Текст книги "Ельцин как наваждение. Записки политического проходимца"

– Ну, давайте, что ли, за удачную поездку?

Не знаю почему, но Ельцин решил, что вся ответственность за неподходящие билеты лежит исключительно на мне:

– Павел, что ж вы так, а?! Надо же было подумать…

Объяснять и оправдываться не хочется, тем более, что теперь-то я понимаю – Ельцина, при его габаритах, нельзя было сажать в тесный салон эконом-класса. Тогда, на Кутузовском проспекте, надо было сразу сказать Аоки– сан, что шеф полетит только первым классом, и не соглашаться ни на какие уговоры.

– Каюсь, Борис Николаевич! Переклинило меня с этими чертовыми привилегиями! Решил, что люди неплохо воспримут, если узнают, что Ельцин летает «как все».

Шеф взглядом указывает Суханову на пустые стаканчики: мол, скажите, чтоб наполнила, и в раздражении отворачивается к иллюминатору:

– Привилегиями его, понимаешь, переклинило!

По голосу чувствую, мои слова ему неприятны, будто я только что в чем-то его уличил. А я и не думал уличать. Просто хотел, чтоб этой поездке все соответствовало его политическим декларациям, и не более того.

– Борис Николаевич, я руководствовался вашими же лозунгами о привилегиях…

Шеф не дает договорит:

– Руководствовался он, понимаешь! Привилегии тут не причем!

– Согласен. Не подумал, что вам с вашим ростом…

– О том, что там, в зале, за нами будут следить журналисты, об этом вы подумали, и это правильно. Но о том, что здесь, в самолете, их не будет, тоже надо было догадаться, как вы считаете? – и пару раз стукнув ребром ладони по подлокотнику, произнес назидательно: – Здесь вам не там!

…Не знаю почему так получилось, но в Японии все наши бытовые проблемы (гостиницы, транспорт, обеды и ужины, даже поход в национальную японскую баню) приходится решать не с директорами телекомпании, а с переводчицей Мари– сан. И всякий раз она, о чем бы ни была наша просьба, напоминает о борьбе Ельцина с номенклатурными привилегиями. Твердит об этом и к месту, и не к месту. Мы терпели, в дебаты не вступали, но сегодня она просто превзошла самое себя.

У нас совершенно свободный день. Не запланировано никаких официальных мероприятий, потому что завтра улетаем домой. Поездка получилась трудная, напряженная, но, слава Богу, обошлась без серьезных проколов. Неприятности случались, но они не чета американским.

Настроение с утра прекрасное, но появляется Мари– сан и портит его самым безобразным образом – в ультимативной форме отказывается ехать с нами в торговый центр за покупками (это же нонсенс – вернуться из командировки в Японию в задушенный дефицитами Союз без подарков!). При этом намекает на то, что мы– де приехали в ее страну заниматься политикой, а не покупками. Это уже переходит границы разумного, и я не выдерживаю:

– Мари– сан вы должны помогать нам с переводом, а не указывать, что и как делать.

Переполненная неприязнью японка презрительно кривит губы:

– А еще называете себя демократами! Говорите, что с привилегиями боретесь!

В ответ хочется сказать ей что-то резкое, но не слишком обидное. Во-первых, потому что женщина, а во-вторых, она, хоть и не без капризов, но добросовестно отработала весь визит. И переводчица отличная. В голову приходит убийственный, как мне кажется, контр– аргумент нашего шефа:

– Знаете что, Мари-сан, здесь вам не там!

Кажется, у нее впервые возникла проблема с переводом…

Глава 5
Вам и не снилось

В прошлом 1989-м году Ельцина буквально преследовали неприятности. Как летом началось с прославившейся экстравагантными выходками поездки в Америку, так оно и пошло-поехало. В сентябре случилась нелепейшая история – поздней ночью он падает то ли в реку, то ли в болото возле подмосковной дачи своего давнего приятеля Башилова. Как он там оказался и что с ним произошло – никакой ясности. Сплошные догадки, от «на него напали» до «напился до чертиков». Дело получило такой общественный резонанс, что стало предметом специального разбирательства на заседании Верховного Совета СССР. Вроде бы только Москва и половина Союза перестали судачить об этом возбуждающем воображение инциденте, как подоспел еще один, давший новый повод для пересудов – служебный автомобиль Ельцина, нарушив все правила движения, столкнулся с «Жигулями» на улице Горького.

