Текст книги "Змеи в ее голове"

Сидя в кресле перед телевизором, он держал в руках большую черно-белую фотографию мужчины лет пятидесяти и ждал полуночных новостей. Та же самая фотография висела на экране со времени анонса последнего информационного выпуска. Затем мощные прожекторы ослепительным светом пробуравили ночную тьму и показали тротуар авеню Фоша. Журналисты прибыли вскоре после полиции. Кинооператоры успели установить свою аппаратуру и безостановочно снимали специалистов-баллистиков, которые, суетясь, как официанты в ресторане, торопливо делали замеры и со вспышкой фотографировали тело покойного. Так что припозднившийся телезритель получил право на несколько изображений, всегда сенсационных: труп, словно в спешке брошенный смертью, показное целомудрие при укрытии тела пластиковой простыней, затем последующая его эвакуация, носилки на колесиках, которые подкатили прямо к машине «скорой помощи», и наконец, сухой щелчок захлопываемой задней двери. Последний акт. Занавес. Объективы камер с удовольствием задержались на кровавом пятне, которое заканчивалось тонкой струйкой в водосточном желобе. Тактичность, секрет которой известен только прессе.

Мигалки окрашивают голубым фасад и окна здания. Журналистка с телевидения подводит итоги преступления, о котором нечего сказать, кроме следующего: на пороге своего парижского дома только что убит Морис Кантен, глава международного концерна и влиятельный человек. Здоровенный верзила – инспектор уголовного розыска невнятно промямлил несколько слов. Анри терпеливо ждал, он был встревожен.

Можно вообразить множество самых разных причин для такого преступления и сказать, что, увы, наверняка найдется с десяток людей, желающих смерти столь известного человека, однако пока все, что можно сказать, содержалось в одной-единственной фразе: Морис Кантен был убит, когда возвращался после вечерней прогулки со своей собакой. Способ, которым было совершено преступление, представлялся столь же оскорбительным, как и само убийство. Нет никакой необходимости ждать результатов вскрытия, чтобы понять, что в Мориса Кантена было выпущено несколько пуль: одна – в нижнюю часть живота, другая – в самое горло, отчего он в прямом смысле почти потерял голову. Если добавить к этому, что его собака тоже стала жертвой убийцы, получив неслабую дозу свинца в морду, можно предположить, что здесь очевидно присутствует что-то личное. В данном случае убийство равносильно истреблению. Чистого преступления не бывает, однако некоторые пахнут ненавистью больше, чем другие.

Командир вздохнул и прикрыл глаза. «Вот дерьмо», – подумал он. А это было совсем не в его правилах.

* * *

Матильда только что поела сардин. Разумеется, она не имела права, но это награда, которую она даровала себе за успешно выполненное задание. Она всегда успешно выполняет задания. Теперь она смотрела телевизор и подбирала из банки остатки масла. Она сочла, что в жизни этот тип выглядел лучше, чем на фотографии в телевизионных новостях. Во всяком случае, до тех пор, пока не вмешалась она. Матильда сожалела, что недостаточно сказали о его таксе, – можно подумать, там, на телевидении, собаки вообще никого не интересуют!

Она тяжело поднялась со стула и, пока на экране крупным планом показывали следы крови на тротуаре, прибрала на своем краю стола.

