Текст книги "Только ты и я"

Пэнси Вейн
Только ты и я

1

– Ты только не подумай, Мими, что я давлю на тебя, но, в самом деле, надо ли тебе все это? Прости меня за прямоту, но неужели ты позволишь такой банальности, как мужская неверность, испортить твою дальнейшую жизнь?

Голос старшей сестры был полон искреннего сестринского участия. Мишель знала, что Мэгги в самом деле не хочет ее обидеть и желает только добра. Но полный безграничного терпения голос выводил из себя сильнее, чем если бы Мэгги орала на нее в телефонную трубку.

– Не мели чушь, Мэгги. С чего ты взяла, что моя жизнь испорчена? Я совершеннолетняя и делаю то, что мне нравится. Я своей жизнью полностью довольна.

Сестра протяжно вздохнула и стала перечислять – в который раз. А Мишель, стиснув зубы, чтобы не завизжать, в который раз выслушивала нудное перечисление своих промахов и ошибок, решив, что если закричит и бросит трубку, то сестра примет это за доказательство того, что внутренне она с ней согласна. Итак, спокойствие и только спокойствие.

– Ты бросила колледж – а ведь тебе так нравилась твоя будущая специальность! Ты пошла в этот несчастный балаган – прости, Мишель, но по-другому его не назовешь, – и идиотничаешь там в каком-то дурацком фарсе. И ты по-прежнему поддерживаешь отношения с Люси! – При упоминании этого имени сестра обычно теряла всякое терпение и, переполняемая обидой за младшую сестренку, начинала шипеть, не особо выбирая выражения. – Ведь она дрянь, подлая дрянь, а ты тратишь на нее свои душевные силы. Это ли не мазохизм? Мими, очнись, пойми наконец, что ваша так называемая дружба не стоит выеденного яйца. Твое представление о дружбе – это иллюзия незрелого ума!

Подумать только, ну и выражение!

– Нашу дружбу с Люси не может испортить такая банальность, как мужская неверность! И позволь мне самой решать своим незрелым умом, что чего стоит, – твердо сказала Мишель и улыбнулась себе в зеркало. – Я очень рада, что Винс достался не кому попало, а моей подруге детства.

– Ты все время отшучиваешься! Ты просто не хочешь поделиться со мной тем, что чувствуешь на самом деле, – тяжело вздохнула Мэгги. – Но хотя бы не ходи на этот митинг у министерства! На эти стихийные митинги собирается всякий сброд, в основном чтобы похулиганить, сама знаешь.

– Я против войны в Ираке и буду заявлять об этом всегда и везде, как только предоставляется такая возможность! – упрямо заявила Мишель и добавила более мягко: – Но не бойся – больше я не попаду в участок, даю слово. И никаких интервью давать не буду.

– И я должна сказать тебе за это спасибо? И как будто это от тебя зависит, попадешь ты в участок или нет, глупая ты Мими! – воскликнула сестра. – Ну а если твоя фотография снова появится в газете? Тоже хорошего мало. Папе очень приятно будет, когда сослуживцы станут тыкать ему под нос эту газету.

– Ну что ты каркаешь, Мэг? Еще ничего не случилось. Успокойся, я не больше твоего хочу доставлять папе неприятности. Но папа никогда не мешает мне выражать свое мнение…

– Любым законным способом! Но я знаю, что мои просьбы для тебя пустой звук! – Сестра вздохнула так, что у Мишель зазвенело в ухе. – Ты хотя бы не забудь про папин день рождения.

– Об этом могла и не напоминать. Все, пока, я в самом деле ценю твою заботу, но я правда сейчас спешу, Мэг.

И Мишель, повесив трубку, взглянула на часы и начала торопливо собираться. Через полчаса начнется митинг у министерства обороны – она едва успевает. Потом надо заехать к миссис Фейн, завезти ей новые краски и лоскутки – как обещала. Мишель засунула приготовленный сверток в карман ярко-красной куртки. Несколько взмахов расчески, и каштановые мелко вьющиеся кудри уже не торчат во все стороны – правда, их буйство не удается укротить надолго.

