Текст книги "Ангел бездны"

3

– В конце концов мы разделались с этим пид… с этим подонком!

Он вернулся с наступлением темноты, после целого дня осады, пропахший порохом, потом и кислым вином. Она подала ему ужин в кухне – вчерашнее рагу, разогретое в микроволновке. Он положил автомат-пулемет на закопченное стекло круглого стола. Купив его два месяца назад за целое состояние у заезжего торговца оружием, он с ним больше не расставался, даже когда шел на работу или ложился спать. Он до отказа набивал патронами и гранатами бесчисленные карманы холщовой куртки – свой переносной склад боеприпасов, дополненный кинжалом, ножны которого он приделал к поясу, и помятой каской, ржавой и слишком маленькой для его головы.

Она стояла в стороне, около холодильника, не зная, выплеснул ли он уже всю свою ярость или еще захочет драться. Иногда он бил ее кулаками, пока она не валилась на пол, а потом молотил ногами, прежде чем задрать ей платье, сорвать с нее трусы и взять ее окровавленную, полумертвую прямо на кафельном полу.

Сквозь щели в половицах донеслось взволнованное перешептывание детей. Самыми большими недостатками их дома – впрочем, это слишком сильно сказано по отношению к сборной хибаре, которая прогибалась и скрипела даже под весом двадцатипятилетней женщины, – были полное отсутствие звукоизоляции и доводящая до отчаяния невозможность уединиться. Правду сказать, это жилище не было пределом ее мечтаний. Она регулярно должна была лезть на крышу, чтобы сменить какую-нибудь черепицу или прочистить водосточную трубу, убивала время и здоровье, устраняя неполадки сантехники и электричества, ремонтировала кирпичную кладку и штукатурку.

Муж ходил на работу, но больше не делал ровным счетом ничего. При этом занят он был только через день. Его предприятие – металлургический завод, находившийся в соседнем городке, – по сообщениям местной газеты, переживало трудные времена: затяжная война на Восточном фронте не способствовала росту спроса на танки и боевые снаряды, а производство автомобилей уже добрый десяток лет было в полном упадке. Мужа вполне устраивала возможность охотиться, заниматься браконьерством, выпивать и шляться с ни на что не годными приятелями, у которых мозги полностью атрофировались. Их компания сошлась с деревенским помощником легионеров, дюжим скотиной, гораздым орать и орудовать огромными кулачищами, свернувшими челюсть не одному упрямцу. Злые языки поговаривали, что сей представитель властей сам организовывал в их округе торговлю из-под полы оружием, экстази, сигаретами и спиртным.

«Он укокошил Рафаэля, пид…, мразь! А потом еще Жана, сына Маро. Пустил им пулю промеж глаз. Представляешь себе? Несчастные парни! Еще и Реми ранил в ногу. К счастью, Ги в конце концов попал в него. Когда мы его сцапали, уж он получил свое, это факт! От него одно мокрое место осталось. Но мы так и не нашли ни его черномазую женушку, ни его щенков-полукровок. Смылись, мерзавцы!»

Она молча смотрела в пол. Заметила новую трещину в кафеле, изломанную линию, зигзаг, зажатый между двумя сероватыми плитками. Стойкий запах сливной ямы, засорившейся уже давным-давно, показался ей более резким, чем обычно, просто-таки невыносимым. Дождь шел почти не переставая с ноября. Ни огонь в камине, ни горячие батареи не избавляли от всепроникающей сырости. И хотя их регион не подвергался бомбежкам, они, как и все остальное население, страдали от ежедневных перебоев электричества и воды, от дефицита бензина и продуктов первой необходимости.

– Мы заставили эту сволочь жрать собственные яйца и кишки! Слышала бы ты, как он орал! Как теленок! Женился на этой мусульманской заразе, ты только подумай! Вот иуды, всех их прикончить мало!

