Текст книги "Отчаянная"

– Да, ничего особенного, – покривила я душой.

– Рассказывай! – настаивала миссис Мэдкрофт. – Не бойся быть со мной откровенной.

Я отложила вилку, все еще размышляя, стоит ли заводить разговор на щекотливую тему. Возможно, это слишком сентиментально. В то же время хотелось выслушать мнение опытного медиума. Наконец, я решила выложить все свои сомнения и начала со слов: «Все дело в сеансах. Как вы думаете, имеет смысл продолжать их дальше? Я боюсь, что, несмотря на наши усилия проявлять как можно больше деликатности, мы растревожили и укрепили то, что лучше оставить в покое».

Миссис Мэдкрофт обменялась с мистером Квомби изумленными взглядами и заговорила: «Ты – милое дитя. Точно такое же, как твоя мать. Она беспокоилась обо всех и обо всем. Но не бойся, я очень хорошо знаю спиритический мир. Никто не знает лучше меня, что можно делать, а чего нельзя».

– Разумеется, – согласился мистер Квомби.

– А прошлый вечер, по-моему, был особенно хорош, – продолжала миссис Мэдкрофт. – И вы так считаете, мистер Квомби?

– Абсолютно с вами согласен, – охотно поддержал мистер Квомби. – Это был один из ваших самых удачных сеансов.

– Вы также были великолепны! – не осталась в долгу миссис Мэдкрофт.

Они обменялись улыбками, а я с трудом подавила дрожь, которая внезапно охватила все мое тело.

– Простите, но в доме есть что-то пугающее меня, – выложила я свою. тайну. – Я почувствовала это в день приезда и снова тогда, когда порыв ветра задул свечи. И еще прошлой ночью, когда все пошли спать.

Даже сейчас я колебалась, понимая, как глупо все это звучало. Мистер Квомби наклонился вперед, внезапно проявив самый живой интерес к тому, что я собиралась рассказать.

– Так, что же произошло? – спросил он. И я подробно рассказала им о странном смехе в коридоре, чувствуя себя при этом еще глупее, чем минуту назад. Закончила словами: «Я уверена, что мы растревожили то, что лучше оставить в покое». Это, конечно, больше походило на упрямство строптивой девчонки, но не могла же я вдруг стать иной.

Миссис Мэдкрофт захихикала и покачала головой.

– Действительно, Хилари, ты очень молода и очень впечатлительна, – сказала она сквозь смех. – Нельзя так давать волю своему воображению.

– Но Чайтра… – не унималась я.

– Чепуха! – твердо стояла на своем миссис Мэдкрофт. – Не стоит слушать эту Чайтру, иначе она забьет тебе голову всякими глупостями. Я поговорю с ней и прослежу, чтобы она не досаждала тебе больше.

Считая разговор на эту тему законченным, миссис Мэдкрофт зевнула, вежливо прикрывая рот рукой, и обратилась к другу:

– Мистер Квомби, я не могу больше проглотить и кусочка. Будьте добры, проводите меня наверх.

Он вежливо кивнул ей, но его глаза как-то странно блеснули в мою сторону.

– А ты, Хилари, дорогая, когда закончишь, поднимись наверх и помоги мне с корреспонденцией, – наказала мне миссис Мэдкрофт. – У меня ревматизм в пальцах, и в сырую погоду они меня беспокоят.

– Конечно, – согласилась я.

Она поцеловала меня в щеку и подала мистеру Квомби руку. Вышли они вместе. Он пытался подстроить свои короткие скачкообразные шаги к ее большим и плавным. Глядя на них, я с трудом сдержала улыбку. По-моему, они были такой же неудачной парой, как Винни и Эглантина. Впрочем, надо отдать должное преданности мистера Квомби.

