих родственников, – рановато, а на самом-то деле – ничуть не позже одноклассниц), улица с узким сквером посередине, соединявшая собой Ленинский проспект и не менее длинную, чем этот самый проспект, Профсоюзную улицу, узкая улица в московских Черемушках – эта улица носило имя Джузеппе Гарибальди. Мятежному революционеру, спавшему вечным сном в далеком зарубежье, наверное, было лестно, что его именем в московских Черемушках назвали улицу, а ей было все равно, в честь кого назван вытянутый кусок московской земли, на котором стоит ее панельная пятиэтажек. Да и Гарибальди, сказать по секрету, она упорно путала с Ганнибалом.

Дом ее помещался напротив кинотеатра, названного в честь района – «Черемушки». Сперва, в детстве, она думала, что это район назвали так в честь самого значительного строения во всей округе: коричневый параллелепипед кинотеатра заставлял стекаться к себе огромное количество народа. Это означало одно: либо в кинотеатре показывают французский фильм об Анжелике (тогда стекавшийся народ состоял в основном из женщин разных возрастов), либо вечером в программе стоит польский, индийский или – что случалось редко, но все-таки случалось! – американский фильм (на такое шли семьями, особенно на «Кинг-Конга», жуткую картину про гигантскую обезьяну, разметавшую в гневе пол-Америки). «Кинг-Конга» она видела дважды, фильм ей почти понравился, за исключением главной героини, на долю которой выпала тройная любовь – и главного героя, мускулистого обаятельного бородача, и главного злодея, неприятного типа с набриолиненными волосами, и собственно гигантской обезьяны. Главная героиня была, подобно ей, блондинкой, но не натуральной, а нагло крашенной то ли пергидролем то ли какой-то специальной заморской гадостью. Но грудь и прочие физические пропорции блондинки значительно уступали развитому подростковому телу, но ее не снимали в кино с гигантской обезьяной, а вот блондинку почему-то – снимали. Она потом увидела эту блондинку еще в одном фильме – «Тутси», про мужика, переодевшегося женщиной. Это была комедия, но блондинка там все так же закатывала глаза и играла в любовь с главным героем. Наверное, блондинка имела крепкие связи в зарубежных киностудиях, решила она и несколько успокоилась – ведь на каждой киностудии директором сидит волосатый негр, похожий на ту самую гигантскую обезьяну, и, чтобы получить главную роль, просто необходимо сделать с этим негром все, что он, негр, захочет, а она на это не согласна – для этого есть блондинки, уже поднаторевшие в вопросах ублажения гигантских обезьян.

Время было сложное и прекрасное – мускулистые герои фильмов словно сошли с киноэкранов, облаченные в строгие спортивные костюмы, со свинчатками и ножами в карманах, с низкими покатыми лбами, короткими стрижками и железными мускулами – античные боги с рельефной грудью молча курили около кинотеатра, держали ларьки и автосервисы, их боялись и уважали, как боятся и уважают богов, бродящих между людей в дикие рабовладельческие времена: людей продавали за засаленные бумажки с меняющимся количеством нулей и только зеленая валюта оставалась неизменной и самоценной.

Бык был одним из античных богов, но она не знала об этом. Он держал автомойку и лавочку с автозапчастями, именуемую «фирмой», а маленькие цыганята, трущие грязными тряпками машины в пробках на улице, тоже отдавали процент своего дохода мрачному быку и его прислужникам – тоже античным богам, но более мелкого ранга: они, вероятно, отвечали за торговлю и войну между такими же богами, как бык – эти Гермес и Арес при быке были и его неизменными спутниками, хранителями и подельниками.

Бык заметил ее утром воскресенья, присвистнул и сказал что-то неразборчиво – античные боги всегда говорят неразборчиво, только избранным дано проникнуть в самую суть их слов, – но это касалось, видимо, ее джинсовой мини-юбки. Бык распахнул дверцу колесницы – новой «девятки» вишневого цвета – и она расценила этот поступок как приглашение.

Отказываться было глупо: античные боги никогда ничего не делали просто так, а отказаться означало навлечь на себя гнев богов. В гневе боги были страшны и метали громы и молнии из самопальных и купленных по случаю на черемушкинском рынке «стволов». Он одернула юбку и села на переднее сиденье. Гермес с Аресом мгновенно скакнули назад, а бык устроился за рулем.

