Текст книги "Зеленая флейта. Сказки и рассказы"

Зеленая флейта
Сказки и рассказы
Павел Юрич

© Павел Юрич, 2024

ISBN 978-5-4493-5268-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Лик любви в черном зеркале

В славном городе Дрездене проживал некогда Герман Шпрингер, на ниве учения снискавший себе почет и уважение у своих товарищей – студиозусов философии Дрезденского университета. К пирушкам, дуэлям и эскападам к добрым вдовушкам Герман склонен не был, однако, не оттолкнул этим от себя соучеников, а напротив, заставил их проникнуться к своей особе чувством непреходящего восхищения, просиживая день и ночь за книгами. Герман не был зубрилой, однако более других отличался прилежанием в изучении наук, особенно же он преуспел в античной философии, за что наставник его, Игнациус Бляуман, весьма превозносил Шпрингера перед прочими.

Тайная тоска снедала сердце нашего героя, ибо на своем третьем десятке лет вдруг открылась ему одна истина, заставившая сердце в миг познания замереть: никогда не изнемогала душа его в любовной истоме, никогда не вздыхал он под окном какой-нибудь прелестницы, обуреваемый одновременно нежностью и страстью. Словом, Герман никогда не был влюблен.

Этими невеселыми своими размышлениями поделился он со своим первым другом и конфидентом во всех душевных волнениях Иоганном Институрисом. Происходило это во время традиционной прогулки друзей по дубовой роще, невдалеке от знаменитых Линковых купален, традиционного места отдыха добрых дрезденцев.

– Грустно мне, сердечный друг мой Иоганн, – промолвил Герман, наблюдая, как друг его закуривает свою традиционную вишневую трубочку. – И не потому, что я никогда не любил, ты же знаешь – родители мои покинули наш мир, пока я был в младенческом возрасте, а воспитывался я у своего сурового дяди, – а потому, что я не представляю себе идеала, той, кого бы смог действительно полюбить.

– Ну, ежели вся твоя беда только в отсутствии идеала, некоторую помощь в этом я мог бы тебе оказать – Институрис остановился и указал рукой в сторону Старого города. – Видишь там дом с золотым флюгером? В этом доме проживает француз Жак Молле, по слухам, изгнанный из родной страны за колдовство и богопротивные занятия. Недавно я слышал, что Молле создал дивный предмет – Черное зеркало, отражающее каждому, кто подойдет к нему, лик той персоны, которую суждено полюбить несчастному. Однако сейчас француз переживает тяжкие времена безденежья, и вряд ли согласится открывать свое зеркало каждому страдальцу просто так.

– Друг мой, ты только что открыл мне новый смысл моей жизни! – с этими словами Герман по—дружески сжал руку своего товарища и, снедаемый любопытством, помчался по направлению к дому с золотым флюгером.

Бегом преодолев расстояние, отделявшее дубовую рощу от дома, прозванного в народе «Французским», Герман вовсе не ощущал усталости, а, напротив, необыкновенный прилив сил и бодрости. Взявшись за дверную колотушку, весьма искусно выполненную в форме кошачьей головы, он постучал в массивную дубовую дверь.

Отворил ему привратник, видом напоминавший более корсара с какого-то лихого судна, нежели слугу приличного дома. Сверкая единственным глазом (второй закрывала черная повязка), он не промолвил ни слова, а жестами указал студиозусу следовать за ним. Герман был удивлен – как будто здесь специально ждали его прихода.

На втором этаже, куда лихой пират в ливрее провел Германа, в большом зале, заваленном странными предметами и книгами, в высоком кресле сидел маленький человечек, напоминавший гнома из детских сказок. Тем поразительнее было, когда гном (а это и был Жак Молле), промолвил густым басом, более подходящим Геркулесу:

– Вы пришли посмотреть в зеркало, мой мальчик?

– Вы совершенно правы, герр Молле, – учтиво ответствовал Герман.

– Это удовольствие… или несчастье… будет стоить вам, милый мой друг, недешево.