Покинув авеню Фоша, она проехала по мосту Сюлли – своему любимому. Она знает все парижские мосты – не осталось ни одного, с которого за последние три десятилетия она не выбросила бы в воду пистолет или револьвер. Даже после заданий в провинции; она никогда не говорила об этом Анри. Вот такая у нее причуда. Матильда с улыбкой покачивает головой. Эта женщина охотно умилялась собственным маленьким странностям, – можно подумать, она их лелеяла. Так вот, даже после заданий в провинции, вопреки правилу, которое требовало, чтобы доверенное ей оружие было выброшено как можно скорее, она всегда привозила его в Париж. Чтобы бросить в Сену. Потому что это приносит мне счастье! Не стану же я, черт возьми, расставаться со своим талисманом ради идиотского правила, установленного каким-то лысым стариканом! То же самое касалось инвентаря. Она отказывалась работать с мелким калибром, который, на ее взгляд, хорош только для буржуазных драм и семейных разборок. А добиться крупного калибра оказалось не так-то легко – ей прямо-таки пришлось сражаться с отделом снабжения; похоже, руководство было в нерешительности. «Либо так, либо никак!» – сказала Матильда. А поскольку она ценный кадр, руководство уступило – и правильно сделало! У Матильды никогда не бывает осечек, она работает чисто, без промахов. Сегодняшний вечер был исключением. Фантазией. Разумеется, она могла бы действовать с более дальнего расстояния, нанести меньше повреждений и выпустить всего одну пулю. Просто не знаю, что на меня нашло. Если ее спросят, она именно так и ответит. Впрочем, это не важно, главное – этот тип мертв, верно? Это даже преимущество, если подумать! Теперь полиция пойдет по ложному следу. А это отводит подозрения, работает на безопасность клиента! Так она и скажет! А что насчет собаки? У Матильды не было никаких затруднений с объяснением: вы представляете себе горе бедной таксы, вынужденной жить без своего обожаемого хозяина? Уверена, если бы песика спросили, он бы предпочел тоже уйти, чем остаться одному и умирать от тоски. Тем более в семье, которую он не выбирал, где никто его не любит, в которой только и думали бы, как поскорее сдать его в собачий приют! Вот! Так она и скажет.

Значит, нынче ночью это был мост Сюлли.

Чтобы припарковаться, она нашла местечко на улице Пулетье и привычно пошла в своем легком плаще прогуляться по мосту, а потом облокотилась на перила, чтобы бросить «дезерт игл» в воду.

Тут Матильду посетило сомнение: она его бросила или только подумала, что сделала это?

Ладно, не важно, пора спать.

– Людо!

Пес неохотно поднялся, потянулся и последовал за ней к двери, которую она приоткрыла. Он подошел, поднял морду.

«Какое же все-таки чудо», – сказала себе Матильда.

Заросли туи справа отделяли ее владения от сада мсье Лепуатевена. Она считала его придурком. Так часто бывает с соседями, думала она. Почему-то ей всегда попадаются придурки, и этот не исключение. Лепуатевен… Одна фамилия чего стоит…[6]6
  В переводе с французского фамилия означает «житель Пуату».


[Закрыть]

Осознав, что рука машинально теребит в кармане клочок бумаги, она вытащила его на свет. Почерк ее. Координаты цели на авеню Фоша. Вообще-то, она не должна ничего записывать. Когда она следит за кем-то, чтобы составить план действий, надо все хранить в голове – таково правило. Руководство запрещает что-либо записывать. Ладно, пойду на небольшую сделку с законом, сказала она себе, ничего особо опасного. Не пойман – не вор. Она скомкала бумажку, поискала, куда бы ее выбросить. Придется сделать это потом. Большой сад дремал. Матильда любит этот дом, она любит этот сад. Правда, немного обидно, что она давно живет здесь одна, но так уж вышло. Подобные мысли так или иначе привели ее к Анри. Командиру. Да ладно, сейчас не время жалеть себя.

– Людо!

Пес возвратился, Матильда заперла за ним дверь, на ходу подхватила пистолет с глушителем, который, приехав, выложила на стол. Она выдвинула ящик кухонного стола, но там уже покоился девятимиллиметровый «люгер-парабеллум». Лучше положу в обувную коробку, подумала она. Она выключила свет, поднялась в спальню и открыла гардеробную. Бог ты мой, что за бардак! Раньше она умела наводить порядок, а теперь… Точно как в кухне: прежде все было чисто, надраено, нигде ни пятнышка. А теперь – Матильда и сама это прекрасно знает – она распустилась. Пройтись с пылесосом – это еще туда-сюда, но на остальное у нее не хватает усердия, энергии. А вот пятна она ненавидит. Жирные, кофейные. Разводы. Этого она не выносит, но мытье стекол стало для нее настоящим мучением. Впрочем, она их больше не моет. Если она не положит этому конец, ее конура скоро превратится в… Матильда гонит от себя эту противную мысль.