Легкий шорох у створчатой двери, ведущей в сад, привлек мое внимание, и я посмотрела в ту сторону через всю комнату. Дверь оказалась слегка приоткрыта, и за нею, скрываясь за шторой, стоял человек. Сквозь ситцевую штору достаточно хорошо прорисовывались очертания его фигуры. Присмотревшись, я уже через несколько секунд смогла различить его черты. Вот это неожиданность! Неужели? Высокий рост, высокомерно поднятый подбородок и надменная осанка. Кто еще здесь имел все это, кроме мистера Ллевелина? Никто. Значит, за шторой стоял сам хозяин имения.

Когда мои глаза привыкли к солнечному свету, бившему из сада, я рассмотрела на губах мистера Ллевелина самодовольную улыбку. Она означала, что ему удалось застать меня врасплох.

– Как, это вы? – удивилась я. Только теперь я поняла, что означала промелькнувшая тень в самом начале моего завтрака. Это мистер Ллевелин подошел к створчатой двери. Значит, на протяжении всего нашего разговора он стоял там и слушал. – Как долго вы стоите там? – строго спросила я. Он холодно посмотрел на меня и промолчал, давая – понять, что я не имею права задавать такие вопросы, хозяину имения. Это, в конце концов, его дело, где ему ходить и стоять. У меня запершило в горле.

– Вы подслушивали наш разговор? – прямо сказала я ему то, что думала.

– Не вам бросать камни в мой огород, – осадил он меня.

Я посмотрела ему в лицо. На мгновение он поймал и удержал мой взгляд. И я почувствовала, что погружаюсь в таинственные серые глубины его глаз. Странное ощущение овладело мною, словно я дрейфовала по волнам. Затем оно прошло, и я вернулась в реальность. Здесь мистер Ллевелин смотрел на меня холодным оценивающим взглядом. Теперь мне просто не хватало воздуха и пришлось сделать несколько судорожных глотательных движений.

Между тем он нетерпеливо поднял бровь, ожидая, что я скажу. А мне нечего было говорить. Трудно сказать, чем это кончилось бы, но тут мною до глубины души овладело чувство гнева. С ним выплеснулось мое смущение и развеялся туман в голосе.

– Если бы я тогда могла уйти с балкона, не привлекая к себе вашего внимания, я бы ушла немедленно, – перешла я в нападение. – Но вы-то…

– А я подумал, что, может быть, стоит послушать, – спокойно сказал он. – И, как выяснилось, не зря.

Надо же, он и не пытался извиниться за свое безобразное поведение. Ужасный человек!

– Вы, наверное, боитесь, что мы лишим вас состояния? – продолжала я нападать. – Вам придется разочароваться. Думаю, что наш частный разговор доказал, что мы не имеет по отношению к вам никаких плохих намерений.

– Я бы не стал делать таких обобщающих выводов, – бросил он и пошел на свое место.

Он не спеша прошел мимо буфета, небрежным взглядом окинул пустые тарелки. Каждое его движение, жест говорили о том, что он не считал себя виноватым. Поразительно! Я никогда не встречала таких уверенных в себе людей, как мистер Ллевелин. Его ничуть не смутил мой упрек. А я хоть и молчала, но у меня все кипело внутри от злости.

Не знаю, как долго длилось молчание. Наконец он поднял голову и с великодушным видом сказал: «А у вас, я заметил, больше здравого ума, чем я в начале думал».

– А меньше и не могло быть.

– Полагаю, его не меньше, чем я того заслуживаю… Я пришел сюда не для того, чтобы спорить, а для того, чтобы извиниться перед вами за свое прежнее неучтивое поведение.

Я с трудом сдержалась, чтобы не раскрыть рот от удивления. Представляю, какого труда стоило произнести эти слова такому гордому человеку, как мистер Ллевелин. В нем не было гибкости и повседневного благоразумия ни на дюйм. Он весь был какой-то негнущийся, начиная от жесткой линии рта и кончая прямыми, крепко стоящими на земле длинными ногами.

– Я… прощаю вас, – произнесла я не без достоинства. – Но не смогу простить того, что вы думаете о миссис Мэдкрофт и мистере Квомби, до тех пор, пока не раскаетесь в своем поведении по отношению к ним.

