Текст книги "Проклятие темных вод"

Глава восьмая

Воскресная ночь
Соня

Когда я вернулась, день уже угас. Из соображений осторожности заглядываю в высокие окна, прежде чем отпирать дверь в комнату Джеза. Он сидит на кровати и дует в губную гармошку. Больная нога – на подушке. Открываю, проскальзываю внутрь, запираю за собой и опускаю ключ поглубже в карман брюк. Я готова к слезам, обиде и даже злости, поэтому слегка теряюсь, когда мальчик начинает говорить.

– Я тут подумал… – сказал он в ту же секунду, как увидел меня. – Вы так заботитесь обо мне! А еще запираете дверь… Вы – подруга Хелен и все такое… По-моему, вы с ней что-то замышляете… на мой день рождения! На среду!

Джез глядит на меня с триумфальной полуулыбкой. Уверен, что я не «расколюсь». Полагает, что я поклялась Хелен ничего ему не говорить. Поэтому я в ответ лишь понимающе улыбаюсь мальчику.

– Я не скажу, – говорит он, пожав плечами.

«Не хочу лгать, – думаю, – но, когда ты февральским вечером, на закате, пришел ко мне, будто бы по воле судьбы, в недрах моей души зародилось странное тепло. Я потеряла его так давно, что с трудом вспомнила. Мне нужно удержать тебя здесь, в безопасной музыкальной комнате. Я не могу отпустить тебя, по крайней мере сейчас». Останавливаюсь. Поднимаю взгляд, ожидая ответа Джеза… И понимаю, что не сказала ни слова, хотя мысли эти казались такими прозрачными, будто говорила вслух. Ставлю поднос с едой на прикроватный столик. Премилый ужин, хоть в сок и подмешаны мамины таблетки. Не чувствую никаких угрызений совести, ибо знаю, что лекарства помогут Джезу расслабиться и выспаться.

– Давай-ка ускорим твое выздоровление, – говорю тихо. – Вот тебе мой лэптоп. Какой фильм хочешь посмотреть?

Когда мальчик угомонился, успокоенный объяснением, которое придумал моему поведению, и снотворным, я спускаюсь к себе и ложусь в постель. Слишком усталая, чтобы сразу заснуть, прислушиваюсь к звукам с реки. Пронзительно вскрикивает сирена полицейского катера, летящего на восток; гудит самолет, заходящий на посадку в аэропорту Лондон-Сити. Вякает автомобильная сигнализация через дорогу. Не хватает утробных голосов туманных горнов. Их частенько слышно зимними ночами: долгие, басовитые, один отвечает другому, зов и отзыв, словно гигантские корабли играют друг с другом. В такие моменты дом кажется очень надежным – тихой уютной бухтой, берегущей от безумия мировых штормов. Мысль о горнах будит воспоминания. Заново переживая ту сцену, не могу вспомнить лишь одного: происходило это единожды или много раз. В чем я точно уверена, так это в ощущении: шелк обхватывает мои запястья и лодыжки, басовитый зов туманных горнов летит с реки в комнату, вибрируя в пружинах старой железной кровати. Раньше теперешняя музыкальная была маминой гардеробной. Вот почему здесь отдельный туалет с душем и биде (в семидесятых, когда комнату перестраивали, эти удобства были шикарнейшими). В те годы комната полнилась вешалками, шляпными коробками, шарфами; здесь еще стоял комод, битком набитый мамиными платьями, пальто и меховыми палантинами.

В ту ночь родители куда-то ушли. Мне, кажется, было четырнадцать. Себ пришел в гости. Мы стояли на стульях и рассматривали через высокие окна огни судов, печально скользящих вверх по течению к мосту Тауэр-Бридж. Свет дня меркнул, стелилась тусклая дымка. Изредка реку будил туманный горн: протяжно, низко, горестно. Я, кажется, чем-то рассердила любимого. Мои слова забылись, но точно помню, как он схватил мое предплечье двумя руками и сделал «крапивку» так, что я закричала от сладкой боли. Потом закрутил мне руку за спину, подтянул к себе и просунул язык мне в рот. А после толкнул меня на кровать, предназначенную для нечастых у нас гостей. И велел раздеваться. Я повиновалась. Я всегда подчинялась Себу, даже если сначала выдавала настоящее шоу протеста. Пока стаскивала джинсы и расстегивала пуговицы на топике из марлевки, парень порылся в одной из шляпных коробок и вытащил кучу шелковых шарфов.