Она не помнила, как выехали за город, бык молчал, орала кассета в автомагнитоле, а Гермес с Аресом перешептывались и хихикали на заднем сидении. Она любовалась каменным профилем быка, он вел машину резко, но уверенно, чуть наклонившись вперед и вцепившись обеими руками в руль. Лицо его не выражало никаких эмоций – это поначалу пугало, но потом даже нравилось, и он к концу поездки уже почти любила его – любила даже тогда, когда он резко свернул на проселок, еще резче остановился, кивнул Гермесу с Аресом – и те мгновенно вылетели из машины, встав на стреме, а он повернулся к ней – и случилось то, что должно было случиться, ведь античным богам простые смертные не могут возразить.

Она не плакала, а бык стал возить ее за город каждое воскресенье, и сцена повторялась до идентичности. Через два месяца бык заговорил, но она не поняла его. Зато поняли родители – и свадьбу сыграли скорострельно, в кафе рядом с метро, где заправлял дагестанец Чингиз, до полусмерти боявшийся Гермеса с Аресом, и до смерти – самого быка-громовержца: пришли гости с ее стороны и античные боги – со стороны быка, а дядя Сева из Химок напился вместе с Гермесом и Аресом до зеленых чертей и в подсобке избил Чингиза чугунной сковородой.

Бык будет свергнут вскоре: быстро и почти безболезненно, как и все античные боги. Варвары, пришедшие с запада, вооруженные европейскими языками и кожаными портфелями с дипломами европейских университетов, внешне ничем не отличавшиеся от прежних античных богов, даже высота лба и стрижки у них были идентичными, – эти варвары узурпируют фирму и авторемонтную мастерскую быка, а сам он, погрязший в долгах перед богами-подельниками, сгинет мартовским утром вместе с новой девяткой. Девятку найдут через месяц притопленной в одном из болот Лосиного острова, а поруразложившийся труп быка – значительно позже, в сентябре, и почему-то в окрестностях подмосковной Щербинки.

Она выйдет замуж за одного из варваров, родит ему маленького сына, но все время, вместо забот о доме и ребенке, посвятит фитнесс-центрам и салонам красоты. Борьба за красоту с каждой морщинкой, превращенная в самоцель – все это сотрет из ее памяти те далекие времена, когда античные боги были так близки и могли принимать любые образы, пусть даже животных, которые сегодня, с высоты ее нынешнего положения, кажутся ей пускай и полезными, но все же грязными и несколько туповатыми.

Рождение Афины11
  Афина родилась довольно странным способом – у Зевса из головы. Зевсу предрекли, что у него от жены Метиды-Премудрости родится сын, который его свергнет. Тогда Зевс не нашел ничего лучше, чем беременную Метиду сожрать. После этого у Зевса страшно разболелась голова, и он отправился к Гефесту за помощью. Гефест не нашел ничего лучше, чем врезать Зевсу молотом по голове – череп бога раскололся и оттуда вышла на свет богиня Афина. Ну, Зевсу, кстати, ничего от этого не было – древнегреческие боги были бессмертны.


[Закрыть]

В Пушкинский музей привезли импрессионистов.

Импрессионистов в Пушкинском музее, надо сказать, и своих хватало: бедные французские художники заполонили в свое время Монмартр картинами в оригинальном стиле и готовы были продать свои творения любому меценату, предлагающему за картину больше десяти франков. Меценатов было много, и русские в том числе. Вот и наводнился Пушкинский музей полотнами импрессионистов, чем и по сей день вызывает восторженные охи и ахи ценителей высокого искусства в возрасте от пяти до девяноста пяти.

Однако, и в других мировых музеях картин импрессионистов тоже достаточно. В результате укрепления внешнеполитических отношений, Президент, подогретый министром культуры, посетил несколько европейских музеев и договорился о проведении в Пушкинском музее большой выставки импрессионистов. Как галеристы и Президент решили поделить деньги от этого мероприятия – знали только они сами, да министр культуры. Но – импрессионисты оказались в Пушкинском музее, и в первый же день работы выставки за три часа до открытия у дверей музея выросла гигантская очередь.

Митяй Баклушин, по прозвищу Зевс, искусством интересовался постольку-поскольку: «Эммануэль» смотрел и, будучи на отдыхе на Кипре, даже ездил к каким-то скалам, откуда, по словам плохо говорящего по-русски гида, вышла из воды местная богиня – то ли Гонорея, то ли Триппера, Митяй точно не помнил, но что-то в ее имени было связано с венерическими заболеваниями. Устав от постоянной болтовни гида, Митяй достал из кармана «ТТ», который ухитрялся пронести с собой даже в самолет (пограничники Митяя не досматривали, опасливо косясь на выражение его лица), и положил туземца в те самые волны, откуда тысячелетия назад вышла голая божественная тетка с неприличной фамилией. Братва шутку оценила и дала Митяю погоняло «Зевс-громовержец». «Громовержец» из погоняла отвалился как-то сам собой, и Митяй в дальнейшем стал именоваться коротко – Зевс.

