Текст книги "Фривольные письма"

Ви Киланд, Пенелопа Уорд
Фривольные письма

Vi Keeland and Penelope Ward

DIRTY LETTERS

Copyright c 2019. DIRTY LETTERS by Vi Keeland & Penelope Ward

© Наумова И., перевод на русский язык, 2020

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2020

* * *

Всем, кто страдает от тревоги: вы не одиноки.

Глава 1
Лука

Эй, дружище, снова здорово.

Я толкнула тележку для покупок вперед вместо того, чтобы повернуть и пойти вдоль прохода, как собиралась. Но, сделав шаг-другой, я не смогла удержаться. Отойдя назад на достаточное расстояние, я спряталась за стеллажом и высунула из-за него голову, чтобы посмотреть на то, что происходит.

Женщина в крутых завитушках самого неестественного рыжего цвета положила дезодорант обратно на полку и схватила другой. Открыв крышку, она понюхала его, а затем, приподняв рубашку с одной стороны, провела дезодорантом у себя под мышкой, а потом под другой. Закрыв дезодорант, она секунду разглядывала полку, прежде чем выбрать другую марку. Она снова открыла крышку, понюхала и мазнула себя под мышками. Я наблюдала, завороженная серьезностью ее действий, пока она не перепробовала шесть разных дезодорантов и пока продавец, наконец, не заметил, что она делает. Когда оба с воплями бросились по проходу, я подумала, что, пожалуй, получила сигнал к тому, чтобы пошевелить задницей и закончить покупки.

Несколько месяцев назад я видела, как мужчина перепробовал целую дюжину цыплят гриль. Он вскрывал пластиковую упаковку, отрывал ножку, откусывал от нее большой кусок, запихивал ножку обратно вглубь цыпленка и снова закрывал крышку. Когда я сказала об этом управляющему, он вздохнул и крикнул продавцу, чтобы тот пошел и позвал мистера Хаммонда. Покупкой продуктов в два часа ночи в круглосуточном супермаркете обычно склонны заниматься покупатели только одного типа. Я как раз к нему и относилась.

– Как сегодня дела, Лука? – спросила кассирша Дорис, когда я выкладывала продукты на ленту транспортера. Милая женщина, она работала в этом супермаркете с тех пор, как я начала заходить сюда примерно лет пять назад. Я знала, что у нее девять внуков, и десятый на подходе. За некоторыми из них она присматривала в течение дня и поэтому работала в ночную смену. Дорис также относилась к тем немногочисленным людям, которым я когда-либо говорила правду о том, почему я делаю покупки среди ночи за сорок миль[1]1
  1 миля соответствует 1609 метрам. Здесь и далее – примечания переводчика.


[Закрыть] от своего дома.

– Все хорошо.

Она отсканировала пакет черных лакричных конфет, за которым последовали две банки чипсов «Pringles» и две коробки шоколадных пирожных с орешками. Необычные для меня продукты, как я пояснила ей.

– Запасаюсь в дорогу, я не беременна.

Дорис вскинула брови.

– В дорогу? Должно быть, случилось что-то особенное, раз вы собрались отправиться в дальний путь на маленькой машине?

– Мне нужно убраться в отцовской квартире на Манхэттене.

– Он умер в прошлом году, верно?

Я кивнула. Я долго уклонялась от этого. Я скорее согласилась бы на пытку путем утопления, чем ступила на крохотный остров с населением в восемь с половиной миллионов человек. Не говоря уже о долгих часах стояния в пробках, которые придется пережить, чтобы добраться туда. Вот уж настоящая пытка.

Дорис нахмурилась.

– Вы не можете нанять кого-то для этой работы?

Я наняла кого-то. Но потом мое чувство вины в сочетании с советами доктора Максвелла, моего психотерапевта, подвигли меня к тому, чтобы сделать это самой. Но в конечном счете стресс, который я испытывала при мысли о том, сколько народа живет в Нью-Йорке, стоил мне бессонных ночей, и я опять обратилась в ту же компанию. Потом я отменила заказ. Снова. Затем наняла другую компанию, потому что слишком стеснялась нанимать ту же самую компанию в третий раз. И снова отменила заказ. Помыть. Смыть. Повторить. До тех пор пока у меня не осталось времени, ну, и теперь это намечено на завтра.

– Это дело, которым я должна заняться сама.

Дорис выглядела искренне обеспокоенной.

