Текст книги "Змеи в ее голове"

– Уборку в доме, вы вообще понимаете, о чем я говорю?

Той оказалось недостаточно, требовались уточнения.

– Вы когда-нибудь делали уборку у себя дома? – спросила Матильда. – Так вот, это то же самое, что у вас, только у меня…

Наверное, этот разговор измучил ее. Покидая агентство, она была совершенно взвинчена.

Милая женщина дала ей адрес девушки, которая живет недалеко и ищет работу.

– Она умеет делать уборку?

– Все умеют делать уборку.

– Возможно, но есть те, кто умеет, но не хочет этого делать. Вот я, например. И у меня нет никакого желания связываться с кем-то вроде меня.

Милая женщина вздохнула:

– Это одинокая молодая женщина, очень усердная и бодрая, и ей нужна работа…

Ее звали Констанция Как-то Там. Матильда уже забыла, как они договорились, кто из них должен позвонить.

Она все еще была взвинчена, когда остановилась на парковке супермаркета, и тут вдруг ее охватила страшная усталость. Ноги стали ватными, силы внезапно покинули ее. Когда она выходила из машины, дурнота расплющила ее, как цветок. Она посмотрела на снующих по проходам людей с набитыми товаром тележками, но эти картинки дошли до нее совершенно искаженными. Ей понадобилось ненадолго опереться на крыло своего автомобиля и подождать, пока не отступит дурнота. Потом на смену боли в сердце пришла печаль, и она подумала, что сделает покупки позже, в другой раз, а теперь лучше вернуться домой. Оказавшись в салоне машины, почти у себя дома, она немного успокоилась и двинулась в сторону «Ла Кустель». Это название захотел дать их владению ее муж, потому что так назывался другой дом, где он провел часть своего детства. Тогда Матильде не понравилось это имя, не говоря уже о том, что ее раздражало стремление доктора Перрена непрестанно привязывать все к былым воспоминаниям. Она уступила, потому что на самом деле это не имело никакого значения. Разве что теперь это название, которое ей по-прежнему не нравится, почти никто, кроме нее, не произносит. Даже ее дочь редко употребляет его – нельзя сказать, чтобы она очень любила этот дом; впрочем, она вообще ничего не любит, а уж ее муж – и того меньше, для него все, что не американское…

И вот теперь день заканчивался. Матильда сидела в кресле-качалке на террасе. Лежащий у ее ног Людо громко храпел.

Она считала на пальцах. Уже четыре месяца никаких вестей от Анри, он так ей ничего и не поручил. Хорошо, июнь, июль и август обычно пустые, все-таки работа у нее в основном сезонная… Нет, это не так. Матильда покачала головой: нет, по правде говоря, это всегда бывает периодами. Три месяца ничего не делаешь, а потом тебе поручают два задания, почти одно за другим. Значит, это будет сейчас, все же в сентябре… Не сердится ли Анри, вот в чем вопрос. Может, он только делал вид, будто что-то не так? Она уже подзабыла причину его недовольства – это было так давно, ей вспоминается только его несколько резковатый голос в телефонной трубке. И почему он не приехал повидать ее? Она была бы так рада встретиться с ним, с дорогим Анри. У них столько прекрасных общих воспоминаний… Анри был полной противоположностью ее мужа. Мужа она никогда не хотела, они занимались «этим» просто потому, что так полагалось, и помимо того, что он это делал по-дурацки, тут был вопрос чувственности – у них не ладилось. Они превосходно понимали друг друга, его смерть очень огорчила ее, как если бы она потеряла друга своей юности. И все. Зато Анри она желала неистово. Стоило ему пожать ей руку, как она мгновенно всем телом ощущала его прикосновение. Матильда никогда ему об этом не говорила. Она дочь врача, из буржуазной семьи – женщине не пристало делать подобные признания мужчине. А он, разумеется, из-за своего положения… Он был руководитель, командир, он командовал! Не станет же он овладевать женщиной, товарищем по оружию, между двумя взрывами…

А потом, после войны, жизнь вошла в свое русло…

И все же он мог бы догадаться, что она помирает со скуки, и дать ей немного поработать!