– Я не стеснен в средствах, а кроме того считаю, что познав свою любовь, деньги будут иметь для меня значение второстепенное, – не менее куртуазно продолжал диалог искатель любви.

– Вы отдадите мне все деньги, кои имеются у вас сейчас, – гном в течении разговора ни разу не переменил позы, и Герман понял, что видит перед собой калеку. – Положите их на золотое блюдо перед моим креслом.

Блюдо тотчас наполнилось, ибо Герман всегда полагал, что лучше иметь звонкий талер в кошельке, чем шум в голове от выпитого рейнского вина.

– Прекрасно, мой мальчик, прекрасно. Теперь подойдите к тому, что стоит у меня за спиной, и сдерните черное покрывало. Там вы и увидите свою любовь, ту персону, которая разобьет ваше сердце…

Студент торопливо обошел кресло и выполнил инструкции старика. Несколько секунд он вглядывался в зеркало, а затем издал сдавленный вопль и пулей вылетел из особняка.

Наутро университет полнился слухами о загадочном самоубийстве студента Шпрингера. Никто, даже друг его Иоганн, не мог даже предположить, что причиною, заставившей Германа сунуть голову в петлю, было увиденное в зеркале старого француза.

И уж тем более не мог друг его Иоганн предположить, кого именно узрел в зеркале несчастный Герман.

Встреча, которой не было

…Поднялся сильный ветер, и он решил укрыться от него в небольшом кафе. Толкнув тяжелую дверь, он подошел к стойке и заказал кофе без сахара с толстым ломтиком лимона – он любил этот горький напиток, любил потягивать его, сидя в таких вот кафе за столиком на одного, слушая тихую музыку…

Она заказала то же самое. Он вздрогнул, услышав это, и повернул голову в ее сторону.

– Не правда ли, удачный повод для знакомства? – спросил он, слегка волнуясь.

– Абсолютно верно, – с какой-то детской серьезностью согласилась она, поправив челку.

…Потом они сидели и пили горький кофе, курили одну сигарету за другой. Они ни о чем не разговаривали, просто сидели и смотрели друг на друга, а потом, не сговариваясь, вышли на улицу.

Нашедшие друг друга долго гуляли по кривым улочкам этого города, говоря обо всем – о музыке, которая нравится обоим, о людях, окружающих их…

На мосту, где ветер развевал полы его черного пальто, он купил у бабульки букет полевых цветов и, галантно поклонившись, подарил ей его.

В ответ она отряхнула пылинку («У нас ужасно пыльный город…») с его плеча, а потом взяла его за руку. Никогда в жизни им не было так хорошо…

…Такое могло произойти с ними. Но не произошло.

Из-за каких-то мелких проблем он не смог приехать в этот город, и они никогда не встретились. Оба продолжали жить своей жизнью. В двадцать лет она умерла в больнице от заражения крови после второго аборта, даже не зная, кто не стал отцом ее ребенка.

А он – что он? В пятьдесят два года ему вдруг стало невыносимо скучно и грустно. Мысль, которая пронзила его, причинила ему боль: «Меня никто никогда не любил».

И тогда он повесил на плечики генеральский мундир, ослабил узел форменного галстука и плеснул себе еще коньяку. Залпом опрокинув граненый стакан, он взял именной пистолет и, взглянув на дождь за окном, пустил себе пулю в висок.

Драконоборец

– Так ты пришел убить меня? – говорившего не было видно в полумраке пещеры.

Рыцарь, державший наперевес копье, только усмехнулся:

– Конечно. Ты ведь дракон – и король послал меня уничтожить тебя, злобное создание.

– Подожди – постепенно глаза рыцаря привыкали к полутьме и он уже мог различить очертания огромного дракона, свернувшегося в клубок на груде сокровищ. – Присядь. Ты ведь проделал долгий путь, разыскивая мое логово, не так ли?

Рыцарь кивнул. Он действительно порядком подустал, бегая по горам. Да и в горле пересохло просто ужасно.

– Может быть, прежде чем убить меня, ты отведаешь чудного вина из моей коллекции? Все равно, я так понимаю, мне она вскоре станет абсолютно без надобности. Вино не отравлено, не бойся – мы, драконы, не опускаемся до таких мелких пакостей.