– Вы справитесь? Я – хороший штурман, если вам нужен друг, чтобы составить компанию.

Я улыбнулась.

– Спасибо, Дорис. Это очень великодушно с вашей стороны. Но у меня есть попутчик. Мы уезжаем завтра вечером, чтобы постараться избежать заторов на дорогах.

Дорис закончила сканировать мои продукты, и я провела картой по терминалу. Прежде чем уйти, я достала из тележки пакет черешни и пачку миланского печенья с темным шоколадом и, как обычно, положила на край кассы.

– Черешня для ваших внуков. Спрячьте миланское печенье от маленьких монстров.

Она поблагодарила меня.

– Счастливого пути, милая! Жду не дождусь, когда вы мне обо всем расскажете.

Да, я тоже. Поездка обещала быть чертовски интересной.

* * *

– Вы могли бы сильнее сосредоточиться на релаксации, если бы позволили мне вести машину, и, например, послушать записи с дыхательными упражнениями, которые я вам дал.

Я окинула взглядом помятый «Кадиллак» доктора Максвелла, припаркованный на моей подъездной дорожке. Этому мужчине вообще не следовало водить машину. Вообще, он служил лучшим примером того, почему людей старше определенного возраста следовало бы лишать водительских прав. Вряд ли мне удалось бы заняться релаксацией, если бы он сидел за рулем. Кроме того, он знал, что мне нужно постоянно контролировать себя, насколько позволяют мои возможности.

Я включила зажигание, и мой второй пилот в галстуке-бабочке поднес к глазам бинокль и уставился в окно. Пожалуй, мне нужен новый психотерапевт для того, чтобы подумать о том, стоило ли брать с собой в поездку теперешнего.

– Вы готовы, Док?

Он кивнул и не опустил бинокль.

– Никогда не бывал в Большом яблоке. Очень хочется посмотреть, какие птицы нам встретятся.

Я тряхнула головой.

– Голуби, Док! Крылатые крысы. Вот кого мы встретим.

Мы двинулись в семичасовую поездку из Вермонта на Манхэттен. Первые несколько часов прошли без происшествий до тех пор, пока мы не попали в автомобильную пробку. О нет, только не когда я за рулем. Страх надвигающейся панической атаки иногда становился почти таким же невыносимым, как сама атака. У меня часто забилось сердце, и я ощутила пустоту в голове. Иногда во время тяжелых приступов меня рвало, и мне не хотелось, чтобы это произошло, пока я еду по скоростному шоссе. Я приняла опрометчивое решение съехать на обочину, чтобы избежать ощущения, будто я зажата между неподвижно стоящими машинами. Громыхание колес по гравию вывело доктора Максвелла из дремотного состояния. Проснувшись, он схватился – вот черт! – за ручку над дверью.

– Что происходит? Что такое?

– Ничего. Просто мы попали в пробку. У меня участилось сердцебиение, и мне пришлось съехать на обочину.

Только Док мог испытать облегчение от того, что я только что сказала. Ослабив хватку, он произнес спокойным голосом:

– Отпустите руль, Лука.

Я посмотрела на свои руки. Костяшки пальцев побелели, а пальцы выглядели ярко-красными. Я поступила так, как он проинструктировал меня, потому что, хотя я, возможно, не доверила бы чокнутому доктору вести машину, он знал, как уберечь меня от панической атаки. Кивнув, я сказала:

– Я попробовала упражнение на дыхание. Оно явно не сработало.

– Скажите, что вы делаете в данный момент.

Сверкнув на него глазами, я перевела взгляд обратно на дорогу, так как продолжала ехать по обочине.

– Что я делаю? Веду машину.

– Нет. Скажите мне, что именно вы сумели сделать, когда почувствовали приближение паники.

– Я направилась к съезду?

Я не понимала, к чему он клонит.

– Верно. Вы съехали с одной дороги на другую, где чувствовали себя безопаснее. Вы можете это сделать. И также можете в любой момент съехать на обочину и остановиться, и выйти из машины, если почувствуете себя подобным образом.

Я кивнула. Разумеется, он был прав. Но он утверждал не только очевидное. Он напоминал мне о том, чтобы я держала ситуацию под контролем и приложила все силы к тому, чтобы удержать ее, когда почувствую, что это необходимо. Мое тревожное расстройство выражалось главным образом в непреодолимом страхе оказаться в западне. Поэтому я не выносила толпу, дорожных заторов, публичных шествий или тесных пространств, хотя спокойно могла прогуливаться за пределами большого города. То, что я контролировала себя, дабы не попасть в подобную ситуацию, помогало мне снизить уровень тревожности.