Неблагодарный, вот ты кто, Анри!

– Мадам Перрен?

Я не прошу тебя достать мне луну с неба, просто дай мне какую-нибудь работу! Чтобы я могла быть полезной! Ты-то наверняка разъезжаешь, отдаешь приказания, у тебя есть дело, мог бы позаботиться и о других, особенно о своей старушке Матильде! Она не так уж и сдала, как ты думаешь! И еще могла бы тебя удивить!

– Мадам Перрен!

Матильда подняла голову.

Этот дурак Лепуатевен, ее сосед. Его дом справа, всего метрах в сорока. Из-за разделяющей их живой изгороди они не могут видеть друг друга, поэтому время от времени он по-соседски заглядывает к ней под благовидным предлогом: занести каких-нибудь овощей со своего огорода. Матильде они совершенно ни к чему, однако она любезно принимает соседские дары и при первой же возможности выбрасывает в помойку. Как он себе представляет, этот болван, – что я буду делать с двумя килограммами кабачков…

Она узнала его силуэт за изгородью: тучный приземистый мужчина, из тех, что потеют. Одно только воспоминание о его влажной ладони уже вызывало у Матильды отвращение. Она знаком пригласила его войти. Он толкнул калитку, замок которой был сломан уже целую вечность. Надо бы починить, но Матильде и без того есть о чем думать. Людо проснулся, заметил чье-то присутствие и, уже подрагивая в предвкушении того, как он сейчас бросится навстречу пришедшему, поднялся на ноги. У него добрый нрав, он никуда не годится как сторожевой пес.

– Людо! – раздался резкий окрик Матильды.

Если бы она позволила, он бросился бы к Лепуатевену, стал бы лизать ему руки – только этого не хватало! Людо снова послушно улегся.

Матильда смотрела, как сосед приближается к ней с ивовой корзиной в руке. Вот ведь напасть.

– Надеюсь, я вас не побеспокоил?

– Я отдыхала. Чудный вечер, не правда ли?

– Да. И безветрие. Здесь салаты, – сказал он, ставя корзину на пол.

Ну да, что за идиот, я прекрасно вижу, что это не свекла…

– Как это мило с вашей стороны, – улыбаясь ответила она.

Это был мужчина лет пятидесяти, с каштановыми усами, спокойный, как пенсионер, который досрочно прекратил работать. Она мало что о нем знала, ей было совершенно на него плевать.

Они побеседовали о погоде.

Матильде хотелось бы поговорить, да только не с Лепуатевеном, это так скучно! Погода, радости сельской жизни, счастье иметь собаку… Как-то вечером он стал распространяться о немецкой овчарке, которая была у него в течение тринадцати лет. Подробно рассказал о ее параличе, недержании… Когда он дошел до истории о том, как отправился к ветеринару, чтобы усыпить собаку, на глазах у него выступили слезы. Стоило тащиться к ней ради такого разговора, вполне мог бы остаться у себя дома.

Матильда долгие пятнадцать минут терпела весь этот вздор, но с наступлением вечерней прохлады мсье Лепуатевен решил, что пора домой.

– Вы не рассердитесь, если я не буду вас провожать? – спросила Матильда.

Он обожал такие ситуации – они позволяют улыбнуться, выглядеть галантным мужчиной, понимающим подобные вещи.

– Вы шутите, мадам Перрен! Ни в коем случае! – И он разразился звонким смехом. – Можно подумать, я дороги не знаю!

Он исчез за калиткой, сделав прощальный взмах рукой, на который Матильда не ответила.

Не понимаю я этого человека… У нее не было никаких претензий к нему, но эта его угодливость – за таким поведением зачастую что-то скрывается, какая-то темная сторона… Не буду ему доверять, решила она.

– Людо, домой!

Псу не надо было повторять дважды. Матильду вдруг пробрал озноб, она немного помедлила на пороге – все из-за этого кретина Лепуатевена, он хочет ее смерти, иначе и быть не может.

Прежде чем подняться в спальню, она поискала очки. Она вовсе не любительница чтения, но, если не прочтет на ночь хоть четыре строчки, не может уснуть. Она нашла их в ящике комода. Вместе с бумажкой, которую расправила. И от радости сердце у нее забилось сильнее.

