Текст книги "Даровые деньги"

Глава III
Хьюго творит добро

«Да-да-да-да!» – заверял мирозданье Хьюго Кармоди, подъезжая через сорок минут к конюшенному двору. – «Вот мой бэби. Нет, сэр, не ваш, нет, сэр, не наш, а-а-а мой бэ-би! И потому, потому, потому…»

– Ч-черт! – сказал Джон, появляясь невесть откуда. – Вылезай из машины!

– Привет, – отвечал Хьюго, – вот и ты. Посетил я, знаешь, дядю в этом «Курсе». Одного не пойму: почему туда не водят туристов? Есть на что посмотреть, ты уж поверь. Жирные такие, и все сгибаются-разгибаются. Что там, скачут через скакалку. Обхохочешься. И ни капли пошлости или там непотребства. Берите с собой детей, пакуйте сандвичи. А самое лучшее…

– Ладно, некогда мне слушать. И так опоздал.

– Куда это?

– В Лондон.

– Смотри-ка! Я тоже туда еду. Можешь меня подвезти?

– Нет. Не могу.

– Что же мне, сзади бежать?

– Поезжай поездом.

– Деньги мне дорого достались, я их тратить не буду.

– Ну, как знаешь. Я тебя не подвезу.

– Почему?

– Потому.

– Джон, – сказал Хьюго, – не крути. Не финти. Зачем тебе ехать в Лондон?

– Я хочу видеть Пэт.

– Да она завтра приедет. Мне сам Байуотер сообщил, дело верное. Зашел я купить табаку – поистине, осенило! – а он и говорит: «Будет завтра».

– Знаю. А мне надо встретиться с ней заранее.

Хьюго пытливо посмотрел на Джона.

– Ага… – сказал он. – Ты едешь бог весь куда на старом рыдване. Покрышка совсем того… Значит, едешь на рыдване, чтобы увидеть Пэт, хотя она вот-вот здесь будет. Мало того, ты не хочешь подвезти меня. Наконец, ты краснеешь. Все ясно. Ты решил с ней объясниться. Ну, угадал я?

Джон судорожно вздохнул. Он был застенчив и скрытен. Кузен на его месте оповестил бы всех друзей, словно герой оперетты, а заодно излил бы душу садовнику. Но не таков Джон. Слушая подобные речи, он смущался, словно его раздели на людях.

– Ладно, – сказал Хьюго, – без меня не справишься. Так и быть, проложу путь. Замолвлю за тебя словечко.

– Если ты посмеешь подойти к ней… – начал Джон.

– Ой, брось! Сам знаешь, какой ты. Золотое сердце, это да, но языком не владеешь. Начнешь сам, непременно провалишься.

– Не лезь! – проговорил Джон низким, хриплым голосом, явно нуждаясь в леденцах, которые ценила Эмили.

Хьюго пожал плечами:

– Как хочешь. Была бы честь предложена. Я своих услуг не навязываю. А вообще-то подумай. Пэт меня слушается, как старшего брата. Если такой гордый, разбирайся сам, только помни – когда будешь кричать и плакать, от меня жалости не жди.

Джон пошел к себе и тщательно уложил вещи в небольшой кофр. Спустившись, он с досадой заметил, что Хьюго крутится у машины. Однако выяснилось, что крутится он как ангел-хранитель.

– Просим, – сказал он. – Покрышку накачал, бензин залил, масло… ну, и так далее. Полный порядок.

Джон умилился и припомнил, что всегда любил кузена.

– Спасибо, – сказал он. – Спасибо тебе большое. Ну, пока.

– Доброго пути, – отвечал Хьюго.

Выехав с местной дороги на удобное шоссе, Джон нажал на акселератор. Он опаздывал, но надеялся, что «Уиджен» потянет пятьдесят миль в час. Природа, исключительно красивая в этих краях, его не занимала. Уворачиваясь от машин, он оказался в Глостершире почти сразу и, только завидев ограду Бленхейма[6]6
  Бленхейм-парк – парк при дворце Бленхейм, расположенном в Оксфордшире. Назван так в честь победы при Бленхейме (1704). Построен «на деньги нации» сэром Джоном Ванбру (1664–1726) и подарен военачальнику Джону Черчиллю, герцогу Мальборо (1650–1722).


[Закрыть], подумал о том, что вот-вот въедет в Оксфорд, где можно выпить чаю, времени хватит.

