Текст книги "Дживс готовит омлет"

Я не понял, почему он называет меня Шекспиром, но попросил его продолжать. И он обратился к тете, которая пожирала его глазами, как дрессированный медведь в ожидании сладкой булочки:

– Если, как сообщает мистер Вустер, мэм, этот эксперт по ювелирному делу ожидается здесь в ближайшее время, по-видимому, лучше всего, чтобы ваши жемчуга до его приезда пропали. Говоря яснее, мэм, – разъяснил он в ответ на вопрос вскипевшей владелицы, не считает ли он ее, черт побери, индийским факиром, – надо инсценировать вторжение грабителей, в результате какового драгоценность исчезнет. Как вы понимаете, мэм, если джентльмен прибудет сюда с целью освидетельствовать жемчуга, но обнаружит, что их нет на месте, то…

– …то он их и не сможет освидетельствовать?

– Именно так, мэм. Rem acu tetigisti[37]37
  Ты попал в самую точку (лат.).


[Закрыть].

Я покачал головой. Я ожидал чего-то получше. Похоже, великий ум дал в конце концов слабину, и это меня огорчило.

– Но, Дживс, – заметил я тактично, – где вы возьмете грабителя? Купите в магазине армейских излишков?

– Я думал, может быть, вы бы взяли эту роль на себя, сэр.

– Я?

– Ну да! – воскликнула моя тетушка, и лицо ее осветилось, как луна на театральном заднике. – Вы правы, Дживс. Ты ведь не откажешься сделать для меня такую малость, Берти? Конечно же, не откажешься. Ты понял мысль Дживса? Берешь лестницу, приставляешь к моему окну, влезаешь, хватаешь ожерелье и задаешь стрекача. А я утром прихожу к Тому вся в слезах и говорю: «Том! Мои жемчуга! Они пропали! Какой-то подлый злодей влез ночью и украл их, пока я спала». Так ведь, Дживс?

– Именно, мэм. Мистеру Вустеру осуществить это будет очень легко. Я заметил, что со времени нашего предыдущего приезда в Бринкли-Корт с окон сняли защитные решетки.

– Да, я распорядилась после того случая, когда мы все оказались ночью в саду, а двери заперты. Помните?

– Вполне отчетливо, мэм.

– Так что у тебя не будет никаких препятствий.

– Кроме только…

Я не договорил. Я собирался сказать: «Кроме моего решительного и бесповоротного отказа браться за это дело в какой бы то ни было форме». Но осекся, прежде чем эти слова слетели у меня с губ. Я сообразил, что преувеличиваю воображаемые опасности и препятствия, связанные с осуществлением задуманного предприятия.

В сущности, подумалось мне, что тут страшного? С ловкостью и проворством Вустеров это просто игрушки. Некстати, конечно, что придется встать ни свет ни заря, но я готов на такую жертву ради того, чтобы вновь зацвели розы на щеках женщины, которая в мои младенческие лета часто качала меня на коленях, не говоря о том, что однажды она спасла мне жизнь, когда я подавился резиновой соской.

– Да нет, ничего, – сердечно заверил я ее. – Все так. Вы обеспечиваете ожерелье, остальное предоставьте мне. Которое окно ваше?

– Последнее с левой стороны.

– Право, я…

– Не правая, а левая, дурень. Я иду туда и все приготовлю. Господи, вы сняли такой груз с моей души, Дживс. Я словно заново родилась. Вас не покоробит, если вы услышите, что я пою?

– Нисколько, мэм.

– Наверно, я завтра с утра, как проснусь, так и запою.

– В любое время, в какое вам будет угодно, мэм.

Когда он закрывал за нею дверь, на губах у него мелькнуло нечто близко напоминающее улыбку.

– Приятно видеть миссис Трэверс в такой радости, сэр.

– Да. Вы подняли ей настроение, как хороший тоник. Лестницу, надеюсь, нетрудно будет добыть?

– Нисколько не трудно, сэр. Я видел лестницу у стены огородного сарая.

