Текст книги "И танки наши быстры"

Настя вопросительно посмотрела на Бурцева, и ее глаза опять начали наполняться слезами.

– Вы только не подумайте! Я не жалуюсь. Тысячи и тысячи женщин отдали бы половину своей жизни за то, чтобы в ней были такие два года, как у меня… Я это понимаю. Но я… я… Я никогда не думала, что это бывает так больно…

Бурцев пошевелился в своем кресле.

– Мне иногда кажется, – голос Насти осекся, – что я не смогу дожить до вечера. Ведь это невозможно. Ведь оно все время болит…

– Что?

– Я не знаю что! Что-то вот здесь. – Настя прижала руки к груди. – Раньше бы сказали – душа! Мне иногда хочется расцарапать грудь ногтями! Хочется разорвать ее и вынуть то, что болит!

Бурцев пристально посмотрел на нее.

– Я даже пить пробовала! – Настя по-своему поняла его взгляд и горько усмехнулась. – Только мне не помогает.

Бурцев кивнул. Это известно. Кому-то это дело помогает, а кому-то нет.

Он смотрел на девушку и чувствовал к ней все большее и большее сочувствие. Даже не просто сочувствие… А нечто большее.

Эх, если бы не обстоятельства… Если бы не его сегодняшние заботы… Бурцев покосился на окно, за которым, двумя этажами ниже, ждал его на балконе одинокий житель полярных широт.

Взгляд Насти упал на телефон. Она вздрогнула. И почему-то усмехнулась.

– Ну да ладно! – тряхнула она головой. – Может быть, недолго уже осталось.

– Что вы имеете в виду?

– Да так… Ничего. – Настя спрятала глаза. – Налить вам еще чаю?

Бурцев отказался.

Он все больше и больше прислушивался к непонятным звукам, которые начали доноситься из-за окна. Как будто кто-то с настойчивостью, достойной лучшего применения, стучал молотком в железный лист. Бурцеву эти звуки очень и очень не нравились.

Настя заметила изменившееся выражение его лица и тоже прислушалась.

– Что это там за шум? – спросила она.

– Не знаю…

– Думаете, ваш питомец?

Бурцев пожал плечами. Он встал и подошел к окну.

Люди, проходившие под окнами, задирали удивлено головы и смотрели куда-то вверх, туда, где располагался его, Бурцева, балкон. Несколько человек даже остановились и, переговариваясь между собой, указывали руками вверх.

Некоторое время царила тишина, потом опять раздались глухие удары по железу. Потом удары смолкли, и до Бурцева приглушенное хорошими стеклами донеслось знакомое «гха-гха».

– Он? – спросила Настя.

– Он! – Бурцев прошелся по комнате и остановился перед Настей. – Вы меня извините, но мне нужно идти…

Настя смотрела снизу вверх в его лицо.

– Не уходите… – вдруг попросила она. – Посидите еще…

Высказав все, что было на душе, она как-то немного успокоилась, повеселела.

– Я бы с удовольствием… – сказал Бурцев. – Но там этот тип. Слышите?

– Да.

– А я к вам еще приду. Вот разберусь со своим пернатым и приду.

– Обещаете? – улыбнулась она.

– Обещаю!

Настя проводила его до дверей.

И уже открыв замки, она вдруг замерла еще на мгновение и задумалась. А потом улыбнулась как-то странно – себе на уме, – и проговорила:

– Самое ужасное состоит в том, что я сама во всем виновата!…

– Не понял…

– Когда между нами еще ничего не было… И я еще ходила по этому городу и только мечтала о своем счастье…

– Ну?

– Я как-то зашла в церковь, поставила свечку и попросила: «Господи, сделай так, чтобы он разлюбил свою жену. Совсем разлюбил. И вместо нее полюбил меня».

– Ну и что?

– Как – что? Я попросила у Бога несчастья для другого человека. Для его жены. Из-за этого все мои несчастья…

– Так ведь у вас все вышло по-другому. Не ваш герой разлюбил жену, а она его.

– Ну и что? – тихо улыбнулась Настя. – Но я-то попросила! Понимаете?

Стук за окном нарастал.

– Ну, знаете! – сказал Бурцев. – Это уж вы чересчур! Да если каждого человека наказывать за то, о чем он подумал и что попросил, – на земле вообще людей не останется! Среди нас такие перцы ходят – мама не горюй. Они человека пришьют за копейку, а за сто тысяч сотрут с лица земли целый квартал. Сироту или бабушку по миру пустят – и не задумаются! А вы говорите…

Настя не стала возражать. Но по ее лицу Бурцев понял, что его аргументы ее совсем не убедили.

