Текст книги "Дживс готовит омлет"

Глава 14

В таких случаях не знаешь толком, что сказать. Я просто сказал: «А, это ты, Сыр. Прекрасная погода, не правда ли?» Но видимо, это было ошибкой, потому что его всего перекорежило, словно таракан за шиворот попал, и взгляд сделался еще свирепее. Мне стало ясно, что от меня потребуется уйма такта и учтивости, чтобы мы все трое чувствовали себя непринужденно.

– Ты, несомненно, удивлен, – начал было я, но он поднял руку, словно вернулся на полицейскую службу и опять регулирует уличное движение. И произнес тихим, разве что чуточку хрипловатым голосом:

– Ты найдешь меня в коридоре, Вустер.

И решительным шагом вышел вон. Я понял, что побудило его сделать такое заявление: это идеал рыцаря, залегающий у него в глубине души, вышел на поверхность. Сыра Чеддера можно довести до бешенства, но и с пеной у рта он никогда не забудет, что он – старый итонец и пукка-сагиб[42]42
  Настоящий господин (инд.).


[Закрыть]. Старые итонцы не дерутся в присутствии женского пола. И пукка-сагибы тоже. Они откладывают схватку до той минуты, пока не окажутся наедине со второй стороной где-нибудь в стороне.

Я вполне одобрял его деликатность, так как она давала мне несомненные преимущества. У меня появилась возможность избежать крупных неприятностей, для этого всего лишь потребуется проделать осторожный маневр отступления, который всегда держат в запасе генералы на тот случай, когда их дела примут совсем уж неблагоприятный оборот. Вы думаете, что загнали генерала в угол, и уже готовы наброситься на него, но, к великому вашему прискорбию и недоумению, как раз когда вы уже подтянули носки и навели последний блеск на доспехи, оказывается, что его уже след простыл. Он удалился по стратегической железной дороге и захватил с собой свои войска.

Вот и я, имея в наличии приставленную за окном лестницу, очутился в таком же выгодном положении. Что мне за дело до коридоров? Они мне совершенно не понадобятся. Мне нужно только вылезти на подоконник, поставить ногу на верхнюю перекладину и с легким сердцем спуститься на твердую землю.

Но бывают такие обстоятельства, которые поставят в тупик даже величайшего из генералов, – это когда он является на вокзал купить билет, но оказывается, что за время его отсутствия стратегическая железная дорога была взорвана. Вот когда он начинает скрести в затылке и кусать губы. Именно это несчастье сейчас приключилось со мной. Подойдя к окну и выглянув наружу, я увидел, что лестницы там нет. В какой-то момент в разгар наших переговоров она исчезла, не оставив по себе и следа.

Что с ней приключилось – загадка, которую я был не в силах разгадать, но этим можно будет заняться позднее. Сейчас же, очевидно, требовалось весь ум Вустеров употребить на более неотложную задачу, а именно: как выбраться из этой комнаты, но чтобы не через дверь и чтобы не оказаться в закрытом помещении один на один с Сыром, настроенным сейчас так, что с ним ни один человек некрупного телосложения не пожелал бы остаться один на один в закрытом помещении. Все это я изложил Флоренс, и она согласилась, как Шерлок Холмс, что проблема действительно представляет определенный интерес.

– Нельзя же, чтобы вы оставались здесь всю ночь, – сказала она.

Это было справедливо замечено, что я и признал, однако прибавил, что иного решения я сейчас не вижу:

– Вы ведь не возьметесь связать простыни и спустить меня на них из окна?

– Нет, не возьмусь. Почему бы вам не выпрыгнуть?

– И разбиться в лепешку?

– Может, не разобьетесь.

– Но с другой стороны, может, разобьюсь.

– Невозможно приготовить омлет, не разбив яиц.

Я бросил на нее уничтожающий взгляд. Такой потрясающей глупости, какую она сейчас сморозила, я вроде бы не слышал в жизни ни от одной барышни, хотя мне случалось слышать от барышень немало потрясающих глупостей. Я уже открыл было рот, чтобы произнести: «А пошли вы знаете куда со своими омлетами!» – как вдруг в мозгу у меня что-то хрустнуло, как будто я проглотил дозу умственно-укрепляющего средства, которое так поднимает тонус, что лежачий инвалид вскакивает с постели и пускается плясать бразильскую кариоку. К Бертраму вернулось присутствие духа. Я твердой рукой открыл дверь в коридор и, когда Сыр двинулся на меня, точно серийный убийца, готовый сделать свое черное дело, пригвоздил его к месту силой человеческого взгляда.