– Импрессионистов привезли, – сказала Зевсу его секретарша Юнка (полное имя – Юнона). – В Пушкинском выставляют завтра. Все важные на открытие придут.

– Каких еще импрессионистов? – Зевс с утра был мрачен, давило похмелье.

– Французских художников, – Юнона была умная девочка, закончившая литературный институт, но славы на почве литературной критики и писательства не снискавшая, потому стала подрабатывать в стриптизе. Там-то ее и заприметил Зевс, заказал приват-танец, трахнул, как водится, а потом взял к себе в секретарши. Юнона не жаловалась.

– Бабы голые есть? – поинтересовался Зевс, пытаясь найти в выставке импрессионистов, помимо присутствия на ней важных лиц, еще хоть какой-то эстетический резон.

– До фига, – коротко сказала Юнона. – Может, водки с альказельцером, Дмитрий Иванович?

– Можно и водки, – подумав, сказал Зевс. – Только альказельцера не надо, перебьюсь. Заказывай приглашение.

Утром выстроившийся людской хвост у входа в музей обогнули шестнадцать черных автомобилей, из которых вышли Президент, министр культуры, послы некоторых заинтересованных государств, а также Зевс и его закадычный друг и партнер по бизнесу Вова Корнейко по прозвищу Вулкан. Прозвище свое Вова получил не за бурный нрав (хотя и тот тоже присутствовал – однажды Корнейко одним ударом кулака в лоб прикончил молоденького официанта в ресторане «Прага» за то, что тот не долил ему рюмку текилы), а за то, что владел большим одноименным московским казино.

Зевс с Вулканом встали в толпе почетных гостей и, глядя, как разрезают красную ленточку, обсуждали важные вопросы.

– Казино бы новое открыть, – сказал Вулкан, – на Ленинградке. Я там новостроечку прикупил, квартиры уже все рассовал, а первый этаж пустует.

– Маза, – кивнул Зевс. – Название только надо бойкое. «Титьки-Митьки» – пойдет?

– Херня, – отрезал Вулкан, – все скажут, что у нас сдвиг по фазе на почве голых титек.

– А чо, не сдвиг, что ли? – поинтересовался Зевс. – То-то я смотрю, как ты мою Юнонку глазенками своими жрешь…

– Кто жрет? – обиделся Вулкан. – Да я таких Юнонок…

Но дискуссию закончить им не удалось, потому что ленточку наконец-то перерезали, и под вспышки фотокамер почетные гости стали проходить на выставку. Туда же направились и Зевс с Вулканом.

Обилие голых титек впечатляло. Задержавшись около статуи Давида («И это, нах, греческий герой? – подумал Зевс удрученно. – Да у нас в бане таких героев…»), полюбовались на мраморную копию Венеры Милосской («Жирновата, но ж*па ничего,» – про себя решил Вулкан), перешли собственно к выставке.

Зевса очаровал Дега – танцовщицы с мощными ляжками поразили его впечатление, в то время как Вулкана, по его словам, «вширил» Ван Гог.

– Винтовой, мать твою, винтовой, отвечаю! – восклицал он. – Я один раз по малолетке вмазался, все такое же было, яркое, красивое. Отвечаю, винтовой!

Зевс понимающе кивал, не завидуя опыту друга: наркотики он презирал принципиально. Мог покурить кальян с марокканским гашишем, но не более того: осторожничал. «В нашей работе чуть передознулся – спалишься нах», – любил повторять он, ни на секунду не сомневаясь в собственной правоте.

Но перед одной из картин Зевс и Вулкан оба застыли как вкопанные.

– Во баба! – ахнул Корнейко, а Зевс только кивнул согласно.

Баба на полотне, действительно, была что надо. Розовое широкобедрое тело, томный взор и рыжие волосы. Художника звали Ренуар, но это было не важно – в глазах Зевса зажегся алчный огонек, и он за лацкан подтащил к полотну бабушку-смотрительницу.

– Сколько? – тыкнул он в картину пальцем со следами сведенной татуировки.