Эх, было бы побольше времени! Бурцев бы рассказал ей, что такое жизнь! Но такое не объяснишь в двух словах.

– Постойте, постойте! – вдруг спохватилась Настя. И испытующе посмотрела на Бурцева. – Ведь вы не просто так приходили… Ведь вам что-то было нужно?…

Бурцев крякнул, ничего не ответил и вышел вон.

* * *

Бурцев обнаружил пингвина стоящим у стареньких детских санок в виде жестяного круга, о существовании которых Бурцев уже успел забыть. Пингвин выглядывал между прутьев балконного ограждения на улицу, потом поворачивался, что есть силы бил клювом в круглую тарелку санок и опять выглядывал на улицу. Под балконом уже успела собраться небольшая толпа зевак.

«Ну и пусть!» – подумал Бурцев. Он вдруг почувствовал приступ усталости и безразличия.

Опять зазвонил телефон.

– Бурцев, это ты? – спросил лучший друг Айвазовский.

– Нет, это Усама бен Ладен! – вяло огрызнулся Бурцев.

Айвазовский, видимо, хотел пошутить что-то по поводу международного терроризма, но сдержался. Голос его был заметно трезвее, чем в прошлый раз.

– Слышь, Бурцев… Мы это… в клуб пришли, шары погонять… – как-то виновато сказал друг. – Ну, в тот, где вчера все вместе были…

– Так держать! Молодцы! – язвительно прокомментировал Бурцев.

– Я не об этом… Мы по дороге шли мимо подземного перехода. Того, где мужик вчера стоял…

– Какой мужик?

– Ну, полярник… У которого ты пингвина… того…

Бурцев понял, о ком идет речь.

– Ну и что?

– Так это… Он опять стоит.

– Кто?

– Да я же говорю – мужик.

– И что?

– Ничего.

– Он что, опять кого-нибудь продает?

– В том то и дело, что нет…

– А что?

– Просто… Стоит… Унтами притопывает.

Бурцев задумался:

– Ну и что?

– Да так, ничего…

– А зачем ты мне это говоришь?

– На всякий случай. Чтобы ты знал, – сказал Айвазовский и повестил трубку.

Не успел Бурцев как следует подумать над его словами, как телефон зазвонил опять.

– Бурцев, это ты? – спросил Зинкин голос.

– Бурцева нет дома, – почему-то решил соврать Бурцев.

– Ладно, слышу, что это ты. Ты где ходишь? Я же велела тебе быть у телефона!

– А что такое?

– У нас проблемы, Бурцев! Этот ларечник, ну, мужик моей подруги, – денег не дает! Требует справку, что пингвин твой может детей иметь.

– Чего?!

– Он, видишь ли, один раз уже обжегся на этом вопросе. Второй год мою подругу лечат, денег вбили – немерено, а конца все не видно.

Бурцев помолчал и спросил:

– А где я ему такую справку возьму?

– Ты что, не знаешь, как в наше время дела делаются? Пойди к ветеринару, дай денег, он тебе любую справку выпишет.

Бурцев задумался.

Он вдруг представил, сколько еще пустых разговоров ему придется провести с этой напористой Зиной, с ее дремучей подругой, с их нервным ларечником; сколько глупостей придется наговорить, сколько лапши навешать им на уши, сколько нервов потратить и какой урон нанести собственной совести. И Бурцеву вдруг стало тоскливо.

То есть раньше бы он не обратил на эту тоску внимания, бояться трудностей – не наш стиль. Но после разговора с Настей – он чувствовал – что-то неуловимое изменилось у него внутри.

Бурцев вздохнул:

– Ладно, Зин, пошутили и хватит. Пора заканчивать комедию.

– То есть, как заканчивать? Какую комедию?

Бурцев поморщился.

– Ну, эту. С яйцами. Сама подумай, какие тут могут быть яйца?

Зина некоторое время соображала, что имеет в виду Бурцев.

– Ты чего, с дуба упал? – спросила она.

– Нет. Не упал. Но зачем же людей обманывать? Я ведь даже не знаю, самец это или самка.

– Да какая разница? Я же тебе говорила, он у них больше двух недель все равно не протянет. Моя подруга его заморит.