– Ха, вполне вероятно, что вы первая убедитесь в их нечестности, – возразил он.

Я отодвинула в сторону тарелку и встала со стула.

– Едва ли это возможно – стояла я на своем. – И я не буду продолжать разговора до тех пор, пока вы будете придерживаться этого мнения.

И я пошла.

Но прежде чем я поднялась на третью ступеньку лестницы, он догнал меня и схватил за плечо. Это неожиданное грубое обращение вызвало у меня настоящий шок. Внутри у меня все задрожало, и я приготовилась закричать. Но прежде чем испуганный крик сорвался с моих губ, мистер Ллевелин развернул меня лицом к себе. Его жесткие пальцы больно сжали под тонкой складкой мантильи мое тело. Он же, казалось, не обращал на это внимания. Я поморщилась от боли и вытянула руки, чтобы защититься. От удивления у него подбородок подался вперед.

– Да я не собираюсь обидеть вас! – упредил он меня. – Что толку от этого.

Он возвышался надо мной на целый фут. Интересно, что при его широкой груди в нем не было ни грамма лишнего веса. Ему хватило одной руки, чтобы удержать меня на месте, и причем для этого он не прилагал никаких усилий. Но исходившая от него мощная аура значительно превосходила его физическую силу. И мое сопротивление этой мощи выглядело просто смешным.

Я опустила кулаки и, сердито посмотрев на него, предупредила: «Если будет необходимость, я закричу».

– Боже, неужели в этом доме еще недостаточно криков, – произнес он с улыбкой. – Я только хотел, чтобы вы остались и выслушали меня.

– Это не основание для того, чтобы грубо хватать меня, – остановила я его. – Вы могли бы окликнуть.

– Хорошо, – согласился он, убирая руку с моего плеча. – Теперь лучше?

– Значительно, – подтвердила я, отступая на шаг.

– Так вы уделите мне несколько минут? – спросил он.

Я заколебалась, затем утвердительно кивнула головой. Что толку отказываться, он снова станет удерживать меня.

После этого мистер Ллевелин сложил руки на груди, поджал губы и стал пристально рассматривать меня. Хотя у него и появилось некоторое уважение ко мне, это не мешало ему смотреть на меня оценивающе. Я боролась с желанием отступить еще на шаг или же уйти вовсе, и пыталась не думать о том, что мы здесь одни.

– Этот бизнес с сеансами должен быть прекращен, – сказал он резко, придавая словам особую выразительность. – Сеансы не принесут ничего хорошего, я в этом уверен.

– А я подумала, что вы не верите в призраки, мистер Ллевелин.

– Нет, не верю.

– И вы утверждаете, что в Эбби Хаус нет призраков?

– Конечно, нет.

– Тогда что же вас беспокоит?

Он подошел ко мне, пугая своим приближением больше, чем словами.

– Вы знаете, миссис Кевери, нашу Фанни, – жестко глядя мне в глаза, сказал он. – Она пылкая и своевольная. Я не думаю, что она может отнестись объективно к такому факту, как холодный порыв ветра и многое другое. Все это не для нее.

Что-то в его голосе звучало фальшиво, и у меня осталось впечатление, будто на карту поставлено нечто большее, чем умонастроение его сестры.

– Что ж, может быть, вы и правы, – сделала я вид, что согласилась. – Стоит только вам приказать, и мы уедем.

По-моему, я высказала вполне резонное суждение.

Но мистер Ллевелин отклонил его нетерпеливым взмахом руки.

– Если я испорчу то, что Фанни называет своей забавой, – объяснил он, – она может далеко зайти, чтобы наказать меня. А так как я не поддамся на ее колкости, то Фанни обязательно отыграется издевками над Урсулой. Неужели это не разумное желание с моей стороны – сохранить мир среди домочадцев?

– Конечно, да, – согласилась я. – А что вы хотите от меня?

– Услуги, – произнес он, глядя мне в глаза. – Так как оба мы согласны в том, что сеансы должны быть закончены, то я надеюсь, что вы убедите миссис Мэдкрофт вернуться в Лондон по собственному желанию. И Фанни не обидится.