«А ведь у него очень приятный голос», – подумал рыцарь. Не выпуская из рук оружия он подошел к бочке и вытащил пробку.

Вино действительно оказалось великолепным. Да и собеседником дракон оказался превосходным.

– Так ты утверждаешь, что рыцарю недоступны пороки, и именно потому он столь нетерпим к нам, драконам? Людская молва наделила нас свирепостью, ужасным видом, похотливостью и алчностью.

– Так оно и есть, – согласился рыцарь. – Ведь вы крадете девушек, запираете их в башнях, а сами, обуреваемые великой жаждой стяжательства, копите несметные запасы золота в своих подвалах.

– Хм, интересная логика, – дракон зевнул и из его рта вырвались несколько струек дыма. – Подходя к моему жилищу ты случайно не заметил поблизости какой—нибудь мало—мальски подходящей башенки? А то вот ведь незадача – нет у меня никакой башни. И девушки в ней, соответственно, тоже нет – чисто физиологически она мне не интересна.

– Ну а как же золото? – рыцарю вдруг вспомнилась старая пословица: «Никогда не заговаривай с драконом, если хочешь его убить».

«Глуповат. Убежден в своей правоте, но глуповат» – дракон смотрел на простодушное лицо, вперившееся в него наивными голубыми глазами. «Да и молод он, пожалуй».

– Золото? Да, мы копим его. Но не для того, чтобы любоваться им, как люди – мы на нем спим. Такова уж особенность нашего скелета – просто нам мягче спать на груде монет и слитков, чем на перине. Ты же не будешь обвинять человека, набивающего свою постель пухом и пером?

– Ну, хорошо. А насчет свирепости…

– Мальчик, мы с тобой разговариваем уже битых полчаса. Неужели, если бы это было правдой, ты бы пил мое вино и, кстати, топтал мою постель своими… ммм… не совсем чистыми сапогами?

– И то правда, – рыцарь согласился с драконом.

«Он уже растерян. Теперь самое время нанести ему последний удар».

– А знаешь почему человечество так нас ненавидит? Позволь я процитирую тебе старинную книгу, а ты угадаешь, о ком это сказано?

– Было бы очень интересно, – рыцарь положил копье на холодные камни пещеры и устроился рядом, спиной к выходу.

– Слушай внимательно: «Существа эти алчны и похотливы, отличаются беспричинной свирепостью и в гневе своем, либо по причинам понятным им, способны сокрушить горы и изменить течение рек. В своем коварстве они не знают равных себе, и ради достижения поставленной цели не брезгуют ничем, даже мерзкими средствами…» Это аль—Ширвани, восточный мудрец, живший на три столетия раньше тебя, мальчик. И как ты находишь, чье описание я тебе только что привел?

– Дракона, – уверенно ответил молодой рыцарь.

– Совершенно верно. Дракона. Но неужели ты не заметил в этом описании ничего схожего с человеком? Ведь оно на все сто подходит и вам. Так кто же после этого драконы, мой мальчик? Кстати, обернись – твой хвост высунулся из пещеры и его может намочить дождем…

Рыцарь обернулся, удивляясь, почему поворот головы дается ему с таким трудом. Перспектива пещеры тоже изменилась… будто он смотрел на нее совсем другими, нечеловеческими глазами.

– Это твоя проклятая магия, – пролепетал он, смотря с ужасом на человека напротив.

Человек усмехнулся и подобрал с пола копье.

– Нет, мальчик мой. Это не магия. Просто внутренняя суть людей такова. А ты обнажил ее, обрастая чешуей и шевеля своим изящным хвостом.

Коротко свистнуло копье, вонзившись в глаз дракона. Человек достал короткий меч и после некоторых усилий вырезал у умирающего чудовища язык. Закинув его в заплечный мешок, он вышел из пещеры и зашагал по тропинке в сторону столицы, насвистывая бессмысленный веселый мотив. Ведь впереди его ждала награда короля, а, возможно, и принцесса согласится стать женой победителя драконов.