Миновав памятник мученикам[7]7
  Памятник мученикам – обелиск в Оксфорде, воздвигнутый в память архиепископа Томаса Кранмера (1489–1556), епископа Хью Латимера (ок. 1470–1555) и епископа Николаса Ридли (1500–1555), сожженных при Марии Тюдор (1516–1558, правила с 1553 г.).


[Закрыть], он подкатил к дверям Кларендона[8]8
  Кларендон («Кларендон-пресс») – оксфордское издательство. Здание, куда оно вместе с типографией переехало в 1829 г., названо в честь историка лорда Кларендона (1609–1674), т. к. основано на деньги, которые наследники получили от публикаций его трудов. С 1880 г. основное издательство находится в Лондоне.


[Закрыть] и позволил себе размять ноги-руки. Пока он это делал, боковое зрение подцепило что-то непонятное, а точнее – Хьюго, слезавшего с откидного сиденья.

– Хорошо проехались, – сказал он, – не опоздаем.

Светясь любовью ко всему живому, он не замечал, что Джон странно на него смотрит.

– Проветрюсь-ка я, – продолжал Хьюго. – Пыльно на этих штуках. Кстати, я до отъезда позвонил Пэт, спешить нам незачем. Она идет в театр.

– Что?! – заорал Джон.

– Ты не волнуйся. Не ори. В четверть двенадцатого она ждет нас в «Горчичнице». Я туда приду с матча. Посидим, поболтаем. Что там, если повезет, я заплачу за ужин.

– Как мило!

– Стараюсь, мой друг, стараюсь, – скромно сказал Хьюго. – Не одним же бойскаутам творить добро.

Глава IV
Печальное происшествие в ночном клубе

1

Тот, кого дядя изымает из Лондона, словно улитку из раковины, и держит месяцами в глубинах Вустершира, неизбежно теряет связь с быстротекущей жизнью ночных клубов. Если бы Хьюго не выбыл из золотой молодежи, он бы знал, что «Горчичница» понизила свой статус. Сливки общества перетекли в заведения поновее, оставив ее мелким актерам, а также португальцам, аргентинцам и грекам.

Однако, поджидая в вестибюле, Джон этого не заметил. Он не был в Лондоне почти год, и клуб ему понравился. Невидимый оркестр играл с завидной живостью, а время от времени мимо, в зал, проходили нарядные дамы и блистательные джентльмены. Знаток поджал бы губы и покачал головой, но Джон ощутил восторг и веселье. В конце концов, он ждал Пэт, тут уж всякий обрадуется.

Явилась она внезапно, когда он отвел взгляд от двери, пораженный видом дамы в оранжевом платье, которая (несомненно, с самыми лучшими намерениями) выкрасила волосы в огненный цвет и вставила в глаз монокль. Застыв от удивления, он совершенно отключился, пока не услышал высокий голосок, напоминавший ему пение жаворонка или ветерок на лугу, даже если она над ним смеялась.

– Привет, Джонни, – сказала Пэт.

Пламенные волосы утратили силу, равно как и монокль. Джон повернулся на 180° и громко охнул.

Прежде всего он заметил, что она – еще прелестней, чем раньше. Если бы кто-нибудь ему сказал, что можно превзойти красотой образ, которым он услаждался эти месяцы, он бы не поверил; и ошибся бы. Как раз в эти мгновения откуда-то взялась дама с выщипанными бровями и размалеванным лицом, очень удобно сравнивать. Рядом с ней Пэт была такой свежей, такой естественной, такой загорелой и здоровой, словно в этом самом Ле Тукэ непрерывно играла в гольф.

– Пэт! – крикнул Джон, и у него перехватило горло. Перед глазами поплыл туман, сердце слишком сильно билось.

Она спокойно и мило протянула ему руку, заметив при этом:

– Ну вот, Джонни, рада тебя видеть. Ты просто крестьянин. Загорелый такой… А где Хьюго?

Для бурной беседы нужны двое. Джон кашлянул и присмирел.

– Я думаю, скоро придет.

Пэт снисходительно засмеялась:

– Он опоздает и на свои похороны. Сам сказал, в четверть двенадцатого, а сейчас чуть не половина. Ты заказал столик?

– Нет.

– Почему?