– Я уже говорила миссис Мэдкрофт о своих сомнениях, – напомнила я содержание подслушанной им беседы. – Но результата никакого. Вы же сами в этом убедились. – При этом я многозначительно посмотрела на него и продолжала. – Почему вы думаете, что будет лучше, если я поговорю с ней снова?

– Прошу вас только попытаться, – произнес он более дружелюбным тоном. – А доктора Родеса я попрошу поговорить с Фанни. И мы посмотрим, может быть, он образумит ее.

Молча я обдумывала его просьбу, пытаясь понять, что же стоит за ней. Я не сомневалась в том, что мистер Ллевелин очень хочет, чтобы мы уехали, но нисколько не верила его доводам. Я заметила, что он тоже чего-то боялся. Чего? В их устоявшейся жизни было что-то такое, что лучше было оставить непотревоженным. То, что сохраняло бы покой в доме. Может быть, это стремление и руководило действиями хозяина имения. И я не могла винить его за этот своеобразный семейный эгоизм. Это его право, а может быть, даже долг.

Я подняла глаза и увидела на лице мистера Ллевелина ожидание.

– Хорошо, – сказала я. – Не могу обещать, что справлюсь с этим успешно, но сделаю все, что могу.

– Это все, о чем я прошу, – уточнил он. При этом мистер Ллевелин одобрительно кивнул головой, и у меня внутри все радостно затрепетало. Я с удивлением отметила про себя, что его одобрение мне более чем приятно. Несомненно, он мог быть обаятельным, когда хотел этого. А его мужская красота давала ему бесспорное преимущество перед многими джентльменами. Мне пришлось проявить твердость, чтобы не поддаться его чарам.

К счастью, меня отвлекла другая мысль. Я опустила руку в карман и достала письмо, которое написала прошлым вечером.

– Возможно, вы окажете мне взаимную услугу, – попросила я. – Мог бы кто-нибудь в этом доме отправить его?

Мистер Ллевелин взял конверт. При этом наши пальцы случайно соприкоснулись. Я поспешно отдернула руку. Кто знает, что он мог подумать обо мне, лучше уж не давать повод для нежелательных суждений. Мне повезло, потому что его взгляд задержался на конверте. Прочтя адрес, мистер Ллевелин поднял голову и пообещал: «Я побеспокоюсь об этом сегодня же утром».

– Это будет очень любезно с вашей стороны, – произнесла я. – А сейчас, если позволите, я пойду к миссис Мэдкрофт и узнаю, не нужна ли ей помощь.

Мистер Ллевелин посмотрел в сторону стола с нашими. почти полными тарелками и предложил:

– А не продолжить ли нам завтрак?

– Кажется, я не очень голодна, – пробормотала я и стала подниматься по лестнице. До самой последней ступени я ощущала на себе придирчиво-оценивающий взгляд мистера Ллевелина.

Утро оказалось заполнено выполнением различных поручений миссис Мэдкрофт. Она будто специально находила все новые занятия.

– Знаю я эту молодежь, – твердила она, вручая мне чулки для штопки. – У вас слишком много энергии. А если головы не заняты, вы заполняете их всякими глупыми мыслями.

В душе я согласилась, что так оно и есть, но промолчала. После нашей беседы за завтраком миссис Мэдкрофт, кажется, подумала, что лучшим лекарством от глупости для меня будут ежедневные поручения, которые потребуют максимум внимания и минимум воображения.

Помня свое обещание мистеру Ллевелину, я дважды пыталась начать обсуждение с миссис Мэдкрофт темы нашего отъезда из Эбби Хаус. Оба раза она уходила от этого разговора. Наконец, видя, что я не собираюсь отступать от своего, миссис Мэдкрофт отложила чтение и села рядом со мной.

– Дитя, ты только подумай, что говоришь, – укоризненно произнесла она. – Мы здесь для того, чтобы помочь Фанни Ллевелин, и я не уеду отсюда до тех пор, пока не выполню этой миссии.