Социальное государство

– Я, Марина Сергеевна, в этом доме всю жизнь прожила. С тысяча девятьсот пятьдесят четвертого, как дом построили. Здесь передовикам с нашего комбината квартиры давали, до перестрелки этой, когда Гайдар цены отпустил, а Ельцин закусывать после третьей перестал.

А потом комбинат наш разогнали, кто куда. Вот Инна с тридцатой – в Турцию моталась, шмотки брала, потом на рынке продавала. Переехала в новую квартиру, на окраине правда, но воздух почище. А на ее жилплощадь эти Феклистовы и въехали, чтоб им пусто было. Лет семь прошло уже, ага. Поначалу вроде ничего семья – сам слесарь, она – в овощном товаровед. Детей двое у них было – старший, Колька, после армии в шиномонтажке работал, младший в школу ходил.

И куда деваться – начал Феклистов зашибать. Поначалу вроде ничего, а в две тысячи втором что—то сдвинулось у него в голове. Пить начал с утра. С работы его, конечно, погнали. Колька начал с ним, бывало что чертей по три дня гоняли. Анна, супруга слесаря, поначалу пыталась прекратить, а потом и сама. Так и пошло у них – утром пьют, днем песни поют, к вечеру дерутся. Младшего тогда еще в детдом забрали, училка похлопотала, спасибо ей. А Колька по пьяному делу в тюрьму загремел, ограбить кого—то пытались что ли.

Пить, значить, Феклистовы вдвоем продолжили. Оба не работают, пособие получают. Все из квартиры вынесли, газ им отключили, электричество тоже обрезали. Унитаз, прости Господи, пропили, куда ходили нужду справлять – неизвестно. Может и на пол.

Повздыхали соседи, повздыхали, и участковому по старой памяти пожаловались. А он—то нас и просветил, что по «Указу триста пять» таких хануриков, как Феклистовы, сейчас невеселая судьба ждет. Этот указ, его в восемнадцатом году приняли, летом. И, такими личностями сейчас занимается Министерство социальной защиты. А при нем, следовательно, есть служба специальная.

Вот такая служба, значить, и подъехала как—то пополудни к подъезду. Вышли с «Газели» – если не помните, Марина Сергеевна, в этих гробах раньше людей возили, а назывались они «Маршрутные такси». Ну вот, значить, выходят с такой «Газели» желтенькой три молодца в спецовках рабочих, заходят в подъезд. Мы сначала с девочками и не поняли, что к чему – то ли газ утек, то ли мебель кому привезли. Потом глядь – один под рученьки Феклистову ведет, двое других хозяина вытаскивают.

Нина с углового дома сначала ахнула: «Чего ж вы его вперед ногами выносите, живого?» А молодец ей спокойно и отвечает: «А он, бабуль, сам себя живым считать отказался. Потому и отправляется с бабонькой своей на дальний крайний север, на благо Отечества руду под мерзлотой ковырять».

Тут Женька Абрамзон про указ и вспомнила. И что согласно этому указу лица, ведущие антиобщественный образ жизни и находящиеся в болезненной зависимости от алкоголя, автоматически лишаются всех положенных им по Конституции прав. Вот так и сказано, правда—правда. Это с алкоголизмом так бороться начали, дай им Бог здоровья.

И отправились наши Феклистовы куда—то далеко—далеко… А в их квартире Минсоцзащиты ремонт сделало, и въехали туда уже нынешние жильцы – Глазырины. По указу триста восемь, который то же министерство и запустило, ровно с триста пятым день в день…»