В первой коробке обнаружился «уилди-магнум», во второй – парабеллум «ЛАР Гризли», еще дальше – пара бежевых туфель, которые она больше никогда не наденет – у нее теперь опухают ноги и подобные штуковины с ремешками сверху чертовски больно давят. Она бросила туфли в корзину. Чтобы запихать «дезерт игл» в коробку, надо снять глушитель. В доме наверняка полно оружия – по правде сказать, ей это ни к чему. Так же, как наличные деньги, – она засунула в гардеробную здоровенный пакет, когда-то это казалось необходимым, но ни разу не пригодилось. Ее могут обокрасть; следовало бы положить всю наличность в банк.

Когда Матильда чистила зубы, она вновь увидела себя на мосту Сюлли.

Ах, если бы она не выбрала свою деревню, как бы ей нравилось жить в том квартале! Средства бы у нее нашлись, учитывая то, что есть на ее счете в Лозанне. Или в Женеве, она уже и забыла. Нет, в Лозанне. Да какая разница! Неожиданно она вспомнила об оставшейся у нее в кармане бумажке – завтра разберется. Хотя нет, Матильда порой вольничает с правилами, но не будет рисковать понапрасну. Она заставила себя спуститься. Людо свернулся клубком на своей лежанке. В какой одежде эта проклятая бумажонка?.. Матильда шарила в плаще и ничего не находила. В домашней куртке! Она наверху. Матильда снова поднялась по лестнице – тяжеловато. Вот куртка. И бумажка! Она опять спустилась, подошла к камину, чиркнула спичкой и сожгла свою записку.

Теперь все в порядке.

Она снова поднялась к себе в спальню и улеглась в постель.

По вечерам она читает три строчки и засыпает.

Чтение и я – вот и пара.

* * *

Теви открыла дверь прежде, чем Васильев позвонил.

– Он будет рад вас видеть.

Она совершенно счастлива – можно было бы поклясться, что это ее он навещает. Васильев извинился, что приехал так поздно. Она только еще раз улыбнулась. У нее говорящая улыбка.

Обычно по вечерам квартира погружена в несколько тягостный полумрак. От входной двери виден лишь длинный коридор, в который выходят темные комнаты, а в конце свет в спальне Мсье. Васильеву казалось, что вся жизнь здесь сведена к одному этому помещению, где слабо мигающая, когда ее видишь издалека, лампа только и ждет, чтобы погаснуть. А стоило пройти этот коридор, начиналась настоящая мука.

Нынче ночью он не заметил ничего подобного.

Теви осветила почти все комнаты. Это выглядело не то чтобы очень радостно, но все же вполне терпимо. Рене пошел за сиделкой по коридору. В дальней спальне слышались голоса…

Теви остановилась и обернулась к Васильеву:

– Я поставила ему телевизор. Иногда для него дойти до гостиной – целая история…

Это было сказано доверительным тоном, как бы в шутку.

Спальня изменилась. В ногах кровати был установлен телевизор, на одноногом столике букетик цветов; книги и журналы Мсье аккуратными рядами выстроились на стеллажах, а сложенные газеты лежали справа от кровати. Лекарства (целая аптека) теперь были не выставлены на круглом столике, а скрыты принесенной из малой гостиной японской ширмой… Казалось, изменился даже сам Мсье. Прежде всего, он проснулся, что в такое время случалось не так уж часто. Посвежевший, аккуратно причесанный, он сидел, опершись спиной о груду подушек и положив руки поверх простыни. При виде входящего Васильева Мсье улыбнулся:

– А, Рене, ну вот и ты наконец…

В его голосе не прозвучало никакого упрека, только облегчение. Подставив старику лоб для поцелуя, Рене не ощутил – еще один сюрприз – столь знакомого ему зловонного дыхания. Пахло… Да ничем не пахло, гигантский прогресс.

Телевизор был включен. Мсье указал на стул подле себя, и Васильев, прежде чем сесть, поискал взглядом, куда бы положить пальто. Теви подхватила пальто и унесла.