Она неопределенно кивнула головой. Ей-то как раз хотелось, чтобы тот иуда, о котором шла речь, прикончил этих болванов – в том числе и ее мужа, – которые приступом взяли его дом. Конечно, это была далеко не христианская мысль, но религия, в которую внес коррективы архангел Михаил, сама стала далека от христианства. Легионеры снова отправили женщин на кухню, а общественную жизнь сделали епархией одних лишь мужчин. Те опять чувствовали себя хозяевами мира и приобрели замашки тиранов – в конце XX века эта ситуация была несколько исправлена и смягчена движением феминисток. Теперь же в одной только деревне огромное число женщин и девушек били, насиловали, лишали свободы и унижали.

Как ее саму.

Он посмотрел на нее игриво, хотя взгляд у него был мутный из-за дешевого вина и низменного желания. Увы, этот взгляд был ей слишком хорошо знаком. Значит, ночью ей придется терпеть его насилие, он засадит ей между бедер свое узловатое, несущее боль орудие, и, оглушенный алкоголем, будет бесконечно долго заливать ее, а как только закончит свое дело, уснет как убитый, оставив наедине с обидами, слезами и бессонницей.

После того, как он поужинал, она нарочно долго убирала на кухне, собрала его барахло, перепачканное землей и кровью, три раза подряд помыла раковину и оттягивала до последнего момент, когда надо было идти в спальню. Она надеялась, что он быстро уснет, но поняла, что ей не избежать тяжкой постельной обязанности, когда его нетерпеливый окрик донесся сквозь щели в потолке. Тогда она поспешила наверх, боясь, как бы он не разбудил детей и не набросился на них, раздраженный плачем. К счастью, ей удалось, благодаря своей лучшей подруге Кристель, раздобыть пачку противозачаточных пилюль. Она уже родила мальчика и девочку и не имела ни малейшего желания продолжать плодиться и размножаться в беспросветном раю архангела Михаила. Она разделась в ванной, умылась холодной водой, посмотрелась в зеркало, заметила, что кожа на всем теле поблекла, почистила зубы. Перед тем как надеть ночную рубашку, вылила на руку несколько капель миндального масла, смазала промежность, подавив желание продлить себе удовольствие, вошла в спальню, легла рядом с мужем и сжалась в ожидании его атаки. В качестве предварительной ласки он обычно задирал ей подол рубашки, взгромождался на нее, пыхтя, как бык, раздвигал ей ногой колени и проникал в нее резким движением паха. Если бы не миндальное масло, ей бы казалось, что в нее воткнули раскаленный штырь. Про смазывание ей рассказала Кристель, научившая ее массе других секретов. Кроме подруги, никто никогда и ничего не объяснял ей про секс, и она не знала ни одного мужчины, кроме того, что был навязан ей в мужья, когда ей исполнилось восемнадцать лет.

Тяжелое равномерное похрапывание нарушало тишину. Этот шум в ночи был для нее знаком утешения, освобождения. Не в силах побороть винные пары и волнения прошедшего дня, муж погрузился в сон. Едва сдержав крик радости, она подождала немного, чтобы убедиться, что он крепко уснул, затем ее рука невольно проскользнула между бедер и, сдерживая дыхание, она завершила то, что начала делать в ванной.

Она обожала дом Кристель – каменный, просторный, светлый, содержавшийся в идеальном порядке. Особенно ей нравилась величественно поднимавшаяся вверх лестница, разводы ковровой дорожки в пурпурных тонах, окна с витражами, в которые струились волны янтарного света.

– А его жена? А дети?

Вторая гостья представилась как председатель региональной ассоциации архангела Михаила по сбору фондов в помощь наиболее обездоленным, в частности, семьям жертв бомбардировок и детям легионеров, погибших на фронте. Это была женщина неопределенного возраста, с пучком, одетая в строгий костюм. Ее светлые блестящие глаза выдавали в ней святошу.

– Возможно, им ничего не угрожает, – ответила она. – Мы видели, как они сели в поезд.

– Никто не донес на них?

Кристель налила кофе в три чашечки и сняла серебряную крышку с сахарницы.

– Мы никогда этого не узнаем.

– А что бывает с мусульманами, арестованными легионерами?

Председательница пожала плечами:

– Точно никто не знает. Предполагают, что их высылают из Европы. Или определяют в лагеря.