Но с завершением «года неприятностей» эти самые неприятности, увы, не закончились. Нынешний 90-й вроде бы только начался, а мы уже с «прибытком» – в январе, когда были в Японии, Ельцин поскользнулся, упал в ванной и набил на лбу шишку, да такую огромную, что ее невозможно было скрыть. Понятное дело, сразу же поползли слухи об его пьянстве. Сначала в Японии, а после и у нас дома. Конечно, не такие свирепые, как после американского вояжа, но и их вполне хватило, чтобы понервничать. Особенно после того, как мне из спонсировавшей визит японской телекомпании сообщили, что в токийский Prince Hotel несколько раз приезжали русскоговорящие люди и выспрашивали у персонала про то, в каких номерах жили Ельцин и его люди, бывали ли они в ресторане и в баре, что ели и что пили, и не нарушали ли какие правила, включая правила приличия.

Людей, не особо отягощенных политическим воображением (а таких, на наше счастье, у нас в стране большинство), нетрудно было убедить, что подозрительно часто случающиеся с Ельциным казусы – результат тщательно спланированных козней его оппонентов. Но политически подкованное меньшинство (а оно активнее и напористей большинства, которое еще не так давно на шумных митингах жадно внимало каждому его слову) засомневалось и стало все чаще прислушиваться и цитировать тех, кто обычно стоит у Ельцина за спиной, – Попова, Афанасьева, Собчака и даже болезненно-амбициозного Станкевича. Но более всего разочарование охватило политизированных представителей науки и культуры, особенно в Москве и Ленинграде. Они и прежде были скупы на восторги в адрес нашего шефа, а тут едва ли не от каждого слышишь горестный вопрос: а на того ли делается ставка?

…Сумеречный мартовский вечер. Зал Дом кино, где через час с небольшим должна состояться встреча Ельцина с творческой интеллигенцией столицы, практически полупуст. Мы с Сухановым объясняем для себя сей прискорбный факт тем, во что и сами не верим – скверной погодой. Хотя она и впрямь скверная – с утра дует пронизывающий северо-восточный ветер и моросит просто-таки по-осеннему монотонный дождь, время от времени сменяющийся мокрым снегом. Именно про такую погоду и говорят: хороший хозяин собаку из дома не выгонит. Тем не менее, морально готовимся к тому, что выслушаем от Ельцина гневную тираду по поводу из рук вон никудышной подготовки мероприятия. С меня, конечно, спрос невелик. Я – политический обозреватель «Комсомольской правды» и помогаю по мере сил и возможностей. А вот Суханов у него в штате. Значит, получит сполна. Потому и ломает сейчас голову: может, позвонить шефу, и пока он еще дома, все отменить?

– Лев Евгеньевич, давайте не будем торопиться. Мало ли, вдруг народ потянется. Шеф живет отсюда в двух шагах, так что успеем дать отбой.

– Хорошо. Я еще минут десять тут, в холле, понаблюдаю: может, действительно, еще подойдут. А ты ступай в зал и послушай, о чем там люди говорят.

Среди присутствующих замечаю Виктора Югина, главного редактора ленинградской газеты «Смена». Говорят, весной следующего года он собирается участвовать в российских выборах и, наверное, поэтому специально приехал послушать Ельцина, а, может быть, и заручиться его поддержкой. Сейчас многие так делают. Это у них, у соискателей депутатских мандатов, называется «прицепиться вагончиком к паровозу».

– Не знаю, как у вас в Москве, а у нас позиции Бори пошатнулись, – на эти слова откликаюсь наигранным удивлением: «Чего это вдруг?», но Югин реагирует на него встречным вопросом: – А ты думал, после вашей американской гульбы да после ночных купаний его репутация не подмочится?