Окно

Последние два года я полюбила смотреть в окно моей квартиры, выходящее на улицу. Люди ходят мимо, и каждому я могу придумать биографию, историю жизни, склоки, разрушения и любовь. Вот например по улице со стороны булочной идет маленькая Девочка с большой черной собакой. Она иногда подпрыгивает от какой-то внутренней радости, или просто пританцовывает в такт наушникам в своих маленьких ушах. Дома ее ждут родители, и даже не будут ругать за то, что она половину булки съела сама, а половину скормила собаке. Или вот например какой-то Мужчина, не торопясь, идет со стороны рюмочной на остановке трамвая, бережно неся в руках бутылку безалкогольного пива. У Мужчины явно нарушена координация, а дома он будет врать, что выпил всего лишь «нулевочку». Уставшая Женщина толкает перед собой коляску с ребенком. Идут со стороны поликлиники. Видимо, ребенок кричит, потому что у матери (или бабушки?) зло кривятся тонкие губы. Я так и слышу фразу про «всю жизнь мне, гаденыш, испортил». А вот навстречу Женщине вышагивает Священник. Он идет от церкви. Колоритный пузатый дедушка с большой бородой, в черной рясе. Он незаметно крестит Женщину, ребенок в коляске перестает плакать, а Женщина, видно что-то вспомнив, слабо улыбается. Все эти персонажи напоминают мне карты Таро – будущая Железная Дева, будущий Висельник, будущая Падающая Башня, будущий Иерофант. Мой муж умер три года назад. Он погиб на пожаре, когда наш дом запылал от некачественно сделанной электропроводки. Интересно получается – включил микроволновку, чтобы подогреть себе ужин, включил телевизор, и уснул с бутылкой пива в руке. Муж очень уставал на заводе. Я тогда была в отъезде, решила навестить давнюю подругу, которая только что вернулась из загранкомандировки. Самое страшное мое воспоминание – когда я подхожу к дому, а в нашей квартире все окна черные и закопченные. Соседка перехватила меня под руку и начала убеждать, что все не так плохо – муж успел вытащить детей. Он вернулся за кошками, и тут обрушилось прогоревшее перекрытие – дом был еще сталинской постройки. Я некоторое время жила у папы – он как раз удачно женился на генеральской вдове и переехал в большую пятикомнатную квартиру на Остоженке. Работать я уже не могла, поэтому просто начала продавать наследство, доставшееся от бабушек – драгоценности, старые книги и виниловые пластинки. Потом ко мне пришли мои новые друзья. Они убедили меня, что не стоит так бездумно тратить свою жизнь. Друзья были в белом.

****

Главный врач психиатрической больницы задумчиво взглянул на молодую симпатичную женщину, застывшую возле стены. – И давно она так сидит? – Уже полгода, Михаил Варфоломеевич, – торопливо отрапортовала старшая медицинская сестра. – Гигиену-то мы блюдем, и капельницы ставим питательные. Сидит и в стену смотрит. Даже не знаем, что с ней дальше делать. – Хорошо, – поморщился и подергал бородой молодой главврач (бороду он отращивал, чтобы скрыть недавние студенческие прыщи). – Давайте попробуем новую методику.

Черт и гопник

– Ну, пришел я, и что вижу? Сидишь один на лавочке, семки свои грызешь. Жигу из баллона дохлестал. Чего хотел-то? – Ну, эта, типа. Как-то обламывает все, путягу свою бросил, мастак, сука, заяву накатал – а я ему так-то легонько фашечку прописал за базар. Телка ушла, грит, удачи не будет со мной. Вот, блядь, кожан себе порвал в метро. Барсеточка, опять же, протерлась уже.

– Ну твои неприятности меня мало интересуют. От меня-то чего хочешь? – Да, этабля, умнее хочу стать.

– Сильно умнее?

– Чобы ваще нахуй, чобы все ахуели бля. – Подняться, стало быть, хочешь среди пацанов? – А чо, епта, хочу. – Окей. Когда я цыкну зубом, ты изменишься. По пунктам:

– Давай, епта, чорт. – Первое: у тебя будет полностью новая жизнь. В Питере, как вы его называете. – Нихуево, согласен, расписывай дальше. – Второе: ты будешь очень умным человеком. Математиком.

– А чо, прикольно, епта. А бабло будет? – И третье. У тебя будет мировое признание и премия в миллион долларов. Но есть один нюанс… – А чо за нюанс такой, епта, чорт? – Ты будешь выходить из дома только для того, чтобы купить себе буханку хлеба, два яблока и пакет кефира. Жить ты будешь с мамой. Согласен? – Да хуйня, давай колдуй, ебтыть.

