Текст книги "Знакомьтесь: мистер Муллинер"

На этом мистер Муллинер, допив свое горячее виски, пожелал нам всего наилучшего и удалился.

С его уходом воцарилась тишина. Общество, казалось, погрузилось в глубокие размышления. Затем кто-то поднялся на ноги.

– Ну, что же, спокойной ночи всем, – сказал он.

И это словно бы подвело итог вечеру.

Муллинеровский «Взбодритель»

Деревенское хоровое общество поставило «Колдуна» Гилберта и Салливена для очередного сбора средств на церковный орган, и, когда мы сидели у окна «Отдыха удильщика», покуривая трубки, по улочке мимо нас повалила толпа расходившихся зрителей. До наших ушей доносились обрывки куплетов, и мистер Муллинер принялся подпевать вполголоса.

– Ах, помню, что бле-е-едным и ю-у-у-ным я младшим священником был, – выводил мистер Муллинер тем посапывающим голосом, какой певцы-любители приберегают для старинных опусов. – Поразительно, – добавил он своим обычным тоном, – как изменяется мода даже на священников. В наши дни бледные и юные младшие священники практически перевелись.

– Совершенно справедливо, – согласился я. – В подавляющем большинстве это дюжие молодчики, чемпионы по гребле в своих колледжах. По-моему, бледного и юного младшего священника мне не довелось встретить ни разу.

– Мне кажется, вы не знакомы с моим племянником Августином?

– Не имел удовольствия.

– Описание, даваемое в этих куплетах, удивительно ему подошло бы. Вам, разумеется, интересно узнать побольше о моем племяннике Августине.

В то время, о котором я говорю (начал мистер Муллинер), мой племянник Августин был младшим священником, очень юным и чрезвычайно бледным. В отрочестве его сила уходила в рост, и у меня есть основания полагать, что в богословском колледже некоторые наиболее необузданные натуры помыкали им. Во всяком случае, когда он обосновался в Нижнем Брискетте-на-Мусоре в качестве помощника приходского священника преподобного Стэнли Брендона, второго такого кроткого и скромного блюстителя душ вы бы не отыскали на расстоянии дневного перехода. У него были льняные волосы, испуганные голубые глаза, а манерой держаться он походил на благочестивую, но робкую треску. Короче говоря, он был именно тем образчиком младшего священника, какой, видимо, столь часто встречался в восьмидесятых годах прошлого века, или когда там Гилберт писал либретто «Колдуна».

Характер его непосредственного начальника мало чем, а вернее, и вовсе ничем не способствовал тому, чтобы он мог преодолеть свою врожденную робость. Преподобный Стэнли Брендон был крупным, мускулистым субъектом с бешеным нравом, и его красное лицо вкупе с недобро посверкивающими глазками запугало бы даже самого искушенного младшего священника. В Кембридже преподобный Стэнли Брендон боксировал в тяжелом весе и во время обсуждения приходских дел, насколько я понял со слов Августина, казалось, всегда был готов прибегнуть к доводам, обеспечившим ему блестящий успех на ринге. Помнится, Августин поведал мне, как однажды, когда он осмелился высказать критическое замечание касательно украшения церкви ко Дню урожая, у него тотчас возникло ощущение, что он вот-вот получит хук правой в подбородок. Речь же шла о сущем пустяке: будет ли тыква лучше смотреться в апсиде или на хорах, если не ошибаюсь, и все-таки несколько секунд казалось, что вот-вот прольется кровь.

Таков был преподобный Стэнли Брендон. И тем не менее именно дочери столь внушительного субъекта осмелился отдать свое сердце Августин Муллинер. Поистине купидон превращает всех нас в героев.

Джейн была очень милой девушкой и полюбила Августина не меньше, чем он ее. Но поскольку у обоих равно недоставало духа пойти к ее отцу и поставить его в известность о положении дел, они были вынуждены встречаться тайно. Это мучило Августина, который, подобно всем Муллинерам, любил правду и не терпел обмана в какой бы то ни было форме. И как-то вечером, когда они прохаживались между лавровыми кустами в глубине сада при церковном доме, он восстал.