– Я не член клуба, – отвечал он, видя в ее взгляде то презрение, какое испытывают женщины к нерасторопным мужчинам. – Понимаешь, надо быть членом…

– Ну что ты! – сказала Пэт. – Если ты думаешь, что я буду ждать Хьюго на таком сквозняке, не думай. Найди официанта, разберись со столиком, а я пока сниму плащ.

Джон приближался к метрдотелю примерно с теми чувствами, какие когда-то, в детстве, испытал при виде быка. Помнится, в тот раз Пэт захотелось узнать, правда ли быки свирепы или их нарочно изображают так в комиксах. Метрдотель оказался крупным, гладким человеком, которому бы не помешали две недели у Твиста. Джон ему не понравился.

– Добрый вечер, – сказал сельский житель. Метрдотель с ним не согласился. – Хм… Мистер Кармоди заказывал столик?

– Нет, месье.

– Мы договорились тут встретиться.

Не выказывая интереса, метрдотель заговорил по-французски с каким-то лакеем, а Джон, вконец смутившись, попытался вставить:

– Простите… То есть pardon… Нельзя ли… э-э… столик?

Глаза метрдотеля были почти полностью прикрыты щеками, но тем, что осталось, он посмотрел на Джона, как на червя в салате.

– Вы член клуба, месье?

– Н-нет.

– Тогда будьте любезны подождать в вестибюле.

– Да я хотел спросить…

– В ве-сти-бю-ле, – повторил метрдотель, учтиво поворачиваясь к лысому господину с бриллиантовыми запонками и властной даме в розовом. Он повел их в глубь зала, и тут появилась Пэт.

– Столик есть?

– Ты понимаешь, он сказал…

– Ах, Джонни, какая ты тюря!

Женщины несправедливы. Чего вы хотите от мужчины, когда он пришел в чужой клуб? Это не тюря, а тонкость души. Но женщины ее не видят.

Метрдотель вернулся. Он то ли что-то подсчитывал, то ли рисовал. Во всяком случае, он был занят, и Джон ни за что бы его не тронул. Пэт не проявила такой деликатности.

– Мне нужен столик, – сказала она.

– Вы член клуба, мадам?

– Столик, пожалуйста. И побольше. Не люблю тесноты. Когда придет мистер Кармоди, передайте ему, что мисс Уиверн и мистер Кэррол – в зале.

– Хорошо, мадам. Спасибо, мадам. Сюда, мадам.

Импозантный внешне и смятенный внутренне, Джон замыкал шествие, думая о том, как же она это делает. Казалось бы, хрупкая, трепетная, не Клеопатра какая-нибудь или, скажем, Екатерина Великая, даже нос у нее вздернут – а вот, поди ж ты! Млея от восхищения, он сел за столик. Пэт, как всегда, раскаивалась в своей резкости.

– Ты уж прости, Джонни! – сказала она. – Мне очень стыдно, ты столько проехал, и мы старые друзья. Но я видеть не могу, как ты даешь себя топтать. Вообще-то ты не виноват. – Она улыбнулась. – Такой уж ты есть: большой, добрый, как собака, которая положит морду на колени и преданно сопит. Бедный ты, бедный!

Джон совсем расстроился. Ну что же это! «Собака», «бедный»… Именно такого тона он хотел избежать. Если есть какая-нибудь логика в отношениях с женщиной, добрым псам надеяться не на что. Он собрался об этом потолковать, но Пэт переменила тему.

– Джонни, – спросила она, – что случилось у папы с твоим дядей? Папа пишет, что дядя пытался его убить. Это правда?

Джон рассказал о ссоре хорошо, хотя и не так пылко, как рассказывал полковник.

– О Господи! – воскликнула Пэт.

– Я… я… надеюсь… – сказал Джон.

– Что?

– Ну, что это не важно.

– То есть как?

– Для нас. Для тебя и для меня.

– В каком смысле?

Вот отсюда можно танцевать. Скажем, так: «Пэт, ты не замечала, что я тебя люблю? Собственно, я всегда тебя любил – и тогда, когда ходил в коротких штанах и синей фуфайке; и тогда, когда ты вернулась из школы, прекрасная, как принцесса, и теперь, все больше и больше. Мне нужна только ты. Пожалуйста, не смейся. Ну хорошо, я бедный Джонни, но ты об этом забудь. Я дело говорю. Ты выйдешь за меня замуж, чем скорее – тем лучше». Он мог это сказать, но сказал иначе:

– Н-не знаю…

– Ты боишься, что мы с тобой тоже поссоримся?