– О, спасибо, Анри! Какой же ты милый! Ага, выходит, ты не забыл своей старушки Матильды, да?

Она стала читать. Почерк был ее, но Матильда не помнила, чтобы писала это, а поскольку она не имела права делать записи, то отбросила эту мысль… Она была так взволнована, что ей пришлось присесть в кресло. Она включила лампочку на круглом одноногом столике и прочла: «Констанция Манье, бульвар Гарибальди, 12». Это в Мессене, захолустье возле Мелёна, почти предместье. Потому-то Анри и дал ей эту работу, ведь это недалеко от нее, он не хочет, чтобы кто-то приезжал издалека, наверняка из-за лишних расходов…

Хорошо, она довольна.

– Людо, ко мне!

Пес медленно подошел, она погладила его по голове, и тогда он доверительно положил морду ей на колени.

– Хорошая собачка… Мы с тобой скоро поработаем, мой мальчик. Анри поручил нам одно дело. После большого перерыва, ты понимаешь?

Матильда успокоилась. Она хотела, чтобы на сей раз Анри был доволен, чтобы не звонил ей потом со своими невнятными упреками, в которых черт ногу сломит.

– Эй, Людо, мы же хорошо сделаем свою работу, верно?

6 сентября 1985 года

Ее разбудил шум драки. Выстрелы. С сильно бьющимся сердцем она вскочила с постели, рывком распахнула дверь. Натан сидел перед телевизором. Действующие лица косили друг друга из пулемета. Она не смогла сдержаться:

– Что еще за…

Она удержала слово, но не движение. Схватила пульт, мгновенно наступила тишина. Натан посмотрел на нее. Она спала в трусиках и короткой футболке. Неприлично. Она бросилась в спальню, натянула длинный свитер, стало еще хуже, слишком сексуально, но ей не хотелось опять переодеваться, и она так и осталась стоять, пристально глядя на него.

– Прежде чем включать телевизор, надо спрашивать!

– У кого?

– У меня!

– Мне было скучно…

– Ну и что? Ты не мог немного подождать, пока я не встану?

– А во сколько ты встаешь?

Констанцией овладело сомнение. Она бросила взгляд на часы. Вот черт, половина одиннадцатого, она что, не слышала будильник? В комнате повисло осуждающее молчание.

– Я купила тебе кое-что на завтрак…

Она вошла в кухню. Коробка с хлопьями осталась на столе. Натан позавтракал, вымыл посуду, вытер ее и убрал; она не знала, что говорить. Он смотрел в пол. Надо что-то сказать.

– Ты умылся? Пойдем, я тебе покажу…

Она отвела его в ванную, показала, где лежит мыло, где полотенце, она широко улыбалась, она вновь воодушевилась – ну да, этот ребенок произвел на нее впечатление.

– Я справлюсь, – произнес он, чтобы успокоить ее.

Она закрыла за собой дверь, сделала глубокий вдох. И увидела, что в окна лупит дождь. А она наметила зоопарк и пикник, вот бестолочь.

* * *

Это предместье представляло собой пустырь с торчащими на нем рядами зданий. Газоны больше напоминали сдутые автомобильные покрышки. В течение дня там стояли автомобили: машины у людей были, а вот работы не было. Так что люди ремонтировали машины, чтобы хоть чем-то заняться. Вот почему, если еще прибавить дилеров, на улицах постоянно толпился народ, которому больше нечего было делать, кроме как смотреть, кто приехал, кто уехал, кто паркуется. Для Матильды это усложнило наблюдение, особенно с ее новеньким «Рено-25», который привлекал внимание. Поэтому она довольствовалась тем, что, сделав вид, будто заблудилась, проехалась по кварталу. И осмотрелась на местности. Единственный укромный наблюдательный пост – какая-то улица на углу бульвара Гарибальди, где жила ее жертва.

С раннего утра зарядил дождь, поэтому на улицах было малолюдно и спокойно; просто придется время от времени включать вентиляцию, чтобы не запотевали стекла.