– Одну минуту, Сыр, – говорю я ему эдак вкрадчиво. – Прежде чем ты дашь волю своей дикой ярости, вспомни, что ты вытянул в клубе «Трутни» билет с моей фамилией в первенстве по «Летучим дротикам».

Этого оказалось довольно. Он с ходу остановился, словно налетел на фонарный столб, и вытаращил на меня глаза, как кошка в поговорке. Кошки в поговорке, по словам Дживса, хотят, но опасаются[43]43
  Ссылка на поговорку из сборника Дж. Хейвуда (1546), где говорится про кошку, которая хочет рыбки, но опасается замочить лапки.


[Закрыть], и можно было видеть невооруженным глазом, что именно это происходит с Сыром.

Стряхнув пылинку с рукава, я нежно улыбнулся и еще развил эту тему.

– Ты оцениваешь ситуацию? – говорю. – Вытянув мое имя, ты выделил себя из ряда обыкновенных людей. Объясню на примере, чтобы это было понятно самым примитивным мозгам – я имею в виду твои мозги, Чеддер… В то время как обыкновенный человек, завидев меня на Пиккадилли, скажет просто: «Вон идет Берти Вустер», – ты при виде меня скажешь: «Вон идут мои пятьдесят шесть фунтов десять шиллингов», да еще, наверно, побежишь за мной следом и будешь заклинать, чтобы я осторожнее переходил улицу, теперь такое ужасное уличное движение.

Он поднял руку, потер подбородок. Мои слова явно не пропали даром. Я поправил манжеты и продолжал:

– Буду ли я в достаточно хорошей форме, чтобы выиграть турнир и положить без малого шестьдесят фунтов в твой карман, если ты осуществишь силовой прием, который у тебя сейчас на уме? Прикинь-ка своей башкой, мой милый Чеддер.

Борьба, конечно, была нешуточной, но краткой. Победил разум. Издав хриплый стон душевной муки, Сыр сделал шаг назад, а я весело пожелал ему спокойной ночи, снисходительно помахал рукой и пошел к себе.

Когда я вошел, тетя Далия в шлафроке цвета бычьей крови поднялась мне навстречу из кресла, в котором просидела все это время, и, охваченная волнением, устремила на меня убийственный взор.

– Ну? – выговорила она с трудом, словно маленький пекинес, не сумевший проглотить чересчур большую котлету. Больше она ничего не смогла сказать и перешла на хрип.

Должен признаться, это меня немного задело. Если кому и полагалось устремлять убийственный взор и испытывать затруднения с голосовыми связками, то это, по моим понятиям, мне. Судите сами. Из-за ошибки, допущенной моей родной теткой при составлении штабного приказа, я теперь должен буду пойти к алтарю с Флоренс Крэй, и к тому же еще я подвергся такой опасности, от которой, не исключено, непоправимо пострадала моя тонкая нервная система. Я был твердо убежден, что не только не заслужил убийственного взора и горлового клокотания, но, наоборот, имею категорическое право потребовать объяснения, и более того – получить его.

Я только было набрал в грудь воздуху, чтобы все это ей выложить, но она в это время совладала с волнением и смогла заговорить.

– Ну? – произнесла тетя Далия с видом одной из малых пророчиц, собравшейся предать проклятию грехи своего народа. – Разреши занять на минуту твое драгоценное время, чтобы спросить: чем, черт подери, ты занимаешься, бессовестный молодой Берти? Сейчас двадцать минут после полуночи, а с твоей стороны никаких действий. По-твоему, я должна сидеть всю ночь и дожидаться, пока ты соизволишь исполнить простое, элементарное поручение, с которым больной шестилетний ребенок за четверть часа справился бы и умыл ручки? Может быть, для вас, беспутных лондонцев, сейчас самое время для разгула, но мы, деревенские, любим ночью спать. В чем дело? Отчего такая задержка? Что, черт возьми, ты делал все это время, отвратительное ты молодое чудовище?

Я рассмеялся горьким глухим смехом. А она оценила его совсем неправильно и попросила меня не изображать звуки скотного двора, будет еще время. «Спокойствие, – сказал я себе, – полное спокойствие».