– Все, – сказал он. – Снимай все, быстренько.

Одну за другой привязал мои руки к спинке кровати. Затем повязал шарфы вокруг моих лодыжек и крепко притянул их к другой стороне каркаса. Я сопротивлялась и ругалась, а Себ, смеясь, сказал, что я сама просила его об этом.

– Ладно, до завтра, – бросил мальчик и направился к двери.

– Холодно… Ты не можешь бросить меня так!

Я почти не верила в то, что любимый способен уйти. Мне нравилась эта игра.

– Извини, – ответил он. – Мне пора.

– А что делать, если они вернутся? Развяжи меня!

Парень пожал плечами.

– Себ!

Подошел к двери. Обернулся. Усмехнулся.

– Спокойной ночи! – бросил он.

А затем повернул ручку, вышел и захлопнул за собой дверь. И я услышала шаги по крутым ступеням на первый этаж. Боролась, потом запаниковала. Что, если Себ правда ушел и оставил меня в таком виде на всю ночь? Что, если вернутся родители и маме захочется принять душ, переодеться? Попыталась расслышать, что делается внизу. И услышала – хлопнула входная дверь. Шаги на лестнице. Я изо всех сил пыталась сесть. Гадала, кто это может быть. Когда дверь открылась, уже собралась с духом, пытаясь придумать объяснения.

– Что ты голая делаешь на кровати, да еще в такой позе? – раздался голос Себа.

– Придурок! – прошипела я. – Урод! Развяжи меня!

– Ты что-то сказала? Не слышу!

– Себ, хватит, не смешно уже. Я страху натерпелась…

– Хочешь, отпущу?

– Да, пожалуйста… Пожалуйста.

Парень наклонился надо мной, и я, вырываясь и вертясь, смогла крепко врезать ему по шее.

– У, злюка! – Он засмеялся и оттолкнул мое лицо рукой.

А затем стянул джинсы, развязал мои лодыжки и лег на меня.

Поворачиваюсь. Все время думаю о Джезе: он крепко спит наверху, на старой железной кровати, снова накачанный лекарствами. Не могу успокоиться. Шелковые шарфики в комоде не выходят из головы. Выбираюсь из кровати, натягиваю кимоно, хватаю шелк и поднимаюсь в музыкальную. Пользуюсь возможностью хорошенько рассмотреть мальчика. Джез полураздет: в трусах и футболке. Похоже, сон сморил парня, когда он снимал толстовку, – рука так и осталась в рукаве. Наблюдаю, как дыхание двигает его адамово яблоко, как вздымается и опадает его грудь. Пупок совсем не впалый, он сидит в идеальной неглубокой ямке посреди мышц живота: три крохотных валика меж двух складочек. Трусы-боксерки свободно висят на узком тазе; ноги длинные, гладкие и мускулистые, как у лошадки. Моя б воля, заморозила бы его, так же как в моей памяти заморожен пятнадцатилетний Себ. Но этому не бывать. Беру первый шарф и крепко обвязываю вокруг правого запястья Джеза. Потом так же крепко привязываю шелк к железному столбику кровати. Точно так же, как Себ привязывал меня. Все движения, все надежные узлы хранятся в памяти. Проделываю то же самое с левой рукой и здоровой ногой мальчика. Закончив дело, ложусь рядом, протягиваю руку через нижнюю часть спины парня и опускаю на его бедро. Кожа такая теплая… Мальчик не шевелится. Извиваясь, опускаюсь по матрасу и позволяю себе поцеловать его живот. Просто не могу удержаться. Он идеален: цвет, очертания; кожа пружинит, если нажать и отпустить. В его солоноватом вкусе чудится что-то родное и в то же время дикое. Вглядываюсь в чистую кожу парня, пытаясь отыскать недостатки, – ни одного. Лижу его, словно густой горячий шоколад в миске, неторопливо наслаждаясь моментом, пока Джез мирно спит. Его дыхание над моей головой теплое и ровное. Тишину нарушает непривычно визгливый голос телефона внизу. Я потихоньку прихожу в себя. Перед глазами все плывет. Как бы с высоты вижу: я припала к телу юноши, мои волосы скользят над его поясницей. Шокированная картиной, отрываюсь от Джеза, по-прежнему привязанного к кровати. После робкого лунного света в комнате на лестнице совсем темно. Крадусь вниз, держась за перила и чуть дрожа. Вхожу в гостиную. Замираю и слушаю. Телефон продолжает звонить. Я охвачена таким восторгом, что боюсь выдать себя. Аппарат переключается на автоответчик. Звуковой сигнал. Потом – лишенный эмоций голос взрослой женщины. Девочка, которую я принесла в мир, говорит так, будто мы едва знакомы:

– Мам, ты не ответила на эсэмэс! Все в порядке? Я приеду на несколько дней. Экзамены начинаются через неделю. Папа сказал, тоже приедет в четверг ночью. Он хочет поговорить о переезде. Наконец-то. Да, со мной будет Гарри: он вымотался, я обещала уик-энд на берегу реки! Будет минутка – позвони. Пока-а-а!

Когда она кладет трубку, я еще несколько минут стою возле телефона и снова начинаю дрожать. В гостиной всегда холодно. Я так и не смогла привыкнуть к ней с самого переезда. Поэтому отдала комнату Кит и ее друзьям. Я поощряла желание дочери приводить друзей в Дом у реки. Хотела, чтобы она была обычной, как другие дети, ибо сама была лишена этого. Родители не разрешали мне приводить друзей домой или ходить в гости к ним. Воспитывая дочь, я поняла, как одиноко прошло мое детство. И хотела, чтобы ее детство было другим. Вот почему с моего разрешения Кит держала здесь DVD-проигрыватель, широкоэкранный телевизор, лэптоп и CD-плеер. Мы притащили сюда кресла-мешки и подушки из ее комнаты, я разрешила налепить на стены постеры и даже затарить старый сервант атрибутами для коктейлей. Кит и ее друзья накупили ретропостеров и подставок под пивные кружки в магазине на Крик-роуд. Тут проходили бесконечные посиделки и вечеринки, на которые мне ходить не дозволялось. Но я не возражала. Теперь, когда Кит уехала, в комнате стало слишком тихо и холодно. Когда Грег дома, по вечерам, перед сном, он усаживается на диван читать газету или смотреть телевизор. Однако он тоже говорит, что здесь зябко, даже когда горит огонь и включено отопление. Дом живет собственной жизнью. Он дышит и волнуется. Издает особенные звуки. «У-уф-ф», – это включается отопление, «тин-тин-тин» – позванивают-постукивают трубы, когда набирается ванна, в ветреные ночи поскрипывает шифер на кровле. Тишина только в гостиной. Я почти все время провожу на кухне. Не ошибусь, если скажу, что живу там, а вот гостиная, несмотря на название, какая-то нежилая[8]8
  Игра слов: living room в прямом переводе с английского – «жилая комната».


[Закрыть]. Причем само помещение уродливым не назовешь. Даже наоборот. Гости всегда первым делом оценивают его красоту: с одной стороны открывается шикарный вид на реку; камин, на полу полированного дерева, сколько я себя помню, лежат большие иранские ковры. Сервант мне не нравится, а в остальном мебель стильная и скромная. Нет, дело вовсе не в эстетике, которая не дает мне тут покоя, – это нечто иное, неуловимое, непонятное.