Матильду что-то беспокоило. Это было далеко не первое ее задание, но ей еще никогда не приходилось работать с такой целью. Эта Констанция была девушка лет тридцати, худая, даже тощая, в которой Матильде виделись замашки лесбиянки. Хотя у нее есть малыш, так что вряд ли.

Она жила в социальном доме, расположенном в квартале безработных, лавчонок с изрисованными граффити металлическими ставнями и дешевых мини-маркетов… Совсем не тот тип цели, с какими она обычно имела дело. С другой стороны, подумала Матильда, каждый имеет право умереть, так почему бы не эта молодая женщина. Но, выслеживая свою цель, выбирая момент или угол, место и так далее, она никогда не упускала случая поразмыслить над тем, почему ее жертва стала предметом контракта. В случае этой Констанции речь наверняка идет о наркотиках, о дилере, возможно о сексе.

Как бы то ни было, чтобы ее убрать, кто-то тратит такие деньги, каких этой девице, похоже, хватило бы, чтобы прожить как минимум полгода; так что причина наверняка имеется.

* * *

Дождь нарушил ее план. А плана «Б» у нее не было.

Констанция дала слабину (плохое начало) и, пока приводила себя в порядок, позволила Натану смотреть телевизор. Утро прошло быстро, дождь не прекратился.

И тогда она неожиданно опустила руки. Нервы были на взводе.

В полдень она сообщила:

– Я думала после зоопарка устроить пикник на природе. Но…

Оба посмотрели в окно.

– Поедим дома, вот и все.

Она решительно принесла на стол бумажные пакеты с фруктами, завернутые в фольгу бутерброды, пачки чипсов, большую бутылку кока-колы. И поскольку она больше не стремилась понравиться Натану, предложение было благосклонно принято.

– Ничего страшного, – сказал он. – К тому же я зоопарк…

– А, так ты тоже?

Завернуть бутерброды в фольгу оказалось дурной затеей: хлеб сделался дряблым, влажным, жевать его – одно мучение, вот ведь беда.

Они поели, сидя напротив друг друга и обмениваясь незначительными фразами. Несмотря на неудачу с бутербродами, все складывалось не так уж плохо. Натан уничтожил пачку чипсов. Он показался ей ужасно милым, и она улыбнулась.

– Почему ты смеешься?

– Потому что… я вот думаю, оставишь ли ты мне чипсы…

– Ой…

Он поспешно протянул ей то, что осталось от пачки, по-настоящему огорчился, принялся извиняться. И все же размышлял, как же они проведут сегодняшний день.

– Может, в кино? – предложила Констанция.

Натан просто кивнул: ладно. В субботнем выпуске телевизионных новостей сообщили репертуар ближайших кинозалов.

– Как насчет «Бесконечной истории»?[14]14
  «Бесконечная история» (Die unendliche Geschichte, 1984) – германо-американский фильм Вольфганга Петерсена по мотивам первой половины одноименной книги немецкого писателя Михаэля Энде.


[Закрыть]

Натан спросил:

– А «Гремлинов» нет?

Констанция поискала в списке. Нет, сейчас нет… Тогда пусть будет «Бесконечная история», посмотрим.

– Хорошо, – сказала Констанция, – раз днем мы идем в кино, хорошо бы мне сбегать купить чего-нибудь на ужин…

Она разговаривала сама с собой и топталась на месте, не в силах принять решение:

– Я не возьму тебя с собой за покупками, чтобы ты не промок под дождем.

Было видно, что она колеблется. Натан вопросительно смотрел на нее.

– Только вот оставлять тебя одного – это…

Она хотела сказать, «не очень правильно». Разве ребенка такого возраста оставляют одного в квартире? Дождь продолжал стучать в стекла. Или в такую погоду его пешком тащат с собой в супермаркет?

– Да мне все равно, могу и остаться, – успокоил ее Натан. – Только если мне нельзя будет смотреть телик…

Его слова рассмешили обоих.