– Что вы имеете в виду? – робко спросила бабушка.

– Что имею, то и введу! – хохотнул Зевс. – Сколько стоит эта?

– Вы о картине?

– Нет, блин, о бабе! – заржал Зевс. – Конечно, о картине, кошелка ты тупая! Сколько стоит?

– Это же Ренуар… «Купальщица»…

– Да по мне хоть Пикассо, – блеснул интеллектом Зевс. Про Пикассо он слышал как-то то ли в телепередаче, то ли читал в каком-то журнале. Запомнились странные кубические фигуры, и еще какая-то картина с евреем. Евреев Зевс уважал, но не любил, а фамилия художника въелась в память. – Картина сколько стоит?

– Молодой человек, – вздохнула старушка, – есть вещи, которые бесценны… Боюсь, у этой картины нет цены.

– Вот дура, – вмешался в разговор Вулкан. – Это же Зевс! Смотрящий твоего музея сраного. Он, если захочет, всю эту лавочку купит и продаст, а на вырученные деньги сам у себя в казино фишек наберет… Ты цену назови. Или старшему скажи. Покупатель серьезный, лавэ готов большое отвалить.

Старушка смекнула, что разговор зашел в тупик, проверещала что-то насчет директора, вывернулась из лап Зевса – и через пару секунд уже тащила к компаньонам лысоватого человека в очках.

– Это Михаил Израилевич, наш коммерческий директор, – сказала она. – Думаю, что планируемую сделку вы вполне можете обсудить с ним, – и с этими словами старушка ретировалась.

– Вы, как я понял, желаете купить Ренуара? – спросил коммерческий директор, слегка картавя.

– Ну, типа того, – сказал Зевс, понимая, что перед ним – настоящий зубр сбыта художественных ценностей, облапошить которого – штука не из легких.

– Я могу предложить компромиссный вариант, – бойко проговорил коммерческий директор. – Копию. Идеальную копию «Купальщицы». Отдам недорого.

– Фуфло толкнуть хочешь, падло? – сквозь зубы проговорил Вулкан.

– Упаси Господь! – замахал руками коммерческий директор. – Хочу соблюсти приличия. Да будет вам известно, что половина экспонатов в нашем музее – те же самые копии.

– Не понял? – переспросил Вулкан. – Вы чо, народ бакланить вздумали? Зевс, ты слыхал, они на твоей территории людям фуфляк впаривают!

– Не фуфляк, а копии шедевров, – сказал коммерческий директор. – Сами посудите, станем ли мы тащить из Флоренции оригинал «Давида», если можем легко приобрести его копию?

– Ты хвостом не верти, – отрезал Зевс, – ты о картине давай. Где копия? Показывай. Нормальная вещь – возьмем.

– Прошу вас, господа, проследовать за мной, – коммерческий директор сделал приглашающий жест, и они стройной короткой цепочкой – коммерческий директор впереди, Зевс – следом за ним, а Вулкан замыкал шествие, нервно оглядываясь по сторонам, – направились в подсобные помещения.

Копия была весьма похожа на оригинал, да и денег стоила немного. Ударили по рукам – и через пятнадцать минут Зевс, под неодобрительный ропот еще более увеличивающейся очереди, уже грузил в машину большую картину в золоченой раме.

– Вот гады! – проскрежетал кто-то из толпы. – И так страну разворовали, так и чужие богатства им подавай!

Вулкан хмуро оглядел толпу, сунув руку за пазуху, и возмущения стихли.

«Купальщицу» решили повесить в кабинете Зевса, прямо над столом. Митяй лично взял в руки молоток и, аккуратно наметив карандашиком место, приступил к вколачиванию гвоздя. Справился он удивительно быстро – и минуты через три «купальщица» уже висела на стене.

– Красота! – умилился Зевс.

– Шик, – подтвердил Вулкан. – Ну что, теперь и о делах поговорим?

– Давай, – Зевс выудил из ящика стола бутылку черноэтикеточного «Джонни Уолкера» и два граненых стакана. Наполнив емкости до половины, друзья чокнулись и молча выпили.

– Значит «Титьки-Митьки» тебе не подходят? – вкрадчиво спросил Зевс. – А твой вариант какой?

– «Афина», – гордо сказал Вулкан. – Громко звучит, солидно. И на столицу Греции похоже, там скоро Олимпиада будет. Реклама. А что твои «Титьки-Митьки» – на «Митяя» похоже. Решил распиариться, сучок?