– Моя дражайшая Джейн, – сказал Августин, – я долее не в силах сносить это утаивание. Я немедля пойду в дом и попрошу вашей руки у вашего отца.

Джейн побледнела и уцепилась за его локоть. У нее не было ни малейших сомнений, что, попытавшись привести в исполнение этот безумный план, получит он там не ее руку, а ногу ее отца.

– Нет, нет, Августин! Ни в коем случае!

– Но, милая, это же единственный достойный образ действий.

– Только не сейчас. Молю тебя, не сейчас!

– Но почему?

– Потому что папа в ужасном настроении. Он только что получил письмо от епископа с выговором за излишества золотой вышивки на облачении, и это его ужасно расстроило. Видишь ли, он учился с епископом в школе и никак не может забыть об этом. За обедом он сказал, что покажет этому сопляку, Носатому Бикертону, если тот думает, будто может им командовать.

– А епископ приедет завтра на конфирмацию! – ахнул Августин.

– Да. И я ужасно боюсь, что они поссорятся. Так жаль, что папа получил приход в епархии своего однокашника. Он не может забыть, как однажды дал ему в глаз, когда тот пролил чернила на его воротничок. Каково теперь папе признавать над собой духовную власть такого епископа. Так ты не пойдешь к нему сегодня и ничего не скажешь?

– Ни в коем случае, – заверил ее Августин с легкой дрожью.

– И не забудешь, когда вернешься домой, подержать ноги в горячей воде с горчицей? Трава такая сырая от росы!

– Непременно, любимая.

– Ты ведь знаешь, что у тебя слабое здоровье.

– Да, здоровье у меня слабое.

– Право же, тебе надо бы попринимать какое-нибудь хорошее укрепляющее средство.

– Да, пожалуй. Спокойной ночи, Джейн.

– Спокойной ночи, Августин.

Влюбленные расстались. Джейн тихонько проскользнула в отчий дом, а Августин направился в свое уютное жилище на Главной улице. И первое, что он увидел, войдя в дверь, был пакет на столе, а рядом с ним письмо.

Он безучастно вскрыл конверт – его мысли были далеко-далеко.

«Дорогой Августин…»

Он открыл последнюю страницу и взглянул на подпись. Письмо было от его тети Анджелы, супруги моего брата Уилфреда Муллинера. Быть может, вы помните историю, которую я как-то поведал вам, – о том, как они поженились. Если так, то, наверное, вы не забыли, что мой брат Уилфред был именитым ученым-химиком и среди многого прочего создал такие всемирно прославленные препараты, как муллинеровский крем для лица «Смуглая цыганка» и муллинеровский лосьон «Снега горных вершин». Он никогда не был особенно близок с Августином, однако Августина и его тетушку давно связывала теплая дружба.

Анджела Муллинер писала:

«Мой дорогой Августин!

Последнее время я очень много думаю о тебе. Когда мы виделись в последний раз, у тебя был очень болезненный вид, указывающий на недостаток витаминов. От души надеюсь, что ты бережешь себя.

Я уже какое-то время подумываю, что тебе следует принимать какое-нибудь укрепляющее средство, и, по счастливому стечению обстоятельств, Уилфред только что создал тонизирующую микстуру – по его словам, лучшее из всего, что ему удавалось сделать до сих пор. Называется «Взбодритель» и воздействует непосредственно на красные кровяные тельца. В продажу он еще не поступил, но я сумела тайно изъять из лаборатории Уилфреда флакон с опытным образцом и хочу, чтобы ты немедленно его испробовал. Я убеждена, это именно то, что тебе требуется.

Твоя любящая тетя Анджела Муллинер.

P.S. Примешь столовую ложку перед сном и еще одну непосредственно перед завтраком».

Августин не отличался суеверностью, но подобное совпадение – ведь он получил тонизирующую микстуру сразу же после того, как Джейн сказала, что ему необходимо принимать укрепляющее средство, – потрясло его до глубины души. Усмотрев в этом перст судьбы, он взболтал содержимое бутылки, откупорил ее, наполнил столовую ложку до краев, закрыл глаза и разом проглотил тонизирующую микстуру.