В ответ практически дословно привожу контрдовод, на днях услышанный от Михаила Бочарова, народного депутата и президента концерна «Бутэк»: наш избиратель видит в Ельцине не то, что есть на самом деле, а то, что он хочет видеть в своем новом лидере, поэтому пойдет за ним, чего бы тот ни учудил. Пусть хоть помочится средь бела дня у Лобного места!

Югину услышанное не кажется бесспорным:

– Не знаю, о каком избирателе ты сейчас говоришь, но у нашей питерской интеллигенции в последнее время возникли серьезные сомнения насчет Ельцина.

– Нашей замечательной интеллигенции свойственно очаровываться и разочаровываться практически одномоментно.

Я отшутился, но, по большому счету, Югин, конечно же, прав. У меня и у самого на днях, когда ужинал с бывшими коллегами по Академии наук, возникло ощущение, что симпатии нашей научно-творческой элиты заметно сместились в сторону неприятия Бориса Николаевича. Какой-нибудь год назад они смотрели на меня с завистью и с уважением: это надо же, знаком и сотрудничает с самим Ельциным! Сейчас же у многих в глазах, а кое у кого и на устах недоуменный вопрос: и что ты в нем нашел?! И все мои попытки что-то оправдать и объяснить встречаются с недоверчивым безразличием, а то и просто с иронией.

Вот и у сидящих в этом зале наверняка настроения не такие благостные, как нам с Сухановым хотелось бы. И если в ходе выступления, и особенно при ответах на вопросы, шеф почувствует это, его гнев после будет обращен на наши бедные головы: «Вы зачем меня сюда притащили?! Вы что, не знали, что тут собрались одни почитатели Горбачева?!». Он ненавидит выступать в критически настроенных аудиториях. Ельцинское представление о «хорошо подготовленной и проведенной встрече» – это когда его речь многократно прерывается бурными аплодисментами и благодарственными выкриками собравшихся.

Замечаю сидящего в проходе пожилого мужчину, читающего книгу, писанную арабской вязью. Вероятно, какой-нибудь ученый. Или дипломат. Но определенно не слесарь местного ЖЭКа. Делаю вид, будто случайно зашел в Дом кино и не в курсе того, что здесь происходит:

– Простите, вы не скажете, здесь собрались сторонники Бориса Николаевича Ельцина?

Арабист закрывает книгу и смотрит на меня поверх очков. То ли с насмешкой, то ли с удивлением:

– Я бы этого не сказал.

Сидящая перед ним пожилая женщина в мохнатой мохеровой шапке оборачивается и более определенно выражает причину своего присутствия в Доме кино:

– А вот я, например, хочу задать ему вопрос: не стыдно так позориться перед народом?!

Мнение одного-двух присутствующих – это еще не мнение всего зала. Судя по лицам, по одежде и по манере держаться, здесь собрались преимущественно представители нерабочих профессий и, наверное, даже наверняка, они относятся к Борису Николаевичу по-разному. Кто-то хорошо, кто-то плохо, а кто-то, может, и вообще никак. Новизна ситуации вовсе не в том, что на встречу с ним пришли не только его убежденные сторонники, хотя еще совсем недавно было именно так. Можно почти безошибочно угадать, что сегодня в Доме кино голоса тех, кто хочет покритиковать и даже поругать Ельцина, будут звучать и громче, и напористей, чем голоса тех, кто хочет его восславить и поддержать. Вот в этом, действительно, новизна.

Сей печальный факт довожу до сведения все еще терзающегося сомнениями Суханова. По обыкновению, тот склонен в любом негативе видеть злонамеренно– коварные происки политических оппонентов своего шефа. Но, в целом, проблему не отрицает. Да ее и невозможно отрицать – еще не так давно Ельцин собрал бы здесь полный зал, а сегодня он наполовину пуст, и настрой у людей уже не тот, что прежде.

– Да, надо что-то делать.

– Лев Евгеньевич, «что-то» – вы это про сейчас или про вообще?