– Но и ее брат, и доктор Родес, оба говорят, что это плохо для ее здоровья, – привела я свой довод.

– Они не медиум, – возразила миссис Мэдкрофт. – Медицинские советы здесь хуже помогают, нежели моя.

Она похлопала меня по руке и добавила:

– Только наберись терпения и ты увидишь, что я права.

Я вздохнула и перестала обсуждать этот вопрос. В конце концов, не я принимаю решения уезжать или оставаться. Я выполнила обещание, которое дала мистеру Ллевелину, и теперь моя совесть чиста. Мне не удалось склонить миссис Мэдкрофт к отъезду, что ж, возможно, так и должно быть. Ведь мы не знаем, какие именно силы и как влияют на наши поступки. Не исключено, что контакт медиума с иным миром не ограничивается беседой с духами. Возможно, что иной мир оказывает на медиума влияние, более сильное и непосредственное, чем на других людей. И медиум, сам того не сознавая, руководствуется в своих суждениях и поступках не только земными соображениями, но и наитием иного мира. Значит, пусть все идет так, как получается.

Решено, что сегодня вечером сеанса не будет. Фанни чувствовала себя слишком плохо и в этот день вниз не спускалась. Решение о проведении других сеансов отложено ею до завтра. К моему удивлению, Фанни прислала записку миссис Мэдкрофт, в которой просила ее разрешить мне придти и почитать Фанни в полдень.

– Конечно, ты должна пойти, – не колеблясь, распорядилась миссис Мэдкрофт.

Перспектива провести полдень с Фанни меня ничуть не расстроила. Что бы ни думали о Фанни Урсула и Эдмонд, она проявила себя как самая обаятельная во всей семье. Да, она единственный здесь человек, который поступает доброжелательно, если не брать во внимание недавнюю попытку ее брата завоевать мое расположение и еще того одобрительного кивка, которым он меня приободрил.

После ленча, вымыв лицо и руки, я попросила горничную показать мне комнату Фанни. Семейные апартаменты тянулись вдоль западного крыла здания, и я пошла коридором, который начинался напротив лестничной площадки, близ комнаты гостей. Горничная быстро шла впереди меня. Я с интересом рассматривала ее нарядную кружевную наколку на голове. Потом почему-то вспомнила, что за спиной у меня находится та самая «продуваемая сквозняком» площадка и демонические лица, пристально взирающие с огромного готического камина. Меня охватило состояние ужаса.

Казалось, что эти лица и сейчас живут. У них своя, особая жизнь. В их каменных глазах затаилось дьявольское выражение, а приоткрытые рты обнажили в ухмылке ужасные зубы, жалом высунули языки. Теперь я почти не сомневалась, что холод на лестничной площадке исходил именно от них. Отсюда он распространялся везде по дому, оказывал на сердца людей леденящее воздействие, покрывал души коркой эгоизма и черствости.

В комнате Фанни я почувствовала явное облегчение. Словно вошла в цветник. Розовая парчовая драпировка с позолоченными кисточками спадала с балдахина и в стиле барокко украшала переднюю спинку кровати. Стулья красного дерева и украшенные фистонами и витиеватым орнаментом двухместные диванчики были обиты атласной тканью. А на столах в беспорядке стояли керамические вазы и статуэтки паросского фарфора.

Сама Фанни сидела в кровати, окруженная множеством подушек. Завитая челка спадала на лоб, а остальные волосы были стянуты назад и уложены в низкий пучок. Плечи укутывал кружевной капот.

Неужели это больная? Она выглядела так, словно собиралась устроить прием.

Фанни весело улыбнулась и приветливо помахала мне рукой.

– Все это действительно чепуха, – сходу начала она рассказывать о своем самочувствии. – Но доктор Родес обеспокоен.

– Он и должен быть обеспокоен, положение жениха к тому обязывает, – сказала я. – Вчера ты чуть Богу душу не отдала.