– Я, кстати, тоже ее видел, как я теперь вспомнил. Она, надо думать, и теперь там, так что пошли… Что делаешь вовремя… Как это говорится?

– Что надо сделать вовремя, лучше делать, не откладывая, сэр.

– Верно. Нет смысла стоять и топтаться на месте.

– Никакого, сэр. «В делах людей прилив есть и отлив, с приливом достигаем мы успеха»[38]38
  Уильям Шекспир. Юлий Цезарь. Акт IV, сцена 3. – Перевод M. Зенкевича.


[Закрыть].

– Вот именно, – подтвердил я. – Лучше мне бы и самому этого не выразить.

Все пошло как по маслу. Я нашел лестницу, она и правда стояла у стены огородного сарая. Приволок ее по пересеченной местности в нужную точку. Приставил. Вскарабкался. В два счета влез в окно и бесшумно двинулся по комнате.

Собственно, не совсем бесшумно, так как наткнулся на столик, который возник у меня на пути, и он опрокинулся с некоторым грохотом.

– Кто там? – спросил из темноты испуганный женский голос.

Ну надо же, сказал я себе, тетя Далия до того вошла в роль, даже от себя добавила немного краски, чтобы обеспечить полный аншлаг. Какая актриса!

Но голос повторил: «Кто там?» – и ледяная рука страха сдавила мне сердце.

Потому что он принадлежал никакой не тете. Это был голос Флоренс Крэй.

В следующее мгновение комнату залил свет, и я увидел ее воочию – она сидела в постели, и на голове у нее был розовый ночной чепец.

Глава 13

Вы знаете стихотворение «Атака легкой кавалерии», которое сочинил некто Теннисон? Его раньше упоминал Дживс, когда рассказывал про человека, у которого была сила десятерых. Оно вообще широко известно, я сам когда-то его декламировал, лет семи или около того от роду, если меня призывали в гостиную, чтобы гости могли взглянуть на юного Вустера. «Берти чудесно читает стихи», – говаривала моя матушка (при этом, между прочим, искажая факты: я каждый раз сбивался), и я сначала пытался спрятаться, но меня находили, вытаскивали, и мне приходилось браться за дело.

Малоприятное испытание для всех присутствующих, как мне рассказывали.

Но что я хотел сказать, когда немного отвлекся на воспоминания о милых прошлых днях, это что хотя почти все стихотворение улетучилось у меня из памяти, но самое сильное место я до сих пор не забыл. Там сперва, если помните, говорится:

 
Тум тидл ампти-пам
Тум тидл ампти-пам
Тум тидл ампти-пам
 

и отсюда прямо попадаешь на отыгрыш:

 
Но кто-то ошибся.
 

Эти строчки я всегда помню, и сейчас я их процитировал потому, что, стоя в недоумении перед девицей в розовом чепце, я чувствовал себя в точности как те ребята из кавалерийской бригады. Совершенно ясно, что кто-то ошибся, а именно – тетя Далия. Почему она сказала мне, что ее окно последнее с левой стороны, когда последнее окно с левой стороны было совсем не ее, этого я понять никак не мог. Напрасно я ломал голову, ища, как выражается Сыр Чеддер, скрытые мотивы.

Впрочем, разве угадаешь тайные мысли теток? Да и не время сейчас было для пустого умствования. Первая забота джентльмена, на исходе ночи заброшенного, точно мешок с углем, в девичью спальню, – завязать светскую беседу. Именно этим я и занялся. В подобной ситуации нет ничего хуже неловкой паузы и смущенного молчания.

– Привет, привет, – произнес я как можно бодрее и жизнерадостнее. – Очень извиняюсь, что заявился в такой момент, когда вы в невинном сне распутывали клубок дневных забот[39]39
  Образ из шекспировского «Макбета».


[Закрыть], но я, видите ли, вышел подышать свежим воздухом, а все двери заперли, и я решил, чем поднимать на ноги весь дом, просто влезть в первое попавшееся открытое окно. Ведь знаете, это не дело – поднимать на ноги дом. Нехорошо.