Бурцев помолчал.

– Ну? – поторопила Зина.

– Нет.

– Слушай, Бурцев! Ты, может, трудностей испугался? А ты вспомни, кому в наше время легко?

– Нет, – еще тверже сказал Бурцев.

– Бурцев, ты мне коммерцию не порть! Если ты можешь несколько сотен баксов на ветер пустить, то это еще не значит, что все вокруг такие. Я, между прочим, свои деньги добываю в ежедневной борьбе!

Бурцев ничего не ответил.

Зина помолчала, прикидывая что-то в уме.

– Ладно, Бурцев, если ты такой жмот, справка – за мой счет. Но не больше пятидесяти долларов. И ветеринара ты находишь.

Бурцев опять вздохнул.

– Слушай, Зин, а тебе самой-то не противно? Ну что мы с тобой все об одном – баксы, баксы…

– Ну и что? – не поняла Зина.

– А то!

Наступила пауза. Бурцев слышал, как посапывала Зина, напряженно соображая.

– Ты что, в самом деле не хочешь его продавать?

– Не хочу.

Зина не сдавалась.

– Бурцев, чувствую, что у тебя какая-то мысль в голове, а какая – не пойму. Скажи честно, тебе кто-то лучше цену предложил? Да? Так мы можем перетереть этот вопрос.

– Нет, Зин. Не в этом дело.

– А в чем?

Бурцев помолчал.

– Сам не знаю… Может быть в погоде… Слякоть проклятая. Хоть бы снежок выпал.

Зина вздохнула.

– Обламываешь меня, Бурцев, да? – сказала, она, подумав. – Вот так с вами, мужиками, – всегда облом! А я уж планы построила. Сапоги новые в магазине приглядела. Вот и выходит, что бесполезные вы люди. Одни убытки от вас.

На этот раз Бурцеву нечего было возразить.

* * *

Он подошел к балконной двери и посмотрел на пингвина.

Пингвин тоже уставился на Бурцева. Они некоторое время пристально смотрели друг другу в глаза. Потом пингвин, расправив крылья самолетом и переваливаясь с боку на бок, сделал несколько шагов навстречу человеку и сильно стукнул клювом в стекло.

– Ну все! Хорош! – сказал Бурцев пингвину. – Поиграли и хватит. Собирайся. Поехали.

Он зажал пингвина в углу балкона, подхватил тревожно заверещавшего птицу на руки, запихал в хозяйственную сумку и вышел из квартиры.

Он очистил от снега машину, которая стояла припаркованная со вчерашнего утра, сел внутрь и пристроил сумку с пингвином на сиденьи рядом с собой. Затем набрал мобильный номер Айвазовского.

– Айвазовский, а тот мужик у какого метро стоял? – спросил он.

– Какой мужик? – не расслышал друг из-за шума голосов.

– С пингвином.

Айвазовскому потребовалось почти минута на то, чтобы сообразить, о ком идет речь.

– Я же говорил! Как выйдешь из клуба, так налево. В подземном переходе.

– Где газеты продают?

– Ну!

Бурцев помолчал.

– А вы что делаете? – спросил он.

Айвазовский почему-то замялся.

– Шары гоняем, – сказал он. – Бильярд.

– У Макарыча?

– Нет. В «Шароварах».

Бурцев вздохнул.

– Приедешь? – спросил Айвазовский.

– Нет.

Айвазовский промолчал. Друг, он на то друг, чтобы понимать твое состояние. И не задавать лишних вопросов.

– А как он хоть выглядел? – спросил Бурцев.

– Кто?

– Да мужик этот!

– Мужик?… Ну, как обычно. Валенки с галошами. Ушанка из собаки. Короче – полярник.

Когда Бурцев подрулил к подземному переходу возле клуба, стало уже совсем темно. Тусклые фонари ничего не освещали, а лишь добавляли рыбьего жира в тоскливые сумерки.

«И это центр города! Почти столичного, между прочим, города! А вокруг темно, как в деревне Задрыгино», – горько подумал Бурцев.

К тому же температура уже в который раз за последние дни переползла из минуса в плюс и под ногами образовалась грязная снежная каша. В воздухе повисла какая-то отвратительная влажная морось. Чтобы припарковаться, пришлось по ступицу въехать в бескрайнюю, как море, соленую лужу.