Какое-то время три женщины поболтали о том о сем, погрызли сухое печенье, а затем, наконец, коснулись главного. На улице шел дождь, ночь вторгалась в мир средь бела дня, июнь стоял непривычно угрюмый.

– Кристель сказала мне, что вы хотите вступить в нашу ассоциацию…

Она поерзала на стуле и моргнула в знак согласия, внезапно испугавшись собственной храбрости. Чтобы скрыть смущение, отпила кофе. Не имеющий ничего общего с бурдой, подаваемой в большинстве других домов, кофе Кристель все же мало походил на черный бархатистый напиток, который она пила в детстве.

– Она говорила вам, в чем именно заключается наша деятельность?

Она опять моргнула. Ведь она вроде бы правильно поняла, что их ассоциация собирала гуманитарную помощь, организовывала распродажу по символическим ценам, ежеквартально распределяла одежду и продукты, а также служила прикрытием для дел, гораздо меньше отвечавших духу архангела Михаила.

– Кристель объяснила вам, что мы действуем на самых разных уровнях?

Кристель никогда не уточняла, откуда у нее противозачаточные пилюли и каким образом малышка Изабель Дюрвей, пятнадцатилетняя девочка, сумела сделать аборт, но теперь все становилось на свои места, она сознавала, что связывает свою жизнь с подпольем, переступает опасную черту. Она тем более должна скрывать свое тело, лицо, глаза, хранить тайну от своих близких.

– А в чем состоит… в чем состоит…

Она никак не могла подобрать слов, чтобы задать наконец вопрос. Одним глотком допила оставшийся кофе. От его кислого вкуса у нее свело челюсти.

– Одно собрание в месяц. В каком-нибудь из ближайших больших городов. Вместе с другими ассоциациями. Не считая поручений и дел… дополнительных.

Председательница поставила чашку на блюдце с нарочитой аккуратностью. Дождь припустил с удвоенной силой. Его шум напоминал гул эскадры бомбардировщиков. Тьма сгустилась внутри дома, словно в него проникла армия теней.

– Вас оповестят наши связные. Вы можете просить у нас любой помощи через них же, например, через Кристель. Мы постараемся посодействовать вам чем можем. Некоторые наши услуги бесплатные, за кое-какие надо платить. Ежегодный взнос составляет пятнадцать евро. А теперь мне пора. У вас есть вопросы?

У нее и в самом деле готовы были сорваться с языка вопросы. Только не про ассоциацию, а про то, как отреагирует на все это ее муж, про ложь, к которой ей придется прибегнуть, про то, насколько рискует она сама и подвергает риску детей, переступая закон архангела Михаила. Она ведь умрет от горя, если у нее отнимут детей, плоть от плоти ее, чтобы отправить загнивать в какую-нибудь из школ архангела.

– До сих пор у ассоциации не было никаких проблем с легионом, – продолжила председательница. – И не будет, пока каждая из нас не станет распускать язык. Надо приучить себя опасаться всего. В первую очередь детей. Мы располагаем лишь очень небольшой свободой. И никто, кроме нас самих, ее не сохранит и не прибавит.

Сдав пятнадцать евро на ежегодные взносы, она шла домой растерянная. Она заберет детей у золовки, у этой мегеры, чей полуразвалившийся дом был со всех сторон окружен ржавым барахлом. Ей казалось, что все мужчины и женщины, идущие ей навстречу, свободно читают ее мысли.

– Мадам Приу!

Она вздрогнула, сжала руки детей и перешла наконец главную улицу. Дюжая фигура выплыла из сумерек и двинулась к ней. Помощник легионеров, в черном берете, в темных очках, в черной униформе с тисненым серебряным копьем, в черных ботинках. Она остановилась и, замерев от ужаса и уставившись в носки его ботинок, подождала, пока он подойдет.

– Рад вас видеть, мадам Приу.