– Да, – ответил Джон, – примерно так.

– Какая чушь! Да ни за что на свете!..

Пожалуйста, еще одна возможность. Уж ее он не упустит. Собрав все свое мужество, он вцепился в скатерть и начал:

– Пэт…

– А вот и Хьюго! – вскричала она. – Самое время, а то я умру с голода. Эй, а кто это? Ты их знаешь?

Джон тяжело вздохнул, обернулся и увидел, что его кузен – не один. Рядом с ним находились джентльмен средних лет и очень хорошенькая девушка.

2

Свежевыбритый и галантный Хьюго приблизился к столику, являя своим видом, что он был на матче и кое-что выиграл.

– Привет! – сказал он старой подруге. – Привет! – сказал он кузену. – Простите, что опоздал. Разрешите, как говорится, представить моих друзей, мисс и мистера… э-э…

– Моллой, – подсказал незнакомец. – Томас Дж. Моллой с дочерью.

У незнакомца оказался красивый низкий голос, прекрасно подходивший к внешности. Судите сами: американец, скорее всего сенатор, на пятом десятке, с высоким выпуклым лбом и седеющей шевелюрой.

– Да, – подтвердил Хьюго. – Моллой. Томас Дж. с дочерью. Мисс Уиверн. Мистер Кэррол, мой кузен. А теперь, – с облегчением закончил он, – попробуем заказать ужин.

Обслуга в «Горчичнице» уже не та, но все же, схватив официанта за фалды, Хьюго своего добился. Затем, после начальных фраз, в дело вступил оркестр, окатив собравшихся чем-то вроде музыки, и Томас Дж. с дочерью немедленно встали. Танцевал сенатор неплохо, хотя и несколько скованно, и вскоре исчез в толпе.

– А кто это? – спросила Пэт.

– Томас Дж…

– Знаю. Кто они такие?

– Н-ну, – начал Хьюго, – как тебе сказать? Сидели мы рядом, и он мне чем-то понравился. Есть в нем что-то такое… Ты подумай, решил, что Юстес Родд – хороший боксер! Поспорили три к одному, и я, конечно, выиграл. После этого, сама понимаешь, как его не угостить? Он обещал дочке повести ее куда-нибудь, я и говорю: вы ее тоже прихватите. Ты не против?

– Конечно, нет. Хотя втроем все-таки уютней.

– Не без того. Но если бы не этот Томас, мы бы не смогли особенно разгуляться. Считай, что он нас угощает. – Хьюго бросил взгляд на кузена, отрешенно глядевшего вдаль. – Джон тебе ничего не говорил?

– Джон? А что он должен сказать?

– Да так, то и се. Пойдем потанцуем. У меня к тебе серьезный разговор.

– Как загадочно!

– Еще бы! – согласился Хьюго.

Оставшись один, Джон почти сразу осознал свою ошибку. Да, «Горчичница» ему понравилась, но теперь он понял, что она – позор славного города. Вот такие клубы и внушают недоверие к прогрессу. Возьмем оркестр. Возьмем публику. Возьмем, наконец, метрдотеля. Банде музыкантов платят бог знает сколько за те самые звуки, которые Джон в раннем детстве бескорыстно извлекал из гребенки и папиросной бумаги. Клиенты, все как один, жирные и лакированные, что ли. Метрдотель – просто паразит, давно пора им заняться.

Предаваясь этим печальным мыслям, словно Лот перед бедою, он вдруг заметил, что банда затихла, а Пэт и Хьюго идут к столику.

Как оказалось, то был обман, джаз просто набирал силы. Не надеясь его перекричать, Пэт выжидательно смотрела на Хьюго. Но он покачал головой.

– Там, на балконе, Ронни Фиш, – сообщил он. – Мне надо с ним побеседовать. Срочные дела. Садись, поговори с Джоном, тем хватает. До скорого! Если что приглянется, заказывай, невзирая на цену. Спасибо Томасу Дж., сегодня я богатый.

И он исчез в толпе, Пэт села, а Джон понял, что несправедлив к «Горчичнице». Очень милое местечко. Приятная публика, любезный, расторопный метрдотель, прекрасный оркестр. Обернувшись к Пэт, чтобы поделиться такими мыслями, он окоченел под ее взглядом. Если прибавить, что кончик носа слегка поднимался кверху, можно назвать ее вид вызывающим и брезгливым.