К его приятному удивлению, на вкус она оказалась вполне сносной. В ней чувствовалась пикантность, которую приобретает херес, если его долго взбивать подметкой от старого сапога. Приняв предписанную дозу, Августин почитал богословский трактат, а затем разделся и лег в постель.

Едва его ноги скользнули под одеяло, как он с досадой обнаружил, что миссис Уордл, его квартирная хозяйка, в который раз забыла положить ему в постель грелку. Сколько раз он повторял этой бабе, что у него мерзнут ноги и заснуть он способен, лишь когда они хорошенько согреются.

Августин вскочил с кровати и выбежал на верхнюю площадку лестницы.

– Миссис Уордл! – закричал он.

Ответа не последовало.

– Миссис Уордл! – возопил Августин голосом, от которого оконные рамы задребезжали, будто под ударами крепчайшего норд-оста. До этого вечера он очень боялся своей квартирной хозяйки и в ее присутствии ступал и говорил пиано. Но теперь он ощутил непонятное, прежде неведомое ему мужество. Голова у него немножко шла кругом, и он чувствовал себя готовым помериться силой с дюжиной миссис Уордл.

Послышались шаркающие шаги.

– Ну, что там еще? – осведомился ворчливый голос.

Августин негодующе фыркнул.

– Я скажу вам, что там еще! – взревел он. – Сколько раз я твердил, чтобы вы клали грелку в мою постель? А вы опять забыли, старая вы перечница!

Миссис Уордл прищурилась и посмотрела вверх, полная воинственного изумления.

– Мистер Муллинер, я не привыкла…

– Заткнитесь! – загремел Августин. – Поменьше возражений, побольше грелок, вот что от вас требуется. Немедленно принесите грелку, не то я съеду завтра же! Я делаю последнюю отчаянную попытку вбить в ваш бетонный череп, что в этой деревне комнаты сдаете не вы одна. Еще хоть слово – и в двух шагах отсюда я найду достойный прием. Подать сюда грелку! И поживей!

– Да, мистер Муллинер. Разумеется, мистер Муллинер. Сию секунду, мистер Муллинер.

– Пошевеливайтесь! – бушевал Августин. – Пошевеливайтесь! Живой ногой!

– Да-да, как скажете, мистер Муллинер, – донесся снизу укрощенный голос.

Час спустя, когда сон уже смежал вежды Августина, ему в голову заползло сомнение. Не был ли он чуточку слишком резок с миссис Уордл? Не был ли его тон несколько категоричным, даже слегка грубым? Да, решил он с сожалением, был, был. Он зажег свечу и раскрыл лежащий на тумбочке дневник.

И сделал запись.

«Блаженны кроткие, ибо они унаследуют землю. Достаточно ли я кроток? Не знаю, не знаю. Нынче вечером, выговаривая миссис Уордл, моей достойнейшей квартирной хозяйке, за то, что она забыла положить грелку мне в постель, я пенял ей почти в гневе. Повод был очень весомый, и тем не менее я, бесспорно, виноват в том, что позволил своим страстям выйти из-под контроля. Нотабене: впредь остерегаться подобного».

Однако, когда он проснулся утром, возобладали иные чувства. Он принял дозу «Взбодрителя», положенную перед завтраком, и, взглянув на последнюю запись в дневнике, не мог поверить, что она вышла из-под его пера. «Почти в гневе»? Естественно, он был почти в гневе. Да и кто не был бы почти в гневе, если бы его допекали идиотки, забывающие положить грелки в постели?

Перечеркнув эти слова жирнейшей чертой, какую только способен оставить самый мягкий карандаш, он торопливо написал на полях: «Манная кашка! Поделом старой дуре!» – и спустился вниз к завтраку.

Он чувствовал себя на редкость хорошо. Без сомнения, указывая, что микстура эта могуче воздействует на красные кровяные тельца, его дядя Уилфред не ошибся. До этой минуты Августину даже в голову не приходило, что где-то в нем имеются красные кровяные тельца, но теперь, ожидая, пока миссис Уордл принесет яичницу, он ощущал, как они отплясывают во всех уголках его организма. Казалось, они буйными компаниями весело скатываются вниз по позвоночнику. Глаза у него искрились, и, уступая радости бытия, он пропел несколько тактов из духовного гимна, посвященного морякам, обремененным годами.