– Не борзей, – строго сказал Зевс. – Я соучредитель. На хрен мне твоя «Афина». Давай, предлагай другое название.

– Сам не борзей! – Вулкан набычился.

У Зевса заиграли желваки, и он слегка откинулся в кресле назад, потянувшись к правому ящику стола. Вулкан мгновенно вспомнил страшные байки о коварстве Зевса – что, якобы, в левом ящике стола у него бутылка вискаря, а в правом – верный «ТТ».

«Положит,» – подумал Вулкан. – «Как Бог свят, положит!»

Мысль сработала еще быстрее: молоток, которым Зевс приколотил гвоздь для «Купальщицы», лежал рядом, на столе – Вулкан рванулся и через секунду огрел Зевса по макушке орудием пролетариата. Тот икнул и рухнул, обливаясь кровью, прямо на стол, лицом вниз…

…Договор о намерениях подписали уже в больнице – перебинтованный Зевс, переживший трепанацию черепа, не возражал против предложенного Вулканом названия. Новое казино открыли через неделю, а закрылось оно много позже, когда Зевс, памятуя старую обиду и серию шрамов на черепе, взорвал «Афину» из гранатомета вместе с тусовавшимся в ней Вулканом…

Но это было позже, много позже. А братва и поныне помнит, как из черепа Зевса, благодаря молоту Вулкана, вышла на Ленинградский проспект сияющая огнями «Афина».

Геракл у Адмета22
  У героя Геракла был приятель – царь Адмет, а у царя Адмета – жена Алкестида, которая вдруг неожиданно померла. Адмет страшно горевал, а Геракл вознамерился Адмету помочь – и отбил душу Алкестиды у ангела смерти Таната. Алкестида ожила, все счастливы.


[Закрыть]

Гера Кульков по прозвищу Геракл был уважаемый человек. Не преисполниться уважения к его ладно накачанной фигуре было попросту невозможно: Гера держал маленький подвальчик, в котором помещался «Титан – фитнесс-центр под руководством Г. Кулькова, к.м.с.», а в оный «Титан» ходила вся городская братва: от грозного Зевса до замшелого карманника по прозвищу Шакал – качаться было модно, мышечная масса была в почете. По части мышечной массы Гере равных не было: в свое время он чуть не стал мастером спорта по тяжелой атлетике, но горячий характер свое дело сделал: на очередное ругательство тренера Гера поднял тяжелый блин от штанги и молча положил его на лысеющую голову наставника. Гере дали шесть лет, и начало 90-х он встретил уже на свободе.

На зоне он не обрюзг, продолжая индивидуальные тренировки, заматерел, обзавелся нужными связями – и вне решетчатых стен оказался не менее достойным и уважаемым человеком, чем в их пределах. Открывшийся «Титан» взялся крышевать самолично Зевс, записанный герой в почетные клиенты. Взамен Гера помогал решать новым друзьям маленькие проблемы. Решал их Геракл однотипно: приходил на переговоры в обтянутой маечке, поигрывал бицепсами, а однажды, когда приехавшая рязанская братва оборзела настолько, что стала требовать с Зевса чемодан зелени, Гера невзначай перекусил золотую блямбу «Ролекса», аккуратно снятого с руки одного из оборзевших. На переговорах с участием Геры волынами не размахивали, общались на словах и почти культурно: повторюсь – Геру уважали.

Фрунзик Сумтян держал ювелирную лавчонку под названием «Адмет». Что такое «Адмет», ни Фрунзик, ни большинство его клиентов не знали, но сам Фрунзик полагал, что так называется драгоценный камень. Спустя много лет, мотая срок за мошенничество (фальшивый рубин, подсунутый жене британского консула, сделал свое дело), в тюремной библиотеке Фрунзик выяснит, что камень называется «адамант», но горевать о прошлом не станет.

Коронным блюдом Фрунзика было украшение брюликами всего и вся. Зевсу он предложил впаять в передний бампер его «БМВ» два многокаратных бриллианта – под левую и правую фары, соответственно, но энтузиазма эта идея не вызвала. Тогда Фрунзик, как любой восточный человек, склонный к философствованию, задумался о вечном – и решил, что провожать братву в последний путь надо достойно, по первому разряду. Блестяще, проще говоря.

Братва мерла от естественных и неестественных причин довольно часто. Хоронить любили и умели: редко какая неделя обходилась без хлебосолья. То, что предложил Фрунзик встретили с удивлением. Но в то же время – с пониманием.