– Ты не слишком часто приходишь…

Разговор с Мсье быстро превращался в ритуал. Из года в год ритм беседы задавали одни и те же фразы. В ней будет «Ты неважно выглядишь», затем «Не спрашивай меня о здоровье, рассказ затянется слишком надолго», «Ну и что новенького в полиции Республики?» и наконец «Не хочу тебя задерживать, малыш Рене, с твоей стороны и так очень мило, что ты заглянул, общество старика…» и так далее.

– Ты неважно выглядишь, малыш Рене.

Ну да, и это тоже, он всегда говорил «малыш Рене», даже когда к шестнадцати годам его протеже вымахал до метра восьмидесяти восьми.

– Как вы себя чувствуете?

В последнее время Мсье стал меньше жаловаться. С появлением новой сиделки он начал больше двигаться. Он старел, но выглядел не таким больным, как прежде. Вошла Теви с уставленным чашками и стаканами подносом и предложила ромашку, минеральную воду или «что-нибудь более… бодрящее?». Иногда она сомневается в некоторых словах и тогда произносит их с вопросительной интонацией. Васильев отказался, махнув рукой.

– Почти полночь, – сказал Мсье. – Время преступлений.

Это была постоянно повторяющаяся шутка Мсье, но сейчас она оказалась очень уместной, потому что своими скандальными титрами начинался ночной выпуск новостей.

Первым номером был Морис Кантен.

Рене сидел на стуле справа от Мсье, Теви – слева. Идиллическая картинка.

Когда лицо Рене, столь же смущенное, как при его появлении в квартире, возникло на экране, Теви взглянула на него. И улыбнулась. Рене повернулся к Мсье. Тот спал.

* * *

– Я приготовила лапшу. Азиатскую.

Рене уже собирался уходить, когда она предложила подогреть еду.

– Не знаю, любите ли вы…

Неподходящий момент, чтобы рассказывать о своем отношении к пище.

– По правде сказать, я…

Так что они поужинали за круглым столом в большой гостиной, устроили что-то вроде пикника.

Она была поражена, увидев лицо Рене на экране. Почти польщена.

– Вам поручено серьезное расследование!

Васильев улыбнулся. Определение напомнило ему о матери, для которой существовали музыка и серьезная музыка, кухня и высокая кухня, писатели и великие писатели. Вот настал и его черед оказаться в сонме великих.

– Ну, понимаете…

Ему хотелось выглядеть скромным, каким он и был на самом деле. Но он не мог помешать себе блеснуть, покрасоваться без особых затрат.

Сиделка оказалась гораздо более хорошенькой, чем он думал. Ее смеющиеся глаза подчеркивали сочный чувственный рот. Она была несколько полновата или скорее… – Васильев подыскивал слово – уютна, пришло ему в голову.

Она забавно, как-то даже насмешливо рассказывала о своем путешествии на судне из Камбоджи вместе с родными, о лагере беженцев, о непризнанных дипломах, о необходимости заново сесть за парту. «А французский язык, который я учила дома, был мало похож на здешний».

Они, сами не зная почему, говорили тихо, как в церкви, чтобы не разбудить Мсье. Васильев старался есть аккуратно, а это ему не всегда легко давалось.

– По-моему, он в хорошей форме, – сказал Рене.

Это прозвучало скорей как комплимент, чем как оценка. Теви не обратила внимания или сделала вид, что не поняла.

– Да, в последнее время он хорошо себя чувствует. Сам попросился выйти из дому. Знаете, он еще хорошо ходит. Мы гуляем в парке. Проводим там два часа, если погода позволяет. Ах да, я же вам не сказала: мы были в кино!

От этого известия Васильев пришел в полное изумление.

– Как вы… Автобус, метро?

– Ах нет, для него это было бы слишком долго. Я отвезла его на машине. Мой «Ами-шесть»[7]7
  «Ситроен-ами» – французский легковой автомобиль, выпускавшийся с 1961 по 1979 год.