Не забыть отправить по электронной почте в экологический журнал короткую заметку о нашествии лисиц на северный округ. Впрочем, это она сделает завтра. И НЕ ЗАБЫТЬ купить папе подарок! Потом на репетицию в театр, где она решительно объявит Стивену, что категорически не согласна появляться голой в сцене убийства! Потом на вечеринку к Люси и Винсу… Люси так настойчиво звала ее. Что же, она придет. Чтобы под утро смертельно усталой добраться до дома и заснуть без снов. И не думать снова и снова о своем одиночестве в долгие часы бессонницы.

Мишель всегда планировала свой день так, чтобы не оставалось ни одной минутки свободной. Все время что-то делать, все время быть занятой – только так и можно лечить душевные раны.

– Господи, Руди, два года прошло, и ты провел их не где-нибудь, а на войне, так неужели до сих пор вспоминаешь эту сучку?

Джон Хаммер был искренне поражен. Его брат Рудольф только накануне выписался из госпиталя в Бате, куда попал после ранения, но вместо рассказов о войне или расспросов о родных он спрашивает, не слышал ли его брат про Беллу! Про эту чертову куклу, на которую младший брат во время учебы в Кембридже не мог надышаться, на которую буквально молился…

А она поступила с ним так подло! У Джона просто все клокотало внутри, стоило только вспомнить случившееся два года назад.

Автомобиль ехал по Вестминстерскому мосту, и Рудольф Хаммер, бледный темноволосый молодой человек, скорее похожий на музыканта, чем на солдата, жадно смотрел на Биг-Бен и башни парламента. Два года он их не видел! Вот он и снова в Лондоне. «Ситроен» Джона свернул на набережную, и тут с низкого серого неба полетели вниз легкие белые хлопья.

Рудольф пожал плечами. Брат решил, что ему нравится бередить старую рану? Он не прав. Мучительное чувство, что жизнь кончена, заставившее его, без пяти минут юриста, бросить университет и уйти на контрактную службу в армию – чтобы не броситься в Темзу, – на линии боевых действий ощутимо притупилось. Синие глаза и черные локоны уже не снились каждую ночь, не стояли перед глазами.

Последнее время, когда Руди вспоминал о случившемся, ему даже казалось, что их с Беллой расставание было неизбежным…

– Не бойся за меня, Джон, время, как ни странно, действительно лечит. Все уже не так, как раньше. Я желаю ей всякого счастья. И чувствую себя виноватым – ведь я порвал ее два письма, так и не прочитав. Наверное, я должен был дать ей шанс оправдаться.

– Ты виноват? Ты?! – завопил брат и так резко крутанул руль своего «ситроена», что Руди едва успел упереться ногами и тут же застонал – раненая нога еще долго будет давать о себе знать.

– И не только в этом. Я тогда вел себя как мальчишка. – Он и был тогда мальчишка. Ревновал ее, злился. Ну да что говорить. Теперь все в прошлом.

У Рудольфа снова мелькнула мысль, которая уже мелькала несколько раз за последнее время. Что, если разыскать Беллу и явиться к ней – новым, возмужавшим, с боевой раной… Просто предложить встретиться, посидеть в кафе. Поговорить об их юношеском увлечении спокойно, как взрослым людям. Но тут же обрывал себя – нет, незачем. И в самом деле не находил в себе желания.

– Ничего я о ней не знаю, и знать не хочу, – буркнул брат. И поспешил перевести разговор в другое русло: – Какие у тебя все-таки планы? Будешь работать со мной? Восстановишься в университете? Тебе всего-то меньше года оставалось…

– Но это только осенью, а пока приму твое предложение. И отцу надо помочь. Как он – не решился продать дом?

– И слышать не хочет. Значит, поработаем вместе?

Джон заметно повеселел.

– Тогда, значит, заезжаю сейчас за Эмми, и двигаем к отцу – он готовит шикарную встречу. Знаешь, мы с Эмми… ждем ребенка. Отец еще не знает.