– Прежде чем ответить на ваши вопросы, почтенная родственница, – сказал я, сдерживаясь изо всех сил, – позвольте один вопрос задать вам. Не соблаговолите ли объяснить мне в нескольких доступных словах, почему вы заявили, что ваше окно – последнее слева?

– Оно и есть последнее слева.

– Ну уж извините.

– Если смотреть со стороны дома.

– Ах, со стороны дома? – Меня вдруг осенила догадка. – А я думал, если смотреть на дом.

– Если смотреть на дом, то оно будет, конечно… – Не договорив, она испуганно вскрикнула и вытаращилась на меня тоже с безумной догадкой во взоре: – Ты хочешь сказать, что забрался не в ту комнату?

– Более чем просто не в ту.

– В чью же?

– Флоренс Крэй.

Тетя Далия присвистнула. Было ясно, что она поняла всю трагичность положения.

– Флоренс уже лежала в постели?

– В розовом ночном чепце.

– И, проснувшись, увидела тебя?

– Почти сразу же. Я там опрокинул пару столиков.

Моя тетя присвистнула еще раз:

– Тебе придется жениться.

– Вот именно.

– Хотя я думаю, она не согласится.

– А я имею надежную информацию в противоположном смысле.

– Ты что же, все уладил?

– Она все уладила. Мы помолвлены.

– Несмотря на усы?

– Усы ей нравятся.

– Вот как? Странный вкус. А как же Чеддер? Мне казалось, что она обручена с ним?

– Уже нет. Та помолвка расторгнута.

– Они расстались?

– Бесповоротно.

– И теперь она взялась за тебя?

– Да.

Теткино лицо выразило озабоченность. Хотя она по временам довольно грубо со мной обращается и обзывает меня разными смачными именами, но вообще-то она меня любит и принимает мое благополучие близко к сердцу.

– Флоренс, мне кажется, для тебя слишком ученая. Насколько я ее знаю, ты и охнуть не успеешь, как она засадит тебя читать У. X. Одена.

– Она на что-то в этом духе уже намекала, правда, помнится, имя было, кажется, Т. С. Эллиот.

– Хочет тебя перевоспитать?

– Похоже, что так.

– Тебе это не понравится.

– Да уж.

Она сочувственно кивнула:

– Мужчины этого не любят. Я объясняю свой счастливый брак с Томом тем, что ни разу даже пальцем на него не надавила. Агата все время старается перевоспитать Уорплесдона, и муки, которые он испытывает, должно быть, ужасны. Недавно она заставила его бросить курить, в результате он повел себя как рыжий гризли, угодивший лапой в капкан. Тебе Флоренс уже велела бросить курить?

– Нет еще.

– Скоро велит. А дальше придет очередь коктейлей. – Тетя Далия покосилась на меня с глубоким состраданием. Видно было, что ее терзает раскаяние. – Кажется, из-за меня ты попал в переделку, мой карапуз.

– Да ладно, не думайте об этом, престарелая родственница, – сказал я ей. – Мало ли что в жизни случается. Меня гораздо больше беспокоит, что будет с вами. Мы должны непременно спасти вас из моря бед, как выражается Дживс. Все прочее не так уж важно. А о себе в сравнении с этим я забочусь лишь в той пропорции, в какой соотносится вермут с джином в крепком сухом мартини.

Было видно, что она растрогана. Глаза ее, если я не обознался, наполнились непролитыми слезами.

– Как это самоотверженно с твоей стороны, милый Берти!

– Пустяки, уверяю вас.

– Кто бы подумал, глядя на тебя, что в тебе столько благородства! И такое твое отношение делает тебе честь, вот все, что я могу сказать. А теперь за дело. Ступай и перенеси лестницу к правому окну.

– То есть к левому окну.

– Назовем его правильным окном.

Я собрался с духом, чтобы сообщить ей худую весть.

– Но вы упускаете из виду, – говорю, – наверно, потому, что я забыл вам сказать, что имеется одно препятствие, которое грозит свести на нет наши усилия и начинания. Дело в том, что лестницы там нет.

– Где нет?

– Под правым окном, или лучше сказать, под неправильным окном. Когда я выглянул, ее там не было.

– Вздор. Лестницы не тают в воздухе.

– В Бринкли-Корте, что в Бринкли-кум-Снодсфилд-ин-де-Марш, еще как тают, уверяю вас. Про другие места не скажу, не знаю, но в Бринкли-Корте они исчезают, стоит отвести от них взгляд на одно мгновение.