– Про вообще. Про сейчас все ясно – надо отменять встречу.

Вспоминаю разговор с Югиным и повторяю высказанную им мысль: с интеллигенцией плохо работаем, вот наше слабое место. Суханов смотрит на меня с нескрываемым удивлением:

– А что у нас с интеллигенцией не так? Она вся за Бориса Николаевича! У него прекрасные отношения и с Поповым, и с Афанасьевым, и с Фильшиным, и с Сахаровым, и с Рыжовым…

Похоже, он готов и дальше перечислять имена прославившихся на всю страну ораторов из Межрегиональной депутатской группы, поэтому вынужден его оборвать:

– Многие из тех, с кем мне доводится общаться в последнее время, полагают, что Ельцин стал терять поддержку интеллигенции, особенно в провинции.

Если бы я высказал ту же саму мысль, но употребил при этом конструкции типа: «Мне кажется…» или «Мы считаем…», она не была бы воспринята Сухановым с должным пониманием. Я уже много раз убеждался, что персонифицированные точки зрения, тем более, если они принадлежат знакомым ему людям, убеждают Льва Евгеньевича много меньше, нежели безадресные, вроде «Многие полагают…» или «Есть мнение…».

– Хорошо. Попробую об этом поговорить с шефом. А ты подумай, что можно в этом плане ему предложить.

Засим прощаемся. Сторонники и противники Ельцина, одинаково недовольные потраченным понапрасну временем, малочисленными группами выходят в весеннюю непогоду. Возможно, кто-то из них и впрямь верит, что он, как нами было объявлено, простудился, но, как мне кажется, большинство все же догадывается, что это лишь отговорка. Знакомый профессор из Университета Патриса Лумумбы подходит ко мне, вроде как попрощаться, а на самом деле выплеснуть раздражение, накопившееся за час бесполезного сидения в плохо отапливаемом зале:

– Мне-то ты можешь сказать, почему он не явился? Квасит, да? Или опять во что-нибудь вляпался?

– Да что вы, ей-богу! Сказано же вам – затемпературил человек!

– Ну, да, да, конечно! Кто бы сомневался! Утром, понимаешь, вылезал из служебного авто, промочил ноги и к вечеру затемпературил!

Стоящий рядом Югин смотрит на меня со значением: мол, что я тебе говорил?! Теряет интеллигенция веру в Ельцина, ох, теряет!

На часах четверть первого. Сижу у себя на кухне, пью чай – четвертую или даже пятую чашку – и размышляю над тем, что могло бы восстановить доверие к Ельцину со стороны переменчивых в своих привязанностях и настроениях просвещенных кругов нашего общества. В голову не приходит ничего путного. Да и что в нее может прийти? Борису Николаевичу чего ни предложи, все будет с гневом отвергнуто, потому как он убежден, что вся страна, от погруженных в глубокое похмелье колхозников-землепашцев до одухотворенных деятелей науки и культуры, только о том и мечтает, чтоб именно он, Ельцин, и никто другой, встал во главе советского государства. Все, что идет вразрез с его убежденностью в этой истине, воспринимается как малодушие или того паче – как предательство. Немало его сподвижников именно из-за сомнений в реальности безоглядной поддержки потеряло право таковыми считаться. Поэтому не представляю, как Суханов отважится на такой разговор. Просто не представляю!

Неожиданно просыпается и заходится хриплым визгом перебинтованный изолентой ветеран столичной телефонии. Трезвонит, поганец, на весь дом, и будет так трезвонить, покуда всех не лишит сна. Так что хочешь – не хочешь, а придется ответить. И кто это не может дождаться утра?! Снимаю трубку и слышу голос Виктора Ярошенко. Мы должны были сегодня встретиться в Доме кино, но не встретились из-за какого-то мероприятия в Верховном Совете, которое он никак не мог пропустить. Неужели ему невтерпеж узнать, как у нас все прошло? Однако он о другом:

– Я сегодня в Кремле встретил Олега Басилашвили…

Депутата Басилашвили я тоже встречаю в Верховном Совете довольно часто. Если после жесточайших сталинских и постсталинских репрессий, подавивших свободу человеческого духа, кого-то у нас еще и можно назвать рафинированным интеллигентом, то Олег Валерьянович именно такой реликт. И не потому, что по учебникам его матери учились русской грамоте едва ли не все советские педагоги. И не потому, что по проектам его русского деда еще до революции строились небольшие православные храмы под Питером и Москвой, а его грузинский дед получил от русского царя полковничьи погоны. В нем чувствуются некая интеллигентская чистопородность, особое мироощущение, которое невозможно описать словами, так же, как невозможно рассказать про утреннюю свежесть или про шепот ночного прибоя. Все это можно только почувствовать.

Конечно же, Басилашвили в нынешней политике – чужеродное тело. Он хоть и тянется к громкоголосым демократам, но, как мне кажется, его коробит их диковатая необузданность. К тому же в последнее время, когда стали рваться истлевшие нити лоскутного одеяла, именуемого Советским Союзом, и на исторической родине его предков по отцовской линии запахло порохом, Олег Валерьянович не счел возможным резко обозначить свое неприятие насилию. Депутат Собчак едва ли не каждый день произносит обличительные речи по трагическим событиям в Тбилиси, а Басилашвили ни разу не поднялся на трибуну. Кое-кто из моих коллег-журналистов обвинил его в политической индифферентности и даже в боязни испортить отношения с Кремлем. Но я не считаю такие утверждения справедливыми. Его позиция, как я ее представляю, достаточно принципиальна: русско-грузинский интеллигент, улаживающий русско-грузинскую ссору, не умиротворит «ястребов» ни той, ни другой стороны. Он лишь даст им дополнительный повод для взаимных нападок.

– Знаешь что мне Басилашвили рассказал?

– Знаю. Что он, со своей грузинской фамилией, не станет выступать в прениях по событиям в Тбилиси. Он мне тоже на днях это говорил.

– Да нет, вовсе не то! Он рассказал про Никиту Михайловского. Знаешь такого киноактера? Ну, ты же смотрел фильм «Вам и не снилось»? Так вот, тот тяжело болен, у него лейкемия. А еще лейкемией больны маленькие дочки двух питерских театральных актеров.

– И чем же мы можем этому горю помочь?

– Басилашвили сказал, что театральный союз, который они недавно создали, собирает валюту на их лечение за границей, но никак не может набрать нужную сумму. Так вот я о чем подумал: а давай-ка Ельцина на это дело подобьем, а? Валюта у него наверняка имеется. Мы же не все на шприцы потратили.

– Надо с Сухановым поговорить. Думаю, и доллары есть, и марки найдутся. От книги, от лекций, да и вообще.

– Вот видишь! Надо только придумать, как Суханову все преподнести.

– А тут и придумывать нечего. Если б ты сегодня приехал в Дом кино, сам бы эту придумку в зале разглядел.

…Вечереет. Погода – хуже некуда: пронизывающий до костей порывистый ветер с мелким дождем. Жду Ярошенко возле метро на Арбатской площади. Точнее, на том самом месте, которое некогда и впрямь было площадью, а ныне являет собой безобразный клубок объездных дорожек, путепроводов и подземных переходов, облицованных осыпающимся со стен туалетным кафелем. В общем, любоваться нечем. Разве что рестораном «Прага», который в стародавние времена был обыкновенным трактиром с тем же названием, но, правда, с отменной кухней и невысокими ценами, за что и полюбился московским извозчикам, прозвавшими его «Брагой». Но и с ним сейчас не все ладно – вычурное здание, считавшееся архитектурной изюминкой Арбата, после прокладки Калининского проспекта, буквально, провалилось под землю, и теперь окна его второго этажа стали едва ли не вровень с новоарбатским тротуаром.