– Поздравляю! Когда?

Но Джон не успел ответить – ехавшая впереди машина почему-то остановилась. Впереди маячил полицейский с жезлом. Рудольф высунулся в окно и разглядел у решетки правительственного здания группу молодых людей, размахивавших плакатами: «Нет войне в Ираке!».

Полицейский махал жезлом, заворачивая машины в переулок. Джон, чертыхнувшись, хотел уже свернуть направо, но Руди попросил:

– Притормози у тротуара. Я выйду на минутку, посмотрю.

– Да ну их, не стоит, ребятня развлекается. Поехали лучше, Эмми ждет. И останавливаться здесь нельзя.

– Я быстро. – Рудольф уже открыл дверцу. – Поезжай, подожди меня в переулке. Я только на минутку.

Он сам не знал, что хотел увидеть. Эти митинги против войны в Ираке они с ребятами смотрели по телевизору там, но теперь все было совсем рядом. Он смотрел на двух мальчишек, разворачивающих плакат. Ну эти-то точно пороху не нюхали. Что там у них написано? Позор парламенту? Премьер министр – подпевала Америки?

Несколько человек хором принялись выкрикивать свои лозунги. Краем глаза Рудольф заметил, что к ним спешат защитники правопорядка в касках. Кто-то крикнул в рупор, призывая разойтись. Толпа немного поредела, но самые активные принялись выкрикивать в ответ ругательства. Вот дурачки, думал Рудольф с жалостливой симпатией. Разве они могут чего-нибудь добиться? Это так – желание пошуметь, побравировать. Когда-то он и сам был такой. Сейчас ему казалось, что он старше их на много лет.

Полицейские принялись оттеснять молодежь от решетки, самых агрессивных уже тащили к автобусам. Какая-то девчонка в ярко-красной куртке, что-то выкрикнув, перебросила через чугунную ограду помятую воинскую каску. Вот этого полиция явно не одобрит. К ней уже бежали «бобби» и какой-то тип в штатском. Эта дуреха сейчас загремит в участок!

Девушка куда-то исчезла, но вдруг вынырнула совсем рядом с Рудольфом. Раздались свистки. Она явно собиралась скрыться в переулке, на углу которого он стоял, и не знала, что там как раз припаркован автобус с полицейскими. И тут Рудольфа словно что-то толкнуло в спину.

– Нет, не туда! Быстрее, у меня здесь машина!

Он схватил ее за руку, и она, даже не подумав сопротивляться, словно сразу угадав в нем защитника, побежала с ним. С первых же шагов правую ногу Руди пронзила острая боль, так что он охнул. Он и забыл про рану, а бегать давно не приходилось. Руди с трудом пробежал метров сто и остановился, но девушка, удивленно взглянув на него, потянула его за руку.

– Что, подвернул ногу? Ну где твоя машина? Мне в самом деле не мешает убраться отсюда.

Рудольф растерянно огляделся. Серого «ситроена» Джона нигде не было видно. Куда он подевался, неужели проехал дальше, на Пикадилли?

– Эй! А ну-ка стой! – вдруг раздалось за их спинами повелительное.

Девушка резко дернула Рудольфа за руку и потащила за угол какого-то дома. Руди, стиснув зубы, побежал за ней, чувствуя себя младшим школьником, убегающим от воспитателя. Они прошмыгнули в узкий проход между домами и вынырнули на Стрэнде. Напротив красовалась вывеска паба.

– Туда! – крикнула девушка, и они пересекли улицу и, замедлив шаг, вошли в заведение. Перед входом она оглянулась и пробормотала: – Все чисто. Но на всякий случай… – И, стянув с себя красную куртку, скатала ее в валик. – Слишком заметная.

Они сели на свободную скамью в самой глубине полутемного зала, тяжело дыша. Рудольфу хотелось помассировать как следует ногу, но не слишком улыбалось выглядеть инвалидом перед этой девушкой.

– Два пива, – сказал он подошедшему официанту.