– Ой! – испугался он. – Что случилось?

– Ничего.

– А почему ты так смотришь?

– Как?

– Ну, так.

Джон не был мастером слова. Он не смог бы описать ни взгляд, ни общий вид, но они ему не нравились.

– Ты думал, я буду смотреть нежным, смеющимся взором?

– А?

– «И, озаривши его нежным, смеющимся взором, дева робко спросила: “Ах, почему ты не смеешь сам говорить за себя?!”» Я думала, ты взял мысль из «Ухаживания Майлза Стендиша»[9]9
  Поэма Генри У. Лонгфелло (1807–1882), изданная в 1858 г.


[Закрыть]: «Ежели славный моряк хочет со мной обручиться, что ж он так странно молчит? Ведь с недостойной беседы не заключают помолвки…» Ну, и так далее. Когда-то я знала это наизусть. А сейчас хотела бы знать, ждешь ли ты ответа от меня или от поверенного?

– Не понимаю!

– Да? Странно…

– Пэт, в чем дело?

– Ах, ерунда! Когда мы с Хьюго танцевали, он сделал мне предложение.

Джон совершенно заледенел. Кузен не казался ему неотразимым, но все-таки как он смеет…

– Предложение? – саркастически переспросил он.

– Да. От твоего имени.

– То есть как?!

– Попросил выйти за тебя замуж. Просто умолял. Те, кто слышал, были очень тронуты.

Она умолкла, и, как ни странно, в зале, где джаз играл на бис «Мою красотку», воцарилась тишина. Джон густо покраснел; воротничок его мгновенно превратился в петлю висельника. Хотелось ему одного – пойти на балкон, разорвать кузена на части и сбросить в зал.

Пэт первой обрела дар речи и быстро, сердито заговорила:

– Ничего не понимаю! Вроде бы ты не был такой медузой. Все-таки что-то соображал. Наверное, это сельская жизнь. Совсем обмяк! А что с тебя взять? Живешь как овощ. Ешь, спишь, да еще с грелкой…

– Нет! – возразил Джон.

– Ну, в теплых носках, – уступила Пэт. – Поистине, сыр в масле. Вот ты и размяк вчистую. Да, мой дорогой. – Она посмотрела на него, грозно поводя носом, как делала и в детстве. – Да, мой дурацкий, несчастный, глупый Джонни. Ты что, действительно думаешь, что можно выйти замуж за человека, который боится сделать предложение?

– Не думаю!

– Думаешь.

– Да нет же!

– Ты не просил Хьюго со мной поговорить?

– Конечно, нет. Сам полез, идиот. Я ему шею сверну!

Он злобно посмотрел на балкон. Взглянув вниз, Хьюго приветливо помахал рукой, как бы давая понять, что духом они вместе. Стояла сравнительная тишина, если не считать утробных звуков саксофона и неприятного, хотя и негромкого пения.

– Что ж, – сказала наконец Пэт, – наша мисс Уиверн ошиблась. А Хьюго был так уверен в твоих чувствах.

Петля стала тесней, но Джон как-то выдавил:

– Он прав.

– То есть как? Ты что, действительно…

– Да.

– Как бы это сказать? Питаешь ко мне…

– Да.

– Джонни!

– Ты что, слепая?! – рявкнул он, озверев от смущения, не говоря о воротничке. – Ты что, не знаешь? Да я тебя любил даже в детстве!

– Ох, Джонни, Джонни! – Ее серебряный голос осел от огорчения. – Только не в детстве! Я была мерзкой девицей. Дразнила тебя с утра до ночи.

– Мне это нравилось.

– Неужели тебе подходит такая жена? Мы слишком хорошо друг друга знаем. Ты мне – вроде брата.

Есть в языке невыносимые слова: для Китса – «отчаяние», для Джона – «брат».

– Точнее, – сказал он, – вроде идиота. Так я и знал, что ты будешь смеяться.

Пэт протянула руки через стол.

– Я не смеюсь, Джонни. Что тут смешного? Скорее уж я плачу. Меньше всего на свете я хотела бы тебя обидеть. Ты лучший из людей. Но, – она помолчала, – я не думаю о замужестве.