– То есть ты хочешь мне сказать, что лестница пропала?

– Именно это я стараюсь довести до вашего сведения. Она сложила шатры, как арабы, и беззвучно ушла с прежних мест[44]44
  Генри Лонгфелло. Окончен день.


[Закрыть].

Тетя Далия залилась фиолетовым румянцем и, я думаю, собралась сгоряча издать какой-то клич из своих охотничьих запасов, поскольку, если ее раззадорить, она за словом в карман не лезет, но в этот момент дверь открылась и вошел дядя Том. Я был слишком взволнован и не мог точно определить степень его возбуждения, но было видно простым глазом, что он охвачен негодованием.

– Далия! – воскликнул он. – Мне показалось, что я слышу ваш голос, и я не ошибся. Почему вы не спите в такой поздний час?

– У Берти разболелась голова, – с ходу сочинила моя почтенная родственница. – Я дала ему аспирина. Как голова, уже лучше, Берти?

– Заметно некоторое улучшение, – успокоил я ее, я ведь и сам здорово быстро соображаю. – А вы что так поздно на ногах, дядя Том?

– Да-да, – подхватила тетя Далия. – Вы-то что расхаживаете по дому за полночь, мой благоверный? По-моему, вы бы должны были уже видеть десятый сон.

Дядя Том сокрушенно покачал головой:

– Какой там сон, моя дорогая! Сегодня ночью мне спать не придется. Я слишком встревожен. Весь дом кишмя кишит грабителями.

– Грабителями? Откуда вы взяли? Я, например, не видела грабителей. А ты, Берти?

– Ни одного. Помню, меня это даже удивило.

– Вы, Том, наверно, видели сову или еще какое-нибудь существо.

– Я видел лестницу, когда перед сном прогуливался в саду. Она была приставлена к окну. Я ее сразу взял и отнес на место. Минута промедления – и по ней бы сотнями полезли в дом грабители.

Мы с тетей Далией переглянулись. У нас обоих отлегло от сердца, поскольку тайна исчезновения лестницы раскрылась.

Странная вещь: как бы ты ни любил тайны в книжной форме, когда они вдруг подворачиваются в жизни, это всегда действует на нервы.

Тетя сделала еще одну попытку успокоить мужа:

– Не иначе как один из садовников пользовался этой лестницей, а потом забыл отнести на место. Хотя, с другой стороны, – добавила она озабоченным тоном, решив, должно быть, что не вредно будет подготовить почву, – вполне может случиться, что какой-нибудь взломщик вздумает полезть за моим драгоценным ожерельем. Я это совсем упустила из виду.

– А я нет, – сказал дядя Том. – О нем я подумал прежде всего. Я сразу пошел в вашу комнату, достал ожерелье и положил в сейф, что у нас в холле. Чтобы оттуда его достать, понадобится взломщик семи пядей во лбу, – заключил он не без гордости и ушел, оставив после себя, как выражаются некоторые, чреватую тишину.

Тетка посмотрела на племянника, племянник – на тетку.

– Черт-те что, – промолвила первая, возобновляя переговоры. – Что же нам теперь делать?

Я согласился, что положение сложное. С ходу и не предложишь из него мало-мальски вразумительного выхода.

– Нет ли шансов раздобыть код?

– Ни малейших.

– А Дживс не может взломать сейф?

Тетя Далия сразу повеселела:

– Точно! Дживс может все. Ступай и приведи его.

Я чуть не лопнул от возмущения:

– Где, черт возьми, я вам его достану? Я же не знаю, где его комната. Разве что вы знаете.

– Да нет.

– Не ходить же мне от двери к двери и не будить всех домашних. Кто я, по-вашему? Поль Ревир?[45]45
  Поль Ревир (1735–1818) – один из знаменитых участников Войны за независимость американских штатов. Прославился тем, что ночью 18 апреля 1775 г. прискакал из Бостона в Лексингтон с известием, что англичане выступают, и поднял всех спящих ополченцев.


[Закрыть]

Я замолчал, дожидаясь ответа, стою и молчу, и тут вдруг в комнату входит не кто иной, как Дживс собственной персоной. Даже в такой поздний час Дживс явился в самый подходящий момент.

– Прошу прощения, сэр, – произнес он. – Рад, что не потревожил ваш сон. Я позволил себе прийти, дабы узнать, все ли сошло благополучно. Удалось ли вам ваше предприятие, сэр?

