Текст книги "Травелог"

Травелог
Роман в стихах
Павел Сурков

© Павел Сурков, 2015

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru

«Это был вторник. В девятом часу…»

 
Это был вторник. В девятом часу
Я позвонил. «Не возражай.
Сборы в дорогу у нас на носу.
Надо собраться. И уезжать».
«Будешь писать с регулярностью в год,» —
Я попытался нелепо шутить.
«Ты же и сам знаешь все наперед…»
«Будешь любить?»
«Буду звонить.
Я обустроюсь – и вызов пришлю.
Дешевый туда и обратно билет…»
«Будешь любить?»
«Пока что люблю».
«Пока – что?»
«Постой, я выключу свет…»
День не спеша расцветал за окном.
Кто-то гонял «Пинк Флойд» за стеной
«Я здесь, извини. Знаешь, дело не в том,
Что я уезжаю… Прости, дорогой —
Так будет проще. Пройдет пара лет,
Жизнь не всегда бывает легка.
Я успокоюсь…»
«Я – уже нет…»
«Я позвоню. До свиданья…»
«Пока…»
…Кровавым пятном – комар на стене,
Солнечный луч рухнул на стол,
И Роджер Уотерс соседу и мне
Пел про another brick in the wall…
 

«Весело звякают центы в брючном кармане…»

 
Весело звякают центы в брючном кармане,
Верится, что ты снова попал в Европу.
Пожилой итальянец, похожий на Мастроянни,
Предлагает gelato с клубничным вязким сиропом.
 
 
Здесь все сплелось вопреки человечьим законам:
«Просто жить,» – короткая, ясная формула.
И черная кошка на древнеримской колонне
Напоминает осколок надгробия Ромула.
 
 
Ты устал от сует, ты уже разомлел как будто,
Ты не ищешь в глазах прохожих своих подобий
Но табличка на заросшей патиной Via Margutta
Ценнее любых помпезно-барочных надгробий…
 
 
И все исчезает: ностальгия, нужда, забота,
Душа отдыхает, а с ней заодно и нервы,
И маленький Колизей с высоты твоего полета
С легкостью можно накрыть монеткой в два евро…
 

«Нас не касается полуземная отрава…»

 
Нас не касается полуземная отрава,
В горечи жизни я тоже не виноват.
И над затянутой зимним туманом Влтавой
Старинным комодом высится Пражский Град.
 
 
Чтоб описать все это – не хватит слова,
Время как тонкую птицу сжимаешь в руке —
Круглые камушки на надгробии рабби Лева
И черепки Голема на чердаке.
 
 
Здесь история кровью струится без человека,
Здесь красиво настолько, что даже не радует глаз.
Даже мостик в метро – четырнадцатого века.
Этот город вполне возможен – и лучше без нас.
 

Чрево Праги

1. Брюнсвик

 
Я попробую начать издалека.
 
 
На Карловом мосту, что разрезает, словно нож.
Старое тело старого города под названием Прага,
Стоят статуи.
Разные статуи.
Легендарные статуи.
К изможденной фигуре Иоанна Непомуцкого
Толпами тянутся туристы,
Трогают рукой нос бронзовой собаки,
Что изображена на постаменте
(Утверждают, что это приносит счастье,
Можно даже загадать желание,
И оно сбудется,
Как я полагаю, с вероятностью 50 процентов,
То есть – или сбудется, или нет),
Туристы верят
И создают массовость,
Ведь у каждого из них есть сокровенное желание,
И хочется, чтобы это желание сбылось.
У меня такое желание тоже есть,
Но я не задерживаюсь рядом со статуей Иоанна Непомуцкого,
У меня есть свидание поважней,
Желания подождут —
Меня ждет Брюнсвик.
 
 
Мы с ним очень похожи,
Он, вроде бы, вместе со всеми,
В общей массе,
Всего лишь одна из трех с небольшим десятков скульптур Карлова моста,
Но его почему-то совсем не замечают,
Он стоит в отдалении,
На собственной колонне,
А не со всеми в одном ряду.
Мы с ним очень похожи,
Он одинок и бледен лицом,
Он сжимает в руках блестящий золотой меч,
У его ног клубком свернулся гривастый лев,
Зверь спит,
Брюнсвик, кажется, тоже,
Под шлемом почти не видно лица,
Каменные глаза, кажется, закрыты,
И только руки крепко сжимают меч,
Брюнсвик не спит никогда.
Брюнсвик меня ждет.
 