Она смотрела на него, пользуясь тем, что он, отвернувшись, смотрит на двухвостую спину дирижера. Да, лучший из людей. Чистый такой, добрый, надежный, не то что эти шустрые танцоры с усиками. И все-таки выйти за него – глупо. Брак – это, в сущности, приключение, а он такой уютный, домашний. Вот если бы он сделал что-нибудь романтическое…

– В прошлом году, – сказала она, – тут было получше. Джаз какой-то… Лица неприятные… Кстати, нравятся тебе эти Моллои?

– Вроде ничего, – отвечал Джон. – Хорошенькая девушка.

Пэт вздрогнула. Нет, что-то не так, словно появилась небольшая тучка.

– Да? – процедила она.

Именно тучка. Скажи это кто-нибудь другой, она бы поняла, что он хочет ее уколоть. Другой, но не Джонни! Он слишком честный. Честной была и она, а потому признала, что замуж не замуж, но Джон – ее собственность. Влюбляться в кого ни попадя он не вправе. В зале было жарко, и все же при одной этой мысли Пэт пробрал озноб.

– М-да-у… – сказала она.

Музыка оборвалась. Пары расселись. Мистер Моллой с дочерью вернулись к столику. Хьюго сидел на галерке, серьезно беседуя с Рональдом О. Фишем.

3

Рональд Овербери Фиш был очень румяным и очень важным. С Хьюго они учились в Итоне и Кембридже. Если Итон ими не гордился, то ему и хуже, что мы вправе сказать и о Тринити-колледже[10]10
  Тринити-колледж – один из колледжей Кембриджа, основан в 1320 г. (для монахов). Есть Тринити-колледж и в Оксфорде.


[Закрыть]. Хьюго всегда восхищался Ронни и невыносимо страдал, что должен его огорчить.

– Ты уж прости, старик, – сказал он сразу. – Уперся, и ни в какую.

– Ни в какую?

– Вот именно.

Ронни серьезно оглядел танцующие пары, вынул окурок из длинного мундштука и вставил новую сигарету.

– Ты его убеждал?

– Его убедишь!

– Я бы сумел, – сказал Ронни.

– Да, – согласился Хьюго, – но как? Я советовал тебя пригласить, а старый хрыч не хочет.

Ронни помолчал. Глядя на него, Хьюго думал, что могучий мозг взялся за дело.

– С кем это ты пришел? – спросил наконец Р.О.Ф.

– Высокий, белобрысый – мой кузен Джон. Девица в зеленом – Пэт, наша соседка.

– А те двое? Очень солидный субъект. Так и ждешь, что обратится к собранию.

– Томас Дж. Моллой. Американец. На матче познакомились.

– Вроде бы не из бедных.

– Сейчас бедней, чем до матча. На тридцать фунтов.

– Если не ошибаюсь, твой дядя любит богачей?

– Обожает.

– Тогда все просто. Пригласи этого типа, а заодно и меня. Дядя на радостях перетерпит, ну а уж я им займусь. Миллионером, не дядей. За полчаса обработаю.

Хьюго оторопел. Да, это ум, это мозг. Особенно пленила его простота замысла.

– Дядя тебя разоряет, – сказал Ронни. – Наш клуб – золотое дно. Я ему об этом напомню. Когда мне приехать?

– Ронни, – сказал Хьюго, – ты гений. Только… – он замялся, – ты согласишься выступить на сельском концерте?

– Пожалуйста.

– Мы бы сыграли нашу сцену из «Юлия Цезаря».

– Прекрасно.

– Я уступлю тебе Брута.

– Ну зачем же!

– Уступлю-уступлю.

– Ладно. Тогда договорись с этим типом и положись на меня. Понравится мне твой дядя?

– Нет.

– Ничего, – сказал покладистый Ронни, – я ему тоже не понравлюсь.

4

Джаз ненадолго даровал отдых барабанным перепонкам. У тех, кто подхватил саксофонный вирус, редко бывает большой перерыв между приступами. Вскоре они снова принялись за свое, и мистер Моллой галантно пригласил Пэт на танец. Дочь его, подмазывая губы, нежно засмеялась.

– Не знает, бедняжка, на что идет! – заметила она. Джон, впавший было в задумчивость, встрепенулся и обнаружил, что остался вдвоем с незнакомой девицей, которая скорее всего ждет занимательной беседы. Однако слов ее он не понял, а потому сказал:

– Простите?