Он все еще пел, когда вошла миссис Уордл с тарелкой в руках.

– Что это? – спросил Августин, вперяясь в тарелку.

– Вкусненькая яичница, сэр.

– А что, позвольте вас спросить, вы подразумеваете под «вкусненькой»? Возможно, это добросердечная яичница. Возможно, это благовоспитанная яичница, исполненная самых благих намерений. Но если вы полагаете, будто она пригодна для человеческого потребления, избавьтесь от этого вредного заблуждения. Вернитесь на кухню, женщина, выберите другое яйцо и на сей раз попытайтесь не забывать, что вы все-таки кухарка, а не мусоросжигатель. Между яичницей поджаренной и яичницей кремированной существует заметная и принципиальная разница. И эту разницу, если хотите, чтобы я остался жильцом в этих непомерно дорогих комнатах, вы постараетесь усвоить.

Чудесное ощущение, что жизнь прекрасна, с которым Августин встретил этот день, не только не убывало, а, наоборот, словно бы усиливалось. Молодой человек кипел такой энергией, что, против обыкновения, не провел утро, скорчившись у горящего камина, но взял шляпу, надел ее под лихим углом и отправился совершить оздоровляющую прогулку по лугам.

И на обратном пути ему выпало стать свидетелем зрелища, очень редкого для сельской местности в Англии, – зрелища епископа, бегущего во всю прыть. В таких захолустьях, как Нижний Брискетт-на-Мусоре, вообще крайне трудно увидеть епископа во плоти. И в подобных исключительных случаях он либо едет в величественной машине, либо шествует величавой походкой. А этот епископ наддавал, как победитель дерби, и Августин остановился, чтоб упиться нежданным зрелищем сполна.

Этот епископ был крупным, дородным епископом, созданным более для прочности, чем для скорости, но тем не менее он показывал прекрасное время. И пронесся мимо Августина в вихре мелькающих гетр, а затем, демонстрируя свою разносторонность как атлета, он внезапно свернул к дереву и стремительно взобрался на высокий сук. Как без особого труда отгадал Августин, им руководило желание избежать более близкого знакомства с огромным мохнатым псом, который усердно гнался за ним. Пес достиг дерева через секунду после того, как его добыча скрылась между ветвей, остановился у ствола и залаял.

Августин неторопливо подошел поближе.

– Маленькое недоразумение с бессловесным другом? – осведомился он благодушно.

Епископ посмотрел на него со своей вышки.

– Молодой человек, – сказал он, – спасите меня!

– Сей, вне всяких сомнений, момент, – отозвался Августин. – Положитесь на меня!

До этого дня все собаки внушали ему смертельный ужас, но теперь колебания были чужды Августину. Стремительнее, чем поддается описанию, он схватил с земли камень, метнул его в пса и испустил торжествующий вопль, когда камень с громким хлопком угодил в цель. Пес, знавший свою меру, покинул место действия со скоростью около сорока пяти миль в час, и епископ, опасливо спустившийся на землю, крепко сжал руку Августина.

– Мой избавитель! – сказал епископ.

– Забудьте! – бодро отозвался Августин. – Всегда рад выручить товарища. Мы, священнослужители, должны стоять друг за друга.

– Я думал – еще минута, и он меня растерзает.

– Не самый приятный собачей. Просто кипел нерастраченным пылом.

Епископ кивнул.

– Но зрение его не притупилось, и крепость в нем не истощилась. Второзаконие, тридцать четыре, семь, – добавил он. – Быть может, вы укажете мне дорогу к церковному дому? Боюсь, я немного заблудился.

– Я провожу вас туда.

– Благодарю. Но пожалуй, будет лучше, если внутрь вы заходить не станете. Мне необходимо обсудить серьезнейшие дела со стариной Мордатым, с преподобным Стэнли Брендоном, хотел я сказать.

– А мне надо обсудить серьезнейшее дело с его дочерью. Я поброжу по саду.