 
Он стоит на вершине отдельной колонны,
У его подножия дети кормят лебедей —
Я поражен: в холодных водах Влтавы
Даже зимой плавают снежно-белые лебеди
И затесавшийся меж ними буроватый метис.
Брюнсвик не поворачивает головы,
Гортанные крики лебедей
Не отвлекают его от главного дела:
Он бережет покой своего города
И, кроме того, ждет меня.
 
 
Говорят, что меч Брюнсвика —
Настоящий боевой меч —
Спрятан где-то между камнями Карлова моста.
И если городу будет угрожать смертельная опасность,
То каменный Брюнсвик оживет,
Отбросит золотой муляж меча,
Выхватит истинное оружие, спрятанное меж камней
И защитит свой город
От любой напасти,
От любого врага,
От любой беды.
Оживет и каменный лев,
Подставит Брюнсвику спину —
Лев, по легенде, был его ездовым животным,
Его «ваханой», как сказали бы индуисты,
Брюнсвик спас когда-то льва от дракона,
И лев поклялся вечно служить своему спасителю.
Верхом на рыкающем льве,
С блистающим мечом,
В сверкающих доспехах —
Брюнсвик помчится на врага
И сокрушит супостата,
Освободит родной город
И снова неподвижно застынет на маленькой колонне Карлова моста
До новой напасти.
 
 
«Правда, так и будет?» – спрашиваю я Брюнсвика.
Между нами – несколько метров и пропасть провала моста,
Брюнсвик смотрит на меня беззрачковыми глазами каменной статуи,
Похожими на закрытые веки,
Брюнсвик усмехается каменной улыбкой —
И отвечает мне.
 
 
Говорит Брюнсвик:
 

 
«Смертный глупец
Мой маленький заезжий дружок,
Как же у вас, людей, все просто,
Как все точно и элементарно укладывается в скудные рамки легенды!
Посмотри на меня,
Посмотри на себя,
Эта пропасть между нами —
Это зеркало,
Зеркало грязной воды Влтавы,
Загаженной лебедями и туристами,
Так что, когда ты смотришь на меня,
То видишь – себя.
Да, маленький смертный,
Я – это ты,
Застрявший на одинокой колонне в стороне от других людей,
От других статуй,
Застрявший так далеко, что не все тебя замечают.
Вот твоя участь,
Вот твоя судьба,
Вот твой рок,
Вот твоя жизнь.
И вот твоя защита».
 

 
Лев, лежащий у ног Брюнсвика, поднимает каменную кудлатую голову,
Смотрит прямо на меня —
У льва горящие желтым зрачки,
У льва глухой низкий голос,
Голос старого зверя,
Голос мудрого зверя..
 
 
Говорит Лев:
 

 
«Маленький человек
Маленький смертный человек,
Посмотри на меня,
Я старый лев,
Я некрупный лев,
Ну, посмотри, разве можно меня оседлать?
Ну, посмотри,
Посмотри на этот город
С толпами туристов,
С наглыми официантами —
Тебя обсчитали в соседней пивной, разве не помнишь? —
С несимпатичными женщинами и толстыми мужчинами,
Этот город уже однажды
Освобождали твои соотечественники,
А жители этого города
Называют их захватчиками,
Неужели ты думаешь, что такой город
Достоин защиты Брюнсвика?
Я старый лев,
Я некрупный лев,
Я больной лев,
Я недикий лев,
Я свернулся у ног своего хозяина,
Клубочком,
Как котенок,
Ну и скажи, кого же, на самом деле, защищает Брюнсвик?
Неужели не понял?»
 

 
Лев замолкает,
Опускает голову на передние лапы
Снова сворачивается клубком
У ног каменного хозяина
И недвижимо застывает.
 
 
Я понял,
Я все понял,
Глядя в грязное зеркало воды Влтавы,
Это же я – там, на той колонне,
Это же ты – мой лев,
Мой маленький львенок,
Ты свернулась у моих ног,
Спи,
Спи сладко,
Я защищу тебя,
Никто не тронет тебя,
Мне нет дела до этого города,
Мне нет дела до этих людей,
У меня
Есть
Ты,
У тебя
Есть
Я,
Даже если ты – категорически против этого.
 
 
Я – Брюнсвик.
Ты – лев.
И ничего не изменишь.
 