Григорий Перельман открыл глаза, почесал свою бороду и услышал, как мама зовет его завтракать.

Не оборачивайтесь

…Смотрю на врача как будто чужими глазами. Знаете, есть такие 3D игры от первого лица. Что-то чужое, абсолютно не воспринимаемое сознанием. И его голос – как будто голос из двух колонок Genius, сраных таких колонок, покрытых офисной пылью: – Ошибки тут быть не может, молодой человек. Последняя стадия. Вы, похоже, курильщик со стажем?

Мой голос – искаженный, как в вводной шутера. Хриплый (хуле хотели, в горле пересохло): – Доктор, я не курю. Никогда не курил. – Знаете, молодой человек, есть один нюанс, как в старом еврейском анекдоте. Вы нет, а рядом да. Так бывает, один случай на десять тысяч. Вы – пассивный курильщик и таки от этого реально страдаете.

Белый халат, золотые очки и мохнатые брови – давно пройденный этап – терапевты, биопсия, различные чистки ауры, когда по утрам заходишься кашлем, когда в ванной эхом отдается твой хронический бронхит (блять, девятнадцать лет хронического бронхита – пора задуматься – задумываешься на двадцатый). Пусть теперь пульмонолог, а не терапевт, пусть Блюменталь, а не Розенталь – какая разница? Линейка стала линейкой, выровнялась твоя линия судьбы, и последнее, что ты увидишь – лицо медсестры, которой в принципе нахуй твои страдания не уперлись. Просто ты ухудшил среднюю смертность по больнице.

Выхожу из клиники. Дурацкая зима, всегда ее не любил. Особенно зима в большом городе. До дома еду на большом красном автобусе. За рулем, естественно, какой-то ослоеб. Слушает свою сраную восточную музыку, непрерывно смолит «ЛМ» (может у них в кишлаке это и признак крутости, а в России уже лет десять как «ЛМ» сигареты для бичей и старых интеллигентов), разом преодолевает три полосы, пропускает пару остановок. Спасибо мэру нашего ебаного колхоза, через двадцать семь минут страха я дома.

Захожу в подъезд. Естественно, тусовка. Пятеро припацаненных с «Балтикой». Пустая бутылка – как пепельница. И неизменное качество музыки с мобильных, все так же чиксы танцуют, и весь город знает, где рэппер Сява хуй сосал. Дым коромыслом. Я прохожу. Я улыбаюсь.

Я открываю дверь. Включаю свет. В прихожей переодеваюсь. Прохожу в комнату, вертя в руках маленький ключик. Это ключик от железного ящика, в котором лежит моя «тулка». Да, я люблю охоту. Еще я люблю свежий воздух. За право иметь свою красавицу «мэйд бай ТОЗ» я три часа терпел участкового в грязных ботинках, который еще и покурил пару раз в комнате. Удивительно – если одним людям нравится дышать говном, почему они считают, что и другим это должно нравиться?

Я переоделся. Под курткой – жилет. Я купил его в одном охотничьем магазине, меня просто потрясло количество патронов, которые можно в него снарядить. Я вообще по жизни запасливый человек, этого не отнять. А в августе, когда на перо сезон открывается – вообще цены мне нет.

Закрываю дверь ключом. В чехле – родная тулочка. Молния расстегнута. Чехол я сам шил, и прикидывал его именно на собранное ружье. Вне закона – да, но так просто удобнее.

Четыре в подъезде – один ушел раньше. Выстрелы эхом. Ухожу по лестнице.

Улица. Остановка. На переходе – около десяти человек. Юноша (пальтецо и розовая рубашечка закуривает). Случайно цепляю его сумкой. Конфликт неизбежен. Он закуривает вторую. После дуплета остановка резко пустеет.

Я вхожу в автобус. Естественно, водитель курит. Жду следующей остановки. Дуплет – еще одним меньше.

Я иду по улице. Вы закурили в толпе? Сделали кого-то своим соучастником? Еще раз подумайте, прежде чем щелкнуть зажигалкой. Может быть я иду сзади?

Не оборачивайтесь.