Текст книги "Арчибальд и массы (пер. Н.Трауберг)"

Пэлем Гринвел Вудхауз
АРЧИБАЛЬД И МАССЫ

– Возьмем социализм, – вдумчиво заметил Портер. – Куда ни пойдешь, он тут как тут. Видимо, вошел в моду.

Говорили мы, собственно, о свекле, ничто не предвещало этих слов, но завсегдатаи «Привала» легко меняют тему. Мы летаем. Мы порхаем. Мы, как выразился образованный Джин-с-Горькой, можем буквально все, словно жена Цезаря. Мгновенно изменив курс мысли, мы занялись новым предметом.

– Да уж, – согласился Светлое Пиво, – что верно, то верно.

– Куда ни пойдешь, – поддержал их обоих Пиво Покрепче. – Наверное, что-то в нем есть… Нехорошо все-таки: мы живем, не тужим, а кому-то не на что выпить.

Мистер Маллинер кивнул.

– Именно так, – заметил он, – думал мой племянник Арчибальд.

– Он что, социалист?

– Побыл немного.

Светлое Пиво наморщил лоб.

– Кажется, – припомнил он, – вы о нем говорили. Это он бросил курить?

– Нет, то – Игнатий.

– Значит, он служил у епископа?

– Нет, то – Августин.

– Вижу, у вас много племянников.

– Хватает. Что до Арчибальда, напомню: он кудахтал лучше всех в Лондоне.

– Ну, конечно! И обручился с Аврелией Каммарли.

– Да, да. К началу нашей повести он был самым счастливым человеком в своем почтовом отделении. Однако, как это ни печально, тучи собирались, и буря едва не утопила утлый челнок любви.

Не много обрученных пар (сказал мистер Маллинер) начали так хорошо, как Арчибальд с Аврелией. Даже циничный свет поневоле признал, что их ждет счастливый, прочный брак. В любовном союзе главное – единство вкусов, а уж оно у них было. Арчибальд любил кудахтать, Аврелия – слушать кудахтанье.

Однажды, блаженный и охрипший, племянник мой шел домой, чтобы переодеться к обеду, как вдруг на его пути встал обтрепанный субъект и сообщил, что три дня в рот не брал хлеба.

Арчибальд немного удивился – в конце концов, он не врач, но случилось так, что недавно он не мог взять в рот даже хорошего сыра, а потому уверенно ответил:

– Это ничего. Нос заложило от простуды.

– Ну прям! – возразил незнакомец. – У меня чахотка, сухотка, больная жена, пятеро детей и никакой пенсии, хотя я служил семь лет. Сами понимаете, интриги. Хлеба я не ел, потому что купить не на что. Послушали бы вы, как плачут мои детки!

– С удовольствием, – сказал учтивый Арчибальд. – А вот насчет хлеба… Он дорогой?

– Ну, понимаете, бутылка дороже, а если в розлив – еще туда-сюда. Тоже не даром!

– Пятерки хватит?

– Перебьюсь.

– До свидания, – сказал Арчибальд.

Встреча эта произвела на него глубокое впечатление. Я не скажу, что он призадумался – думать он, в сущности, не умел, но все же ощутил, что жизнь сурова, и с этим ощущением пришел домой, где лакей его, Мидоус, принес ему графин и сифон.

– Мидоус, – осведомился мой племянник, – вы сейчас заняты?

– Нет, сэр.

– Тогда поговорим о хлебе. Знаете ли вы, что у многих его нет?

– Знаю, сэр. В Лондоне царит бедность.

– Нет, правда?

– Еще какая, сэр! Съездите в Боттлтон-ист, услышите глас народа.

– Народа?

– Вот именно, сэр. Называется «массы». Если вас интересует страдалец-пролетариат, могу дать хорошие брошюры. Я давно состою в партии «Заря свободы». Как явствует из названия, мы – предвестники революции.

– Это как в России?

– Да, сэр.

– Убийства всякие?

– Они, сэр.

– Шутки шутками, – сказал Арчибальд, – а себя заколоть я не дам. Ясно?

– Ясно, сэр.

– Ну тогда несите брошюры. Полистаю, полистаю…

Если знать Арчибальда, как я (продолжал мистер Маллинер), трудно поверить, что его, скажем так, разум совершенно переменился от этих самых брошюр. Я даже не думаю, что он прочитал их. Вы же знаете, что такое брошюра: разделы, подразделы, пункты, подпункты. Если ей придет в голову сочетание слов «основные основы принципов дистрибуции», она удерживаться не станет. Гораздо вероятней, что его обратили речи Мидоуса.

Как бы то ни было, к концу второй недели племянник мой стал другим человеком. Поскольку от этого он погрустнел, Аврелия быстро заметила неладное. Однажды, когда они танцевали в «Крапчатой уховертке», она прямо сказала, что он похож на недоваренную рыбу.