В переходе сразу за газетным развалом выстроился рядком мелкий торговый люд: молодая тетка с лотком орешков и семечек, задрапированная под бабку и даже обмотанная платком, молодцеватый отставник в добротных доперестроечных галифе и с несгибаемой офицерской выправкой, торговавший батарейками и аккумуляторами, две смазливые девчушки с пухлыми накрашенными губками, созданные явно для любовных утех, но временно вынужденные продавать чужих двухнедельных котят из картонной коробки…

Завершал шеренгу неунывающий мужичок в валенках с галошами и рыжей ушанке. Завидев Бурцева с объемистой сумкой в руках, он почему-то оживился. Как будто давно его ждал.

– Добрый вечер! – приветствовал Бурцева мужичок, который при ближайшем рассмотрении оказался совсем еще молодым парнем с внимательными, неглупыми, можно даже сказать, интеллигентными глазами.

– Ты, что ли, полярник? – мрачно спросил Бурцев, опуская у ног сумку с пингвином.

– Получается, что я.

– Значит, это ты вчера мне эту живность впарил… – Бурцев коснулся носком ботинка зашевелившейся сумки.

Молодой человек улыбнулся и развел руками: что было, то было. Он, по-видимому, был готов к тому, что последует дальше.

Он посмотрел куда-то поверх голов, и Бурцев, обернувшись, заметил фигуру милиционера, который стоял возле турникетов метрополитена в другом конце подземного перехода. Кроме того, при появлении Бурцева из-за электрического щита выступили еще два каких-то типа с заспанными лицами – стриженные, в спортивных костюмах…

«Ну конечно, – подумал Бурцев. – Все схвачено. И подмазанная милиция на страже».

– Что же это получается? – тем не менее строгим голосом спросил Бурцев.

– А что такое?

– Правила торговли нарушаете. Продаете бракованный товар.

– Как это бракованный? Нет. Вы ошибаетесь. Товар соответствует кондициям…

– У животного энурез и стригущий лишай, – мрачно сказал Бурцев.

– Не может быть, – пряча улыбку, сказал парень. – Животное абсолютно здорово. На этот счет имеются справки ветеринарной службы.

Он достал из кармана и показал Бурцеву какие-то бумажки с медицинскими треугольными печатями.

– Но если у вас есть вопросы, – добавил парень, – мы готовы их рассмотреть. В договорном порядке.

Бурцев горько усмехнулся. В другое время он бы устроил скандал, а то и драку. Вызвал бы Айвазовского с приятелями, и они бы показали молодежи, на что способно среднее поколение. Но теперь он почему-то не почувствовал необходимой для этого злости и спортивного азарта.

– Ладно! – сказал Бурцев. – Я все понял. Вы, как я вижу, приготовились к моему приходу. А у меня сегодня… – он махнул рукой…

Парень охотно кивнул. Вот и правильно. Дела нужно решать мирно, в рамках рыночных отношений. Приятно иметь дело с разумным человеком.

– Давайте сделаем так, – предложил Бурцев. – Я купил вашего пингвина за пятьсот долларов. Вы берете его обратно за четыреста, и мы расстаемся с приятными воспоминаниями об этом курьезе.

Парень, который очень внимательно слушал слова Бурцева, поморщился и огорченно вздохнул. Ему не хотелось говорить неприятные вещи столь симпатичному человеку, но…

– Обычно мы возвращаем клиентом треть суммы… Бурцев удивленно вскинул глаза.

– Обычно? – переспросил он.

– Ну конечно. Вы же не первый его покупаете. И не первый приносите обратно.

– Вот как?

– Да.

Бурцев посмотрел парню в лицо. Открытое такое лицо. И неглупое. Наверное, любит хорошее кино. И в компьютерах разбирается. Симпатичный парнишка. Смотрит на Бурцева как ни в чем не бывало и глазом не моргнет. «Вот так, – подумал Бурцев, – приличные молодые люди делают свой маленький бизнес. Подрабатывают. Раньше вагоны разгружали, а теперь… Новое поколение. Мозги устроены по-другому. Все нормально. Жизнь идет вперед».

– То есть, за сколько ты готов взять его обратно?

– За двести долларов. Максимум за двести пятьдесят.

Бурцев осуждающе покачал головой.

Парень развел руками. Не хотите – можете не возвращать.

– И откуда только вы беретесь такие наглые… – сказал он.

Парень рассмеялся и пожал плечами: сам не пойму!

– А триста нельзя? – спросил Бурцев.

Парень с сожалением развел руками.