Настроение мое под стать погоде – недоволен всем и вся. Собой – за то, что, выходя из дома, не взглянул за окно и оделся не по погоде. Теткой, залезшей в переполненный вагон метро с мокрым от дождя зонтом, по милости которой теперь стою на ветру с мокрой брючиной. Милиционером в серой плащ-накидке, упорно не замечающим того, что мчащиеся по правой полосе машины на полном ходу врезаются в огромную лужу и обдают пешеходов потоками грязи. Городскими властями, которым недосуг следить за тем, чтобы ливневые стоки по весне не были забиты накопившимся за зиму мусором. И, конечно, народным избранником Виктором Ярошенко, по вине которого я сейчас недоволен всем и вся. Им, депутатам, очень легко оправдывать свои опоздания. У них на этот случай всегда заготовлена ссылка на что-нибудь срочное и архиважное, а иногда даже судьбоносное.

– Давно ждешь? – Виктор выглядит так, будто бежал от самого Кремля. – Извини, Бога ради, затянулось заседание Межрегиональной группы. Ты же знаешь, какие там говоруны. Никак не мог раньше вырваться!

– Я уже тут продрог как собака!

– Хочешь, зайдем в «Прагу», выпьем для согреву по рюмке?

– Суханов ждет. Мы с ним договорились ровно на полседьмого.

– Успеем. Сейчас только шесть, а нам отсюда до него ходу не больше четверти часа.

Ярошенко ошибается – от метро «Арбатская» до нового офиса Ельцина на Калининском проспекте ходьбы втрое меньше, минут пять. Сюда он переселился перед самой нашей поездкой в Японию. А до того занимал в общем-то неплохие апартаменты во флигеле гостиницы «Москва», обращенном главным фасадом к «Метрополю». Не понимаю, почему его и других руководителей комитетов Верховного Совета оттуда переселили. Наверное, кремлевские хозяйственники никак не могут решить бюрократическую головоломку: с одной стороны, требуется рассадить руководителей депутатского корпуса так, чтоб те были довольны и не роптали, а с другой – чтоб, упаси Бог, не возомнили себя ровней членам Политбюро, секретарям ЦК и руководящим работникам центрального партаппарата.

У варианта с размещением в гостинице «Москва» был несомненный плюс – абсолютная близость к Кремлю. Хотя был и минус – уж слишком гламурный интерьер. Не случайно злые языки стали называть этот корпус, наспех приспособленный под парламентские нужды, «депутатским борделем». По этой ли причине, или по какой иной, но народных избранников в итоге пересилили в здание-книжку на Калининском проспекте, где до недавнего времени размещался упраздненный по причине ненадобности Госагропром СССР.

В сравнении со старым, у нового кабинета Ельцина лишь одно преимущество – вид из окон на старую Москву такой, что дух захватывает! Но респектабельность, конечно, уже не та, хотя совсем недавно здесь квартировал со своим аппаратом какой-то большой агропромовский начальник. Но, вероятно, он и сам не был особо аккуратен и от подчиненных не требовал аккуратности – за три с лишним года существования своего бесславного ведомства они привели рабочие помещения и места общего пользования в безобразно замызганное состояние. Теперь здесь все выглядит как в студенческой общаге в начале каникулярного лета, когда ее обитателей в принудительном порядке выставляют на улицу.

…Сидим в маленьком, но каком-то необжитом кабинете Суханова. Сейчас он напоминает комнату, в которой следователи проводят очные ставки обвиняемых с потерпевшими – убогое кресло, исцарапанный однотумбовый стол и два расшатанных стула перед ним. Не хватает разве что железной решетки на окне, но оно уж здесь больно большое – от стены до стены, и почти от самого пола до потолка. Зато дверь, как ей и положено, обита железом и снабжена массивным замком с засовом-защелкой. Правда, ведет не в коридор, как это обычно устроено у правоохранителей, а в приемную, в которой сейчас нет никого, кроме распивающих чаи волонтеров – охранников Ельцина.

Излагаем Суханову суть нашей идеи: если Борис Николаевич поможет с лечением за границей Никиты Михайловского и еще двух девочек, Кристины Пащенко и Наташи Бажан, дочек питерских театральных актеров, то это, несомненно, будет воспринято с благодарностью в театрально-киношных кругах. Мало того, это нивелирует тот негатив в оценках Ельцина, который проскальзывает в последнее время в речах некоторых видных представителей прокоммунистической творческой интеллигенции.