Она постаралась изобразить самую очаровательную улыбку. Он был выше ее практически на две головы. Почти по-детски ласковое выражение его лица плохо сочеталось с огромными кулаками, мощной шеей и широченными плечами и казалось неподобающим. Слой красного лака покрывал рукоять пистолета, торчавшего из кобуры на поясе, и крошечное копье, приколотое к берету. Деревенские гадали, почему его не отправили на Восточный фронт. Но никто из них не отважился задать этот вопрос ему самому.

– Я хотел вам сказать: ваш муж с честью выполнил свой гражданский долг, проявил себя как настоящий храбрец. И я намереваюсь…

Он снял берет и пригладил ладонью светло-каштановые волосы. На мгновение она почувствовала тошнотворный запах кожного жира. Из разверстых туч упали редкие капли. По желтоватому желобку вдоль тротуара течение гнало бумажки, листья, травинки. Влажная тень церкви простиралась, как спрут, на домами, сгрудившимися вокруг главной площади деревни.

– Я намереваюсь рекомендовать его в ячейку легионеров нашего региона. Он станет хорошим помощником. Для этого ему придется учиться полгода. Конечно, никому не нравится разлучать семью, но зато он будет зарабатывать в два или три раза больше, чем на заводе, он будет продвигаться по службе, вы получите хорошее жилье и право приоритета при снабжении продуктами. Как вы на это смотрите?

По его голосу и по тому, как он держал себя с ней, она поняла, что это предложение скрывало под собой иные, менее благовидные намерения. Его пламенный взгляд обжигал ей лицо даже сквозь темные очки. Мало кто из мужчин останавливал на ней свой выбор, но она умела распознать интерес по их манерам, голосу, молчанию. Она вдруг с удивлением обнаружила в себе мысль о том, что надо было бы надеть платье поярче и покороче, помыть голову, нарумянить впалые бледные щеки.

– Но ведь это касается в первую очередь мужа. Как он к этому относится?

– Прежде чем поговорить с ним, я хотел бы получить ваше одобрение.

Конечно, мысль о том, что она освободится на полгода от мужа, не могла ее не обрадовать, но тогда она окажется выбитой из привычной колеи, беззащитной перед помощником легионеров с его посягательствами. Она не знала, стоит ли игра свеч: ведь она уже кое-как приспособилась к своему мучителю. Дети тянули ее за руку, возможно, инстинктивно чувствуя, что маме грозит какая-то опасность. Да чем она рискует по большому счету? Несмотря на внушительную фигуру, помощник легионеров вряд ли окажется грубее мужа. И потом, отныне она не одна, она состоит в подпольной организации, ее сестры по духу помогут с ним сладить, если он окажется слишком назойливым, если она решит не отвечать на его авансы.

– Я… я вам его даю.

– Что именно?

– Ну… мое одобрение.

Ей показалось, что, произнеся эти слова, она приоткрыла перед ним дверь спальни. Она опустила голову, чтобы скрыть краску смущения, этот обжигающий щеки и лоб румянец, о котором она так мечтала пару минут назад. Потом, как будто бы уступая тянувшим ее изо всех сил детям, бросилась, словно воровка, в первый попавшийся переулок.

Уложив детей, она рассказала мужу, что намеревается вступить в ассоциацию помощи обездоленным и будет ходить раз в месяц на собрания. Он, на удивление, даже не пытался ее отговорить. Почему, она поняла, когда он, надувшись от гордости, как индюк, сообщил, что помощник предложил ему вступить в легион, а такую возможность он не имеет права упускать, даже если ему и придется уехать на полгода в Карпаты, в Румынию, колыбель архангела Михаила и его легионов. Она заверила его, что он может рассчитывать на ее помощь, хотя ей и «грустно думать, что они расстанутся на долгие полгода». Он отпраздновал свое продвижение, взяв ее прямо на диване с обычной грубостью, а затем застегнул брюки и вышел «по срочному делу» – встретиться со своими собутыльниками в деревенской забегаловке.

Несколько дней спустя ей позвонила Кристель.

– На той неделе ведь твой день рожденья?