Бурцев понял, что это, в самом деле, предельная сумма. Хорошо еще, что столько дают.

Он махнул рукой.

– Ладно, давай двести пятьдесят. Я получил массу удовольствия с твоим пингвином. А за удовольствие нужно платить, – пошутил Бурцев. А что еще оставалось делать? Только шутить.

Он ногой сердито подвинул свою хозяйственную сумку в сторону продавца.

– А вы, однако, долго не везли его обратно, – желая сказать Бурцеву что-нибудь приятное, заметил парень. – Обычно клиенты к обеду уже здесь.

Бурцев поклонился в ответ на комплимент.

– И часто вы его так продаете? – спросил он.

– Раз в неделю точно. А иногда и чаще. Если место менять.

Бурцев кивнул.

– А ты что, и в самом деле полярник?

– Ну что вы! Я студент. Учусь на юридическом.

Бурцев кивнул. Он что-то подобное и ожидал.

– И что же, все возвращают?

– Мы, честно говоря, недавно начали. И пока – все возвращали. Кто раньше, кто позже.

В другое время Бурцев подивился бы и этому, но теперь его это не удивило.

– А если кто-то не вернет?

– Придется другого пингвина заводить. Или еще какую тварь. Мы все равно не в прогаре. У меня дядька родной – проводник на железной дороге. У него живность разную то и дело в вагоне оставляют. Кто по забывчивости, а кто специально.

– Ясно! Ты, это… деньги не забудь отдать, – напомнил Бурцев.

– Ах да!

Парень полез в карман брюк, отсчитал положенные доллары и протянул их Бурцеву…

«Что в мире обходится дороже всего? – мысленно спросил себя Бурцев. И устало ответил: – Собственная глупость!…»

* * *

Обратно Бурцев возвращался уже в полной темноте.

Дорога освещалась плохо, к тому же с неба начала падать какая-то гадость – снег не снег, дождь не дождь – короче, осадки. В жидковатом свете уличных фонарей вообще ничего не стало видно. Бурцев понял, что фары совсем забрызгало грязью из-под чужих колес, но выходить из машины, чтобы протереть их тряпкой, не хотелось. Он ехал медленно, ощупью, следя за тем, чтобы под колеса не выскочил какой-нибудь сумасшедший пешеход.

«Вот так. Купил за пятьсот, продал за двести пятьдесят, – устало думал Бурцев. – Ай да молодец! Ловкий бизнес провернул! Можно подумать, что я деньги сам рисую. Сколько надо, столько и нарисовал!»

«И что, спрашивается, мешает нам жить по-человечески? Вот, вроде бы, и с работой наконец наладилось, и с деньгами… Семья, жилье, машина… Все хорошо… Живи и радуйся! Так нет! Мы не можем. Нас будто кто под руку толкает, и мы ищем приключений себе на голову. Сами же превращаем свою жизнь в дурацкий анекдот».

«А вообще-то, нужно Бога благодарить, что отделался таким образом. Запросто мог бы до конца дней нянчиться дома с этим уродцем, служа посмешищем друзьям, семье и всей округе».

Бурцев поморщился и пригнулся к стеклу.

«Благодарить Бога… Кто это сегодня так проникновенно говорил о Боге?… Девушка из восьмой квартиры. Которая считает себя виноватой, потому что попросила у Бога то, что нельзя просить… А некоторые дяди…» – Бурцев покачал головой.

Он вспомнил Настю, ее лицо, волосы, заплаканные глаза. Вспомнил их бестолковый разговор. «Человеку нужно было с кем-то поговорить, кому-то выговориться. Она была явно не в себе, нервничала, а я слушал вполуха, и говорил какие-то глупости. Потому что в то время мог думать только о своем пингвине. Как псих, ей-богу!»

И тут вдруг Бурцев вспомнил еще одну встречу, еще одного человека, с которым он разговаривал сегодня утром. Того странного мужчину, который просил за деньги помочь ему попасть в квартиру к своей знакомой и которого Бурцев посчитал за психа. Бурцев напрочь забыл об утреннем разговоре, а теперь разговор этот вдруг всплыл в памяти во всех подробностях.

К кому хотел попасть тот мужик? К своей знакомой, к одинокой женщине, которая живет в одном с Бурцевым подъезде. А таких женщин, собственно, две: Зина и эта девушка из восьмой. Если отбросить Зину, остается именно Настя.