Когда она выходила из квартиры, Натан сказал:

– Пикник был суперский…

Похоже, он говорил искренне. Казалось, он хотел добавить что-то еще. Констанция чувствовала, что вот-вот сдастся. Она собралась было обнять его, но передумала. Она знала, что сейчас не стоит, еще не пора… Натану понадобится время, это должно исходить от него. Есть столько причин не делать этого, она так страдает от нестерпимого желания прижать его к себе! Сколько недель, месяцев, лет она ждала этого мгновения, которое пока не наступило. Она даже задохнулась. Но ей было страшно все испортить. Констанция снова овладела собой, сделала вид, будто он сказал какую-то банальность, но милую.

– Да, получилось вкусно.

– Особенно чипсы…

Они улыбнулись друг другу.

Выйдя на лестницу, Констанция ощутила такую эйфорию, какую не испытывала с тех пор, как… Какую не испытывала никогда.

* * *

По правилам Матильде следовало бы позвонить в отдел снабжения. Но она решила подождать. Сначала ей было необходимо отделаться от своего железа. Дома у нее целая куча оружия, которое – она уже не помнит, по каким причинам, – не закончило свои дни в Сене. Оно там, в коробках, в ящиках, не проходит и трех дней, чтобы она не наткнулась на новое. Матильда выбрала «уилди магнум», которым пользовалась, наверное, года два или три назад, – ей очень нравится этот прекрасно сбалансированный пистолет с красивой деревянной рукоятью. Ствол у него длинный, что делает его немного громоздким, но вещь уж очень красивая; разумеется, именно потому она его и сохранила. К тому же это крупный калибр, как она любит.

И все-таки она спрашивала себя, не домработница ли эта Констанция Манье.

Разве ей не следовало позвонить Анри, чтобы уточнить?

Была в этой истории какая-то неувязка.

В случае крайней необходимости существует особый номер, на который можно оставить сообщение. Матильда его знает. Анри всегда сразу перезванивает.

Она включила дворники, порылась в карманах в поисках бумажки, нашла ее, совершенно мятую, с трудом разобрала почерк – нет, похоже, это та самая.

Матильда чувствовала себя в дурацком затруднении. Ей не удавалось поверить в то, что – она это знает – на самом деле было очевидно.

Бесспорно. Ее цель четко обозначена, однако ее не отпускало сомнение.

И в этот самый момент там, в конце улицы, появилась девушка.

На ней нейлоновый плащ, очень легкий, она прижимает его к себе, потому что не только льет сильный дождь, но еще и дует порывистый ветер.

Матильда не колеблется и доли секунды.

Она выбирается из машины, обходит ее, она уже промокла до нитки. Открывает пассажирскую дверцу, наклоняется, шарит в бардачке. Когда она распрямляется, молодая женщина уже поравнялась с ней, но она идет быстро, с низко опущенной головой. Ей приходится шагнуть в сторону, чтобы не наткнуться на открытую дверь, она вдруг поднимает глаза на пожилую полную женщину, у которой нет ничего, чтобы защититься от ливня, но резко останавливается при виде дула пистолета, которое кажется ей очень длинным. Подумать об этом она уже не успеет.

Матильда почти в упор стреляет ей в сердце.

С прилипшими ко лбу мокрыми волосами, в облепившей тело одежде, Матильда возвращается в машину.

Меньше чем через тридцать секунд она трогается с места.

Кто-то подбегает, прикрывая голову газетой, и кричит, заметив распростертое на тротуаре тело и стекающую в водосточный желоб кровь…

Матильда выезжает на главную улицу по направлению к «Ла Кустель». Протирает запотевшее ветровое стекло тыльной стороной ладони.

– До чего же осточертел этот дождь…

8 сентября 1985 года

Прежде чем покинуть кабинет, Васильев открыл тоненькую папку с делом семьи Тан. Это фамилия Теви.

За ее недомолвками в разговоре о родных он уловил не только застенчивость: в них чувствовалось и замешательство. Что, по сути, он о ней знал, кроме того, что она медсестра, сиделка, живет где-то в районе станции метро «Порт-де-ла-Шапель» и имеет допотопный «Ами-6»?

Тогда он докопался до документов иммиграционной службы.