– Сделайте хороший, глубокий вдох, Лука.

Я вдохнула носом и медленно выдохнула через рот. По коже пробежал озноб, что меня явно успокоило. В преддверии панической атаки мое тело становилось вялым, лицо часто покрывалось потом, даже температура подскакивала. Озноб означал, что мое тело охлаждается.

– Расскажите мне о том свидании в субботу вечером.

Я поняла, что он хочет отвлечь меня, заставить мой мозг сконцентрироваться на чем-то другом, а не на приближении панической атаки, но я с ней справилась.

– Он привел… свою мать.

Доктор нахмурился.

– Свою мать?

– Ага. На пикник, который я устроила.

Пикники в парке, независимо от погоды, были моей излюбленной стратегией первого свидания. Они позволяли мне избегать многолюдных ресторанов и хотя бы сохранять осторожность. Либо так, либо у меня дома, а последний парень, которого я пригласила на ужин к себе домой, предположил, что мое приглашение означало секс на первом свидании.

– Какого черта он привел свою мать?

Я пожала плечами.

– Он посвятил ее в наши планы, а она сказала, что никогда не бывала в этом парке.

Вот что я получала за то, что честно рассказывала мужчинам о своих проблемах – меня считали странной. Но не страх заставлял меня скрывать, что я не могла ходить на свидания как обычная двадцатипятилетняя женщина. Меня не слишком волновало, что многие мужчины быстро исчезали, когда я рассказывала им о себе, используя такие слова, как агорафобия[2]2
  Агорафобия – патологическая боязнь публичных мест, толпы, открытых пространств.


[Закрыть] и тревога. Что, в свою очередь, означало, что бассейн потенциальных свиданий нуждался в ведре хлорки.

Поняв, что наша беседа отвлекла меня и помогла подавить надвигавшуюся полноценную паническую атаку, я сказала:

– Кстати, спасибо. Мне уже намного лучше. Я только съеду на пустую парковку, выйду и сделаю несколько растяжек.

Док улыбнулся, зная, что йога была одним из моих собственных средств успокоения.

– Молодец, девочка!

Остальная часть поездки прошла почти спокойно – без лишних крюков, а Док болтал по сотовому телефону со своей подругой, сделав при этом такой громкий звук, что мне было слышно, как она напомнила ему выписать рецепт на «Виагру». Я не спешила, так что мы прибыли на Манхэттен среди ночи, по возможности избегая интенсивного движения, и были счастливы, захватив парковочное место на улице, поскольку не шло и речи о том, чтобы заехать в гараж. Мой верный психотерапевт собирался остановиться в отеле, находившемся всего через полквартала от квартиры моего отца.

– Док. Просыпайтесь. Мы на месте.

Спросонья он выглядел смущенным, и я почувствовала себя неловко от того, что вообще прервала его сон.

– Что? А? Ох. Ладно. На месте. Да. Хорошо.

Я проводила его до отеля и немного подождала на улице, чтобы убедиться, что он зарегистрировался без проблем.

– Еще раз спасибо за то, что поехали со мной, Док. Позвоните мне, если надумаете утром позавтракать. Я понимаю, что сейчас слишком поздно, может быть, пообедаем вместе.

Док похлопал меня по плечу.

– Позвоните мне, если я вам понадоблюсь. В любое время, Лука. И сегодня вы отлично справились. Правда, отлично. Я горжусь вами.

Я поняла, что он говорит то, что думает.

Несмотря на то что я устала, проведя несколько часов за рулем, войдя в папину квартиру, я внезапно взбодрилась. Я чувствовала себя очень странно, когда расхаживала по жилищу моего отца, когда его там уже не было. Прошел год с тех пор, как он умер, хотя, глядя на его квартиру, вы этого не сказали бы. Миссис Каскио, папина соседка, раз в несколько дней наведывалась сюда, вынимала почту и вообще не давала дому зарасти паутиной.