Смотрю на телефон. Перезвонить Кит сейчас или отложить до завтра? Выбираю второе. Надо все обдумать, прежде чем сказать: «Да, отлично, приезжай, привози Гарри, дорогая». Привози кого хочешь. Я толкаю дверь в свою комнату и снова укладываюсь в кровать. Несколько минут раздумываю, стоит ли подняться и развязать шарфики, чтобы Джез ничего не узнал. Но всякий раз, когда пытаюсь подняться, волна усталости придавливает к месту. Засыпаю. Заря разгорается, в окнах – тревожно-серое небо. Джез у меня дома, его руки всю ночь связаны над головой. Мальчик прикручен к кровати в музыкальной комнате… там же, где Себ привязывал меня и моя любовь к нему разгоралась с каждой попыткой освободиться.

Глава девятая

Воскресное утро
Хелен

Отлепила язык от нёба. Зажмурилась – светло. Произошло нечто ужасное, и она чувствует себя разбитой. Чтобы как-то успокоиться, потянулась ногой потереться о ногу Мика. Пусто. Села. Муж уже оделся для пробежки и завязывал шнурки кроссовок.

– Что стряслось? – пробормотала Хелен.

– Джез. Я не спал ни минутки.

– Комнату проверял?

– Его нет.

– Господи…

Накануне вечером Мик сказал, что надо немедленно звонить в полицию. Позвонил, ответил на несколько вопросов. Потом повесил трубку и сообщил, что полицейский просил перезвонить утром, если не будет новостей.

– Говорите, парню шестнадцать и на этой неделе он приходил и уходил в разное время. Значит, нельзя быть уверенными, что это не в его характере, – сказал страж порядка.

– Спасибо, помогли… – проворчала Хелен.

Муж отправился спать, не сказав ни слова.

Мик побежал вниз. От хлопка входной двери задрожали окна. Хелен взглянула на будильник. Шесть сорок пять! Он никогда так рано не встает по воскресеньям. Только-только начало рассветать. Холод жуткий. Ей хотелось воды или сока, но сил встать не было, вдобавок подташнивало. Через некоторое время Хелен перекатилась на освободившейся кровати, растянулась поперек матраса и закинула руки за голову. Лицо Бена, загорелое и улыбающееся, привиделось Хелен, когда она вновь забылась сном.

Мик вернулся с пробежки немного потный, раскрасневшийся. Было еще только восемь утра. Он сразу пошел в душ. Лежа на кровати, Хелен наблюдала, как Мик смотрит на себя в зеркало, зачесывает назад светлые с рыжинкой волосы, разглядывает сначала свое лицо в разных ракурсах, потом живот, втягивает и шлепает по нему ладонями. Почувствовав взгляд жены, Мик прикрыл дверь, и она услышала шелест воды из душа. Ей захотелось, чтобы, выйдя из душа, муж вернулся в кровать и они занялись бы страстным, старомодным воскресным утренним сексом, который всегда так укрощал похмелье. Но Мик подошел не к ней, а к окну, на ходу вытирая голову полотенцем. Облокотился на радиатор и стал смотреть на улицу, барабаня пальцами по чему попало. Хелен раскрыла было рот спросить, что он решил, но передумала. Ей очень хотелось, чтобы они поговорили так, как уже беседовали однажды: не думая, просто озвучивая каждую приходящую в голову мысль. Хелен смотрела на человека, с которым прожила столько лет, у которого знала все родинки на спине и запломбированные зубы, и думала, кто же он на самом деле.

– Во сколько они просили перезвонить?

– После десяти. Не раньше.

– Уверена, мальчик будет здесь к обеду, если, конечно, не вернется в Париж.

– В полиции могли бы отнестись к нам и посерьезнее. – Полотенце приглушало голос Мика. – Сколько ж им надо времени, чтобы объявить человека в розыск!