Девушка помахала в воздухе рукой.

– Потеряла перчатку! – На второй руке красовалась зеленая вязаная перчатка. – Уже третья пара в этом году! Просто беда с ними! – Она вздохнула и посмотрела на Рудольфа.

Он тоже наконец-то рассмотрел свою то ли спасительницу, то ли спасенную. Она была довольно мала ростом, но не казалась хрупкой. Бледное овальное лицо с мелкими веснушками, как у всех рыжеволосых женщин. Впрочем, ее волосы были скорее каштановыми и кудрявились вокруг лица темным облачком. Эти волосы вызвали в нем желание потрогать их, ощутить, какие они на ощупь – наверняка мягкие, словно мох. Глаза были темно-карие и очень яркие.

– Я тебя не видела прежде на митингах, – сказала она с дружелюбной улыбкой. – Ты, наверное, просто мимо проходил?

– Ты разве помнишь всех, кто бывает на митингах? – удивился он.

– Лично конечно нет, но в лицо помню почти всех. Тебя как зовут?

У нее был довольно низкий для такой маленькой женщины голос. Ему понравилось, что она говорила не модной скороговоркой, а произносила слова четко и не слишком торопливо. От этого ее речь казалась исполненной какого-то внутреннего значения.

– Рудольф… можно Руди, – добавил он.

Руди со школы, где его дразнили Бошем, терпеть не мог свое полное имя, уж чересчур немецкое.

И, конечно, она тут же спросила:

– Ты немец?

– Дедушкина семья перед Второй мировой войной бежала от Гитлера в Англию, и здесь осталась, – пояснил он. – Они стали настоящими англичанами, но меня почему-то назвали в честь немецкого прадеда. Он был очень известным музыкантом.

– А я Мишель. Мои родители обожали и обожают «Битлз». Для них другие группы просто не существуют. – Она жадно припала темно-розовыми сухими губами к пене принесенного пива.

Рудольф тоже отпил из своего бокала. Эта новая знакомая была довольно милой, и ему вдруг показалось очень приятным сидеть вот так, в тишине полупустого паба, и слушать ее болтовню.

– Ненавижу эту войну! – воскликнула она вдруг с ожесточением. – Бедные парни должны воевать и умирать ни за что, просто позор. И презираю тех, кто идет туда добровольно, – прибавила она, и ее милое личико исказила гримаса отвращения. – Идиоты, ищущие острых ощущений. Шли бы лучше в пожарные.

– Ну… у людей бывают разные обстоятельства… – Руди пожал плечами и вдруг решил, что, пожалуй, склонен согласиться с ней. Ну разве он не повел себя из-за Беллы, как самый последний идиот? Ему, теперешнему, это было ясно как божий день. – Но считается, что война пробуждает лучшее, что есть в человеке, – проговорил он. – Чувство товарищества, самопожертвование… Это в какой-то мере оправдывает войны.

– Чушь, война пробуждает только самое худшее в человеке! – воскликнула она убежденно. – Войну ничто не может оправдать, тем более такую, как эта. Она пробуждает в людях только их самые дикие дремлющие инстинкты. Я не выношу никакого насилия – к людям или к животным – все равно.

Обычно Мишель могла долго и ожесточенно спорить на эту тему с теми, кто считал иначе, но сейчас ее пыл почему-то быстро остыл. У парня, сидевшего напротив, было такое приятное лицо… Мишель медленно допила свое пиво, рассматривая из-под ресниц собеседника. Сначала ей показалось, что он постарше нее, но теперь она видела, что они почти ровесники. Одет обыкновенно – в куртку и джинсы. Темные волосы падают на высокий лоб, густые брови сдвинуты у переносицы, прямой нос, твердая линия губ… да, пожалуй, он очень даже недурен собой. Правда его не назовешь красивым, как Винса с его амурной внешностью, но на его лицо хочется смотреть – оно приковывало взгляд. Чем-то он отличался от всех мужчин, каких она знала, – только вот Мишель не могла определить, чем именно. Какие у него задумчивые глаза… И длинные и сильные пальцы с изящной формой ногтей – может быть, он тоже музыкант, как его прадедушка?