Если Теви присутствовала там лишь в форме чисто административных данных (прибытие во Францию, прошение о подтверждении дипломов, запись в университет и так далее), то двое ее братьев были хорошо известны полиции. Родившиеся в 1958 году близнецы неоднократно подвергались арестам. Они руководили довольно мелкой сетью торговли наркотиками, но два года назад заинтересовались рынком проституции. Убогие гопники, ожесточенные своей иммигрантской участью и жаждущие обрести место под солнцем.

Васильев понял, почему Теви не испытывает особого желания рассказывать о них флику Рене…

Приезжая в Нейи, Васильев всегда бросал взгляд на припаркованный перед домом автомобиль Теви. Потрепанный кузов потускнел, все в нем отдавало ветхостью. На зеркале заднего вида болталась флуоресцирующая фигурка Будды, а передние и задние сиденья были покрыты азиатской тканью. Автомобиль напоминал жертвенник.

– Ваш «ами» столкнулся с автобусом? – спросил Васильев, когда Теви открыла ему дверь.

– А, да…

Она на мгновение задержала его:

– Обещайте, что не станете ругать Мсье!

Рене слегка растерялся.

– Подождите!

Теви уже направилась в гостиную, и Васильеву пришлось ее догонять.

– Он-то какое отношение к этому имеет?

Некоторое время Теви переминалась с ноги на ногу, а потом решилась:

– Я вам не говорила, потому что… В общем… Он захотел попробовать.

– Что попробовать? Порулить?!

– Он показал мне права!

– Выданные когда?

– В тридцать первом году. Немного устаревшие, верно. Но это законно!

– Где он… вел машину? На улице?

– Ну, сперва по аллеям парка.

– Там же играют дети!

Васильев был в бешенстве.

– Да, но в школе в это время шли уроки! К тому же я постоянно держала руку на тормозе. Чуть в сторону – и хоп! – я тормозила.

Она понизила голос, склонилась к его плечу:

– Вам я могу сказать: поначалу это было ужасно…

– Поначалу… Подождите… Он что, по-прежнему водит машину?

– Он делает большие успехи. Я хотела преподнести вам сюрприз, чтобы он как-нибудь повез нас с вами… Но…

Васильев ждал продолжения.

– По правде говоря, он не готов. Не уверена, что он мог бы проехать по городу за рулем, мне это представляется очень… рискованным.

Васильев опешил.

– Он попал в аварию?

– Нет! Он только зацепил бетонный столбик на углу улицы, ничего серьезного, вы же не станете его за это ругать. Он оплатил ремонт, мне надо только найти время, чтобы отвезти машину в мастерскую, вот и все…

Васильеву было крайне необходимо поговорить с Теви, но она уже убежала.

Даже Мсье заметил, что Рене стал приходить чаще, и прекратил журить его за редкие визиты. Теперь он только говорил: «А, вот и ты, малыш Рене, мне это приятно…»

Поступки Теви и Мсье тревожили Рене еще и потому, что у него складывалось ощущение, будто дело идет к концу. Во время обеда (азиатского, здесь питались только так) снова вспомнили Мориса Кантена, потому что в вечернем выпуске телевизионных новостей показали посвященный ему сюжет.

– Видать, странный он был субъект…

Эпизод с «Жокей-клубом», похоже, полностью испарился из памяти Мсье, как и само имя Мориса Кантена.

Потом во время игры в «желтого карлика» Мсье стал пропускать по два хода, вообще не делая ставки, или ставить дважды за один ход. Это было не бог весть что, но подобная забывчивость могла развиваться. Поначалу Рене улыбался Теви, которая тоже замечала. Потом он перестал улыбаться, просто старался играть с увлечением, однако тревожился, и это было видно. Они смотрели вечерние новости, и когда Мсье задремал, именно Теви взяла инициативу в свои руки:

– Да, он забывается немного чаще, чем прежде. Потому-то я еще даю ему порулить. В скором времени многое уже будет невозможно…

Васильев это понимал.

– Есть ведь и еще что-то, верно?

Теви кивнула, но ее сдерживала профессиональная тайна. В любом случае Рене не испытывал никакого желания узнать больше. Вдобавок он чувствовал, что его одолевает посторонняя мысль, а он не знает, что с ней делать.