Звон посуды – Мик разгружает посудомоечную машину. Глухо стучат дверцы буфета: открылись и закрылись. Позже Хелен обнаружила в мусорном ведре множество упаковок от шоколадных бисквитов, чипсов и даже банки из-под пива.

Наконец Мик вернулся с завтраком на подносе – и в этот момент зазвонил телефон. Мик метнулся к аппарату через всю комнату. Хелен показалось, что в голосе мужа звучат те же нотки, что и в голосе Марии вчера.

– Нет-нет. Знаю. Я тоже не спал всю ночь. Конечно, она извиняется, но… Мы оба чувствуем, что несем ответственность, просто она считает парня достаточно взрослым, чтобы… Нет, я не имел в виду, что… Да, конечно. Приду. До встречи.

Он положил трубку и посмотрел на Хелен таким страдающим, беспомощным взглядом, что жена развела руки обнять любимого. Мик не шелохнулся.

– На ночном поезде его не было. Мария прилетает сегодня днем, уже взяла билет.

– Даже так?

– Она рассказала Надиму. Тот в командировке на Ближнем Востоке, но, если до завтра ничего не выяснится, вылетит прямиком в Лондон.

– И она по-прежнему винит меня. Насколько я поняла из вашего разговора.

– Но дело ж не только в тебе? Я тоже виноват. Даже не верится, что такое случилось. Не надо было спускать с него глаз.

– Нет, Мик! Она из него маменького сынка сделала! С нашими детьми такого быть не может, потому что их приучали к ответственности с малых лет. А Джеза – нет! Мария всю жизнь водила парня за ручку, слишком сильно опекала. Если он попал в беду, значит ей стоит хорошенько пересмотреть свои методы воспитания, прежде чем клеветать на нас.

– Она спросила, почему мы не отвезли его на машине в колледж на последнее собеседование.

– В Гринвич? Но Барни ездил туда же! И мы не вызывали ему такси. У детей есть ноги!

– Ты знаешь, о чем я. Надо было присматривать за племянником.

– Если кого и возьмут на этот курс, то Джеза, а не Барни. Парень талантливый гитарист, и его мать знает об этом.

– Давай не будем отвлекаться на ваше дурацкое сиблинговое соперничество. Сейчас разговор о мальчике.

Точно в десять Мик набрал номер полиции.

– Ну? – спросила Хелен, когда он положил трубку.

– Теперь им интересно, будет ли мальчик отсутствовать вторую ночь. Сказали, ближе к вечеру пришлют кого-то побеседовать с нами.

Хелен вздохнула и откинула одеяло:

– Я, пожалуй, встану. Мария пусть ночует в комнате Джеза. Если он вернется сегодня, им будет о чем поговорить.

После обеда Мик отправился встречать Марию в Станстед. Хелен мельком взглянула на себя в зеркало – и ужаснулась. Короткие волосы, выкрашенные в цвет светлой карамели, поседели у корней, веки распухшие, на щеках красные прожилки. Как все это могло появиться за одну ночь?

Мария не должна видеть ее такой. Хелен выскочила в «Теско-экспресс» за краской для волос. Позже она сидела дома на кровати, одетая в халат, и ждала, пока не подействует краска. Высушив волосы, надела зеленую шерстяную мини-юбку, кашемировый джемпер, пурпурные непрозрачные колготки и коричневые замшевые туфли. Полегчало.

До приезда Мика и Марии – минимум час. Нужно проветриться: пройтись, выпить кофе, набрать продуктов и приготовить что-нибудь вкусное. А еще она купит цветы. Это порадует изменившегося Мика, который заботится о своем здоровье, и убедит Марию, что они следят за собой и за домом, в который пригласили Джеза.

– Вы сегодня оба дома? – спросила Хелен Барни, который готовил себе кофе на кухне, продолжая спать на ходу. – На случай, если Джез вернется. Как только что-то узнаете – немедленно звоните мне.

– Не волнуйся, мам. – Сын обнял ее за плечи.

«Лучше бы он этого не делал», – подумала Хелен. На глаза навернулись слезы. Она вдруг поняла, как одинока и напугана.