Ой, да, она совсем забыла… В последние годы ее дни рождения заканчивались обычным вечером, проведенным в одиночестве, скучным, с убаюкивающим бормотанием телевизора. С тех пор, как комиссия М amp;М, Масс-медиа и Мораль, занялась судьбами культуры в Европе, большинство телевизоров превратились попросту в говорящие аквариумы.

– Ассоциация проводит небольшой праздник в Париже. Я беру тебя с собой.

– В Париже?… Но я не предупредила мужа. И потом, мне надо как-то пристроить детей.

– Разберемся ближе к делу. Это будет в следующий четверг. По официальной версии мы едем на собрание по подготовке ближайшей распродажи для малоимущих. А по неофициальной – я обещаю вечер, который заставит тебя забыть обо всех проблемах. Отъезд из моего дома около восьми вечера. Я точно все скажу в воскресенье, после мессы.

Мессу в деревне никто не пропускал, не столько из религиозных убеждений, сколько из страха репрессий. Повсеместное распространение легионов архангела Михаила снова оживило церковь, священников развилось видимо-невидимо, они снова увлеклись радостями духовного звания, выучили латынь, после долгого перерыва стали вновь причащать. Та скорость, с которой Рим смог отреагировать на появление фанатичных католиков-пассеистов на восточных границах Европы, наводила некоторых на мысль, что папа Иоанн-Павел III и его курия сами подготовили появление легионов архангела Михаила.

– До воскресенья.

Для нее месса была еще одной неприятной обязанностью в жизни, проходившей под знаком тяжкого труда, бремени, страдания. Но муж ее был обеими руками за внедрение католической сутаны на территории всей Европы.

– Без легионов мы давно бы уже корячились под игом этих мусульманских подонков.

Он более или менее ловко пользовался рассуждениями, неоднократно слышанными из уст официальных лиц.

Она повесила трубку и, посмотрев в окно, убедилась, что дети играют во дворе.

В следующий четверг.

Она сгорала от любопытства. Придется подождать чуть меньше недели. Время уже начало сворачиваться, как кровь.

4

Ибо смерть неминуема для того, что рождено, а рождение неминуемо для того, что умерло. Прошу тебя, не скорби о том, что неизбежно.

Бхагават-Гита 11-27

«Убить фараона или помощника легионера…» – объяснила ему Соль. Легко сказать…

Никогда еще Пибу не представлялся случай кого-нибудь угробить. Однако со времени той бомбежки, которая стоила жизни его родителям и сестре, Южный Крест организовывал вылазки уже трижды. Пиб не испытывал судьбу. Декурион дал ему во временное пользование оружие – старый большой маузер – и три обоймы. Окончательно он выберет оружие, когда будет официально принят в ряды «подонков».

Они обрыскали квартал, развороченный градом ракет. Уносили главным образом деньги, драгоценности и другие ценные вещи, обшаривая трупы и обломки мебели. Южный Крест приезжал, как правило, одновременно со спасателями и всегда опережал силы внутреннего порядка. Грабители имели в распоряжении чуть меньше часа, чтобы прочесать развалины, что вынуждало их действовать твердо и организованно. Правило было предельно простым: при первом же свистке все прекращали поиски и со всех ног бежали к машинам. Опоздавшие пеняли на себя. Никогда еще ни один грузовик не вернулся назад, чтобы подобрать зазевавшегося «подонка». Тот попадал с лучшем случае к фараонам или к помощникам легионеров, а в худшем – к оставшимся в живых, обезумевшим от боли и гнева. Пиб, едва заслышав свисток, пускался наутек, как заяц. Гонимый страхом, он почти не касаясь земли проносился по грудам развалин и в исполинском прыжке приземлялся под брезентовый навес грузовика. В качестве добычи он приносил горсть пустяшных безделушек, хлама, которые центурион небрежно швырял в большой мусорный мешок.

В конце концов Пибу показалось, что ему удалось увильнуть от обычного условия для приема в ряды «подонков». Но как-то вечером в спальню нагрянул декурион и напомнил, что Пибу остается всего два дня, чтобы обеспечить себе место в Южном Кресте. Чтобы испытание было засчитано, ему потребуется свидетель. Декурион, восемнадцатилетний парень, у которого щеки были покрыты наполовину угрями, наполовину пробивающимся пушком, сел к нему на кровать под дружный скрип кожаной куртки и продавленных пружин.