– Вы превосходный молодой человек, – сказал епископ, когда они направились к деревне. – Младший священник, а?

– Пока. Но, – добавил Августин, потыкав пальцем в грудь своего спутника, – погодите немного и увидите, как я воспарю. Я только одного прошу: погодите и поглядите.

– Непременно. Вы, несомненно, подниметесь высоко, на самую вершину дерева.

– Прямо как только что вы, а? Ха-ха!

– Ха-ха! – отозвался епископ. – Ах вы, юный плутишка!

И он ткнул Августина пальцем под ребро.

– Ха-ха-ха! – ответил Августин.

Он похлопал епископа по спине.

– Но шутки в сторону, – сказал епископ, когда они вошли в сад при церковном доме. – Я действительно намерен присмотреть за вами и позабочусь, чтобы вы поскорее получили приход, которого заслуживаете своими талантами и характером. Говорю вам, мой милый юный друг, со всей серьезностью, что я еще не видел ловкости, равной той, с какой вы спровадили камнем эту псину. А я всегда говорю только чистую правду.

– Велика правда и могущественнее всего сущего. Ездра, четыре, сорок один, – сказал Августин.

Он повернулся и неторопливо зашагал к лавровым кустам, обычному месту своих свиданий с Джейн. Епископ направился к парадной двери и дернул колокольчик.

* * *

Хотя они не договорились встретиться, Августин был удивлен, когда по прошествии нескольких минут Джейн не вышла к нему. Он не знал, что отец велел ей утром развлекать супругу епископа и показать ей все достопримечательности Нижнего Брискетта-на-Мусоре. С возрастающим нетерпением он прождал еще четверть часа и уже собирался уйти, как до его слуха из дома донеслись сердитые голоса.

Он остановился. Голоса, казалось, исходили из комнаты на первом этаже, обращенной окнами к саду.

Легкою стопою пробежав по траве, Августин замер под окном и стал слушать. Рама была приподнята на четверть, и он различал каждое слово.

Говорил священник голосом, сотрясавшим комнату.

– Значит, так? – сказал священник.

– Именно так, – сказал епископ.

– Ха-ха!

– Да, вот именно, ха-ха! – отпарировал епископ с запальчивостью.

Августин приблизился еще на шаг. Ясно было, что опасения Джейн оправдались и между былыми школьными товарищами возникла серьезная ссора. Он осторожно заглянул внутрь. Священник, заложив руки за фалды сюртука, расхаживал взад и вперед по ковру, а епископ, стоя спиной к камину, бросал на него вызывающие взгляды с каминного коврика.

– Кто тебе наговорил, будто ты что-то понимаешь в облачениях? – грозно вопросил преподобный Брендон.

– Кто надо, тот и наговорил, – отрезал епископ.

– Да ты даже не знаешь, что такое облачение.

– Ах так?

– Ну и что это?

– Свисающая с плеч пелерина, расшитая золотыми полосами. Можешь спорить, сколько хочешь, Мордатый, но факт остается фактом – на твоем золотых полос слишком много. И заруби себе на носу: либо ты уберешь часть этих полос, либо схлопочешь.

Глаза священника запылали яростью.

– Так, значит? – сказал он. – И не подумаю! Понял? У тебя хватило нахальства явиться сюда и начать командовать. В этом ты весь! Ты словно бы забыл, что я тебя знал, когда ты был еще Носатым, весь в чернилах, и если бы я захотел, то мог бы порассказать о тебе кое-что, посмешить газетных читателей.

– Мое прошлое – открытая книга.

– Да неужто? – Преподобный Брендон злоехидно засмеялся. – А кто посадил белую мышь в стол француза?

Епископ вздрогнул.

– Кто в дортуаре намазал джемом простыню старосты? – отпарировал он.

– У кого воротничок всегда был грязным?

– Кто носил пристегнутую манишку? – Великолепный органоподобный голос епископа, чей самый слабый шепот был слышен в дальних приделах собора, загремел на полную мощность. – Кого вывернуло за ужином?

Преподобный Брендон содрогнулся с головы до ног. Его красное лицо обрело малиновый оттенок.