Обойдя квартиру, я открыла окна, потому что свежий воздух помогал мне избавиться от ощущения того, что я попала в ловушку. На папиных книжных полках по-прежнему стояли рядком фотографии; за пять лет после смерти мамы ни одна из них не покинула своего места. Я сняла с полки маленькую двойную серебряную рамку. С левой стороны была моя фотография в форме скаута, а справа – та, на которой я сижу на коленях у папы, наклонившись вперед и задувая свечи на торте в свой день рождения. Наверное, мне исполнялось лет шесть. Свадебную фотографию родителей обрамляла широкая рамка из слоновой кости. Я провела пальцем по маминой длинной фате. Мне всегда говорили, что я очень похожа на маму, но, подрастая, я не находила сходства. Впрочем, теперь я стала точной маминой копией. Было трудно поверить, что оба они умерли.

На небольшом обеденном столе лежала стопка почты. Папину почту пересылали мне, поэтому здесь были главным образом каталоги и всякая макулатура. Раз в месяц миссис Каскио отправляла мне всю приходящую почту, хотя я говорила ей, что в этом нет нужды. Я небрежно перебирала стопку, не ожидая найти там ничего стоящего, но наткнулась на конверт, адресованный мне, ну, нет, не мне, а Луке Райан. Давно я не слышала этого имени. Во втором классе миссис Райан, моя учительница, запустила программу дружеской переписки с маленьким городком в Англии. Для безопасности нам не разрешили подписываться своими настоящими фамилиями, поэтому весь класс воспользовался ее фамилией, с тех пор я стала Лукой Райан.

Я взглянула на обратный адрес, чтобы увидеть имя отправителя: Г. Куин

Неужели? Не может быть.

Я внимательно рассмотрела почтовую марку. На письме был указан абонентский ящик в Калифорнии, не в Англии, но я не знала никакого другого Куина, кроме Гриффина. И почерк показался мне довольно знакомым. Но прошло почти восемь лет с тех пор, как мы обменивались письмами. К чему бы ему теперь писать?

Я с любопытством разорвала конверт и сразу же взглянула на подпись. Сомневаться не приходилось, письмо пришло от Гриффина. Я начала читать с самого начала.

Дорогая Лука!

Ты любишь виски? Помню, ты говорила, что тебе не нравится вкус пива. Но мы с тобой так и не удосужились сравнить свои вкусы в плане крепких напитков. Почему, могла бы ты спросить. Позволь напомнить тебе – потому, что ты перестала отвечать на мои письма примерно восемь лет назад, черт побери.

Хочу, чтобы ты знала: меня по-прежнему бесит, что я долго помню обиды. Так всегда говорила моя мама. Но я предпочитаю думать, что я помню факты. А факт заключается в том, что ты – отстой. Да, я сказал это. Я долго держал это дерьмо в себе.

Не заблуждайся, я – не маньяк или что-то в этом роде. Я не сижу целыми днями дома, думая о тебе. На самом деле, долгие месяцы мне на ум не приходили даже мысли о тебе. Но потом в моей голове неожиданно всплыло воспоминание. Кажется, я увидел ребенка в детской коляске, который ел лакричную конфету, и я подумал о тебе. Кстати, я уже взрослым попробовал их снова и по-прежнему думаю, что на вкус они – как подошва от моих ботинок, то есть, возможно, поэтому ты не обладаешь никаким вкусом. Возможно, тебе также не нравится виски.

Как бы то ни было, я уверен, что это письмо не дойдет до тебя. Или, если каким-то чудом дойдет, ты не ответишь. Но если ты его прочтешь, то должна узнать две вещи.

1. Стоит потратиться на виски «Macallan 1926». Идет как по маслу.

2. Ты – ОТСТОЙ.

До скорого, предатель.

Гриффин

Какого черта?

Глава 2
Лука

Ты – отстой.

Ты – отстой.

Ты – отстой.

С тех пор как я распечатала это письмо, я не могла сосредоточиться ни на чем другом.

Когда я упаковала большую часть папиного барахла, мой ум наводнили мысли о мальчишке – ну, теперь уже мужчине, – который когда-то был близок мне и дорог моему сердцу.

Мое ментальное путешествие по волнам памяти прервало сообщение.

Док: Могу поклясться, что только что видел в Центральном парке синицу.

Синицу?

Лука: Что?

Док: Евразийскую голубую синицу, лазоревку. Одну из самых изящных птиц этого семейства.

Лука: А, вы наблюдаете за птицами. Мне следовало бы знать об этом.

Док: Это неперелетная птица, обнаруженная за океаном, то есть, возможно, это не она. Но если это не синица, тогда кто? В последний раз я видел такую в Англии.