– Какая досада! – с огорчением произнесла она, но тут же сменила тон. – Это пустяки. Мне куда больше досталось тогда, когда я упала с лошади.

– Как? – посмотрела я на нее с возрастающим восхищением. – И такое пришлось испытать?

Фанни утвердительно кивнула и изящным движением отбросила кипу французских журналов мод, которые рассыпались вокруг веером.

– Подходи и садись на кровать, – предложила она. – Или возьми стул, если не переносишь хаоса.

Она вела себя с такой детской непосредственностью, что в ее присутствии я вновь почувствовала себя пятнадцатилетней девчонкой. Сбросив туфли, я присела на край кровати и положила нога на ногу. Фанни бросила мне подушку, которую я примостила за спиной. Все как в детстве.

– Тебе почитать? – спросила я.

– Господи, нет ничего скучнее чтения, – взмолилась она. – Это только ради доктора Родеса. Я думаю, что мы могли бы просто поболтать.

Я не понимала, как ей могло повредить чтение, но спорить с ней не стала.

– Ты много ездишь верхом? – спросила я. Меня заинтересовал случай с ее падением.

– Мне очень нравится ездить верхом, – призналась она. – Но мой отец никогда не позволял мне брать какую-нибудь другую лошадь, кроме старой скучнейшей кобылицы. – Фанни блеснула улыбкой и добавила: – Эдмонд такой же плохой. Он мой попечитель с пятнадцати лет, с тех пор, как умер папа. Но я не позволяю ему командовать собой. – Здесь она умолкла, а спустя непродолжительное время вдруг предложила: – Вот, посмотри!

Она задрала рукав своего капота и обнажила бледный, уже основательно зарубцевавшийся шрам, который тянулся от запястья до локтя.

– У меня есть еще и на ноге, – с детской гордостью сообщила она. – Тот побольше. О, какая невообразимая шумиха поднялась тогда вокруг этого!

– А что случилось? – спросила я, невольно отметив про себя, что ее тонкая женская красота странным образом сочетается с мальчишечьей склонностью к авантюрам и с упрямством.

– Стыдно рассказывать, – просто произнесла Фанни. – Могу себе представить, что ты подумаешь обо мне. Я была ужасным ребенком. – Она энергично потрясла головой, опустила рукав капота и продолжала: – Доктор Родес привел эту очаровательную кобылу Эдмонду для охоты. И Эдмонд, конечно, хотел ехать на ней сам. Но я проскользнула в конюшню еще до завтрака и попросила одного из конюхов оседлать ее для меня.

– Я полагаю, что, учитывая ваши отношения, доктор Родес не стал бы возражать против твоей поездки, – перебила я Фанни.

– О, это было несколько лет назад! – с улыбкой воскликнула она. – Мне тогда было только пятнадцать лет. А с доктором Родосом мы к тому времени встретились не более двух раз. Насколько я помню, он меня немножечко боялся. Он всегда был неуклюж с дамами. Кроме Урсулы, конечно. Но она не в счет.

Здесь у меня промелькнуло чувство жалости к ее неженственной старшей сестре. Но мое любопытство заставило меня вернуться к теме нашей беседы.

– Как же ты посмела взять лошадь доктора Родоса, если вы не были в близких отношениях?

– Я была ужасно дикой, – честно призналась она. – Папа только что умер, и я очень сильно жалела себя. Оставшись сиротой, я отчаянно испытывала необходимость во внимании к себе.

Фанни посмотрела на фотографию в рамочке, стоявшую на ближайшем к ней столике. С карточки смотрело неулыбчивое лицо джентльмена с бородой, бакенбардами и изрядно поредевшими белыми волосами. Светлые глаза смотрели жестко. Фанни нежно погладила фотографию, и ее красивые лилово-голубые глаза затуманились слезами. Мне стало понятно, что она до сих пор сохранила к отцу нежную привязанность.

Я поискала в комнате портрет ее матери. И не нашла. Подумала, что, вполне возможно, ее мать не любила фотографироваться. Или Фанни просто избегала напоминаний о ней.