Увидятся ли они еще с Теви, когда Мсье уйдет?

* * *

Божественный сюрприз: весточка от Анри!

И правда, сюрприз, а их не так уж много! Контракт на Констанцию выполнен превосходно, в рекордный срок, так что Анри должен быть удовлетворен. Поэтому дает ей новую работу!

Это была открытка с видом Парижа, отправленная из Парижа. Эйфелева башня. Ни текста, ни подписи, только марка и штемпель, датированный вчерашним днем.

Матильда по дорожке возвращается к террасе от висящего у калитки почтового ящика. До чего же она рада! Она рада работать, еще бы, все любят работать, к тому же она уверена, что Анри больше на нее не сердится.

Мсье Лепуатевен целыми днями торчит на своих грядках, возле изгороди, по пути она слышит, как он кричит: «Здравствуйте, мадам Перрен!» Она остерегается этого типа, как чумы, но сегодня она чувствует в себе некую игривость, так что пусть уж его: «Здравствуйте, мсье Лепуатевен!» – голос у нее звонкий, веселый…

Людо ходил вместе с ней и теперь резвится возле изгороди. Его привлекает присутствие мсье Лепуатевена. Может, тот чем-то подкармливает пса, когда меня нет поблизости? Интересно чем? Этот сосед какой-то мутный, неясный, она с самого начала не чувствует его.

– Ко мне, Людо!

Она продолжает свой путь к террасе.

Открытка означает, что завтра к полудню ей следует быть в телефонной будке. Всего изображений пять: какой-нибудь памятник, люди, улица или авеню, картинка сепией в стиле ретро или гора с видами в разных ракурсах. Определенному сюжету на открытке соответствует определенная телефонная будка поблизости от дома Матильды.

Она резко останавливается. Памятник – это какая будка?

В которую она ходила по поводу того типа с авеню Фоша? А по поводу Констанции? Вылетело из головы; ну ничего, вернется.

Но воспоминание не возвращалось. День прошел в размышлениях. Матильда составила список пяти будок, но ей не удалось обнаружить хоть какую-нибудь связь с открытками – она не прослеживалась. Поначалу Матильда встревожилась: неужто я теряю память? Да нет, что за идиотизм, просто она давно не работала, потом получила довольно-таки трудный контракт (одна эта дорога на авеню Фоша, такой стресс…). Любой на ее месте впал бы в подобное состояние. Нет, дело не в этом. Наступил вечер, затем ночь. Матильда уснула и пробудилась с мыслями о парижских памятниках. Она кладет возле себя список телефонных кабинок, все путается у нее в голове, она гасит свет, но спустя час вновь зажигает его и все вертится в постели.

Утром, утомленная бессонницей, она пила кофе на кухне.

– Ну-ка, оставь меня в покое!

Людо вновь благоразумно улегся в свою корзину; Матильда даже не подумала открыть ему дверь, чтобы он вышел по своей надобности. Это рискованно, он вздохнул.

– Замолчи!

Матильда пыталась сосредоточиться.

Разумеется, это бесполезно: она провела такую ночку, что не способна думать сразу о двух вещах.

Людо заскулил.

– Заткнись!

По правилам она должна быть в будке в полдень, обнаружить за телефонным аппаратом записку с данными, выучить их, порвать бумажку, положить на то же место. Вот и все. Если она не может прийти туда к двенадцати, следующая встреча назначена на восемнадцать часов в той же будке. Если же Матильда не пришла и записка осталась нетронутой, задание аннулируется, то есть передается кому-то другому.

Людо поднялся со своего места и теперь скулит у входной двери. Этот пес раздражает Матильду.

– Ты что, не понимаешь, что бесишь меня?

Она подошла, и он, опустив голову, отступил на два шага.

– Ладно, давай, только оставь меня в покое!