То, что он упомянул Англию, звучало странно – почти так же странно, как сигнал из космоса, пришедший с письмом Гриффина. Хотя формально письмо прислали из Калифорнии. Мне действительно нужно было глотнуть свежего воздуха и поговорить об этом с Доком. Никогда прежде я не рассказывала ему о Гриффине.

Лука: Мне нужно кое о чем поговорить с вами. Не могли бы вы зайти ко мне?

Док: Думаю, проветриться вам было бы полезно.

Я вздохнула, понимая, что он прав. Впрочем, мне нужно было убедиться, что он находится не в многолюдном месте.

Лука: В парке сейчас много народа?

Док: Нет. В любом случае не там, где я сейчас сижу.

Лука: Хорошо. Не могли бы вы сообщить мне, где именно я могу вас найти?

* * *

Когда я подошла к статуе сокольничего в Центральном парке, Док сидел на скамейке. Его бинокль смотрел в небо, и когда он опустил его до уровня глаз, то подпрыгнул, словно я напугала его.

– Что же, похоже, вы нашли свое тотемное животное, – поддразнила я. – Полагаю, пошел слух, что в городе находится самый большой любитель птиц, который когда-либо посещал Нью-Йорк.

– Надеюсь. Это все хлеб. Чтобы привлечь их внимание, много не нужно. Беда в том, что они не понимают, когда корм заканчивается. Вы тут же поймете, что попали в фильм Альфреда Хичкока. – Повернувшись ко мне, он вгляделся в мое лицо. – Что происходит, Лука? Кажется, вы выглядите встревоженной. Вас что-то сильно беспокоит?

– Нет, дело не в этом.

– У вас стресс после упаковки вещей? Вам нужна моя помощь?

– Нет. В этом смысле я довольно успешно поработала. – Я аккуратно открыла кофе, только что купленный в закусочной на колесах, на углу, и подула на него. – Впрочем, случилось кое-что еще.

– Что же?

Сделав глоток кофе, я кивнула.

– Я получила нежданное письмо от одного старого друга по переписке. Его зовут Гриффин. Письмо лежало в стопке почты, которая обычно пересылалась мне в Вермонт.

– Что же вас беспокоит в этом письме?

– Впервые за много лет я получила весточку от него, и она оказалась слегка… раздражающей… язвительной. В общем, он сказал, что я – отстой. Меня это задело, потому что… отчасти он прав. Честно говоря, я никогда не объясняла ему, почему восемь лет назад перестала отвечать на его письма.

Док с понимающим видом ненадолго прикрыл глаза, видимо, точно зная, куда я клоню.

– Восемь лет назад… пожар.

Я просто кивнула.

Восемь лет назад изменилась вся моя жизнь.

В семнадцать лет я была обычным подростком. Проводила пятничные вечера на заполненных до отказа открытых трибунах, наблюдая за тем, как мой приятель, капитан футбольной команды, забивает тачдауны, ходила в торгово-развлекательный центр с друзьями, посещала концерты. В то время я даже не могла бы сказать, что такое агорафобия. Я не боялась ничего на свете.

Та моя жизнь, которую я знала, закончилась четвертого июля, в выпускном классе. Предполагалось, что меня ожидает сказочное лето, но вместо этого оно стало моим самым страшным ночным кошмаром.

Мы с моей лучшей подругой Изабеллой приехали в Нью-Джерси послушать нашу любимую группу The Steel Brothers, когда в двух шагах от места, где проходил концерт, на крышу попали несколько горящих петард фейерверка. Начался пожар, охвативший все здание, и больше сотни человек, включая Изабеллу, погибло. Я осталась жива только потому, что в этот момент стояла в очереди в фойе первого этажа – в стороне от очага пожара.

– Ну, вы знаете, как долго меня мучило чувство, будто я не вправе жить, если Иззи умерла, – сказала я. – Если бы она пошла купить газировки, то осталась бы жива. В то время мое психическое состояние было настолько тяжелым, что некоторое время я не позволяла себе радоваться всем тем вещам, которые делали меня счастливой. Одной из них была переписка с Гриффином. Он жил в Англии, и мы переписывались со второго класса – целое десятилетие. С течением времени мы стали не просто друзьями по переписке. Мы доверяли друг другу. Когда произошел несчастный случай… я просто перестала писать ему, Док. Я замкнулась в себе и прекратила отвечать. Я позволила умереть нашей дружбе, как позволила умереть в себе всему остальному.