– Прости, старушка, – отвечал Арчибальд. – Я думаю о положении в Боттлтон-ист.

Аврелия на него посмотрела.

– Арчибальд, – предположила она, – ты выпил.

– Ну что ты! – возразил он, – Я размышляю. Посуди сама, мы тут танцуем, а они?

Разве можно танцевать, когда эти самые условия дошли бог знает до чего? Сталин танцует? Макстон танцует? А как насчет Сидни, лорда Пасфилда?

Аврелия не поддалась.

– Что на тебя нашло? – опечалилась она. – Такой был веселый, смотреть приятно, а сейчас туча тучей. Изобразил бы лучше курицу.

– Разве можно изображать кур, когда страдалец пролетариат…

– Кто?!

– Страдалец пролетариат.

– Это еще что такое?

– Ну… сама понимаешь… Страдалец. Пролетариат.

– Да ты его не узнаешь, если тебе его подать в белом соусе!

– Что ты, узнаю, Мидоус мне все объяснил. Вот, посмотри: одни (скажем, я) бесятся с жиру, а другие (это массы) сидят без хлеба. Им очень плохо, понимаешь?

– Нет, не понимаю. Может, до завтра проспишься… Кстати, куда мы завтра идем?

– Прости, старушка, – смутился Арчибальд, – я как раз собирался в Боттлтон-ист, к этим самым массам.

– Вот что, – сказала Аврелия, – завтра ты придешь ко мне, изобразишь курицу.

– Разве сэр Стаффорд Криппс изображает всяких кур?

– Не придешь – все кончено.

– Ты понимаешь, массы…

– Хватит, – холодно сказала Аврелия. – Кажется, все ясно. Если ты завтра не придешь ко мне, можешь искать другую невесту. Я не капризна, не строптива, но в жизни своей не выйду за городского сумасшедшего.

Однако племянник мой решил, что идти надо. Когда он излагал свои мысли Мидоусу, тот сурово заметил:

– В нашем деле всегда есть жертвы, товарищ.

– Да уж, как не быть, – печально произнес Арчибальд. – Вообще-то лучше бы кто другой… Ну ладно. А вот напиток – вылейте. Бывает время, когда нужно что-то покрепче.

– Скажите, докуда лить, товарищ.

– Главное, поменьше содовой.

Племянник мой, как все Маллинеры, честен и правдив, а потому прямо вам скажет, что Боттлтон-ист его разочаровал. Как-то там весело, скажет он, как-то шумно, что ли. Надеешься увидеть тусклый ад, а тут просто ярмарка какая-то!

Куда ни взгляни, бойкие дамы лихо окликают друг друга. Шустрые кошки снуют среди мусорных баков. Из кабачков раздается музыка. Дети в немыслимом количестве не столько плачут, сколько скачут. Словом, все исключительно похоже на бал в Национальном клубе либералов.

Но Маллинера не проймешь. Племянник мой пришел, чтоб утешить страдальцев, и решил их утешить, хоть бы что. Где-нибудь, думал он, да затаилось голодное дитя. И впрямь, когда он свернул в проулок, там обнаружился мальчик, подкидывавший ногой консервную банку. Лицо его было угрюмо, манера мрачна и сдержанна. Строго говоря, он не плакал; видимо, отдыхал.

В мгновение ока племянник схватил его за руку и втащил в булочную, а там, купив хороший хлеб, сунул ему, сердечно прибавив:

– Хлеб.

Мальчик попятился и стал еще мрачнее.

– Даром, – заверил Арчибальд. – От меня. Я-тебе-дарю. Хлеб. Хороший.

Нежно погладив мальчика по головке, он поспешил уйти, опасаясь благодарности, но через два шага что-то твердое угодило ему прямо в макушку. Подумав о молниях, крышах и взрывах, он заметил, что вблизи, по канаве, катится злосчастный хлеб.

Заметим, что мальчик рассердился. Сперва он подумал, что племянник мой не в себе, но, увидев на полке шоколад, конфеты и жвачку, немного ожил. В конце концов, думал он, конфета – это конфета, кто бы ее ни купил. Дальше вы знаете. Надо ли удивляться, что он обиделся? А в Боттлтон-ист чувство не расходится с делом.

Арчибальд не сдался. Он поднял хлеб и, сверкая взором, кинулся вдогонку. За всю историю лондонского Ист-энда никто еще не творил добро с таким отчаянным рвением. Но – тщетно. Жизнь в бедных кварталах способствует быстроногости. К тому же несчастное дитя лучше знало местность. Наконец оно исчезло во тьме, а запыхавшийся Арчибальд остался стоять, ощущая лишь одно – потребность в прохладительном напитке.

В самом воздухе бара есть что-то такое, усмиряюще

...

конец ознакомительного фрагмента