2. Вышеград

 
Я снова попал в метель,
Снег бил мне в лицо,
Осенний снег,
Мокрый снег,
Мокрый и холодный,
Как полотенце,
Что тренер бросает в лицо боксеру в перерыве между раундами —
«Освежись и добей!»
 
 
Я иду по каменной тропинке,
В крепости Вышеграда,
Иду вдоль старого кладбища
С могилками под одинаковыми крестами,
Где лежат почившие монашки,
Вдоль тяжелых надгробий уважаемых пражан,
В тишине,
Мимо разбитой на три части колонны —
Когда-то дьявол похитил эту колонну из Рима,
Пытался принести ее к окончанию мессы,
Чтобы заполучить душу одного незадачливого священника
(У них был такой уговор: я тебе – колонну, ты мне – душу),
Но молитва ко святому Петру
Подняла страшную бурю,
Дьявол не успел вовремя,
Разозлился,
Швырнул колонну на землю,
Расколотил на три части,
Так она до сих пор и лежит.
 
 
И сегодня тоже ветер,
И снег,
Мокрый и холодный,
Он отрезвляет меня,
Он смахивает с меня остатки сна,
Из снега выходит Любише —
Принцесса, что предсказала рождение Праги,
Она стройная, высокая и не такая красивая, как на картинах,
У нее большие и теплые руки.
 
 
«Иди сюда, – говорит Любише, —
Я обниму тебя,
Подойди ближе к обрыву,
Подойди ближе к стене Вышеграда,
Там внизу туман,
Крики ошалелой чайки,
Туда, вниз, падает снег,
Ты можешь последовать за ним,
На мягкую снежную подстилку,
В глубь порожистой Влтавы,
Навсегда остаться в этом городе,
Тихо, тихо,
Не слушай крика чаек,
Слушай беззвучие,
Слушай меня…»
 
 
Коварная Любише,
Прекрасная некрасивая Любише!
Ты не сможешь заставить меня
Сделать то,
Что навеки заберет меня из Праги, —
О, как я ненавижу этот город! —
Что навеки заберет меня из жизни, —
О, как я ненавижу необходимость жить! —
Но брось мне в лицо еще немного мокрого снега,
Это поможет,
Это, надеюсь, поможет.
 
 
Любише исчезает в снегу,
Не исполнив даже этой малой просьбы.
Метель прекращается,
Снег прекращается —
И толпы каких-то галдящих китайских экскурсантов
Идут по моим следам
По уже начавшему таять снегу…
Метель была сильной и короткой,
Температура воздуха повышается,
Из облаков
Выглядывает солнце.
 
 
Я иду один по каменной тропинке Вышеграда.
Никакой Любише рядом.
И ты, дорогая, тоже далеко.
 
 
Может быть, надо было послушаться принцессу?
И дьявол смеется среди облаков,
С колонной у него не вышло,
А вот с моей жизнью, похоже, все получается.
 

3. На Пршикопе

 
Какая-то сволочь
Разрезала мне бритвой сумку в аэропорту,
Ничего не украла,
А чего укарадешь?
Две майки?
Три рубашки?
Один костюм?
Запонки?
Вот, запонки, кстати, можно украсть,
Но я их тщательно запрятал, так просто не найдешь.
Сумку жалко.
Хорошая была сумка.
Но надо покупать новую.
 
 
Покупать новую сумку лучше всего на Пршикопе —
(Это такой совет бывалого туриста)
Когда-то давно там проходил крепостной вал,
Защищавший Прагу,
А сейчас – много магазинов,
Защищающих экономическое положение государства,
Ну и Праги – в том числе,
Гуляй-покупай, сколько влезет.
 
 
Я всегда мечтал о том,
Как мы будем идти по улицам какого-нибудь европейского города,
Взявшись за руки,
Я подарю тебе какую-нибудь наивную безделушку,
Таких безделушек в каждом городе полным-полно…
Ты будешь держать меня за руку,
Мы будем смотреть в глаза друг другу.
С нами рядом,
Бок о бок,
Будет парить надежда
На крыльях счастья,
И что у нас впереди – какая разница? —
Главное здесь и сейчас,
Ты и я,
Вдвоем.
 
 
Этого – не случилось.
Счастье и надежда разрезаны, как моя сумка,
Неизвестно, кем,
Неизвестно, почему,
Но если с сумкой я понимаю, что делать,
То с тобой – ситуация непонятна.
И заниматься ее решением я не готов.
 