– Ты прекрасно знаешь, что индейка была тухлой, – сказал он свистящим шепотом. – Кому угодно могло стать нехорошо.

– Индейка тут ни при чем! Просто ты обожрался. Если бы ты с таким же старанием возвышал свою душу, как отращивал живот, то мог бы, – сказал епископ, – удостоиться столь же высокого сана, как я.

– Ах вот как?

– Впрочем, возможно, я ошибаюсь. На это у тебя ума не хватило бы.

Преподобный Брендон испустил еще один режущий ухо смех.

– Ум! Скажите на милость! Мы-то знаем все про этот твой высокий сан и про то, как ты до него поднялся!

– Что ты имеешь в виду?

– Что сказал. Докапываться не будем.

– Почему это вы не будете докапываться?

– Потому что, – ответил преподобный Брендон, – лучше будет не докапываться!

Епископ потерял самообладание. Его лицо исказилось от гнева, он шагнул вперед – и в тот же миг Августин непринужденно прыгнул в комнату.

– Ну-ну-ну! – сказал Августин. – Ну-ну-ну-ну-ну!

Противники окаменели и немо уставились на пришельца.

– Будет, будет вам, – сказал Августин.

Первым опомнился преподобный Брендон и смерил Августина свирепым взглядом.

– Это с какой стати вы прыгаете в мои окна? – загремел он. – Вы младший священник или Арлекин?

Августин не дрогнул под его взглядом.

– Я младший священник, – сообщил он с достоинством, которое так его красило. – И как младший священник я не могу оставаться в стороне и смотреть, до какой степени забываются двое выше меня саном, и уж тем более школьные товарищи. Это нехорошо. Очень нехорошо, высшие саном ребятки!

Преподобный Брендон закусил губу. Епископ склонил голову.

– Послушайте, – сказал Августин, кладя ладони на плечи обоих, – мне горько видеть, как такие славные парни ссорятся столь неподобающим образом.

– Он первый начал, – обиженно сказал священник.

– Не важно, кто начал, – властным жестом Августин помешал епископу возразить и продолжал: – Будьте разумны, милые мои. Уважайте правила ведения дебатов. Не скупитесь на мягкую уступчивость. Вы утверждаете, – он обернулся к епископу, – что наш добрый друг имеет избыток золотых полос на своем облачении?

– Вот именно. И я стою на этом.

– Да-да-да. Но что такое, – успокоил его Августин, – что такое парочка лишних полос между друзьями? Подумайте! Вы и наш достойнейший приходской священник учились вместе в школе. Вас связывают священные узы вашей старенькой альма-матер. С ним вы резвились на площадке для игр. С ним вы делили одну шпаргалку и швырялись смоченными чернилами шариками в час, отведенный для занятий французским языком. Неужели все это ничего не значит для вас? Неужели эти воспоминания не задевают струны ваших сердец? – Он умоляюще перевел взгляд с одного на другого. – Ваше преподобие!

Преподобный Брендон, отвернувшись, утирал глаза. Епископ нашаривал в кармане носовой платок. Воцарилось молчание.

– Извини, Мордатый, – сказал епископ прерывающимся голосом.

– Я наговорил лишнего, Носатый, – промямлил священник.

– Если хочешь знать, что я думаю, – сказал епископ, – то ты совершенно прав, объясняя свое легкое недомогание за ужином недоброкачественностью индейки. Помнится, я тогда же сказал, что эту птицу в подобном состоянии не следовало подавать на стол.

– А ты, посадив белую мышь в стол учителя французского, – сказал священник, – оказал человечеству одну из величайших услуг за все время его истории. Тебя следовало бы рукоположить в епископы прямо на месте!

– Мордатый!

– Носатый!

Они обменялись сердечным рукопожатием.

– Чудесно! – сказал Августин. – Значит, все тип-топ?

– Вполне, – ответил преподобный Брендон.

– Что до меня, то тип-топее не бывает, – отозвался епископ и нежно обратился к своему старому другу. – А ты будешь и дальше носить столько золотых полос на своем облачении, сколько тебе хочется, ведь правда, Мордатый?