Вскоре я начала избегать многолюдных мест, а спустя годы мои страхи только возросли. Теперь, в двадцать пять лет, у меня длинный список фобий. Единственное преимущество моего затворничества заключается в том, что оно обеспечивает мне бесконечные часы одиночества, давая возможность писать. Мой самый первый роман, который я опубликовала на собственные средства, в конечном счете пару лет назад стал пользоваться большой популярностью, и, прежде чем я узнала об этом, я написала три детективных бестселлера под именем Райан Гриффин и заключила контракт с крупным издательством.

– Вы сказали, что его зовут Гриффин? Это не ваш…

– Да. Райан – это фамилия моей учительницы, которой я подписывала письма к нему. А Гриффин – от того Гриффина.

Док был заинтригован:

– Это очень интересно, Лука.

Давненько я не снабжала Дока материалом для оценки и анализа.

Примерно в то время, когда мои книги начали хорошо продаваться, я поняла, что хочу взять на себя ответственность не только за собственную карьеру, но и за жизнь. Именно тогда я нашла доктора Максвелла, который продолжал иногда работать, выйдя на пенсию, и был единственным мозгоправом в Вермонте, выезжавшим на дом к страдающим агорафобией. Я в то время не знала, что Док даже эксцентричнее меня, и, разумеется, в конечном счете он стал моим лучшим другом. Я знаю, что у нас сложились крайне странные отношения пациента с клиентом, но с нами это сработало. В результате мое обсаженное деревьями владение стало прибежищем для любителя птиц.

– Когда в последний раз до этого Гриффин писал вам? – спросил он.

– В первый год после того, как я перестала отвечать, он писал несколько раз, прежде чем окончательно отчаялся получить от меня письмо. Я тогда жила просто в оцепенении. А к тому времени, когда я поняла, что наделала – что навредила тому, чем дорожила больше всего в жизни, – мне было слишком стыдно написать ему ответ. – Я вздохнула, признав горькую правду. – Во многих отношениях потеря Гриффина стала наказанием, которое я сама назначила себе за то, что выжила после пожара.

Док на минуту отвернулся, переваривая услышанное.

– Что же, ваш литературный псевдоним очевидно свидетельствует о том, что вы, в той или иной мере, цеплялись за Гриффина.

– Безусловно. Я никогда не забывала его. Только я не думала, что когда-либо снова услышу о нем. Я поражена. Впрочем, я даже не могу винить его за высокомерие. В его глазах я заслуживаю этого. Он не знает, что произошло на самом деле.

– Что вас удерживает от того, чтобы объясниться сейчас? Если бы вы написали ему ответ, это наверняка пошло бы вам на пользу. И давно пора.

– Он ненавидит меня, Док.

– Он не ненавидит вас. Он не написал бы спустя столько лет, если бы продолжал испытывать чувство ненависти. Ясно, что он все еще не забыл вас. Возможно, он сердится. Но вы не позволите себе поддаться гневу в ответ, во всяком случае, если его слова вас взволновали в какой-то степени.

Я знала, что когда-то волновала Гриффина, как и он меня. Возможно, я ни о чем в жизни не сожалела так, как о прекращении нашего общения. Ну, кроме того, что во время концерта я предложила сходить за газировкой.

Когда в памяти всплыли обрывочные воспоминания о Гриффине, я невольно усмехнулась.

– Он был таким веселым. Мне всегда казалось, что я могу рассказать ему обо всем. Но странно, хотя он не знал моего настоящего имени – и, наоборот, – в то время он, вероятно, знал меня настоящую лучше, чем кто бы то ни было. Ну, он знал, каким человеком я была.

– Вы все та же, Лука. Просто чуть более… – Он колебался.

– Ненормальная?

– Нет.

– Чокнутая?

– Я хотел сказать – уязвимая.

Док переключил свое внимание на птицу, опустившуюся на скамейку напротив нас, и незамедлительно поднес к глазам бинокль.

– Красный кардинал. – Он повернулся ко мне. – Знаете, что говорят о кардиналах?

– Что?

– Они – посланники наших умерших любимых. Может быть, Лука, вам захочется поразмыслить над тем, что наш маленький красный друг пытается сказать вам в эту самую секунду?

* * *

До того как снова отправиться в длинный обратный путь, мы провели в Нью-Йорке пять дней.

Входя после столь долгого отсутствия в любимый вермонтский дом – свою спасительную гавань, – я испытала большое облегчение.