В одну минуту Бурцев вспомнил телефонные звонки, на которые девушка не отвечала. Ее странные слова… Ее неестественное возбуждение…

Бурцев почувствовал, как под ложечкой у него засосало…

Въехав в свой двор, Бурцев заметил стоящий у подъезда желтый милицейский газик. Чуть в стороне от него, возле дверей серело несколько человеческих фигур. Бурцев наспех припарковался и вышел из машины. Проходя мимо газика, он увидел за рулем сержанта-водителя, который дремал, надвинув на глаза серую форменную ушанку. У дверей стояли соседские женщины. В центре – Зинка и маленькая старушка из двенадцатой квартиры.

– Что? Что случилось? – подошел Бурцев к женщинам.

Зинка посмотрела на него укоризненно. Ее лицо было сильно заплакано.

– Бурцев!… Тут такое было… Такое… – сказала она.

– Что?

– Там в восьмой квартире…

– Что?

– Убили…

– Убили?!

– Да!

– Кого? Ее?

– Да! Валентину!

– Какую еще Валентину?

– Нашу Валентину. Филиппенко. С шестого этажа!

– А ее-то зачем?

Бурцев почувствовал спазм у себя в животе.

– В том то и дело, что просто так!

– А Настя? Ну, эта новенькая, из восьмой квартиры.

– Эта жива. Что ей сделается?

Бурцев недоуменно посмотрел Зине в лицо.

– Постойте, постойте! Я же только что… Был в восьмой… Разговаривал…

– Это час назад случилось. Или чуть больше…

– Ну? Говори!

– Валька там сидела. В восьмой. Зашла поболтать, а хозяйке нужно было в магазин. Вот Валька и осталась… Цветы пока полить или еще что-то… Хозяйка сказала, что скоро вернется…

– Ну?

– Ну и какой-то мужик. Среди бела дня. Представляешь!

– Мужик?!

– Да!

– Это Зинка его туда пустила, – скрипучим голосом сообщила сухонькая старушка. И скорбно поджала губы.

– Что вы такое говорите! – пошла красными пятнами Зинаида.

– Да-да, – подтвердила старушка. – Эта-то, молодая, из восьмой, мужика, видать, пускать не хотела. А Зинка ему помогла.

Бурцев все еще ничего не понимал.

– Я же ничего не знала! – начала оправдываться Зинка. – Что внутри Валентина… И все прочее… Он остановил меня во дворе… «Позвоните, говорит, в восьмую квартиру, скажите хозяйке, что вы соседка».

– А как он выглядел? – вдруг что-то вспомнив, спросил Бурцев.

– Солидный такой. С усиками. Пальто с воротником. Бурцев кивнул.

– «Мы, – говорит, – с ней поссорились, она меня не пускает. А я хочу помириться. Я ее муж».

– Как муж? – не понял Бурцев. – Какой еще муж?

– Я не знаю. Он так сказал. «Она, говорит, совершила ошибку. Предала меня. Но я готов простить…»

– И что? – спросил Бурцев.

– Я и позвонила.

– Вот-вот, – подытожила соседская старушка. – Теперь, Зин, ты пойдешь как соучастница. Как пить дать!

– Какая соучастница, Господь с вами! Вы думайте, что говорите, – плачущим голосом воскликнула Зинаида. – Откуда я могла знать, что у него на уме!… – она повернулась за поддержкой к Бурцеву.

– А денег он тебе не предлагал? – спросил Бурцев.

Зинаида сердито на него посмотрела.

– Какие деньги, Бурцев? Откуда?

– Ну, ну. И что дальше?

– Я в дверь-то позвонила… А он к стене прижался, чтобы его в глазок не было видно. Валентина спросила: «Кто?» Я ответила, что, мол, я. Она дверь и открыла.

– Там же видеокамера на дверях.

– Валентина с ней, видимо, не умеет…

– И что?

– Он шмыг сразу в квартиру и дверь перед моим носом захлопнул.

– Ну?

– Ну, я-то не ушла, конечно… Как чувствовала. Слышу, Валентина там на него ругается, говорит, чтобы он немедленно уходил вон… А он сначала все ее уговаривал, мол, он ничего плохого не сделает, он только поговорить. А она ни в какую, рассердилась, ругается на него. Сейчас, мол, милицию вызову. Ну, он и начал нервничать. «Замолчи, говорит, глупая женщина, или я за себя не отвечаю». Потом больше: «Заткнись, сука, а то хуже будет». Потом слышу, борьба началась… Валентина, видимо, к двери хотела пройти, а он ее не пускал. Потом будто упало что-то… Валентина, вроде как мычать стала. Ну, тут уж я в дверь стала колотить. Соседям звонить… Мы милицию вызвали… Но там уж тишина была…

– А хозяйка?