[Закрыть] выглядит не лучше, чем Мсье, – думаю, они примерно одного возраста, – но подвеска еще в порядке, а для него это самое главное. Мы смотрели… Ой, простите!

Она прыснула в кулак.

– И что же?

– «Назойливый полицейский»…[8]8
  «Poulet au vinaigre», буквально «Цыпленок в уксусе» – детективный фильм Клода Шаброля 1985 года.


[Закрыть]

Они рассмеялись.

– Так вот, ему очень понравилось. Он сказал, что уже больше десяти лет не был в кино. Это правда?

– Не знаю, правда ли, но вполне возможно.

– Конечно же, он уснул, не дождавшись конца, но я думаю, это был хороший день. А позавчера мы ходили в…

Сиделка и впрямь говорила слишком много.

Провожая его к дверям, она сообщила:

– Мое имя, Теви, означает «та, которая слушает». Не похоже, я знаю…

6 мая 1985 года

По телефону голос у мадам вдовы Кантен был не слишком располагающим. Тщательная артикуляция, снисходительная интонация, изысканный лексикон – словно это не телефонный разговор, а демонстрация культурного уровня мадам.

Голосу соответствовал и вестибюль дома. Ковер начинался прямо от тяжелой входной двери. Верх чистоты – здесь не пахло мастикой, как в буржуазном жилище. Перешагнув порог, Васильев увидел величественную лестницу с медными полосками и лифт, резную деревянную кабину которого следовало бы отнести к историческим памятникам. В комнате консьержки за стеклом появился какой-то человек и молча уставился на посетителя. Атмосфера в здании была напряженной. Здесь всегда так или потому, что это дом покойника? Васильев успел заметить в комнате консьержки буфет в стиле Генриха II, покрытый салфеткой стол со стоящими на нем цветами и в нескольких шагах от него – маленького мальчика, который перестал играть с кошкой, когда отворилась дверь. Васильев не стал дожидаться лифта и поднялся по лестнице.

Горничная, довольно высокомерная особа вследствие мимикрии, часто встречающейся среди прислуги, которая в конце концов становится похожа на своих хозяев, долго разглядывала Васильева через приоткрытую дверь, прежде чем впустить. Это была невысокая, иссохшая к своим пятидесяти годам женщина с недоверчивым взглядом. Васильев представился и вдобавок протянул свое удостоверение, которое горничная тщательно изучила, после чего неохотно пригласила его войти и велела «ждать здесь».

Богатая квартира. Видна разница между зажиточностью и привычкой к комфорту. Дизайнер не навязывал свой вкус, потому что здесь дизайнером было время, культура обитателей, фамильная меблировка, монаршие подарки, привезенные из путешествий сувениры… На стенах в рамках под стеклом – не репродукции, а подлинники. Васильев подошел поближе к одной акварели, узнав на ней гавань Онфлёра. Подпись ничего ему не сказала. Сюжет напомнил ему многое, и он разволновался, уловив в манере этой картины безмятежность акватории, странным образом нарушаемую угрозой, которая, казалось, исходит от мрачности домов с крышами из плоской черепицы. Голос мадам вдовы вырвал его из этих размышлений.

Было заметно, что эта красивая сорокалетняя женщина с самого детства ни в чем не знала недостатка, особенно в почитании. Продуманный макияж, твердая поступь, впечатление, будто она слегка торопится, – такая манера поведения свойственна вежливым людям, которые терпеливо вас выслушивают, однако имеют дела поважней. Васильев машинально пригладил покоробившиеся лацканы куртки и кашлянул (это была мужская версия жестов, которые производила мамаша при появлении господина де ла Осрей).

Мадам вдова внимательно изучала инспектора: на голову выше ее, но плечи сгорбленные, костюм фабричного производства, да вдобавок не первой свежести. Она протянула ему руку: «Здравствуйте, инспектор» (никакого «господин») – и двинулась перед ним в гостиную, размеры которой, как показалось Васильеву, в три раза превосходили общую площадь его квартиры. Она устроилась на диване, а ему указала кресло, и он осторожно присел на краешек.