Через некоторое время она уже сидела в любимом кафе в «Гринвич маркет», потягивая капучино. От похмелья это не спасало, и Хелен еще раз твердо пообещала себе впредь меньше пить вина. Солнечный свет сочился сквозь гофрированный пластик крыши и согревал ее. «Интересно, – подумала Хелен, – начали наконец облагораживать рынок, как планировалось?» Идея его обновления не особо нравилась Хелен. Лавки ремесленников, торгующих всем на свете – от садовых фонтанов до бархатных корсажей, от мыла ручной работы до резных деревянных скульптур, – и без того делали рынок по уик-эндам очень стильным. Но в будни основная торговля затихала, оставались только немолодые гринвичские старожилы. Они болтали, пили чай и пытались заработать хоть немного. Эти люди торговали здесь всегда. Кое-кто из них присутствовал и сегодня – дедушки и бабушки будто напялили на себя одежду из кучи старья, которое сами и продавали. «Большинство из них, – думала Хелен, – перешли сюда еще со старого воскресного рынка антиквариата, что много лет назад был через дорогу, где сейчас автостоянка». Лавки торговцев больше напоминали музеи: рожки́ и статуэтки воинов, наборы кеглей и старые коньки на кожаных ботинках, свиные головы и набитые всякой ерундой стеклянные коробочки. Они – часть местной истории. И было бы очень жаль потерять их.

Глядя по сторонам, Хелен увидела Соню, закутанную в шарф, в дальнем ряду, у продуктовых латков. Надя права. Она выглядела поразительно. Сильно постройневшая, в развевающемся сером кашемировом шарфике. Самая элегантная в рыночной суматохе. Соня явно спешила: указывала продавцу на какие-то продукты и нетерпеливо заталкивала их в большую хозяйственную сумку. Хелен вспомнилось, что Грег беспокоился о ее душевном здоровье.

Она допила капучино и встала. Надо бы подойти поздороваться. Проверить, в порядке ли подруга. Поправила шарфик, одернула юбку и зашла в кафе оплатить счет. Длинная очередь не спешила рассасываться, а девушка за кассой – явно новичок – работала медленно и осторожно. Когда Хелен, расплатившись, наконец вышла, Сони и след простыл.

Мелькнула мысль: «Не пойти ли за ней?» Хелен передумала и вновь уселась за столик. Лавки на окраине рынка торговали бойко. В одной из них продавались футболки, и она тут же вспомнила о Джезе. Они с Алисией загружали из Интернета чью-то фотографию. Чью? Какого-то музыканта семидесятых… Джеффа как его там. И… Тима? «Отец и сын», – объяснял племянник. Хелен слушала вполуха. Сын как-то ночью утонул в реке, его вытащили полностью одетым. Парню было только тридцать. Прожил всего на несколько лет больше, чем его отец, который тоже погиб молодым. Печально.

Джез рассказывал тете, что они собирались уменьшить одну из фотографий и изготовить значки, а Алисия пообещала сделать для них две футболки с таким же изображением. Загрузив фотографию, мальчик нашел программу, в которой можно «пересадить» свою голову на тело эльфа, танцующего джигу. Его и Алисию это забавляло. Посмеялась и Хелен, но скорее вместе с парнем – уж больно заразительно тот хохотал. Дело было в четверг вечером.

Нечто, какая-то мысль, связанная с Джезом, вновь ускользнула. Хелен никак не удавалось ухватить память за хвост. Что-то ее разозлило в тот вечер, когда все так суетились, а Алисия рассказывала о своем парне. Что-то о последнем их с Джезом разговоре перед тем, как начался кошмар. Хелен попыталась вспомнить все детально. Пятница, обеденное время. Она пришла домой, не ожидая застать кого-то. Джез играл на гитаре. Очень громко (но так здорово!). Через усилитель. Хелен вспомнила, как топала по ступеням, потом открыла дверь в его комнату.