 
Я останавливаюсь на Пршикопе,
Смотрю по сторонам,
Вижу неплохой магазин,
В витрине выставлены вполне пристойные сумки,
Я захожу внутрь.
Ну, что ж,
Надо сперва разобраться с проблемой,
Решение которой
Вполне
Понятно.
 

4. Орлой

 
Когда Смерть звонит в колокольчик,
Турок отворачивается,
Святые мелькают в окошках,
Бьет Орлой.
 
 
Бронзовый Ян Гус
С удивлением смотрит на толпу,
Что, разинув рот,
Глядит,
Как нелепые фигурки
Механически движутся,
Никакой тебе музыки —
Один звон колокольчика Смерти.
Бьет Орлой.
 
 
Что до меня —
То часы на Театре кукол Образцова в Москве
Выглядят привлекательней и интересней,
Да и бьют – не просто колокольчиком,
А звонят «Во саду ли, в огороде»,
А здесь – не сборище детишек,
А толпы туристов,
Снимающих на фотоапаратты и видеокамеры,
На память —
Через пять лет кассеты и снимки будут стерты,
Но сегодня об этом никто не думает.
Все пьют горячее вино и заворожено смотрят.
Бьет Орлой.
 
 
Смерть звонит в колокольчик,
Лишь она да Турок живы на этой странной картине —
Святые мелькают в окошках гораздо выше.
Нет тебя.
Нет меня.
Холодный воздух.
Поздняя осень, по модулю равная зиме.
Смерть звонит в колокольчик.
Звон прекращается.
Дурным голосом орет петух.
Бьет Орлой.
Горячее вино горчит.
 

История

1

 
Люди – на площадь.
Царь – уезжает в Гатчину.
Филеры – в толпе.
Зеваки – на окна.
Все сходится.
Довольны сегодня будут одни лишь кабатчики,
Грядущую прибыль мысленно меряя сторицей:
И в самом деле – февраль, и народу много!
Замерзнут, милые! А мы им – извольте согреться!
Зимнее утро. Ямщик. Колея. Дорога.
Россия. Февраль. Еще не разбитое сердце.
Унылый юнкер в альбоме стишки корябает:
«Cherie Natalie…» с ошибками грамматическими.
Дама сидит, вздыхает. Ресницы подрагивают.
Изменится скоро практически все.
Практически.
…Дама умрет в восемнадцатом от чахотки,
Зароют в общей могиле средь разного сброда.
А юнкер затянется в кожу с запахом водки
И доживет до тридцать седьмого года…
 

2

 
Мария! Сегодня холодно. Адмирал раздает приказы.
В Иркутске топят печурки останками гарнитуров.
Подпоручик Раевский третьего дня опять подхватил заразу,
Постаралась очередная постельная резидентура.
 
 
Я верен тебе, Мария, что бы ты там не думала,
Как у вас в Петербурге? О чем пишут в газетах?
Я вижу во сне тяжелый овал Исаакиевского купола
И глаза твои – незабвенного темно-карего цвета.
 
 
Здесь пахнет хвоей и мышами. И ветер за щеки кусает.
Я отрастил усы. По-моему, мне к лицу.
Единственное, что меня до сих пор в разлуке пугает —
Дала ли ты assage соседскому подлецу?
 
 
Он был представлен к Георгию раньше меня на полгода,
Он носит сегодня кожанку и красное на рукаве.
Он снова придет к тебе – предательская порода! —
И Бог его знает, какие мысли таятся в его голове!
 
 
Не покоряйся ему. Я верю в мощь адмирала.
Мы скоро выходим из города и двинемся на восток.
И, может, к началу марта мы дойдем до Байкала,
Там, говорят, чудная вода: горячая, как кипяток.
 
 
Я солдат. А солдат – должен. И никогда не – хочет.
Я накоротке со всеми: с жизнью, с любовью, со смертью.
И если свои меня в девятнадцатом не прикончат,
То уж точно чужие убьют приблизительно в сорок третьем…
 

Очень понятное стихотворение о вынужденной разлуке

 
Я обязательно расскажу тебе о том,
Как понял, что полюбил тебя —
В одинокой Москве,
Между дождем и дождем,
Между закатом и рассветом,
Когда Бог вдруг перестал отвечать на мои вопросы
И предоставил мне возможность решать самостоятельно,
Что делать,
Что говорить
И с кем быть.
 