– Слушай, Пиб, я к тебе очень хорошо отношусь, но если ты провалишь экзамен, мне придется тебя выкинуть. Сечешь?

Прежде чем скрыться за занавеской, Саломе посмотрела на него огорченно. Пиб не мог рассчитывать ни на нее, ни на еще кого-нибудь из членов декурии. В перерывах между налетами они хотели жить спокойно. Нечего было и думать, что кто-то из них будет рисковать, давая ложные показания ради новичка, которого подпирали сроки и у которого не было другого выхода, как решиться на самоубийство. А кому захочется сесть на борт полузатопленного судна… Как можно на них за это сердиться?

Сидя в кровати, Пиб глядел в слуховое оконце под потолком и чувствовал, что время несется в три раза быстрее, чем прежде. Дождь с ураганной силой хлестал по волнистому шиферу на крыше. Пиб в который раз вспоминал последние мгновения перед взрывом той бомбы – гудение самолетов, частое дыхание и стоны родителей, звук их трущихся друг о друга тел, он опять чувствовал, как на него накатывает страх, опять умирал от желания помочиться. Это было как в фильме, источавшем тревогу и несчастье. Или как в кошмарном сне. Он так до конца и не понимал, скучает ли он по своему семейству. Может, и да – ведь он все время ждал, что вот сейчас, как только откроется дверь, войдут его родители или сестра, что он их увидит в конце коридора, за занавеской или за загородкой. Они все еще жили внутри него, но были словно в тумане, как если бы взрыв навсегда смазал их контуры.

Дверь спальни отворилась с легким, скрипом, и в комнату проскользнула чья-то бледная и безмолвная тень. Пиб затаил дыхание, но через мгновение узнал Стеф. Он не видел ее уже почти десять дней. Как сказала Соль, Задница частенько так пропадала. Поскольку она принадлежала к «свободным элементам», то есть к тем, кто имели право отлучаться когда и куда угодно, она отчитывалась в своих передвижениях лишь самому командиру Сангоану или центурионам. Соль произносила «Задница» грубым тоном, скривив губы. Она терпеть не могла взрослых девиц, которые нарочно трясли грудью перед носом парней. Однажды Пиб случайно увидел, как Соль, стоя перед запотевшим зеркалом в общей душевой, изучала свою ПОГ – полностью отсутствующую грудь или плоское очертание груди.

У Пиба пробежали мурашки по коже. Ночной визит Стеф привел его в замешательство. На ней была широкая футболка, из-под которой торчали голые белые ноги. Она села на край кровати, положив ногу на ногу.

– Ты, кажется, еще не справился с испытанием, – прошептала она. – Надо бы поторопиться – у тебя в запасе всего один день и одна ночь.

– Я не могу найти свидетеля, – пробормотал он, и на глазах у него выступили слезы.

Он не добавил, что умирает со страху при одной мысли о необходимости укокошить человека, будь тот хоть самой распоследней сволочью. Она наклонилась над ним. Пиб глубоко вдохнул ее аромат – смесь запаха пота, мыла и слегка затхлых духов. Он удержался и не заглянул внутрь выреза на ее футболке. Он бы все отдал, чтобы она протянула к нему руку и коснулась его тела под рубашкой.

– А со мной ты говорил?

– А что? Неужели… неужели ты согласна?

– При условии, что мы сейчас же отправляемся. И так слишком много времени упущено.

– Но декурион…

– Сегодня ночью не было бомбежки, значит, завтра не будет налета.

– А как же комендантский час?

– Не забудь свою пушку.

Он подождал, пока Стеф уйдет, откинул простыню и встал. На соседней кровати Соль изо всех сил притворялась крепко спящей, она дышала глубоко и ровно, лицо ее застыло, но Пиб уловил на закрытых веках живую искорку. Он натянул брюки, обулся, достал из металлического шкафа большой маузер и патроны, надел куртку, добытую во время последнего рейда «подонков», и помчался за Стеф.