– По крайней мере, у тебя есть брат и сестра, – заметила я с искренней завистью, потому что самой очень хотелось иметь хоть какую-нибудь семью.

– Сводные брат и сестра, – поправила Фанни. У меня брови поползли вверх от удивления.

– А ты разве не знала? – в свою очередь удивилась она. – Мама была второй женой отца. У Эдмонда и Урсулы другая мать.

– Я не имела ни малейшего представления, – извиняющимся тоном произнесла я. – Да, это в значительной мере объясняет, почему вы такие разные.

– Господи, да разве они-то не пара! – воскликнула Фанни. – Эдмонд самое безрассудное существо на свете. А Урсула… Урсула не лучше. Ни один из них даже в малейшей мере не обладает чувством юмора. И не только им… Конечно, мне немножечко жаль Урсулу. Она заботилась о папе после смерти мамы и меня вырастила. Теперь, я полагаю, она останется здесь и будет присматривать за Эдмондом до тех пор, пока тот не женится. А потом… потом она будет ему не нужна.

– Конечно, многое будет зависеть от той женщины, на которой твой брат женится, – заметила я.

Фанни покачала головой и огорченно произнесла:

– Ты не знаешь Урсулу. С ней невозможно ладить. Она не хочет делить со мной даже обязанности по дому. Ладно, я понимаю, что домашняя работа – это нудная работа… Мы с Кенетом скоро поженимся, и у меня будет свой дом. У него в Смэдморе есть хорошенький домик и премилая экономка. Мы все замечательно сможем ужиться, я в этом не сомневаюсь.

Трудно было представить себе, что Фанни может с кем-то не ужиться. Она умеет превосходно ладить с любым человеком. Правда, до тех пор, пока человек не начнет завидовать ее красоте и светскому блеску.

– А что случилось с той лошадью? – напомнила я. – Неужели ты не смогла с ней справиться? Фанни изобразила гримасу и махнула рукой:

– А, глупое существо просто отказывалось сдвинуться с места до тех пор, пока я не ударила его кнутом. И тогда… тогда лошадь понесла меня по узкой тропинке в парке, потом по полям, словно за ней гналась стая волков. Потом она подскакала к скале и встала, как вкопанная. Ну, и я, конечно, перелетела через ее голову. Хорошо, что упала не на скалу, а рядом.

– Господи, ты же могла сломать себе шею! – пришла я в неподдельный ужас от случившегося.

– Или расколоть череп, – добавила Фанни. – Хотя Эдмонд всех уверял, что мой череп может расколоться только от ударов кувалдой… Тогда мне повезло еще и в том, что вся моя одежда оказалась в крови, иначе они с меня не слезли бы с живой.

– Ты очень больно ушиблась тогда? – спросила я. По бледному, совершенно рассосавшемуся шраму; я поняла, что она отделалась сравнительно легко.

– Как потом выяснилось, моей крови было не так уж много, – вспоминала она с улыбкой. – Кобыле досталось больше. Сгоряча наткнувшись на выступ скалы, она сильно поранила себе ноги.

В моем воображении довольно ярко всплыла описанная девушкой картина с окровавленной лошадью, окровавленной наездницей. И я невольно вскрикнула.

Фанни засмеялась и поспешила меня успокоить:

– Конечно, жаль лошадь, но она осталась жива. Правда, порезала сухожилия на передних ногах. Эдмонд, естественно, возместил ущерб доктору Родесу, а на меня он очень долго сердился, просто кипел яростью. Урсула хотела меня удавить, но потом передумала и настояла на том, чтобы Эдмонд выпроводил меня в Швейцарию учиться в школе. Так они избавились от меня на целых три года. Ну что ж, сама виновата.

Фанни закончила свой рассказ, и ее глаза стали печальными.

– Да, я тогда совершила ужасный поступок, – как бы подвела она итог. – Шестью месяцами раньше или шестью месяцами позже ничего этого не произошло бы. Но тогда я так сердилась на весь белый свет после смерти папы.