 
Я обязательно расскажу тебе о том,
Что искал тебя много лет,
Путаясь в лицах, адресах, телефонах, тенях и телах,
Забывая обо всем на свете,
Остервенело срываясь с цепи,
На которую сам же себя посадил,
Придумывая себе глупое прошлое,
Учась забывать,
Отвергая опыт,
Принимая будущее таким, как оно есть.
 
 
Я обязательно расскажу тебе о том,
Как маленький мальчик
Проснулся на рассвете,
Вышел из квартиры
И пошел бродить по сонному утреннему городу.
Этим мальчиком был я.
Что я тогда искал – не помню.
Но где-то в душе я уверен, что именно тогда я впервые попытался тебя найти.
Это было невозможно.
Объективно – невозможно.
Ты еще не родилась.
 
 
И если что-то вполне объективное
Мешает нам встретиться —
Прочти мои стихи,
Послушай мои песни,
Они все – о тебе,
Они все – для тебя,
Даже если они были написаны до того,
Как в одинокой Москве
Между дождем и дождем,
Между закатом и рассветом
Я отчетливо понял, что люблю тебя…
 

«Ты женился в тридцать четыре. Как мечтал: на фотомодели…»

 
Ты женился в тридцать четыре. Как мечтал: на фотомодели,
Девятнадцатилетней стерве с кукольно-нежным лицом.
Коллеги страшно завидовали (а, если точнее – хотели
Оказаться на твоем месте), но, в сущности, дело не в том.
 
 
Через год она смылась в Англию. Как водится, с лучшим другом.
Искать кого-то другого у тебя не осталось сил:
Для удовлетворенья потребностей у тебя имелись подруги,
Которые могут приехать ночью, если ты их попросил.
 
 
И так прошло тридцать лет. Та комната, что планировалась
В качестве детской – стала библиотекой. Так проще жить.
Матерное ругательство под старость нет-нет, да и вырвалось,
Спишем на возраст и хроническую невозможность любить.
 
 
Телефонные книжки потеряны, собака к ногам не ластится,
Кот чешет лапой за ухом, избавляется от клещей.
И последний стакан воды тебе протянет та самая одноклассница,
Которую ты терпеть не мог за очки и россыпь прыщей…
 

Чужой против хищника

 
Мы оба с тобой – инородные монстры.
Во всяком случае, нас таковыми считают.
Нас клянут на различный манер,
Проклинают,
Обвиняют в ужасных грехах.
А мы – такие, какие есть.
Ну как нас изменишь?
 
 
Если посмотреть внимательно,
То я – однозначно Чужой:
С легкостью прысну ядом в ближнего своего,
Могу долго пребывать в анабиозе,
А затем отправлюсь совершать разнообразные безобразия.
Я в этом не виноват,
Просто я рожден таким,
То ли насекомым, то ли гуманоидом,
Ученые не разобрались до сих пор.
 
 
Если посмотреть внимательно,
То ты – безусловно, Хищник:
Скитаешься по разным странам и континентам
Посредством самолетов, поездов, автомобилей
В поисках новых сокровищ,
Новых впечатлений,
Новых жертв.
Ты в этом не виновата,
Просто ты – охотник,
Самый лучший во Вселенной,
Да и за ее пределами тоже.
 
 
Если нас запереть в узком ограниченном пространстве,
То мы, конечно же,
Начнем сражаться не на жизнь, а на смерть.
Я буду жечь тебя кислотой,
Ты будешь стрелять в меня из сверхточного оружия с лазерным прицелом,
Я буду душить тебя длинным чешуйчатым хвостом,
Ты будешь пытаться проткнуть меня копьем из сплава иноземных металлов,
И мы будем реветь так,
Что соседи в ужасе разбегутся,
Затыкая уши детям и лихорадочно вызывая милицию.
Израненные и озлобленные,
Мы сплетемся воедино:
Хитиновый панцирь Чужого
Сольется с непробиваемой броней Хищника.
И никому невдомек,
Что эта битва —
Единственно возможная форма
Нашей вечной любви.
 

«Вот уже полгода как мы не вместе…»

 
Вот уже полгода как мы не вместе,
Запиваю разлуку холодною водкой.
И когда я жду о тебя известий —
Мне приходит письмо от твоей тетки.
 
 
Она пишет, что ты здорова. С работой
У тебя тоже более-менее гладко.
В этих строчках найти тревожную ноту
Невозможно. Практически все – в порядке.
 
 
Ты сменила пять или шесть кавалеров.
Ты покрасилась хной. Постриглась короче.
Посетила две театральных премьеры
И редко одна остаешься ночью.
 