– Если хочешь жить здесь во время учебы в колледже, тебе следует быть внимательнее к другим, – проворчала она. – Например, к соседям.

Хелен понимала, что злиться нет причин. Ее мальчишки всегда очень громко включали музыку в своих комнатах, и это ее не волновало. Но Мария каждый вечер названивала и талдычила, как Джез чертовски хорош буквально во всем. Хелен устала от этой головной боли. А если честно – от постоянного похмелья.

Джез, явно напуганный вспышкой ее гнева, извинился. Хелен тронуло раскаяние племянника: Барни и Тео никогда не просили прощения, они просили отстать. Хелен вышла из комнаты, не сказав ни слова. Сейчас ей было стыдно за то, что тогда она не была снисходительнее.

Джез ведь не мог принять ее слова так близко к сердцу, чтобы сбежать, потому что ему здесь не рады? Это просто глупо. Беспокойство Мика вкупе с истерикой сестры позволили ей спокойно проспать ночь. А сейчас Хелен чувствовала, как в душе медленно поднимается страх.

Быть может, Мария права. Хелен слишком расслабилась, порой была совсем невнимательна. Не требовала от Джеза сказать, куда уходит, не волновалась о том, когда вернется. Относилась к мальчику как к одному из своих сыновей, хоть он и не был ее ребенком. Совсем молоденький, наивный, неиспорченный… От этих мыслей Хелен так разволновалась, что не смогла усидеть на месте: опустив голову, поспешила домой через парк, со страхом ожидая грядущего.

– Вы говорили с его друзьями, знакомыми? – Инспектор Кервин поочередно взглянула на каждого.

«Маленькая и пухленькая, для полицейского она выглядит слишком по-домашнему», – подумала Хелен. Рядом с Кервин сидел юноша, которого она представила как констебля Джоша, – кажется, не старше Барни.

Они пили чай на кухне. Хелен и Мик переглянулись. Мария, как всегда одетая безупречно, выглядела усталой – понятно, что не спала ночь. Она покусывала ноготь, не в силах сидеть спокойно.

– Можно проверить мобильные Барни и Тео, а еще нашу телефонную книгу, – предложил Мик.

– Вы до сих пор этого не сделали? – Мария встала, лицо белее мела.

– Мы только вчера вечером забеспокоились. Время было позднее. Не стали тревожить людей в такой час.

Хелен посмотрела на сидевшую напротив инспектора Кервин, безмолвно подтверждая слова мужа.

– Для этого было целое утро, – сказала Мария. – Я вам не верю.

– Хочешь – верь, хочешь – нет, но в нашей жизни есть и кое-что помимо Джеза! – вырвалось у Хелен прежде, чем она успела закрыть рот.

– Хелен! – зыркнул на нее Мик.

– Мария, мы расстроены и встревожены не меньше твоего, – сказала Хелен. – Он же наш племянник! И прежде чем обвинять…

– Никто никого не обвиняет, – бросил Мик, сердито глядя на жену.

Хелен поджала губы.

– Из того, что я услышала, – заговорила Кервин, – можно сделать вывод, что ваш сын, не исключено, все же сейчас на пути домой, в Париж. Говорите, мальчик обещал вернуться в конце недели, но не сказал, когда точно?

– Сказал, в субботу, – уточнила Мария. – Но его вещи здесь. Я знаю своего сына. Парень поведал бы мне о любом изменении в его планах (позвонил бы или прислал эсэмэску), потому что знает: я беспокоюсь, когда он опаздывает.

– В отличие от наших двоих, – не удержавшись, пробормотала Хелен.

– Простите?

– Я сказала, в отличие от Барни и Тео. – В голосе Хелен, вопреки ее желанию, прозвучала горечь.

– Хватит. – Мик посмотрел на жену.

Кервин переводила взгляд с Хелен на Мика.

– Вы не враждовали с племянником, не обижали его? Не стал ли мальчик причиной какого-нибудь конфликта? – спросила она.

– Ничего подобного. – Мик покачал головой.