– Да-а, это был бы сильный ход, – чувствуется, Суханову идея пришлась по душе. – Думаю, после этого все питерские актеры будут на нашей стороне.

– И не только питерские. Вообще все! – Ярошенко, что называется, берет быка за рога: – Ну что, Лев Евгеньевич, идем к шефу?

– Нет, сначала я его должен подготовить. А то, понимаешь, есть у нас такие, – Суханов кивает на закрытую дверь, ведущую в приемную, – что примутся стращать шефа: мол, раз у вас просят не рубли, а валюту, значит, это какая-то подстава! Кстати, о какой сумме мы ведем речь?

Вчера Виктор называл мне некий минимум – пятнадцать тысяч долларов, из расчета по пять на каждого. Но вдруг не хватит? Поэтому сходу утраиваю сумму: сорок пять тысяч! Суханов горестно вздыхает (видимо, она кажется ему чрезмерной и даже неподъемной) и уходит в кабинет шефа, а мы с Ярошенко, настраиваясь на долгое ожидание, включаем кипятильник. Но попить чайку не удается. К нашему удивлению, ждать приходится недолго, не более пяти минут.

Вернувшийся в кабинет Суханов выглядит озабоченным, и это настраивает на неудачу:

– Не согласился?

– Согласился.

– И не пришлось уговаривать?

– Я же говорю, согласился. Но больше тридцати тысяч дать не может. И еще: даст наличные доллары, – Ярошенко пытается что-то сказать про три банковских счета, которые ему сообщил Басилашвили, но Суханов повторяет тоном, не терпящим возражений: – Только наличные! Так что, наверное, тебе, Павел, придется съездить в Ленинград. Никто из наших сотрудников не поедет. Ты готов?

– А когда будут деньги?

– Приходи завтра часам к двенадцати. Выдадим тебе всю сумму. Постарайся достать билет на самолет, но если поедешь поездом, то лучше не одному. Не рискуй. Возьми с собой кого-нибудь.

Кто помнит, какую бездну всего в 1989 году можно было приобрести в Москве на тридцать тысяч долларов, тот оценит беспокойство Суханова. Это были огромные, просто бешеные деньги! Мой однокурсник, вернувшийся на Родину после нескольких лет жизни в Израиле, за сорок тысяч приобрел трехкомнатную квартиру в тихом переулке неподалеку от Покровских ворот. Думаю, сейчас он не купил бы ее и за полмиллиона. А в ту пору валюта (неважно какая, лишь бы конвертируемая – доллары, фунты, марки, франки и даже экзотические йены) имела немыслимую покупательную способность. Тот, у кого она водилась, катался как сыр в масле. Для него не было проблемы что-то купить. Он мог позволить себе все, и даже больше, чем все.

Зато была другая проблема, тоже вполне реальная, – за валюту легко могли убить, и убивали, к чему общество привыкло как к печальной обыденности, как к неизбежному злу рыночных новаций. С водителем моего давнего приятеля Яхьи Акиева случилась именно такая беда. В конце 80-х он был задушен в своей машине лишь из-за того, что случайный пассажир разглядел у него в бумажнике несколько сотенных зеленых купюр. Конечно, и сейчас из-за долларов могут лишить жизни. Но цена подобного преступления уже много выше. Если злодей – не какой-нибудь трясущийся в похмелье алкаш и не измученный ломкой наркоман, то за сотню и даже тысячу «баксов» мало кто отважится рисковать свободой и головой.

Достать билет до Ленинграда сейчас не так просто. Это в доперестроечные времена самолеты летали туда чуть ли не каждый час, а ныне всего два рейса в день. Говорят, это потому, что у Аэрофлота нет керосина, а у пассажиров – денег. Так что придется ехать скорым поездом, а они, как назло, почти все ночные. Самое раздольное для дорожных лиходеев время! Вот потому сижу и гадаю: кого бы из друзей-приятелей позвать с собой в Ленинград? Чтобы не одному. Единственный, чье имя приходит на ум, – коллега по «Комсомолке» и сосед по дому Юра Филинов. По возрасту он мой ровесник, даже чуточку старше, но по врожденной бесшабашности – пацан пацаном.