Она открыла дверь – пес стремительно выскользнул наружу и побежал писать на газон. Матильда по-прежнему была погружена в свои размышления. Будки довольно далеко одна от другой. Она сверилась с картой. Их расположение образует большой квадрат, в центре которого находится ее дом, – это приличное расстояние. Она принялась на скорую руку строить план: приехать в первую будку, скажем, без десяти. Ей неизвестно, в какое время «почтальон» положит записку, но явно незадолго до полудня. Так что без десяти выглядит резонно. Она подсчитала: если ехать быстро, за двадцать минут она доберется до второй кабины. Первая на десять минут раньше, вторая – на десять минут позже: легко исполнимо. Если она начала не с той будки, значит не повезло. Ей придется являться на следующую встречу, прибегать к той же уловке, непременно снова ехать быстро, рискуя попасть в аварию…

С чего начать? Ей надо выбрать две будки. Какие именно?

Садясь в машину, она все еще не приняла решение.

Вперед, в Бастидьер. В двадцати километрах от ее дома.

Она прибыла на место без двадцати двенадцать, слишком рано. Если «почтальон» находится где-то поблизости, чтобы наблюдать и забрать записку, когда Матильда с ней ознакомится, это осложнит ситуацию. Поэтому она сделала круг по деревне, отъехала от нее и возвратилась к будке. На часах было без десяти двенадцать. С бешено колотящимся сердцем она вышла, готовая снова сесть в машину и на всех парах мчаться к… Она сняла трубку, сунула руку за аппарат и… записка была там! Повезло с первого раза! Это знак судьбы! Спасибо, Анри! (Она его расцелует.) Матильда сунула записку в карман, возвратилась в автомобиль, развернула бумажку, глядя прямо перед собой, сделала вид, что запоминает, хотя на самом деле вслепую записывала данные к себе в блокнот достаточно крупным почерком, чтобы потом суметь прочесть. Наконец снова взяла записку и сделала вид, что прекрасно закрепила все в памяти. Выходя из машины, она чувствовала себя бодрой, – еще немного, и она блаженно разулыбалась бы. Она вошла в будку, сняла трубку, якобы стала набирать номер и ждала ответа, а сама в это время засунула разорванную записку за аппарат, после чего повесила трубку и села в машину.

Обычно в этот день ей следовало позвонить в отдел снабжения, но она предпочла воспользоваться тем, что было у нее под рукой, чем куда-то бежать: они всегда доставляют все очень далеко от ее дома, в самые невозможные места.

Вернувшись к себе, она поискала, что у нее есть. Ишь ты, «дезерт игл», похоже, давненько не был в употреблении, а ведь это прекрасный инструмент и хорошо делает свою работу.

На кухонном столе она увидела свой блокнот, куда крупными корявыми буквами записала: «Беатриса Лавернь, Париж XV, улица Креста, 18».

* * *

Не каждый день мелёнской бригаде выпадало заниматься таким убийством. Здесь друг друга убивали, как в любом другом месте, но преступность базировалась в зонах, отчетливо ограниченных скоплениями домов, которые можно было опознать по уровню безработицы, превышающему средний по стране, и по плотности иммигрантского населения, что позволяло другим кварталам не ощущать себя захваченными. Короче говоря, это был самый обыкновенный уголок Франции. А потому здесь случались сведения счетов между соперничающими бандами, стычки между торговцами наркотой, но чтобы тридцатилетняя девушка была ликвидирована посреди улицы из сорок четвертого «магнума» – с таким полиции приходилось сталкиваться нечасто.

На столе были разложены все имеющиеся данные.

Комиссар, крупный мужчина предпенсионного возраста, рассматривал фотографии жертвы. Одну за другой – антропометрические снимки, сделанные перед ее первой посадкой. Хорошенькая, худенькая, видно, что с характером. А вот другие: по всему видать, что она не исправилась, похоже, тут замешана наркота. И наконец, ее тело на тротуаре, очень плохие фотографии. Разумеется, была сделана попытка защитить место преступления брезентовыми тентами, но лило так, что пока полиция прибыла на место, пока приступила… Тут еще ветер внес свою лепту, брезент сорвало, криминалистам пришлось работать на скорую руку. Если дело дойдет до суда, управление может заартачиться, но пока об этом нет речи.

В настоящий момент старого комиссара интересовало оружие. Явно крупнокалиберное, тяжелое, из редких.