– Спасибо за помощь, – сказала она и украдкой посмотрела на свои часики – с циферблатом в цветочках и фигурными стрелками. Эти часы папа подарил ей на десять лет, они до сих пор шли исправно, и Мишель не собиралась с ними расставаться. – Мне, знаешь ли, никак нельзя попадать в полицию. Из-за отца. Отлично было посидеть тут, но я, к сожалению, очень тороплюсь. – Она положила на стол монетку и протянула ему через стол руку. – Пока, Руди.

Ладонь показалась ему очень горячей. Мишель поднялась, глядя на него дружелюбно, но рассеянно. Рудольф тоже встал и положил на столик две монеты. Ему вдруг показалось странным, что она вот так сейчас уйдет. Когда он это представил, внутри появилось сосущее чувство пустоты. Раз их свел случай и они так удачно познакомились, зачем же упускать эту девушку? Почему бы не продлить знакомство? И с решимостью бывалого воина он сказал:

– Когда я тебя увижу снова?

Она несколько секунд задумчиво смотрела на него своими яркими темными глазами, и он уже собрался услышать что-нибудь вроде: «Это вовсе не обязательно». Лучше было бы прямо попросить у нее телефон. Он явно потерял навык общения с девушками. Но она вдруг сказала:

– Меня можно увидеть прямо сейчас. Если хочешь, поедем со мной. Мне тут надо навестить одну знакомую старушку. Только это далеко, на Тэвисток-плейс.

Она смотрела на него со странной, впрочем, совсем не обидной усмешкой, уверенная в том, что, услышав про старушку, он сошлется на неотложные дела. И странно – от ее вызывающего взгляда ему вдруг стало весело. Если она так уверена, что он откажется, он покажет ей, поймав на слове, что вовсе не шутит.

– Отлично. Значит, двигаем на Тэвисток– плейс!

Мишель слегка вскинула брови, но тут же, весело и беззаботно кивнув, пошла первая к выходу. Руди последовал за ней. Его охватило давно забытое оживление. Почему бы не пойти с ней и не посмотреть, куда его заведет это маленькое приключение?

Выходя с Мишель из паба, Руди спохватился, что Джон потерял его, и, похлопав себя по карманам куртки, не обнаружил мобильника. Неужели выронил, когда они бежали? Может быть, все-таки забыл в машине? Мишель заметила его озабоченное лицо.

– Что-то не так?

– Просто хотел позвонить брату. Мы ехали вместе. Но вот… куда-то исчез телефон…

– Позвони по моему. – Она порылась в сумочке, висевшей на длинном ремне, и протянула ему мобильник.

– Спасибо. Я только скажу два слова.

Он торопливо набрал номер.

– Джонни, это я. Все в порядке, я жив и здоров. Кстати, телефон не оставил ли в машине? Посмотри… Я задержусь немного. Приеду к отцу на поезде. Прости, не могу говорить дольше.

И он отсоединился, оставив в недоумении ничего не понявшего и раздосадованного Джона. Руди понимал, что поступает не слишком-то хорошо по отношению к собственной семье, но ему неудержимо захотелось поехать куда-то с совершенно незнакомой девушкой, у которой такие необыкновенные волосы и необыкновенные глаза… Именно сейчас, впервые после возвращения в Англию, он в полной мере ощутил пьянящий вкус свободы и жизни.

– Автобус! – крикнула Мишель, и они побежали к остановке, Руди при этом сильно прихрамывал.

Когда они поднялись на площадку, Мишель остановила на нем взгляд, в котором читалось любопытство.

– Только имей в виду, моя знакомая – дама немного странная.

Она что – думает его этим испугать?

– Просто здорово, – ответил Руди. – Я как раз давно не общался со старушками. Это твоя бабушка?