Они под проливным дождем пересекли пустынный остров и побежали по деревянному мостику, переброшенному через рукав реки. Город лежал в полной тьме, из которой внезапно возникали фасады зданий и изломанные очертания руин. Вокруг – ни единого огонька, оживлявшего темноту; ни свет фар какой-нибудь колымаги, ни проблеск луны, ни мерцание звезд не отражались на дрожащей поверхности Луары. Как всегда по ночам, ОКЭ, Объединенная Компания энергоресурсов, отключила электричество, и город, весь регион, вся страна и вся Европа погрузились в кромешную мглу.

Они направились по широкому бульвару в сторону центра. Темнота была наполнена какими-то тайными шорохами. Юркали крысы, вечные обитатели развалин; шевелились во сне бомжи – мужчины, женщины, дети, которые спали где попало или спрятавшись под кое-как сляпанными навесами из всякого барахла, под кусками шифера, досками или, в худшим случае, под открытым небом. Каждую неделю после бомбежек целые толпы людей оказывались на улице. Рано или поздно они теряли и работу, ведь у них больше не было ни адреса, ни телефона, ни сменной одежды, ни законных прав. День ото дня бывшие чиновники, руководящие кадры, служащие, мастеровые вынуждены были попрошайничать, красть, драться, словно последние нищие, чтобы получить свой ежедневный паек. Власти, не справлявшиеся с остальными проблемами, давно махнули рукой на безостановочно растущую армию пострадавших от бомб. Едва намеченные грандиозные программы по компенсации жилья были тут же забыты. После пятнадцати лет войны на Восточном фронте казна Единой Европы заметно истощилась. Отец Пиба, перебрав спиртного, начинал поносить бездарей, которые, сидя в своем Брюсселе, проматывали наши деньги, разбазаривали наши налоги, пировали на наши бабки. Но на трезвую голову он признавал, что европейские руководители действуют во имя наших интересов в очень трудное время.

Пиб с трудом поспевал за Стеф. Она шла широким, энергичным шагом, с силой рассекая стену дождя. Ее левая рука лежала на прикладе кольта двадцать второго калибра под пятнистой черно-серой униформой. При малейшем шуме Стеф замирала и вглядывалась в темноту, словно хищная птица. Светлые и черные пряди ее мокрых волос переплелись. Хотя присутствие Стеф ободряло Пиба, он дрожал от холода и страха. Куртка промокла насквозь, вода пробиралась под рубашку, мерзко царапала кожу, проникала до самых костей. Он с сожалением подумал о теплой кровати, об удобной спальне, об убаюкивающем стуке капель по крыше. Дуло маузера, засунутого за пояс, упиралось в пах и давило на бедро.

– Стой!

Стеф кивнула подбородком в сторону трех фигур, показавшихся на тротуаре в десяти метрах от них. Они вынырнули из подъезда дома, частично разрушенного взрывом. Трое бритоголовых мужчин, одетых в прямые кожаные пальто, такие длинные, что подол подметал землю.

– Зомби, – шепнула Стеф.

Пиба словно ударили под дых. Ему захотелось припустить со всех ног, но тело не слушалось – оно отключилось, окаменело. В школе Пьер-Жан навел на него страху рассказами о зомби, совершенно заторможенных типах, напичканных кучей химикатов, от которых не чувствуешь боли, нанюхавшихся ПВХ или еще чего-то в том же роде. Они выходили на охоту между двенадцатью ночи и четырьмя утра, подвешивали жертвы ногами вверх, вырывали им ногти, зубы, а потом рубили на мелкие куски. Пьер-Жан говорил, что фараоны находили несчастных на рассвете еще живыми, но до того искалеченными, что предпочитали прикончить их выстрелом в голову, а не отправлять в больницу, да, да, это ему отец рассказал, а он-то работал в канцелярии легиона.

– Ну, красотка, сейчас мы порезвимся с твоим братишкой!