– Хозяйка уже после милиции пришла. Милиция даже успела службу спасения вызвать, чтобы дверь бронированную вскрыть…

– И что мужчина? Сбежал?

– Почему сбежал? Нет. Поймали. Там сидит. Милиция его допрашивает. Он странный какой-то. Под кровать, дурачок, от них спрятался. Не найдут, что ли, думал?…

– Иди и ты, Бурцев, наверх… Там следователь… Скажешь, если что видел.

– Да я-то… Что я видел? Я и не видел ничего.

Во двор, переваливаясь с боку на бок на неровностях, въехала санитарная машина и, прокатившись по двору, остановилась у подъезда.

Водитель, выглядывая через лобовое стекло вверх, за-сигналил, а с бокового места выпрыгнул средних лет санитар, жизнерадостный на вид.

– Ну, показывайте, где тут у вас покойник? – весело спросил он.

Старушка перекрестилась.

Санитар ухмыльнулся, тоже посмотрел наверх, на светящиеся окна и закурил.

Через несколько минут из дверей подъезда вышел участковый.

– Здоров, начальник! – приветствовал его санитар.

Участковый огляделся по сторонам.

– Ты что, один? – хмуро спросил он.

– Напарник болеет.

– А как же нести?

Санитар пожал плечами: не его дело.

– А этот? – участковый кивнул на мужчину за рулем.

– Это водитель.

– Скажи ему, чтоб тоже нес.

– С чего вдруг? Ему за это деньги не платят.

– А кто, по-твоему, понесет?

– Сам и неси.

Милиционер досадливо отвернулся.

– Мне при форме не положено, – строго сказал он.

– А мое какое дело? Вызывай еще машину.

– Так это еще два часа.

– А что я сделаю?

Участковый осмотрел людей вокруг. Его взгляд остановился на Бурцеве.

– Помогите медикам, – то ли попросил, то ли приказал он хмуро.

Бурцев, подумав, выступил вперед.

* * *

В квартире царил беспорядок. Кресло лежало на боку. По поверхности стеклянного столика звездой разбежалась трещина. Ковер сбился со своего места, один угол загнулся.

Настя сидела посредине дивана, как вошла в шубке, судорожно сжав руки, раскачиваясь и глядя прямо перед собой остановившимися глазами.

За диваном на корточках спиной к присутствующим сидел мужчина в коричневом костюме. Рядом с мужчиной стоял разложенный саквояж, на откинутой крышке которого были навешены медицинские инструменты и пробирки с реактивами. Руками в хирургических перчатках мужчина пинцетом поднимал к свету, а потом опускал в полиэтиленовые пакетики что-то невидимое. Из-за его спины высовывалась нога лежащей на полу женщины в спущенном до колена чулке. Восковая нога была неестественно напряжена и выпрямлена, а пальцы ног почему-то судорожно поджаты, как у балерины на пуантах. Под ногой по полу мелом был очерчен контур.

На табуретке возле окна сидел фатоватого вида мужчина с усиками и постриженными баками – тот самый, что утром остановил Бурцева во дворе. Мужчина сидел, перегнувшись и наклонившись к батарее, – он был пристегнут к трубе отопления наручниками. Пижонский пиджак в крупную белую полоску, напоминающий о временах нэпа, был перепачкан в мелу и треснул под мышкой. Пальто с воротником валялось в углу. Лицо мужчины было разбито, из уголка рта сочилась кровь.

Немолодой оперативник за обеденным столом, сверяясь с потрепанной записной книжечкой, набирал по телефону какие-то номера. Перед ним на столе лежал паспорт, сигареты, ключи – вещи, найденные при обыске. Прижав трубку плечом к уху, опер посмотрел поверх очков на вошедших, сначала на веселого санитара, который с любопытством вертел по сторонам головой, потом на Бурцева. На Бурцеве его взгляд задержался.

Еще один опер, гораздо моложе, высокий парень с волевым лицом, стоял, расставив ноги, напротив Насти и, видимо, ее расспрашивал.

Он повернулся к вновь пришедшим.