Я забрала свою питомицу, свинку Гортензию, у местного фермера, согласившегося присмотреть за ней. Как получается, что девушка-домоседка завела себе домашнюю свинку? Что же. Пару лет назад на придорожной ферме неподалеку от моего дома случился пожар. Слухи о том, что животные погибли, естественно, подстегнули мои страхи. Док подумал, что для воздействия на мою психику было бы неплохо посетить место пожарища. Когда я пришла туда, я узнала, что погибли не все животные. Некоторые из них все еще оставались там и ютились во временном сарае. Посмотрев в глаза свинки, я буквально увидела саму себя: грустное, одинокое создание. Вероятно, она тоже потеряла лучшего друга. Поэтому я сделала то, что сделал бы любой другой человек, нашедший родственную душу, – я забрала ее домой. С тех самых пор Гортензия стала для меня кем-то вроде избалованного ребенка. Поскольку я никогда не планировала иметь детей, то решила, что мне сойдет с рук такое обращение со свинкой.

Когда я попыталась вернуться к привычной домашней рутине, письмо Гриффина не выходило у меня из головы.

Ты – отстой.

Ты – отстой.

Ты – отстой.

Он никогда не стеснялся в выражениях, но спустя столько времени его слова звучали оскорбительно.

Казалось, я должна была бы разрыдаться из-за этого, но я больше не могла плакать. Действительно, Док часто подшучивал над тем, что я не способна выдавить из себя ни слезинки. Он старался помочь мне попробовать поплакать, чтобы выпустить мою боль наружу, но я так и не смогла – ни разу после несчастного случая. Даже когда умер мой отец.

Отправившись на цокольный этаж, я приступила к поискам завернутого в пластик контейнера, куда сложила письма Гриффина – я все их сохранила.

Возможно, я могла бы каким-то образом восстановить связь с ним, перечитав пару писем, что помогло бы мне решить, нужно ли мне написать ему. Ответив на его грубое письмо, я могла бы открыть ящик Пандоры. Может, лучше уж не будить спящую собаку, сохранив в целом приятные воспоминания о друге юности? Я предполагала, что мой ответ мог бы принести мне столь желанное чувство завершенности, даже если Гриффин никогда больше не ответит мне.

Открыв контейнер, я с закрытыми глазами достала один конверт. Мне не хотелось обманывать судьбу, выбирая какое-то определенное письмо. Я просто взяла его наугад.

Посмотрев на дату, я поняла, что это одно из старых писем, написанное, когда нам было, вероятно, лет по десять.

Дорогая Лука!

Как ты поживаешь?

Мне было грустно, потому что мама и папа разводятся. Они сказали, что я в этом не виноват.

Как твое танцевальное выступление? Тебе подарили потом цветы, как ты хотела? Я бы послал тебе их, если бы у меня были деньги. Посылка в Америку стоит кучу денег.

Я написал тебе песню. Она начинается вот так:

 
Лука, Лука, Лука,
Я хочу купить тебе базуку.
 

Я еще не закончил. Подыскиваю другие слова, которые рифмуются с Лукой.

До скорого, приятель,

Гриф

Прижав письмо к груди, я подумала о том, каким представляла себе этого мальчика. Где-то в коробке валялась единственная фотография, которую он прислал мне. Нам было лет по двенадцать, когда мы нарушили неписаные правила и обменялись фотографиями. Я выбрала ту, на которой сфотографирована с макияжем, в платье для танцевального конкурса и в туфлях для чечетки. Он прислал мне снимок, где он стоит перед каким-то лондонским зданием. В том возрасте я только начала увлекаться мальчиками. Помнится, я удивилась, узнав, что Гриффин, у которого были большие карие глаза и темные волосы, и в самом деле милашка.

Я никогда не забывала о том, что он написал мне, получив мою фотографию.

Переверни письмо обратной стороной, чтобы узнать, как я отреагировал на твою фотографию.

А когда я перевернула фото, там было написано:

Круто, Лука. Ты просто красавица!

Не думаю, чтобы я когда-нибудь в жизни краснела сильнее. Тогда мне впервые пришло в голову, что, возможно, мои чувства к Гриффину более чем просто платонические. Конечно, я загнала эту мысль подальше, потому что мне казалось, что вряд ли что-то может произойти, учитывая расстояние между нами. Впрочем, только расстояние помогало нам открываться друг перед другом.