– Нет, не моя. Это бабушка… даже прабабушка… одного знакомого. Ей почти девяносто лет, и она живет одна, вот я ее и навещаю…

Тут автобус резко затормозил, и ее бросило прямо на Рудольфа. Мишель буквально упала ему на грудь, он на миг ощутил тепло ее тела под курткой, и по его собственному телу пробежал легкий разряд тока. Он машинально поддержал ее. Выпрямляясь и заново обретая равновесие, Мишель, нисколько не смутившись, улыбнулась ему – у нее был довольно большой рот с приподнятыми кончиками губ, рот девочки-сластены.

Мишель в самом деле безумно любила все сладкое и шоколадное, она из-за этого даже не пристрастилась к курению, хотя в ее семье все были заядлыми курильщиками. Вместо того чтобы выкуривать сигарету, она съедала шоколадку. Вот и сейчас ей очень хотелось сладкого – она вообще-то не слишком любила пиво. Но шоколадки с собой не было. Ничего, у миссис Фейн для нее всегда находится угощение.

Она уже успела хорошо разглядеть своего нового знакомого, и он нравился ей все больше. Какие у него красивые губы… и добрые, без этой жесткой деловой складки. Он почти на голову выше нее, у него широкие плечи – наверняка занимается спортом, и регулярно, а руки – пианиста. Интересно, кто он на самом деле? Так ничего и не рассказал о себе… А Мишель пока не хотелось спрашивать. Она видела, что он посматривает на нее с явным интересом, и ей это не было неприятно, отнюдь.

А что, если?.. Вот если прийти с ним на вечеринку к Люси! Так небрежно войти под руку и сказать: «Знакомьтесь, это Руди, мы познакомились при романтических обстоятельствах…».

Нет, она не станет ничего у него спрашивать, так даже интереснее – таинственный незнакомец. Пусть он спрашивает первый.

– Ты учишься или работаешь? – спросил он.

– Училась, но сейчас играю на сцене. В одном совсем маленьком частном студенческом театре, – добавила она.

– Вот как? – заинтересованно спросил он. – Поешь и танцуешь?

– Нет, роли в основном драматические. В театре «Адам и Лилит». Слышал о таком?

– Нет, – сознался Рудольф. Когда-то они с Беллой много ходили по театрам – она была заядлой театралкой. Но о таком он слышал впервые. – Наверное, недавно открылся, – предположил он.

– Он существует два года, но уже достаточно популярен. О нашей предыдущей постановке писали в «Санди таймс» – это был «Сон в летнюю ночь». Да, мы ставим преимущественно старых классиков! Очень актуальная пьеса – параллельный мир существует с нами рядом и живет собственной, непростой жизнью. Главный режиссер у нас – Стивен Бойд, о нем много пишут. Он совершенно необыкновенно трактует классические пьесы. Вытаскивает из старого сундука с нафталином и вдыхает в них новую жизнь… Ты, вообще, лондонец? – спросила она, поняв, что имя режиссера ни о чем ему не говорит.

– Лондонец, просто последние два года провел за границей… Вообще-то вдыхать новую жизнь в Шекспира – идея не такая новая, – отметил он.

– А в Шекспира и не надо, он всегда современен. Сейчас как раз репетируем «Макбета». Я там играю серьезную роль…

– Леди Макбет? «Ах, это проклятое пятно…» – продекламировал он с чувством.

– Вот и не угадал.

– Значит, ведьму. Одну из ведьм. Которую – первую или вторую?

– Опять мимо. Я играю леди Макдуф, – важно произнесла Мишель. – Хотя всего одна сцена, но какая! Меня закалывает наемный убийца! Зритель увидит то, чего нет в пьесе. Самое интересное – мы играем спектакль в современных костюмах. Это идея Бойда. Показать диктатора вне времени, максимально приблизить пьесу к современности. Премьера через месяц, если хочешь – приходи посмотреть.

– Интересно… С беднягой Шекспиром вытворяют такое, что его и не узнать на сцене.

– Не суди заранее. У Бойда обычно все премьеры проходят с аншлагом. Вот мы и приехали.