– Юраня, у тебя есть желание прокатиться до Питера и обратно?

– Когда?

– Сегодня ночью, «Красной стрелой».

Ответ его достоин незабвенного Пятачка:

– До пятницы я совершенно свободен!

Ярошенко уже позвонил в Питер Басилашвили и сообщил о моем приезде. Теперь тот ждет информацию о номере поезда и вагона. Будет встречать на перроне. Там же передам и деньги. Так что наша с Филиновым поездка по времени и трудозатратам не будет слишком накладной – утренним поездом приехали, вечерним уехали, день на прогулку по городу и дегустацию питерского пива (последнее было включено в программу визита исключительно по настоянию моего спутника).

…Фирменная «Красная стрела» отравляется около полуночи, но мы приезжаем на Ленинградский вокзал намного раньше, часам к десяти. Не без труда, но все же находим кассу продажи билетов на текущие сутки, и встаем в очередь. Перед нами человек двадцать. Сидящая за окошком кассирша выслушивает каждого с выражением глубочайшего недовольства на лице, словно тот заявился к ней в дом и просится на ночлег. Она будто играет словами в пинг-понг, при этом всегда оказывается в победителях. С нами у нее тот же разговор, что и со всеми: «Говорите!.. Пожалуйста, нам два билета на “Красную стрелу”… На сегодня ничего нет… Тогда не на “Красную”, на ближайший скорый до Ленинграда… На скорые билетов нет… Что же нам делать?.. А мне откуда знать, что вам делать?! Есть билеты на утренний пассажирский. Будете брать?.. Не будем… Следующий!».

Признаться, никак не ожидал, что с билетами будет такая лажа. В газетах пишут, что из-за обнищания населения спрос на пассажирские перевозки упал, а тут не наблюдается ничего похожего – толпы людей с чемоданами и тюками, многометровые очереди за билетами и самодовольные кассирши, презирающие все, что шевелится по ту сторону окошка. Какай-то необъяснимый экономический парадокс.

– Может, попробуем договориться с кем-нибудь из проводников? Или все-таки возьмем на утренний, а сейчас поедем домой спать-почивать?

– Минутку! – Филинов решительным шагом направляется к двум прохаживающимся по залу милицейским сержантам.

Юра – человек-фейерверк. Что сейчас говорит служивым, о том можно только догадываться, но я уже ни на секунду не сомневаюсь – билеты у нас будут. Так оно и выходит:

– Я ребятам все рассказал, они помогут.

– И что же ты им такого наговорил?

– Рассказал все, как есть. Что мы из «Комсомолки», что ты – друг Ельцина, что везем деньги на лечение за границей артиста Михайловского…

– Юра! Ты что ж творишь?!

Высказать все, что думаю по этому поводу, не успеваю – милиционеры подходят и весьма учтиво здороваются со мной за руку: пойдемте!

– Куда?

– Сначала в кассу, а после к нам в дежурку. Посидите у нас до отхода поезда. Не ходить же вам по вокзалу с такими деньжищами.

Милиционеры решительно шагают впереди, мы едва поспеваем сзади. Наверное, со стороны это выглядит задержанием – забрали у двух подозрительных типов документы и ведут их в отделение. Синюшно-припухшие вокзальные завсегдатаи, сидящие на корточках возле туалета, уже ставшего платным, но еще не утратившего ароматы бесплатного, провожают нас презрительными взглядами: мол, так вам и надо, цуцики, не лезьте на чужую поляну!

– Зинок, – сержант, тот, что постарше, просовывает голову в окошко, за которым сидит давешняя хмурая кассирша, удивительным образом преобразившаяся в обходительную веселушку, – выдай-ка нашим ребятам два билетика на «Красную».