Мадам вдова наклонилась, открыла ларчик, вынула сигарету, прикурила ее от настольной зажигалки и тут вдруг заметила, что не предложила закурить своему посетителю. Она молча указала на ларчик, движением руки Васильев вежливо отказался. Он чувствовал себя представителем фондовой биржи.

Мадам вдова вела себя скорее как мадам с большим стажем, нежели как новоиспеченная вдова.

– Что я могу сделать для вас, инспектор?..

– Васильев.

– О, простите, я забыла.

– Прежде всего примите мои искренние со…

– Прошу вас, в этом нет необходимости.

Она выпустила дым через нос и изобразила любезную улыбку, которая, едва возникнув, мгновенно исчезла с ее губ.

– Ваш муж…

– Мой супруг.

Васильев не видел особой разницы.

– Наш союз был деловым, основанным на капитале и налоговых обязательствах, так что это мой супруг. Муж – это совсем другое. Он владел предприятиями гражданского строительства, у моего отца имелись цементные заводы. И три дочери. Впрочем, для моего отца это было одно и то же. Первая вышла за гражданское строительство, вторая – за речное судоходство и портовые доки, чтобы транспортировать и складировать строительные материалы. Последняя сочеталась с банком «Креди иммобилье», чтобы финансировать гражданское строительство.

Васильев довольно плохо разбирался в женщинах, хотя с несколькими все-таки встречался, но теперь напрасно рылся в памяти: ему не удавалось вспомнить ни одной, хотя бы отдаленно похожей на эту, овдовевшую вчера вечером.

– Думаю, вам хотелось бы больше узнать о жизни моего супруга. И разумеется, о моей…

– То есть…

– Я предлагаю сэкономить ваше время. Очень скоро вы обнаружите существование любовниц моего супруга. Что касается моих возлюбленных, на сегодняшний день в количестве трех, могу представить вам их список, чтобы избежать потери времени, оплачиваемого налогоплательщиками.

– Мне кажется, вы… довольно скептически относитесь к мсье Кантену, или я ошибаюсь?

Мадам вдова раздавила в пепельнице сигарету и прикурила следующую. Васильев продолжал:

– Однако способ, которым он был убит, наводит на мысль о какой-то истории страсти, понимаете?

– Прекрасно понимаю. Вы размышляете о мотиве супружеской измены и, безусловно, спросите, есть ли у меня… алиби, вы ведь так это называете?

– Мы ограничимся беседой о распорядке дня.

– Так вот, в то время, когда мой супруг был застрелен возле нашего дома, я с многочисленными друзьями находилась в секс-клубе фетишистской направленности «Нельская башня». Кстати, прелестный вечер, из тех, какие хотелось бы проводить почаще. Много мужчин, очень мало женщин. Мы закончили очень поздно. Мое пребывание в этом заведении может быть прослежено до всех необходимых подробностей, я там хорошо известна, это, если можно так сказать, мой второй дом.

Нисколько не смутившись провокационными откровениями мадам вдовы, Васильев достал блокнот.

– Чтобы избавить налогоплательщиков от лишних расходов, – сказал он, – не могли бы вы, прежде чем мы отправимся за подтверждением в это заведение, составить для меня список ваших друзей? Это было бы очень любезно с вашей стороны.

Мадам вдова просто кивнула, что довольно сложно было интерпретировать.

– Господин инспектор, мне ничего не известно про обычный способ убивать людей, и я не знаю, что вы находите особенно страстного в том, как убили моего супруга, но если я могу позволить себе…

Она на мгновение замялась, а возможно, хотела произвести впечатление.

– Ну разумеется, – подбодрил ее Васильев, – приветствуется все, что может оказаться полезным.

– Очень скоро вы столкнетесь с запутанным клубком связей, мутных жульнических афер, очевидно подозрительных доходов – и все это будет сведено к самой совершенной финансовой правдоподобности. Через очень короткое время карточки с именами лиц, питающих к моему супругу достаточно устойчивую ненависть для того, чтобы убить его, покроют стены вашего кабинета. Готова поспорить, что тогда вы иными глазами взглянете на то, как он умер, и обнаружите в этом больше ярости, нежели страсти.