Я горестно покачал головой:

– Нет, Дживс. Я двигался своим таинственным путем, чтоб чудеса творить[46]46
  Берти перефразирует стихи Уильяма Купера (1731–1800).


[Закрыть], но был остановлен неоднократным вмешательством Божиим. – И я в нескольких емких словах ввел его в курс дела. – Так что ожерелье теперь в сейфе, – заключил я, – и вопрос, как я это вижу и как тетя Далия видит, состоит в том, каким бы образом, черт подери, его оттуда достать. Вы уловили?

– Да, сэр. Положение внушает беспокойство.

Тетя Далия громко вскрикнула.

– Не надо! – страстно прогудела она. – Если я еще раз услышу слова «внушает беспокойство», я… Вы не можете взломать сейф, Дживс?

– Нет, мэм.

– Не говорите, пожалуйста, «нет, мэм» таким безразличным тоном. Откуда вы знаете, что не можете?

– Это требует специального обучения и воспитания, мэм.

– Тогда я пропала, – сказала тетя Далия, направляясь к двери с решительным и мрачным выражением на лице. Она сейчас походила на маркизу, идущую на эшафот в те времена, когда у них там во Франции творились все эти дела. – Вы не были в Сан-Франциско при землетрясении[47]47
  Катастрофическое землетрясение в 8,5 балла произошло в Сан-Франциско в 1906 г.


[Закрыть], Дживс?

– Нет, мэм. Я не бывал ни в одном городе на Западном побережье Соединенных Штатов.

– Это я просто к тому, что, если бы вы там были, катаклизм, который произойдет, когда приедет лорд Сидкап и откроет Тому страшную правду, мог бы напомнить вам прошлые времена. Ну да ладно. Доброй ночи всем. Я пойду вздремну немного.

И она мужественно удалилась. Охотничье общество «Куорн» отлично школит своих дочерей. Железные характеры. В жестоких тисках обстоятельств, как говорил мне Дживс, от них не услышишь ни стона, ни вскрика. Об этом я напомнил ему, когда мы остались одни, и он подтвердил, что так оно и есть.

– Под тири-рам-ти чего-то там такое… Как дальше-то?

– И под кровавыми ударами судьбы, сэр, он держит голову высоко.

– Здорово сказано. Сами сочинили?

– Нет, сэр. Автор – покойный Уильям Эрнест Хенли[48]48
  Имеется в виду стихотворение «Invictus. Памяти Р. Т. Хэмилтона Брюса», принадлежащее перу английского поэта Уильяма Хенли (1849–1903).


[Закрыть].

– Как-как?

– Название – «Invictus»[49]49
  Непобежденный (лат.).


[Закрыть]. Но правильно ли я понял из слов миссис Трэверс, что ожидается приезд лорда Сидкапа, сэр?

– Да, он приезжает завтра.

– И это он – тот самый джентльмен, которому покажут ожерелье миссис Трэверс?

– Он самый, голубчик.

– В таком случае все в порядке, сэр.

Я прямо вздрогнул. Наверно, я его не так понял. Или же он сам не знает, что говорит.

– Все в порядке, вы сказали, Дживс?

– Да, сэр. Вы не знаете, кто такой лорд Сидкап, сэр?

– Никогда в жизни о нем не слышал.

– Вы, наверно, помните его под другим именем, как мистера Родерика Спода.

У меня глаза на лоб полезли. Я едва устоял на ногах.

– Это Родерик Спод?

– Да, сэр.

– Тот самый Родерик Спод из Тотли-Тауэрса?

– Совершенно верно, сэр. Он недавно получил титул лорда Сидкапа по наследству от своего скончавшегося дяди.

– Вот так так, Дживс!

– Ваша правда, сэр. Я думаю, вы согласитесь, что при данных обстоятельствах проблема, стоящая перед миссис Трэверс, решается элементарно. Стоит одним словечком напомнить его сиятельству тот факт, что он продает дамское нижнее белье под торговой маркой «Сестры Юлейлии», и этого будет вполне достаточно, чтобы побудить его к тактичному молчанию касательно поддельности жемчугов. Когда мы гостили в Тотли-Тауэрсе, если помните, сэр, мистер Спод, как он тогда именовался, никак не хотел, чтобы это обстоятельство обрело широкую известность.