Вспомнив слова этого милого юного Гриффина и сравнив их с резкими строками, прочитанными неделю назад, я с трудом сглотнула несколько раз. Все еще не решив, стоит ли связываться с ним, я вытащила другое письмо.

Оно, как указывала дата, относилось ко времени, когда нам было примерно по пятнадцать или шестнадцать.

Дорогая Лука!

Я собираюсь поделиться с тобой одним секретом. Не верь парням. Никогда не верь. Мы говорим вам все что угодно, лишь бы залезть к вам в трусы. А когда нам это удается, мы срываем их – буквально – всего за пару секунд.

Ладно… ты можешь верить мне, но не другим парням. (И это лишь потому, что я далеко и все равно не могу предпринять никакой попытки, иначе мне тоже нельзя было бы верить.)

Как бы то ни было… у меня был секс. Полагаю, ты, возможно, уже догадалась.

Это было приятно, но не так здорово, как я думал. Честно говоря, получилось немного неловко и как-то быстро. Ты еще не делала этого, верно? Надеюсь, что ты ответишь «нет». Лучше пусть будет «нет», Лука. Если «да», не говори мне. Я не выдержу, узнав об этом. (На самом деле, я хочу, чтобы ты рассказала мне. Только, прежде чем ты это сделаешь, мне, возможно, придется спереть у отца немного виски.)

Маме лучше. Спасибо за то, что ты спросила. Говорят, что рак не распространился выше яичников. То есть это хорошо. (Это хорошо, правда?) Тебе что-нибудь известно о раке яичников? Мне нужно, чтобы ты сказала мне, что все будет нормально. Я бы поверил, если бы услышал это от тебя. Думаю, мне просто необходимо это услышать. Потому что я не могу потерять маму.

Постарайся не затягивать с ответом. Весточки от тебя всегда повышают мне настроение.

До скорого, приятель.

Гриф.

Вздохнув, я вложила письмо в конверт. Столько чувства!

Ладно, может быть, еще одно.

Взяв следующее письмо, я открыла его и прочитала.

Дорогая Лука!

Послушай меня. Если есть нечто, что я когда-либо говорил тебе и чему ты искренне верила, то поверь вот чему: один раз солгал – навек лгуном стал. Откуда мне это известно? Таков мой чертов отец, вот так-то! Я из семьи лгунов.

Поэтому, если ты хочешь, чтобы тебя снова обманули, оставайся с тем проклятым лузером, с которым ты встречаешься.

Ты слышишь меня? Это я кричу тебе как оглашенный из Англии! НЕ давай этому засранцу ни единого шанса. Мне плевать, что ему жаль, как он говорит.

Он не достоин тебя, Лука. Не достоин.

Ему повезло, что между нами с тобой – океан, потому что я бы разбил ему морду за то, что он тебя обидел. Меня посадили бы в тюрьму, и тогда мои письма приходили бы с пометкой о том, что они посланы из исправительного учреждения.

Ты скажешь, что я – сумасшедший? Потому что я, черт возьми, сумасшедший.

В любом случае (теперь, когда я сказал тебе об этом), что еще у тебя нового?

На самом деле, у меня есть кое-что новенькое. Я присоединился к музыкальной группе. В ней – парни из нашей школы. Не смейся, это что-то вроде бойбэнда. За исключением того, что я круче Гарри Стайлса[3]3
  Гарри Стайлс (р. 1995) – британский певец и актер, получивший известность в составе группы «One Direction».


[Закрыть]. Но ты, наверное, не знаешь об этом, потому что не видела моих последних фотографий. Не обменяться ли нам ими в ближайшее время? Ты покажешь мне свои, а я покажу тебе что-нибудь из своих? Я шучу. И не настаиваю. Просто пища для размышлений. Я знаю, что тебе нравится хранить тайну. А я из тех, кому это тоже нравится. (Но, для справки, если бы у меня был выбор, я бы хотел посмотреть, какой ты теперь стала.)

Ответь поскорее.

До скорого.

Гриф.

P.S. У меня до сих пор руки чешутся.

Закрыв глаза, я улыбнулась и вспомнила, что в коробке лежит письмо, которое я не прочитала, последнее из тех, что приходили почти целый год после того, как я оборвала нашу переписку. К тому времени мне стало очень стыдно из-за того, что я долго не отвечала Гриффину, я даже не могла читать, что он мне писал. Тогда я еще не знала, что это его письмо станет последним.