– Он замечательный, – сказала Хелен. – Нам было только в радость принимать мальчика у себя.

– Кто из вас видел его последним?

Мик посмотрел на жену и пожал плечами:

– В пятницу утром я ушел на работу в семь тридцать. Он, наверное, еще спал.

– Спал, – подтвердила Хелен. – Джез пришел на кухню попить воды, как раз когда уходила на работу я. Кажется, без четверти восемь. По пятницам я работаю полдня, поэтому к обеду уже дома. Он снова вышел, кажется около половины четвертого.

– Знаете, куда он собирался?

Хелен решила, что будет лучше не упоминать о своей несдержанности.

– Не помню. Парень так часто уходил, приходил… Репетировал в группе с Барни и Тео. На неделе у него была пара собеседований.

– Собеседования к пятнице закончились! – вмешалась Мария. – Ты и об этом не знаешь?

– Конечно знаю. Но мальчику почти шестнадцать, сестра. Он очень ответственный и пунктуальный. Детям надо доверять, нельзя постоянно дышать им в спину.

Какая же «душная» мать Мария! Неудивительно, что Джез решил побыть один, прежде чем вернется домой.

– Вчера я случайно встретила его подругу. Девушка сказала, что в пятницу днем у них было назначено свидание в пешеходном туннеле, но Джез не пришел.

– В пешеходном туннеле? – Мария побелела. – Гринвичский пешеходный туннель? Ты позволила им встречаться там?

– Сейчас там безопаснее, – сказал Мик, – и полно камер видеонаблюдения.

– Чистая правда, – впервые подал голос молодой констебль.

– Нужно поговорить с его подругой, – сказала Кервин. – Кто-нибудь еще видел Джеза в тот день? Кто-то из членов вашей семьи? Мы побеседуем и с вашими сыновьями, ясное дело.

Все трое покачали головой.

– Итак, давайте подытожим. В пятницу вы вернулись домой в обед и увидели, что Джез уходит, и было это приблизительно в три тридцать. – Офицер внимательно поглядела на Хелен.

– Верно, – сказала та.

Она вдруг почувствовала, как горит лицо, и очень надеялась, что никто этого не заметит.

– Что ж, благодарю вас, – сказала Кервин. – А теперь позвольте нам взглянуть на то, что может помочь в деле, – лэптоп или мобильный, которыми мальчик мог пользоваться, прежде чем исчез. Еще нам понадобятся недавние фото Джеза, если есть, для плакатов о розыске пропавших. Да, если вы не против, вашим делом интересуется репортер. Понимаю, пресса может казаться назойливой, но она зачастую помогает поднять шумиху вокруг случившегося. Вы согласны поговорить с журналистами? Они хотят заглянуть к вам чуть позже.

– Нет проблем, – быстро ответил Мик.

– У меня есть замечательное фото сына, – сообщила Мария. – В телефоне. Мик, распечатаешь?

– Конечно, – кивнул он. – Давай прямо сейчас это и сделаем.

– Вы можете прямо сейчас имейлом отправить фото нам в участок, – улыбнулась полисвумен. – Адрес я дам.

Как только все встали, зазвонил телефон. Хелен сняла трубку.

– Это я, Саймон.

– Саймон, мой приятель, – прикрыв трубку, сказала Хелен ожидающей группе.

Все вышли из комнаты. Хелен извинилась за задержку.

– Слушай. У меня есть лишний билет на «Тоску». Генеральная репетиция в пятницу. Пойдешь?

– Ох… Ты совсем не вовремя. У меня самый жуткий уик-энд в жизни. Но все равно спасибо. А что, больше никто не хочет?

– Собирался предложить Соне, но ей часто достает билеты Грег, и я подумал, может, тебе это подарит больше положительных эмоций.

– Я бы с радостью, но…

Положив трубку, Хелен услышала, что Мария с Миком заняты отбором фотографий Джеза. Она направилась к холодильнику. За большой бокал вина она сейчас пошла бы и на убийство.