Я готов был и дальше развивать эту тему, мне казалось, я на верном пути, получалось гораздо удачнее, чем прикидываться лунатиком, изображать внезапное пробуждение: «Ах, где я?» – и так далее. Очень уж глупо… Но тут Флоренс рассмеялась своим журчащим смехом.

– Ох, Берти, – проговорила она, и представьте, совсем не таким досадливым тоном, каким барышни обычно говорят мне: «Ох, Берти». – Какой же вы романтик!

– То есть как?

Она еще посмеялась. Слава богу, конечно, что она решила не поднимать шума, звать на помощь и прочее. Но должен признаться, что этот ее журчащий смех меня немного озадачил. Я думаю, с вами тоже такое бывало: вокруг люди хохочут, как гиены, а вы не возьмете в толк над чем. Оказываешься в невыгодном положении.

Флоренс странно так смотрела на меня, словно на ребенка, у которого хотя и водянка головного мозга, но все-таки он душка.

– Как это на вас похоже! – сказала она. – Я вам сообщила, что моя помолвка с Д’Арси Чеддером расторгнута, и вы сразу же устремились ко мне. Не могли дождаться утра. Возможно, вы даже думали поцеловать меня спящую?

Я подскочил дюймов не меньше чем на шесть. Меня охватил ужас, и, по-моему, не зря. Черт возьми, ты гордишься своей особой осмотрительностью в обхождении со слабым полом, и вдруг тебе говорят, что ты сознательно лезешь за полночь в окна к спящим девицам с намерением их поцеловать!

– Господи, да ничего подобного! – возразил я и поставил на ножки опрокинутый стол. – У меня и в мыслях ничего такого не было. Вы, вероятно, задумались и пропустили мимо ушей мое объяснение. Я же сказал вам, только вы не слушали, что вышел подышать ночным воздухом, а все двери заперли, и…

Флоренс опять зажурчала. Она по-прежнему умильно смотрела на меня, как на славное придурковатое дитя, и даже еще умильнее, чем раньше.

– Неужели вы думаете, что я на вас сержусь? – попыталась она меня успокоить. – Нет, конечно. Я очень растрогана. Поцелуйте меня, Берти.

Что тут будешь делать? Вежливость прежде всего. Я подчинился, хотя и чувствовал, что это уже переходит всякие границы. Не по душе мне такие фокусы, слишком отдают французским духом. Вырвавшись, я сделал шаг назад и увидел, что выражение ее лица изменилось. Теперь она смотрела на меня, как бы примеряясь, наподобие гувернантки, приглядывающейся к новому ученику.

– Маменька глубоко ошибается, – проговорила Флоренс.

– Маменька?

– Ваша тетя Агата.

Я удивился:

– Вы что, зовете ее маменькой? Ну да ладно, дело ваше. Насчет чего же она ошибается?

– Насчет вас. По ее мнению, вы унылое и безмозглое ничтожество и вас давно уже надо было поместить в надежное заведение для умственно отсталых.

Я гордо вскинул голову, довольно чувствительно задетый за живое. Значит, вот как отзывается обо мне у меня за спиной эта ужасная женщина! Красиво, ничего не скажешь. И это женщина, напомню вам, чьего отвратительного сынка Тоса я многие годы практически нянчил на своей груди. То есть, когда он проезжал через Лондон в свою закрытую школу, я неизменно принимал его у себя с ночевкой и не только кормил по-королевски, но, жертвуя собой, водил в театр «Олд Вик» и в Музей мадам Тюссо. Неужели больше не осталось благодарности в мире?

– Вот, значит, что она говорит?

– Она очень забавно вас описывает.

– Ах, забавно?

– Например, что у вас мозги как у индюшки. Ее слова.

Тут, конечно, открывалась возможность при желании легко это опровергнуть, углубившись в вопрос о том, на каком месте по смышлености стоят в ряду наших пернатых друзей индюшки, но я воздержался.

Флоренс поправила на голове чепец, немного съехавший на сторону при поцелуе. Она продолжала ко мне присматриваться.

– Еще ваша тетя называет вас «охламон».

– Как вы сказали?