– Точно, Дживс!

– Да, сэр. Я решил вам об этом напомнить, сэр. Доброй ночи, сэр.

И он растворился в ночи.

Глава 15

Мы, Вустеры, не имеем обыкновения вставать ни свет ни заря, так что солнце уже сияло на небе вовсю, когда я на следующее утро пробудился, чтобы приветствовать новый день. Я доедал освежающую яичницу с чашкой кофе, как вдруг, будто налетел ураган, дверь распахнулась и вбежала, пританцовывая, моя тетя Далия.

Я говорю «пританцовывая», потому что в ее движениях наблюдалась какая-то особенная живость с подскоком. Ничего похожего на вчерашнее безнадежное уныние. Тетка была явно вне себя от радости.

– Берти, – сказала она после краткой вступительной речи, в которой она назвала меня молодым лежебокой, который должен был бы постыдиться так поздно валяться под одеялом в такой безумно радостный день, самый счастливый, по ее мнению, во всем веселом году. – Я сейчас разговаривала с Дживсом, и если существовал когда-нибудь на свете выручатель и друг в беде, так это как раз он. Шапки долой перед Дживсом! – так я считаю.

Тут она перевела дух и высказалась по поводу моих усов, что-де они оскорбительны для Бога и для человека, но их нетрудно будет вывести сильнодействующим средством от сорняков, а затем вернулась к изначальной теме:

– Дживс сказал, что этот лорд Сидкап, который приезжает сегодня, – не кто иной, как наш старый знакомец Родерик Спод.

Я кивнул. Я уже понял по ее восторженному виду, что Дживс сообщил ей нашу замечательную новость.

– Это правда, – подтвердил я. – Оказывается, Спод по секрету от нас был с самого начала тайным племянником лорда, который с тех пор, как мы гостили в Тотли-Тауэрсе, успел переселиться в надзвездные сферы и дал племяннику возможность подняться на ступеньку вверх. А про «Сестер Юлейлии» Дживс вам тоже рассказал?

– Ну да, со всеми подробностями. Почему ты до сих пор со мной не поделился? Знаешь ведь, как я люблю посмеяться.

В ответ я с важным видом развел руками и при этом опрокинул кофейник, который, к счастью, был уже пуст.

– У меня на губах лежала печать молчания.

– Это у тебя-то печать молчания?

– Можете смеяться сколько угодно, но я повторяю: эти сведения я получил кон… конфиденциально.

– Уж родной-то тетке мог бы сказать.

Я отрицательно покачал головой. Женщины в таких вещах не разбираются. Для слабого пола noblesse oblige[50]50
  Положение обязывает (фр.).


[Закрыть] – пустой звук.

– Конфиденциальные сообщения не сообщают даже родной тетке, если ты, конечно, достойный конфидент.

– Ну да ладно, теперь мне все известно, и Спод, он же Сидкап, у меня в руках. Как отчетливо я помню тот день в Тотли-Тауэрсе, – задумчиво и восторженно глядя вдаль, проговорила тетя Далия. – Вот, казалось, он надвигается на тебя с хищным блеском в глазах и с пеной в углах рта, но тут ты поднимаешься, спокойный как огурчик, и говоришь: «Минутку, Спод. Одну минутку. Вам, может быть, небезынтересно будет узнать, что про «Юлейлию» мне все известно». Как я тобой восхищалась!

– Естественно.

– Ты был похож на укротителя львов, бросающего вызов хищному монарху джунглей.

– Н-да, некоторое сходство просматривается.

– А он сразу сник. Я в жизни не видела ничего подобного. У меня на глазах он сник и весь скукожился, как мокрый носок. И то же самое произойдет с ним, когда он приедет сегодня вечером.

– Вы хотите отвести его в сторонку и сообщить, что вам известен его позорный секрет?

– Именно. И настойчиво порекомендую, когда Том покажет ему ожерелье, сказать, что это прелестная вещица и вполне стоит той цены, которую Том за нее отдал. Осечки быть не может. Подумать только, владелец магазина «Сестры Юлейлии»! Загребает, наверно, кучу денег. Я заезжала к ним месяц назад купить панталоны с корсетом, так магазин ломился от покупателей. Деньги лились на прилавки, как волна цунами. Да, и кстати насчет панталон. Флоренс только что показывала мне свои. Не те, что на ней, я имею в виду, а которые у нее в запасе. Спрашивала, как я их нахожу. И вот что я тебе скажу, мой козленочек, – тетя посмотрела на меня с родственным участием, – тут у тебя положение очень серьезное.