 
Ты спешишь, всегда и везде успевая,
А морщинки скрываешь тональным гримом,
Но хранишь, все равно, для чего – не знаю,
В фотоальбоме наш первый снимок.
 

Тяжелые люди

 
Тяжелые люди выходят из дому по ночам,
Очень осторожно,
Под их тяжестью прогибается асфальт
И дощатые тротуары ушедших в прошлое городов,
Они идут медленно,
Переваливаясь с ноги на ногу,
Отдуваются и пыхтят, словно першероны,
Они движутся по известным только им маршрутам,
Перемещаясь в пространстве и времени —
От последнего до первого солнечного луча,
Двигаются тихо,
Боясь разбудить легких людей.
 
 
Ничего страшного.
Все легкие люди потяжелеют по прошествии непродолжительного времени.
Тогда днем улицы наших городов будут пустовать,
А ночью на улицах начнется медленное массовое движение:
Легких людей не останется совсем
И только тяжелые люди
Будут медленно бродить по ночам,
Тихо и осторожно,
Очень осторожно —
По привычке.
Только по привычке.
Будить будет уже некого.
 

Баллада шантажиста

 
Ничего, ничего, – успокаиваю себя, – все устроится, все, конечно, определится,
Можно жить и так, никого нигде не любя, можно по ночам одному гулять по столице,
Можно в поиске быть, можно чувствовать, можно ждать, можно верить и отрицать любую опасность,
Только на душе моей – отторженья печать, породившая беспардонность и несогласность.
Тебя рядом нет – я ищу, как пес, твою тень: я готов сорваться в бег за любой прохожей,
Что слегка напомнила мне в этот солнечный день тебя, что хоть каплю оказалась похожей,
И неважно, чем, и неважно как…. Только ты – далеко, далеко, стала частью эпистолярной.
Я ласкаю в памяти след твоей красоты, ну а ночь без тебя становится ночью полярной.
Ничего, ничего, – я твержу себе, как попугай, – все изменится, все в конце концов образуется,
Ну, кляни меня, ну, вини, огруби, обругай темным вечером на одинокой улице,
Ну, кричи, не молчи, позвони, напиши смс – где ты там? что ты там? Без ответа
Я схожу с ума: я привык быть с тобой, а без – это словно метель в середине лета.
Ничего, ничего… Ты вернешься. Осталось чуть-чуть. Солнце из алого потихоньку клонится в охру…
Ничего, ничего… Потерплю… Дотерплю. Как-нибудь.
 
 
Если ты не придешь, я, весьма вероятно, сдохну.
 

Посолонь

 
Мы с тобой
Обязательно придумаем,
Как
Обойти неудачи
И привыкнуть к тому,
Что этот шарик,
На две трети заполненный водой,
Порою вертится не совсем так,
Как нам хотелось бы.
 
 
Мы с тобой
Обязательно найдем выход,
Я пока не очень понимаю, какой именно,
Но обязательно найдем,
Этот выход будет очень прост,
Доступен,
Понятен
И
Радостен.
И результатом обнаружения выхода
Будет не столько смирение,
Сколько радость —
Опять же
От движения этого самого шарика.
 
 
Рядом друг с другом,
Рука об руку,
Я не люблю слов «навсегда» или «навечно».
Но мы постараемся продержаться подольше.
 

Жемчуг

 
Раскрываюсь.
Как раковина.
Внутри меня, вероятно, жемчужина.
Эту жемчужину
Ты пробьешь острым каленым инструментом,
Проденешь нить сквозь десяток таких же жемчужин,
Вытащенных из нутра таких же, как я,
Раковин.
Получатся бусы,
Идеальные белые бусы,
Идеально гармонирующие
С белой блузкой
И строгим деловым костюмом,
А еще – с цветом твоей кожи.
Потом, после того,
Как ты вычерпаешь мое жемчужное содержимое,
Скорлупу можно выбросить в море.
То, что останется от меня,
Будет некоторое время
Болтаться на гребнях волн,
Во время очередного прилива
Мою скорлупу выбросит на берег охраняемого элитного пляжа,
А там ее раздавит каблучком босоножки
Элегантная фотомодель с алым педикюром
И бокалом зеленого мохито в руке.
Фотомодель будет чрезвычайно похожа на тебя,
Но у нее не будет жемчужных бус,
У которых одна из составляющих —
Мое содержимое,
Проткнутое каленым железом
И нанизанное на нитку.