– Понимаю.

Мадам вдова развела руками: и все?

В ответ Васильев недовольно поморщился – честное слово…

Мадам дала себе труд проводить его по коридору до входной двери. Это был неожиданный и запоздалый знак внимания, призванный сгладить впечатление от знакомства, которое, на ее взгляд, произошло не совсем так, как следовало бы.

– Насчет ваших друзей из «Нельской башни»: могу ли я получить список сегодня вечером? – спросил Васильев.

* * *

Командир взял пальто и клетчатую фуражку и вывел машину из гаража. Стояла хорошая погода, но он был в дурном расположении духа. Он плохо спал, то есть еще меньше, чем обычно. Он проехал километров двадцать до деревни, носящей странное название Монтастрюк, и остановился возле телефонной будки в двух шагах от ратушной площади. Набрал номер, дождался второго гудка, повесил трубку и вышел из кабины.

В этом месте департаментская автодорога идет вдоль небольшой долины Жиру – ручья, который бахвалится тем, что на картах региона фигурирует как река. В лесистых окрестностях освещенные зоны чередуются с прохладными тенистыми участками, где почти всегда темно. Похоже, дорогой пользуется лишь горстка завсегдатаев. Это один из любимых маршрутов командира, и в те редкие случаи, когда он может позволить себе здесь проехать, он сожалеет, что приберег этот путь для особых обстоятельств. Сейчас как раз такой случай…

Он свернул к Белькастель, остановился возле телефонной будки на въезде в деревню, взглянул на часы и сделал несколько шагов. Раздался звонок. С некоторым раздражением он констатировал, что регламент соблюден не точно. Да, на три минуты раньше – это уже не точное соблюдение регламента. Но он не в том положении, чтобы делать замечания.

– Да…

– Мсье Буржуа?

Надо думать, этот псевдоним придумал не командир.

– Я боялся, что ошибся.

– Нет-нет, вы набрали правильный номер.

Ну вот, ритуал соблюден. Первый залп прозвучал без задержки:

– Что это за работа?

– Не всегда все проходит, как предполагалось.

– Сделано не чисто. А нам нужна чистая работа. Я бы предпочел не напоминать вам об этом.

Командир не ответил. Издалека, с другой стороны площади, до него доносилась музыка, знакомая мелодия, которая навеяла какое-то воспоминание. Он тряхнул головой, чтобы его прогнать.

– Вы гарант заданий, которые вам поручены, – продолжал голос в трубке. – Но вам известны обязательные условия. В случае брака подключаюсь я.

За свою жизнь командиру доводилось сталкиваться с самыми разнообразными трудными ситуациями. Он отмечал, что чем напряженнее была ситуация, тем большее безразличие он испытывал. Его разум анализировал каждую деталь, фиксировал малейшее отклонение, изменяющее контекст, и во всех случаях он сохранял спокойствие. Он был человеком хладнокровным.

– Вы хотите, чтобы я подключился? – спросил голос.

– Нет, я выступаю гарантом исполнителя.

Он позвонил Матильде рано утром. Еще одно нарушение регламента. В данный момент упорядоченная жизнь командира пошла вразнос.

«Нет, нет, Анри, ты меня не разбудил. Говори!»

Она была счастлива слышать его. Еще один сюрприз.

«Какая-то проблема?»

Вопрос вывел Анри из себя.

«А ты как думаешь?»

Тон был холодный, резкий. Несколько секунд Матильда молчала.

«Ну не будешь же ты делать из этого историю!»

Она избрала шутливый тон.

Черт возьми, подумала она, я совершила глупость, ну и что теперь? А вслух добавила:

«Но ведь никакой трагедии, Анри, верно?»

Она покопалась в памяти, ничего не всплыло. Лучше было оставить инициативу ему.

«Я требую чистой работы!» – сказал командир, отдавая себе отчет в том, что повторяет слова своего шефа.

Чистой – что бы это значило? Казалось, на какой-то миг они оба задались этим вопросом.