– Вы считаете?

– Крайне серьезное. Она решительно настроена на то, чтобы свадебные колокола на этот раз сыграли свою песню. Где-то в ноябре, она говорит, на Ганновер-сквер, у Святого Георгия. Уже вовсю рассуждает о подружках, об угощении. – Тетя Далия замолчала и оглядела меня с некоторым недоумением. – Ты словно бы и не расстроен, – заметила она. – Неужто ты один из тех, у кого нервы из закаленной стали, как пишут в книгах?

Я опять развел руками, на этот раз без бедственных последствий для посуды на подносе:

– Я отвечу вам, престарелая родственница. Когда обручался столько раз, сколько раз обручался я, и всегда в последний миг бывал спасен от гибели у подножия эшафота, начинаешь верить в свою звезду. Сохраняешь ощущение, что не все еще потеряно, пока не окажешься у ограды алтаря, и орган не заиграет «О святая любовь», и священник не задаст вопрос: «Согласен ли ты?» В настоящее время я попал в суп, это факт, но все может еще с божией помощью обойтись, мне будет даровано спасение, и не исключено, что я выберусь из суповой кастрюли целым и невредимым.

– То есть ты не отчаиваешься?

– Нет. Я возлагаю надежды на то, что, все хорошенько обдумав, эти два гордых расплевавшихся сердца договорятся и помирятся и я вновь окажусь на свободе. Ведь они расстались из-за того, что…

– Знаю. Она мне рассказала.

– …что Сыр узнал, что на той неделе я водил Флоренс в «Пеструю устрицу», и он отказывается верить, что это было ей нужно просто для создания атмосферы в новой книге. Возможно, когда он немного остынет и рассудок к нему вернется, он осознает свою ошибку и попросит у нее прощения за столь постыдную недоверчивость. Вот какие у меня мысли. Вот на что я возлагаю надежды.

Тетя согласилась, что в этом что-то есть, и похвалила меня за твердость духа и за верное, как она считает, направление мыслей. Они напоминают ей, она сказала, спартанцев при Фермопилах, уж не знаю, где это.

– Но пока еще ему далеко до такого миролюбия, судя по словам Флоренс. Он убежден, как она говорит, что вы с нею предавались вместе беспардонному разгулу. Ну и, конечно, досадно, что ты оказался среди ночи в шкафу у нее в спальне.

– Крайне. Было бы гораздо лучше, если бы этого не произошло.

– То-то он, должно быть, опешил. Чего я не могу понять, это почему он тут же на месте не вышиб из тебя душу. Казалось бы, напрашивалось само собой.

Я довольно ухмыльнулся:

– Он вытянул билет с моей фамилией в клубном первенстве по «Летучим дротикам».

– При чем тут это?

– Дорогая моя, кто же станет вышибать душу из игрока, от меткости которого зависит его выигрыш в пятьдесят фунтов десять шиллингов?

– А-а, поняла.

– И он тоже понял, когда я ему четко обрисовал картину. Сразу присмирел. Возможно, что мысли о вышибании души и приходят ему в голову, но он будет придерживаться мирной политики, как тот самый кот, который хочет рыбки, но боится лапы промочить. Я ему связал руки раз и навсегда. Других вопросов нет?

– Как будто бы нет.

– Тогда, если вы удалитесь, я встану и оденусь.

Она вышла, и, когда за ней закрылась дверь, я стряхнул вчерашнее уныние, принял ванну, побрился, приоделся и вынес утреннюю сигарету прогуляться среди угодий и сооружений.

Солнце стояло уже гораздо выше, чем когда я наблюдал его предыдущий раз, и его ласковое тепло придало мне дополнительного оптимизма. Я размышлял о Сыре Чеддере и о том, как мне удалось загнать его в тупик, и находил, что мир, в сущности, не столь уж и плох. По-моему, нет на свете ничего, что бы так же бодрило душу, как успех в обведении вокруг пальца злодея, который размахивал кулаками и строил злобные планы. При мысли о связанном по рукам и ногам Сыре я испытывал такое же удовлетворение, как раньше в Тотли-Тауэрсе, когда мне удалось подчинить своей воле Родерика Спода. Ну настоящий укротитель львов, как справедливо говорит тетя Далия.