Будь он менее отрешен, он бы не очень радовался. Мисс Моллой, зовущаяся Долли, принадлежала к тому виду девиц, с которыми застенчивому человеку нелегко. Конечно, она сверкала, но лучи были слишком острые. Желтые глаза глядели довольно грозно. В общем, скромностью она не отличалась и напоминала ему самку барса, которых он недолюбливал еще сильней, чем самцов.

– Я говорю, – объяснила она, – что ваша приятельница – храбрая девушка. Пошла танцевать с Мыльным!

– Простите, с кем?

Кажется, Долли Моллой все же смутилась.

– С моим отцом, – быстро ответила она. – Такое прозвище.

– Да? – растерялся Джон.

– Он очень интересный мужчина, но левша на обе ноги. – Нежная дочь снова засмеялась. – Ну вот, глядите!

Джон поглядел и не увидел ничего особенного. Напротив, для своих лет Моллой был очень прыток.

– Простите, – в третий раз сказал он, – я плохо разбираюсь в танцах.

– А Мыльный – еще хуже, – заверила дочь. – Дело не в том, что он наступает на ноги, это бы еще ничего, но он мечется! Вы хоть немного можете двигать ногами?

– Д-да… Кое-как… Вообще-то…

– Тогда – пошли. Мне просто не высидеть, когда они играют.

Джон нехотя встал и, уповая на провидение, ввинтился в толпу.

Провидение не подкачало. Толпа была такая, что даже самые юркие просто топтались на месте. Это мог и он, а потому успокоился и даже завел беседу.

– Вы часто здесь бываете? – спросил он, прижимая даму к стройной спине какого-то франта, тоже попавшего в пробку.

– Я тут в первый раз, – отвечала мисс М. – И, кстати, в последний. Ну и сброд! В жизни такого не видела. Посмотрите на эту, с моноклем.

– Да, удивительно, – согласился Джон.

– Тихий ужас. Нет, не понимаю! Дуст продают где угодно, почему же тут столько жучков?

Джону становилось все легче. Он боялся, что у них с мисс М. нет ничего общего, а какое родство душ! Именно, жучки…

Джаз умолк. Ободрившийся Джон захлопал было в ладоши, но музыканты застыли, глядя на субъекта с тяжелой челюстью и в плохо сшитом костюме, который появился на эстраде. Через секунду-другую у входа раздался зычный голос:

– Леди и джентльмены, прошу оставаться на местах!

– Вот это да! – сказала мисс М. – Застукали!

Диагноз был верен. Почти все танцоры уныло вернулись к столикам, и освободившееся пространство, словно по волшебству, заполнилось людьми в плохо сшитых костюмах. Они бегали по залу, проявляя оскорбительный интерес к бутылкам и что-то записывая в блокнотики. Время буквально летит в таких «Горчичницах». Видимо, на часы забыли посмотреть и беспечно продавали крепкие напитки после полуночи.

– Надо было знать! – сварливо заметила мисс Моллой. – В такой дыре без скандала не обойдешься.

Джон, сельский житель, уважал закон. Сам по себе он вернулся бы к столику, чтобы смущенно сообщить имя и адрес. Но он был не сам по себе. Как оказалось, бойкий вид его дамы соответствовал ее сущности.

– Сюда! – скомандовала она, таща его за руку.

Она подразумевала почти незаметную дверцу, скрывавшую глубины клуба. Здесь почему-то не было субъектов с большими ногами и всевидящим взором, а потому беглянка проникла в проход, словно кролик в норку, прихватив с собой Джона, который вдруг догадался повернуть в замке ключ.

– Блеск! – одобрила дама. – Они тут повозятся.

Действительно, из-за дверцы вскоре донеслись звуки, свидетельствующие о том, что кто-то крутит ручку. Силы закона не взяли нужных орудий, и беглецы беспрепятственно достигли еще одной двери, из которой выскочили во двор, где стоял запах старой капусты и жирной воды.

Прислушавшись, они уловили визг и звон, напоминавший недавнюю музыку, хотя издавали его машины, проезжавшие по Риджент-стрит.

– На Потомаке все спокойно[11]11
  На Потомаке все спокойно – фраза, приписываемая американскому воину и политику Джорджу Б. Макклеллану (1826–1885). С другой стороны, она содержится в стихотворении американской поэтессы Этель Линн Бирс (1827–1879), датируемом 1861 г.


[Закрыть], – с удовольствием сказала мисс Моллой. – Если вы подвинете мусорный бак к этой стенке, подсадите меня и вылезете сами, мы переправимся по крыше в соседний двор.