– «Охламон».

– Не понял.

– Это такое старинное слово. Означает, если не ошибаюсь, что вы растяпа и беспросветный болван. Но я ее уверила, что она заблуждается, у вас есть много достоинств, о которых люди даже не подозревают. Я это поняла еще тогда, когда встретила вас однажды в книжном магазине, где вы купили «Спинолу».

Тот случай я не забыл. Тогда все было одно сплошное недоразумение. Я посулился Дживсу, что куплю ему в подарок книгу одного типа по фамилии Спиноза – философ, что ли, такой или что-то в этом духе, – а парень за прилавком заверил меня, что нет такого писателя, и предложил взамен «Спинолу», мол, я просто перепутал названия, я схватил эту книжку, а тут в магазин возьми да войди Флоренс Крэй. Вообразить, будто я специально купил ее книгу, и начертать в ней дарственную надпись вечным пером с зелеными чернилами было для нее делом одной минуты.

– Я тогда поняла, что вы вслепую ищете дорогу к свету и тянетесь к знаниям через чтение серьезной литературы, что в глубине вашей души заложена духовность, ее надо только вывести на поверхность. Какая благородная задача, сказала я себе, помочь проявиться способностям, таящимся в вашем пробуждающемся сознании. Все равно что наблюдать, как распускается робкий поздний цветок.

Я прямо взвился. Нашла тоже робкий поздний цветок. Я уже готов был съязвить, сказав ей: «Ах вот как?» – но она еще не выговорилась.

– Я могу помочь вашему формированию, Берти, я знаю. Вы стремитесь к самоусовершенствованию, это уже половина победы. Что вы сейчас читаете?

– Н-ну, последнее время было столько всяких дел, то да се, особенно много читать не удавалось, но все-таки я уже дошел до середины книги «Загадка красного рака».

Ее стройный стан был более или менее задрапирован одеялом, но мне показалось, что по нему пробежала судорога.

– О, Берти! – произнесла она, на этот раз с более привычной интонацией.

– Шикарная книга, – заспорил я. – Там одного баронета, сэра Юстаса Уиллоуби, нашли в библиотеке на полу с проломленным черепом, и…

Лицо Флоренс исказила гримаса боли.

– Бога ради! – вздохнула она. – Кажется, помочь выявлению скрытых талантов, таящихся в глубинах вашего пробуждающегося сознания, будет ох как непросто.

– Я бы на вашем месте и не пытался, – сказал я. – Не беритесь, вот вам мой совет.

– Но как же я оставлю вас прозябать во тьме, чтобы вы продолжали жить в праздности, только курили бы и пили в клубе «Трутни»?

Тут она ошибалась. И я ее поправил:

– Я еще играю в «Летучие дротики».

– Ах, эти «Дротики»!

– Если хотите знать, я скоро буду клубным чемпионом текущего года. Для меня это верняк, спросите кого угодно.

– Как вы можете растрачивать себя впустую на такие пустяки, когда могли бы читать Т. С. Эллиота! Я бы хотела видеть вас за…

За каким занятием Флоренс хотела бы меня видеть, я так и не услышал, хотя не сомневаюсь, что она имела в виду что-то ученое и отвратительное. Однако в это мгновение раздался стук в дверь.

Такого развития событий я уж никак не ожидал. Сердце у меня в груди подскочило, как лосось в сезон нереста, и забилось где-то у верхних резцов. Я покосился на дверь с безумной догадкой во взоре[40]40
  Фраза из стихотворения Джона Китса «Сонет на первое знакомство с Гомером в переводе Чапмена».


[Закрыть], как выражается Дживс. На лбу у меня выступили капли пота.

Флоренс, я заметил, тоже немного испугалась. Навряд ли, отправляясь гостить в Бринкли-Корт, она ожидала, что ее спальня станет сборным пунктом для общественности. Когда-то я любил распевать одну песенку, где был такой припев: «Пойдем, пойдем все вместе к Мод». Похоже было, что сейчас сходное намерение обуревало гостей в доме тети Далии, и бедной барышне это не могло нравиться. Они вообще любят, чтобы в час пополуночи никто не нарушал их одиночества, а тут у нее одиночества – как у киоскерши на ипподроме.