Я что-то пропустила, подумала Матильда. И решилась:

– Это не что иное, как небольшой промах, Анри, такое больше не повторится…

Командир внимательно прислушивался к ее голосу, стараясь уловить малейший нюанс. Матильда действительно была удручена. Предоставить ей преимущество сомнения?

«Но зачем ты это сделала?» – наконец спросил он.

Матильда улыбнулась: легкая усталость, которую она уловила в его голосе, означала, что он передумал отчитывать ее. Уф…

«Бывают такие дни, Анри. Со всеми случается».

Воспользовавшись кратким молчанием, она добавила:

«Ты мне никогда не звонишь, да знаю, знаю! Протокол… Ладно, ты никогда мне не звонишь, но в тот единственный раз, когда ты это делаешь, ты звонишь только для того, чтобы меня упрекать… Согласись…»

Что вы на это скажете? То есть он не должен был звонить. Теперь настал его черед ощутить внезапную усталость. Не говоря больше ни слова, он повесил трубку.

– Ладно, – произнес голос в телефоне. – Мне было бы неприятно перезванивать вам по этому поводу.

– Я вас прекрасно понимаю, – согласился командир.

На обратном пути дорога вдоль Жиру показалась ему гораздо спокойнее, чем он сам.

А Матильда спустилась, открыла дверь собаке, сварила себе кофе. Этот звонок огорчил ее. За что Анри может ее упрекнуть? Наверное, за «дезерт игл»… Вероятно, размышляет, избавилась ли она от оружия, как ей следовало сделать.

Она улыбнулась. Тебе прекрасно известно, Анри, что на обратном пути я всегда перехожу Сену по одному мосту! С чего бы вдруг я поступила иначе?

* * *

Дело повсюду занимало первые полосы. Поскольку ответственность за преступление взяли на себя лишь крошечные, не известные полиции группки, расследование было направлено на связи жертвы. Жизнь Мориса Кантена обсуждали все кому не лень, и предсказание мадам вдовы представлялось совершенно точным. Клубок его сделок и связей поражал своей запутанностью; количество операций, в которых он имел интересы или выступал посредником, было поистине несметным.

Комиссар Оччипинти, поначалу уверенный, что в руках у него наконец-то появилось дело, которое выведет его на министерскую орбиту (цель, воплощавшая его мечту о власти), незамедлительно был отброшен самыми разными, никогда не объясняющими свои позиции экспертами в сторону от налоговых, доверительных, биржевых и промышленных расследований, обыкновенно завершающихся на политическом уровне.

Убийство произошло в мае. Накануне сезона отпусков комиссар Оччипинти стремился только к одному: поскорее избавиться от этого довольно дурно пахнущего дела.

Васильев был изгнан в конце первой недели, посвященной столь же изматывающим, сколь и бесплодным допросам огромного числа сотрудников, секретарей, помощников, советников и заместителей президента Кантена. Чиновники, которые отодвинули инспектора на задний план, не церемонились: Васильев не обладает твердым характером. Он ни на что не жаловался.

Самые секретные службы Республики раскинули свои сети и пришли к одному и тому же заключению, а именно: речь идет о контракте, и никто никогда не разберется до конца в этой истории. Вскоре она будет классифицирована и подшита вместе с делами покончивших с собой при неправдоподобных обстоятельствах министров Республики и префектов, убитых прямо посреди улицы в городах, раздираемых на части местными мафиозными группировками. В подобных историях, встречающихся гораздо чаще, чем кажется, нередко приходится подолгу дожидаться, прежде чем случайно обнаружится какая-то улика, позволяющая добраться до исполнителя преступления. Это оказывается не столь полезным, как хотелось бы, поскольку след, как правило, тут же и обрывается, а заказчик преспокойно продолжает спать сном праведника. Мнение широкой публики – как всегда, послушной девочки – соглашается как с неожиданностью, так и с неведением. Ее призывают другие срочные проблемы. Сменит ли Платини клуб? Удастся ли Стефании выйти замуж за своего избранника?