Своими изящными пальчиками она водила по серебряной рамке фотографии, и уголки ее губ опускались все ниже и ниже. Кто-нибудь другой, менее наблюдательный, мог бы подумать, что Фанни просто задумалась. На самом же деле печаль волнами распространялась от нее, и я ощущала эти волны.

– Это ужасно потерять родителей и остаться сиротой в пятнадцать лет, – тихо произнесла я. Она кивнула.

– Ладно, это случается иногда, – сказала она печально, затем внезапно рассмеялась и посмотрела мне в глаза. – Я уже достаточно наболталась, теперь хочу послушать тебя.

– Это уморит тебя до смерти, Фанни, – сразу предупредила я. – Моя жизнь проходила ужасно скучно.

– Чепуха, как ты встретилась с миссис Мэдкрофт? – требовательно спросила она. – Не станешь же ты утверждать, что жить с медиумом – обычное дело.

– Конечно, не буду, – согласилась я. – Но мы знакомы всего несколько дней.

Теперь у нее перехватило дыхание.

– Неужели?! – изумилась она. – А я полагала, что миссис Мэдкрофт с давних пор дружила с твоими родителями.

Я отрицательно покачала головой и коротко рассказала ей то немногое, что сама знала о дружеских отношениях миссис Мэдкрофт с моей матерью. Фанни останавливала меня чуть ли не на каждом слове и засыпала меня вопросами. Каждый раз, когда я замолкала, чтобы перевести дыхание, она просила меня быстрее продолжать. А в конце рассказа она взяла с меня клятву, что я покажу ей альбом с газетными вырезками, который миссис Мэдкрофт дала мне на время.

Неизвестно, сколько времени продолжалась бы наша беседа, но ее прервала горничная, которая принесла чай для Фаннж.

– Ваш чай внизу, мисс, – сказала горничная, обращаясь ко мне.

Стало ясно, что мое время свидания с Фанни истекло. Фанни по этому случаю надула губы, затем быстро взяла себя в руки и улыбнулась. И эту улыбку нельзя было не оценить. Так мог поступить только взрослый человек, который владеет собой.

– Я полагаю, тебе лучше пойти вниз, – согласилась Фанни. – Иначе доктор Родес поднимется спросить, почему я не отдыхаю. Мы сможем поговорить с тобой завтра.

Расставшись с Фанни, я тем не менее продолжала думать о ней. Теперь у меня не вызывало сомнения, что Урсула глубоко ошиблась в оценке своей сестры. Фанни, конечно, могла быть капризной, легкомысленной, даже безответственной, как и всякий ребенок. Но едва ли кто другой, будучи таким эксцентричным, как она, мог бы так внимательно отнестись к рассказу другого человека, так дотошно выспрашивать и так точно сопоставлять детали, как это делала она. У Фанни совсем не поверхностный ум, как пытались представить ее ближайшие родственники. Она может достаточно глубоко проникать в сущность вещи или события. Другое дело, что ей не достает выдержки и терпения расплетать хитросплетения жизненных ситуаций. Но со временем это придет. Нет, Фанни не так проста, как может показаться при первом знакомстве.

Можно или не понимать Фанни, или сознательно приписывать ей качества легкомысленного человека. Интересно, что лежит в основе отношения со стороны мистера Ллевелина и Урсулы? Возможен и третий вариант, объединяющий в себе оба первых. Скажем, ни Урсула, ни Эдмонд не понимают до конца интеллектуальный потенциал Фанни, однако интуитивно чувствуют его. Тогда, чтобы не попасть впросак, они представляют Фанни всем посторонним как легкомысленную девушку. Дескать, зачем ее слушать, все равно ничего дельного не скажет. Это беспроигрышная игра.

Кажется, только доктор Родес в полную меру осознает душевные богатства Фанни. Потому-то и выбрал ее. И бережет ее, как зеницу ока.

Да, подумала я, в этом загадочном доме-монастыре тайны на каждом шагу. Неожиданное может произойти в любую минуту. Интересно, что ожидает меня в следующие минуты?