– Кто там? – спросила Флоренс.

– Я, – ответил зычный низкий голос, и она прижала ладонь к горлу. Я думал, что такой жест можно наблюдать только на сцене.

Дело в том, что зычный низкий голос, вне всякого сомнения, принадлежал Д’Арси Чеддеру. Короче говоря, Сыр снова вышел на сцену.

Флоренс заметно дрожащей рукой потянулась за халатом и спрыгнула с кровати, совершенно как горошина с раскаленной лопаты. Казалось бы – современная, выдержанная девица, всегда такая самоуверенная и спокойная, не выказывающая никаких эмоций, разве что вздернет бровь в самом крайнем случае, но тут, похоже, дружественный визит Сыра в тот момент, когда в ее комнате полным-полно Вустеров, привел ее в смятение.

– Что вам надо?

– Я привез ваши письма.

– Оставьте их на коврике за дверью.

– Я не оставлю их за дверью. Я хочу встретиться с вами лицом к лицу.

– Среди ночи? Вы сюда не войдете!

– А вот тут вы заблуждаетесь, – твердо возразил Сыр. – Именно что войду.

Помню, Дживс как-то упоминал, что «поэта взор в возвышенном безумье блуждает между небом и землей»[41]41
  Уильям Шекспир. Сон в летнюю ночь. Акт V, сцена 1. – Перевод Т. Щепкиной-Куперник.


[Закрыть]. Вот и взор Флоренс тоже стал блуждать. Я, конечно, сразу понял, что ее так взволновало. Перед ней встала та же проблема, что нередко встает перед действующими лицами детективных романов, а именно: как избавиться от тела, в данном случае – от тела Бертрама Вустера. Если Сыр сюда проникнет, значит, надо на время куда-то упрятать Бертрама, но вопрос в том – куда?

В спальне у дальней стены стоял гардероб. Флоренс подскочила к нему, распахнула дверцу.

– Туда! – прошипела она, и не правы те, кто утверждает, будто невозможно прошипеть слово, в котором нет шипящих. Флоренс прошипела без труда: – Полезайте!

Я нашел, что идея недурна. Нырнул в гардероб, и Флоренс закрыла дверцы.

Правда, вероятно от волнения, закрыла не плотно, а лишь прикрыла отчасти, и мне был слышен весь их последовавший разговор, словно его транслировали по радио.

Начал Сыр.

– Вот ваши письма, – чопорно произнес он.

– Благодарю, – чопорно же ответила Флоренс.

– Не стоит благодарности, – не менее чопорно отозвался он.

– Положите на туалетный стол, – по-прежнему чопорно распорядилась она.

– Извольте! – чопорно согласился он.

В жизни не слышал такого чопорного обмена репликами.

После недолгой паузы, во время которой Сыр, надо полагать, вываливал корреспонденцию в указанное место, он возобновил разговор:

– Вы получили мою телеграмму?

– Разумеется, получила.

– Обратите внимание, я сбрил усы.

– Я обратила.

– Это первое, что я сделал, узнав о ваших секретных махинациях.

– Каких таких секретных махинациях?

– Если, по-вашему, это не секретные махинации – тайно отправиться по ночным клубам в обществе этой мокрицы Вустера, то крайне интересно было бы узнать, что это, на ваш взгляд, такое?

– Вам отлично известно, что мне для моей книги нужна была атмосфера.

– Хо!

– И не говорите «Хо!».

– Буду говорить «Хо!»! – с сердцем сказал Сыр. – Для вашей книги, вы сказали? А по-моему, нет у вас никакой книги. Нет и не было.

– Ах вот что? А как же «Спинола», которая вышла уже пятым изданием и переводится на скандинавский?

– Должно быть, работа мокрицы Горринджа.

Представляю себе, как от такого оскорбления полыхнули огнем глаза Флоренс. По крайней мере можно было так понять по тону, которым она проговорила:

– Мистер Чеддер, вы пьяны.