Неожиданно голос с важного тона сорвался на немыслимый дискант. Пиб не смог бы сказать, кто именно из троих говорил. Они стояли не двигаясь, закрывая собой весь тротуар, и в их неподвижности было что-то неумолимое. Пиб недоумевал, почему Стеф не давала сигнала смыться, воспользовавшись темнотой и дождем. Если им повезет, они смогут оторваться от этих психов в лабиринте улиц и развалин. Конечно, можно было бы вытащить пушки и стрелять по ним, как по картонным мишеням, но они казались неуязвимыми, высеченными из пуленепробиваемого материала. Теплое пятно быстро разрасталось между ног Пиба. Он опять описался, это случилось само собой, и остановить это он был не в силах. Вот черт!

– Аппетитное ночное меню, а?

Другой, ровный голос с железными нотками произнес:

– Не очень-то осмотрительно шляться свежему мясу в такой час по земле больших голодных волков.

Раздался взрыв истерического хохота. Трое не спеша двигались к Пибу и Стеф. Под внешней развязностью зомби скрывалась постоянная бдительность и предельная осторожность. Пиб бросил испуганный взгляд на Стеф. Она стояла не шелохнувшись. Раздался едва слышный металлический щелчок, но этого оказалось достаточно, чтобы зомби остановились.

– Блин! У нее пушка!

Стеф выстрелила через куртку. Руки зомби, стоявшего посередине, взметнулись к горлу, и, будто подтолкнув себя самого, он попятился и рухнул на спину. Его хрип захлебнулся в жалобном бульканье. Двое других на секунду замешкались, и Стеф не замедлила этим воспользоваться. Следующий выстрел попал стоящему справа прямо в грудь. Зомби выпустил из рук блестящий предмет – металлический шнурок – и повалился к стене здания. Его руки и ноги ритмично стукнули о бетонный тротуар. Третьей пули Стеф тратить не пришлось: последний из зомби, не дожидаясь развязки, исчез во тьме, исхлестанной ливнем.

– Зомби брезгуют пушками. Они используют только холодное оружие. Это у них нечто вроде ностальгии. Их кодекс чести. И – их слабость.

Дождь припустил еще сильней, и они спрятались в доме, у которого оставался кусок крыши. Хотя на Пиба перестало лить и он прижался к Стеф, его всего трясло.

– Им в голову не могло придти, что мы из «подонков», – продолжала Стеф.

– Почему?

– «Подонки» обычно ходят компанией. Поэтому они и приняли нас за бомжей. И не думали, что мы вооружены. Многие из них так ошибаются.

– Как так?

– Судят по внешности. И недооценивают противника.

– Что бы они с нами сделали, если бы поймали?

Стеф отодвинулась, чтобы размять затекшие ноги. На две или три секунды, показавшиеся Пибу вечностью, у него возникло неприятное ощущение, будто его вынули из мягкого и хрупкого кокона. Стеф снова прижалась к нему и избавила от колючего холода.

– Они бы мучили нас до рассвета. А потом надували разные части тела – сердце, печень, почки… а тебе яички.

В подтверждение своих слов она с силой сжала Пибу низ живота. Он вздрогнул, вспомнил, что его брюки в моче, обессилел от стыда.

– Это звери; они под кайфом, и им на все наплевать. Они частично очищают города от бомжей. Я уверена, что их поганый героин им дают сами же фараоны и легионеры.

Пиб глубоко вздохнул, прежде чем выдавить застрявшие в горле слова. Хитрить с ней он не мог.

– Ты бы… ты бы сняла руку… а то я… я…

– Описался? Ты думаешь, я не заметила? Думаешь, у меня нет носа?

Он готов был провалиться сквозь землю от стыда или грохнуться в обморок, покуда она не отняла руки. Потом чуть не принялся умолять ее положить руку обратно, но успокоился, подумав, что это прикосновение обещает и другие, множество других. Грязный свет утра проникал в отверстия разрушенного дома, прикасался к грудам обломков, перевернутых столов и стульев, к покосившемуся шкафу без дверец, к книгам, плавающим повсюду в лужах. Дикий виноград полз вверх по стенам и скапливался в трещинах. Поверх крыш тучи выкручивались и проливали последние капли дождя.