Правда, с другой стороны, имеется Флоренс – уже, как выяснилось, обсуждающая кандидатуры подружек на свадьбе, организацию праздничного угощения и церковь Святого Георгия на Ганновер-сквер, – человек послабее духом позволил бы ее черной тени затмить его жизнерадостное мироощущение. Но неизменное правило Вустеров – считать свои удачи поштучно. Я сосредоточил мысли исключительно на светлой стороне и говорил себе, что, даже если спасение в последний миг так и не придет и мне все же придется испить до дна горькую чашу, все же я не предъявлю двух подбитых глаз и одного переломанного позвоночника в качестве свадебных подарков от Дж. Д’Арси Чеддера. Будь что будет, тут я выигрываю так или иначе.

Словом, настроение у меня было бодрое, и я чуть ли не напевал «тра-ля-ля!», когда увидел, что ко мне приближается Дживс с видом человека, ищущего аудиенции.

– А, Дживс! – приветливо сказал я. – Прекрасное утро, не правда ли?

– В высшей степени приятное, сэр.

– Вы хотели о чем-то поговорить со мной?

– Если вы уделите мне минуту, сэр. Мне необходимо узнать, сэр, не представляется ли возможности вам нынче обойтись без моих услуг, чтобы я мог съездить в Лондон? Банкет в «Ганимеде», сэр.

– Я думал, он назначен на той неделе?

– Дату передвинули вперед, сообразуясь с пожеланиями дворецкого в доме сэра Эверарда Эверетта, поскольку он завтра отбывает со своим хозяином в Соединенные Штаты Америки. Сэр Эверард принимает на себя должность британского посла в Вашингтоне.

– Вот как? Пожелаем ему удачи, старому чертяке.

– Да, сэр.

– Приятно видеть, как слуги народа разъезжают туда-сюда, отрабатывая свое жалованье.

– Да, сэр.

– Я имею в виду, если ты налогоплательщик и на их жалованье идут твои денежки.

– Совершенно верно, сэр. Буду рад, если вы сочтете возможным отпустить меня на это мероприятие, сэр. Как я вам говорил, я там председательствую.

Понятно, когда он поставил вопрос так, мне ничего не оставалось, как ответить утвердительно:

– Ну, разумеется, Дживс. Поезжайте и пируйте там, покуда ребра не затрещат. Больше вам такая возможность, наверно, не представится, – многозначительно добавил я.

– Сэр?

– Вы столько раз говорили мне, что в «Ганимеде» считается недопустимым, чтобы члены клуба разбалтывали секреты, содержащиеся в клубной книге, а я слышал от тети Далии, что вы выложили ей всю подноготную насчет Спода и «Сестер Юлейлии». Разве вас не изгонят с барабанным боем, если это станет известно?

– Сугубо маловероятно, чтобы об этом кто-то проведал, сэр, и я с готовностью пошел на риск, зная, что на карту поставлено счастье миссис Трэверс.

– Благородно с вашей стороны, Дживс.

– Благодарю вас, сэр. Я всегда прилагаю старания. А теперь, я думаю, мне пора на станцию, если вы меня извините. Поезд на Лондон отправляется совсем скоро.

– А почему бы вам не поехать на автомобиле?

– Но он вам точно не понадобится, сэр?

– Да нет, конечно.

– Весьма признателен, сэр. Так будет гораздо удобнее.

И он зашагал к дому, конечно, чтобы захватить котелок, его неизменный спутник в поездках в столицу. Только он удалился, как меня окликнул блеющий голос. Я обернулся и увидел, что ко мне приближается Перси Горриндж, сверкая на солнце очками в роговой оправе.

Первым моим чувством при виде его было удивление. Из всех действующих лиц, каких мне довелось встретить в жизни, он был самый непредсказуемый. Невозможно даже за минуту предвидеть, с каким лицом он явится миру, на его циферблате стрелка переходила от «шторма» к «ясно» и опять к «шторму», как на барометре с испорченным нутром. Накануне за ужином он был само веселье и довольство, и вот теперь, спустя всего несколько часов, снова имел вид дохлой рыбы, из-за чего моя тетя Далия так неодобрительно к нему отнеслась. Уставив на меня тускло-безжизненный взгляд, если такое определение здесь к месту, он не стал тратить время на приветствия и пустые разговоры, а прямо занялся излиянием из души того опасного вещества, которое давит на сердце.