Когда Петюня Маленький захлебнулся в искусственном пруду с китайскими карпами в новом японском ресторане рядом с театром Станиславского (поговаривали, что виноватыми в инциденте надо считать короля фарцовщиков Кузю по прозвищу Грудь Колесом, но свидетелей, как водится, не было), одним из первых, кто прибыл к безутешной вдове и товарищам Петюни был Фрунзик.

– Похоронить Петюню надо достойно, – сказал он веско. Братва согласилась. Вдова всхлипнула.

– В чем базар? – спросил правая рука Петюни, угрюмый Валя Горыныч.

Базар был в следующем: у Фрунзика совершенно случайно есть тринадцать отборных феанитов, довольно крупных и по виду – ну как есть брюлики. На черной крышке гроба Петюни им самое место. А уж он, Фрунзик, так их распилит, что инициалы покойного выложит запросто.

– Колоду – в бюро к носатому, – распорядился Горыныч. – Сроку до утра, – бросил он Фрунзику. – Справишься – в долгу не останемся.

Фрунзик справился. Справился настолько хорошо, что когда через месяц пулю на Тверском бульваре получил сам Горыныч, у братвы не возникало вопросов, кто будет заниматься украшением деревянного гроба покойного: обитые атласом крышки не приветствовались – американская братва хоронила своих в гладких гробах на винтах, наши решили не отставать.

Погорел Фрунзик на рекламе: главным экспонатом его магазина был дамский гроб «Алкестида», заказанный в Греции – и Фрунзик не пожидился: украсил его крышку теми двумя бриллиантами, что планировались на переднем бампере Зевса.

Через два дня после появления памятного гроба в витрине фрунзиковой лавки, к нему пришел Котя Кайман, державший похоронное бюро «Танатос».

– Хлеб крысятничаем, – сказал Котя, слюнявя в углу рта «Мальборо». – Нехорошо.

– Н-не понял? – пролепетал Фрунзик, поднимаясь со своего места из-за стойки с фальшивыми сапфирами.

– Трупаками в районе я занимаюсь, – сказал Кайман спокойно. – И колоды им я правлю. А твои цацки братве на том свете ни к чему. Баловство.

– Так братва ж сама одобрила! – воскликнул Фрунзик. В воздухе повисло напряжение.

– Братва одобрила, она и запретит. Только тебя это волновать уже не будет. Сам станешь моим клиентом. Почетным.

– А, может. Можно это как-то… урегулировать? – пролепетал Фрунзик. В голове пронеслись годы детства, ереванский двор, красотка Лия из дома напротив. Умирать Фрунзику положительно не хотелось.

– Колоду отдай. С брюликами. Сроку до завтра. Мерекуй. Я с братвой приду под закрытие, – коротко сказал Кайман, выплюнул сигарету, чуть промахнувшись во Фрунзика, и удалился.

Фрунзик кинулся к телефону – и через два часа Геракл уже втискивал свое тело в дверь ювелирной лавки.

– Проблему решим, – сказал он, выслушав Фрунзика. – Семь сотен. Сейчас.

Фрунзик заплатил, компаньоны ударили по рукам и на следующий день Геракл снова втиснулся в маленькую лавочку Фрунзика.

Кайман, как и обещал, пришел в шесть.

– В чем базар, братан? – спросил он, глядя на Геракла, заслонившего собой «Алкестиду».

– Хлебало не на свой кусок раззявил, Кайман, – сказал Гера. – Поперхнешься.

– За Зевса поручились? – поинтересовался Кайман.

– За Зевса – не за Зевса, а колоду не лапай, – туманно ответил Геракл.

– Предъява не катит, – заметил Кайман, но было поздно: Гера сделал шаг вперед, обхватил Каймана своими мощными руками и, прикрывшись им как щитом, шагнул к двери. Та вылетела на улицу плашмя, вместе с Кайманом. Геракл рухнул на него сверху – что-то хрустнуло: копчик Каймана пришелся точно на тяжелую, всю в завитках медную ручку. Кайман взвыл и потерял сознание.

– Дверь Фрунзик навесит, – сказал Геракл каймановой братве, что с открытыми ртами дежурила у входа. – Базаров нет?

Базаров не было. Гера отряхнулся, пнул Каймана легонько в промежность, ткнул одного из каймановых бультерьеров мизинцем в живот, от чего тот согнулся пополам, посмотрел на часы: до приезда Зевса в качалку оставалось полчаса, а опаздывать Геракл не любил.