– Ничего подобного.

– Тогда, значит, вы сумасшедший. И будьте любезны, уберите с моих глаз вашу тыквообразную голову!

Мне кажется, хотя утверждать не берусь, что при этих ее словах Сыр заскрежетал зубами. Во всяком случае, раздался какой-то странный звук, словно заработала кофейная мельница. И голос, донесшийся до меня в моем укрытии, был хриплым и дрожащим.

– Моя голова не тыквообразная!

– Полное подобие тыквы!

– Никакого подобия. Могу сослаться на авторитет Берти Вустера, он утверждает, что она скорее напоминает купол собора Святого Павла. – Тут он вдруг смолк, и раздался шлепок. По-видимому, Сыр хлопнул себя по лбу. – Вустер! – рявкнул он, как дикий зверь. – Я пришел сюда говорить не о моей голове, а о Вустере, склизком черве, который пробирается у человека за спиной и крадет невест. Вустер, разоритель домашних очагов! Вустер, змей подколодный, погибель всех женщин! Вустер, современный Дон-Как-Там-Его! Вы все это время исподтишка крутили с ним роман. Думали, я не вижу, да? А я вижу насквозь ваши жалкие… жалкие… черт, забыл слово. Вертелось на языке – и нету.

– Хорошо бы вас тоже тут больше не было.

– Увертки, вот что! Я знал, что вспомню. Думали, я не вижу насквозь ваши жалкие увертки? Эти ваши выдумки, чтобы я отрастил усы? Думаете, я не понял, что вся эта затея с усами – просто хитрость, предлог, чтобы порвать со мной и переметнуться к подколодному змею Вустеру? «Как бы мне отделаться от этого Чеддера? – спрашивали вы себя. – Ага, придумала! – сказали вы себе. – Велю ему отпустить усы! Он скажет «Черта с два!» А тогда я скажу: «Ах так? Ну ладно! Тогда между нами все кончено!» И дело сделано». То-то вас, наверно, неприятно поразило, когда я возьми да исполни ваше требование. Нарушил все ваши планы, точно? На это вы ведь никак не рассчитывали.

Голосом, который заморозил бы эскимоса, Флоренс проговорила:

– Дверь у вас за спиной, мистер Чеддер. Чтобы она открылась, достаточно повернуть ручку.

Но Сыр не сдавался:

– Дверь тут ни при чем. Я говорю о вас и о гнусном Вустере. Как я понимаю, вы теперь обручитесь с ним, вернее, с тем, что от него останется после того, как я растопчу его физиономию. Я прав?

– Да.

– Вы намерены выйти за этого прыща в человеческом образе?

– Да.

– Хо!

Не знаю, как бы вы поступили на моем месте, услышав такой разговор и впервые осознав, как близка опасность. Наверно, вы бы так же, как и я, сильно вздрогнули. Мне бы, конечно, следовало раньше разглядеть надвигающуюся угрозу, но я почему-то – возможно, я был слишком испуган появлением Сыра – ее проглядел. И теперь неожиданное объявление о моей помолвке с девицей, к которой я относился крайне отрицательно, потрясло меня до глубины души, и я, как я уже сказал, сильно вздрогнул.

Но самое неподходящее место для того, чтобы сильно вздрагивать, если хочешь остаться незамеченным и безымянным, – это, конечно, гардероб в дамской спальне. Что именно на меня посыпалось вследствие моего резкого движения, сказать не могу, но вероятнее всего – шляпные картонки. Так ли, нет ли, но шум в ночной тишине был такой, как будто в подвале засыпают уголь. Раздалось восклицание, затем могучая рука, рванув, открыла дверцу гардероба, и багровая физиономия воззрилась на меня, в то время как я вытряхивал из своей шевелюры шляпные картонки – если это действительно были шляпные картонки.

– Хо! – еле выговорил наконец Сыр, точно кот, подавившийся рыбной костью. – А ну вылезай оттуда, гад, – добавил он, цапнув меня за левое ухо и дернув что было силы.

Я вылетел как пробка из бутылки.