– Нет-нет. Теперь я вижу, что заблуждался. С этих пор, Носатый, ни единой золотой полосы!

– Но, Мордатый…

– Ничего, – заверил его священник. – Есть они, нет их, мне все равно.

– Чудо-человек! – восхищенно сказал епископ и кашлянул, чтобы скрыть свои чувства. Снова воцарилась тишина. – Пожалуй, – продолжал он после паузы, – я расстанусь с вами, мой дорогой, и отправлюсь на поиски жены. Она, если не ошибаюсь, где-то в деревне вместе с вашей дочерью.

– Они как раз направляются сюда.

– А, да! Вижу. Ваша дочь очаровательна.

Августин хлопнул его по плечу.

– Ай да епискуля! – воскликнул он. – Этим все сказано. Она самая прелестная, самая милая девушка в мире. И я был бы рад, ваше преподобие, – он повернулся к священнику, – если бы вы дали согласие на наше незамедлительное бракосочетание. Я люблю Джейн со всем пылом порядочного человека и счастлив поставить вас в известность, что она отвечает мне взаимностью. Заверьте же нас в вашем согласии, и я тотчас отправлюсь распорядиться об оглашении.

Преподобный Брендон подпрыгнул, как укушенный. Подобно многим приходским священникам, он придерживался самого низкого мнения о младших священниках без прихода, а Августина всегда ставил несколько ниже среднего уровня этого презираемого сословия.

– Что?! – вскричал он.

– Счастливейшая мысль, – объявил епископ, просияв. – Потрясающая перспектива, скажу я.

– Моя дочь! – Преподобный Брендон был совсем ошарашен. – Моя дочь – замужем за младшим священником?!

– Ты сам был когда-то младшим священником, Мордатый.

– Да, но не таким, как этот.

– Да! – сказал епископ. – Таким ты не был. И я не был. И нас обоих можно только пожалеть. Узнай же! Этот молодой человек неизмеримо превосходит всех молодых людей, каких я только встречал. Известно ли тебе, что не далее как час тому назад он с несравненной находчивостью спас меня от огромного мохнатого пса с черными пятнами и перебитым хвостом? Мне угрожала неминуемая гибель, Мордатый, когда вдруг появился этот молодой человек и с удивительным присутствием духа, а также меткостью превыше всех похвал вмазал псу увесистым камнем в ребра и обратил его в паническое бегство.

Преподобный Брендон, казалось, боролся с сильнейшими эмоциями. Глаза у него выпучились.

– Пес с черными пятнами?

– Очень черными, но, боюсь, не чернее сердца, которое они прячут!

– И он действительно вмазал ему камнем в ребра?

– Насколько я мог судить, именно в ребра.

Священник протянул руку.

– Муллинер, – сказал он. – Этого я не знал. В свете фактов, на которые только что было обращено мое внимание, я без колебаний снимаю свои возражения. У меня с этим псом счеты со второго воскресенья перед третьим воскресеньем до Великого поста, когда он вцепился мне в лодыжку, пока я прогуливался по берегу реки, сочиняя проповедь «О некоторых тревожных проявлениях так называемого современного духа». Берите Джейн. Я охотно даю согласие. И пусть она будет счастлива, как должна быть счастлива любая девушка с подобным мужем!

После обмена еще несколькими трогательными фразами епископ с Августином покинули церковный дом. Епископ пребывал в раздумье и долго молчал.

– Я обязан вам очень многим, Муллинер, – наконец сказал он.

– Право, не знаю, – сказал Августин. – Разве?

– Очень, очень многим. Вы спасли меня от большой беды. Не прыгни вы в окно именно в ту секунду, не вмешайся – и я почти уверен, что мой дорогой старинный друг Брендон получил бы в глаз. Мое терпение подверглось жесточайшему испытанию!

– С нашим добрым священником иной раз бывает трудновато, – согласился Августин.