– Спецтранспорт? – спросил он.

– Он самый! – весело рапортовал санитар.

Опер посмотрел холодно и на жизнерадостный тон санитара никак не отреагировал.

– Руками ничего не трогать, – напомнил он.

– Да уж знаем… не первый день замужем, – отчего-то обрадовался санитар.

Опер высокомерно поднял и опустил бровь, показывая, что веселье санитара здесь неуместно.

– Семен Аркадьич, спецтранспорт, – заметил он мужчине на корточках.

Медэксперт кивнул и обернулся через плечо к вошедшим.

– Что-то вы нынче быстро, добры молодцы.

– А что тянуть? – отозвался санитар. – С утра выпил – весь день свободен!

Медэксперт хмыкнул, кивнул и вернулся к своим занятиям.

– Еще пять минут, – бросил он через плечо.

Бурцев переступил с ноги на ногу.

– Ох, Настя, Настя! – вдруг по-актерски громко, с трагической театральной интонацией произнес пристегнутый к трубе мужчина. – Что же ты наделала, Настя!

В комнате повисла неловкая тишина. Бурцев почувствовал, что у него по спине отчего-то побежали мурашки.

Медэксперт мотнул головой, а пожилой опер глубже склонился к записной книжке.

– Я любил тебя страстно, безумно! А ты! Ты! – Мужчина принялся раскачиваться из стороны в сторону.

Настя побелела, как мел, и стиснула пальцы.

– Это что же, псих? – весело спросил санитар. Ему никто не ответил.

– Ты что, опять за свое?! – с вызовом обернулся к психу молодой опер и сделал шаг в его сторону.

Пристегнутый испуганно втянул голову в плечи и умолк.

– Не трогайте его! – крикнула Настя. А потом другим, ровным голосом, каким говорят с неразумным ребенком, обратилась к пристегнутому: – Успокойся, Коля. Этим людям совсем не интересно то, что ты говоришь.

Она вполне владела собой, только все потирала ледяные пальцы, будто стараясь их согреть.

– Значит, вы говорите, что это ваш троюродный брат? – обратился к ней молодой опер.

– Да.

– А он утверждает, что вы его жена.

– Это отчасти верно.

– Как это – «отчасти»?

Настя поймала взгляд Бурцева и опустила голову. На все остальные вопросы она отвечала, глядя в пол.

– Мы с ним состоим в фиктивном браке.

– Как это – в фиктивном? – подчеркнуто удивленно переспросил молодой опер.

Настя пожала плечами.

По напряжению спины медэксперта Бурцев понял, что он внимательно прислушивается к разговору.

– Очень просто. Мне была нужна здешняя прописка. Мы договорились с его матерью. И фиктивно оформили брак.

– А матери зачем это было нужно?

– Я заплатила ей денег. К тому же это моя двоюродная тетя…

– Нет, Настя, нет! Не говори так! – вмешался пристегнутый. – Я всегда любил тебя – страстно, безумно!

– Ты опять! – с угрозой обернулся к нему опер. Псих втянул голову в плечи и умолк.

– Мы не жили вместе ни одного дня, – добавила Настя. – Первое время я снимала комнату. Потом… потом здесь…

– Ясно. И когда вы видели его в последний раз?

– Неделю назад.

– При каких обстоятельствах?

– Я заходила к нему домой.

– Домой? – оживился опер. – Зачем же?

– Приносила деньги. И продукты.

Старший опер поднял голову, и они встретились с молодым глазами.

– Его мать умерла полгода назад, – пояснила Настя.

– Вот как? И что?

– Я, как могла, ему помогала.

– И вы часто с ним виделись?

– Нет. Не часто.

– Почему?

– Доктор сказал, что ему лучше меня не видеть. У него возникла навязчивая идея, что я должна жить с ним. Вы понимаете… как жена…

Настя отвечала на вопросы ровным голосом, ничего не скрывая.

– И что?

– Я старалась с ним не встречаться. За ним по очереди приглядывают две профессиональные сиделки.

– А почему вы ездили на прошлой неделе?

– Позвонила сиделка и просила приехать. Сказала, что он очень беспокоен.

Пристегнутый не проявлял к разговору никакого интереса, как будто речь шла не о нем. Старательно перегибаясь вбок, он все старался откусить болтающуюся нитку с оборванного рукава.

– И что?

– Я с ним поговорила. И он, кажется, успокоился. А доктор добавил дозу успокаивающего.