– Мой кулак уже сжался, и я как раз отводил плечо для размаха, когда вы остановили меня. Мне страшно подумать, к чему все это могло привести, если бы не ваши зрелые не по годам тактичность и деликатность. Меня могли бы лишить сана! – При этой мысли он задрожал, хотя день был очень теплый. – Я больше никогда не посмел бы показаться в «Атенеуме». Но тсс! – продолжал епископ, похлопав Августина по плечу. – Не будем задерживаться на том, что быть могло бы. Расскажите мне про себя. Очаровательная дочь преподобного Брендона – вы действительно ее любите?

– О да, да!

Лицо епископа посуровело.

– Подумайте хорошенько, Муллинер, – сказал он. – Женитьба – это не шутка. Не спешите, очертя голову, но прежде взвесьте все. Я сам супруг, и, хотя мне выпало великое счастье найти преданную подругу жизни, тем не менее порой мне кажется, что мужчине лучше оставаться холостяком. Женщины, Муллинер, непостижимы.

– Справедливо, – согласился Августин.

– Моя дорогая супруга – лучшая из женщин. И, как я не устаю повторять, хорошая женщина – это дивное творение, прилежащее добру, и она остается таковой при всех изменениях. Прелестна в своей юной красе и прелестна всю жизнь в красе сердца. И все же…

– И все же? – сказал Августин.

Епископ на мгновение задумался. Он слегка поизвивался с болезненным выражением на лице и почесал себя между лопаток.

– Хорошо, я откроюсь вам, – начал епископ. – Сегодня теплый ясный день, не так ли?

– Исключительно превосходная погода, – сказал Августин.

– Ясный солнечный денек, веет умеренный западный бриз. И все же, Муллинер, если вы способны поверить этому, моя супруга настояла, чтобы утром я надел толстое зимнее шерстяное белье. Поистине, – вздохнул епископ, – что золотое кольцо в носу у свиньи, то женщина, красивая и безрассудная. Притчи, одиннадцать, двадцать один.

– Двадцать два, – поправил Августин.

– Я и хотел сказать двадцать два. Оно из толстой фланели, а у меня очень чувствительная кожа. Будьте так любезны, милый, почешите меня пониже лопаток кончиком вашей трости. Мне кажется, это утишит раздражение.

– Но, мой милый несчастный старина епископ, – сочувственно сказал Августин. – Это недопустимо!

– Вы не говорили бы столь категорично, Муллинер, если бы знали мою жену. Ее решения бесповоротны.

– Вздор! – весело вскричал Августин. Он посмотрел между стволами деревьев туда, где леди епископша в сопровождении Джейн с безупречным сочетанием сердечности и снисходительности рассматривала сквозь лорнет лобелию. – Я в один момент все для вас устрою.

Епископ вцепился ему в локоть.

– Мой мальчик! Что вы задумали?

– Я просто намерен поговорить с вашей супругой, изложить ей суть дела как разумной женщине. Зимнее белье из толстой фланели в такой день! Нелепо! – сказал Августин. – Возмутительно! Никогда не слышал подобной чуши!

Епископ смотрел ему вслед, а его сердце наливалось свинцом. Он уже успел полюбить этого молодого человека, словно родного сына. И при виде того, как он столь беспечно устремляется прямо в пасть погибели, им овладела глубокая печаль. Епископ знал, какой становится его благоверная, если ей пытаются перечить даже самые высокопоставленные особы в стране – а этот доблестный юноша был всего лишь младшим священником. Еще несколько секунд – и она поглядит на него сквозь лорнет, а Англия усеяна сморщенными останками младших священников, на которых леди епископша поглядела сквозь свой лорнет. Он не раз видел, как они, удостоившись чести завтракать за епископским столом, съеживались, будто присыпанные солью слизни.

Епископ затаил дыхание. Августин приблизился к леди епископше, и леди епископша уже поднимала свой лорнет.

Епископ зажмурил глаза и отвернулся. А затем – годы и годы спустя, как ему почудилось, – его окликнул веселый голос, и, обернувшись, он увидел, что Августин бежит вприпрыжку между деревьями.

– Все в порядке, – доложил Августин.

– Все в-в порядке? – запинаясь, повторил епископ.

– Да. Она говорит, что вы можете пойти переодеться в тонкое кашемировое.

Епископ пошатнулся.