Текст книги "Переписывая прошлое: Как культура отмены мешает строить будущее"

Пьер Весперини
Переписывая прошлое: Как культура отмены мешает строить будущее

Знак информационной продукции (Федеральный закон № 436-ФЗ от 29.12.2010 г.)

Переводчики: Екатерина Полякова, Екатерина Лобкова

Гавный редактор: Сергей Турко

Руководитель проекта: Елена Кунина

Арт-директор: Юрий Буга

Дизайн обложки: Алина Лоскутова

Корректоры: Мария Прянишникова-Перепелюк, Ольга Улантикова

Компьютерная верстка: Максим Поташкин

Иллюстрация на обложке: Shutterstock

Все права защищены. Данная электронная книга предназначена исключительно для частного использования в личных (некоммерческих) целях. Электронная книга, ее части, фрагменты и элементы, включая текст, изображения и иное, не подлежат копированию и любому другому использованию без разрешения правообладателя. В частности, запрещено такое использование, в результате которого электронная книга, ее часть, фрагмент или элемент станут доступными ограниченному или неопределенному кругу лиц, в том числе посредством сети интернет, независимо от того, будет предоставляться доступ за плату или безвозмездно.

Копирование, воспроизведение и иное использование электронной книги, ее частей, фрагментов и элементов, выходящее за пределы частного использования в личных (некоммерческих) целях, без согласия правообладателя является незаконным и влечет уголовную, административную и гражданскую ответственность.

© Librairie Arthème Fayard, 2022.

© Издание на русском языке, перевод, оформление. ООО «Альпина Паблишер», 2025

* * *

Посвящается Софи де Клозе

Предисловие

29 августа 1911 года в калифорнийском городе Оровилл появился индеец. Это был последний представитель одного из племен народности яна, истребленного бледнолицыми в эпоху золотой лихорадки и последующие годы. Его сородичей, живших в Милл-Крик, в 1865 году перестреляли нанятые переселенцами убийцы (кое-кого из них можно увидеть на фотографии того времени: гротескно разряженные, в широкополых шляпах и галстуках-бабочках, с сигарами и выставленными напоказ цепочками карманных часов){1}1
  См. Buckley 1996, 278.


[Закрыть]. Горстка выживших, включая нашего героя, укрылась в лесу, откуда его в конце концов вытеснила урбанизация. Голодный и напуганный, он попал в руки полиции. Алфред Луис Кребер, специалист по индейцам и завкафедрой антропологии Калифорнийского университета, устроил его в Музей антропологии в Сан-Франциско.

Там он стал одновременно живым экспонатом («человек каменного века», «последний индеец-дикарь») и смотрителем музея. И произвел фурор. Кребер очень к нему привязался. Было решено называть его Иши, что на языке яна означает «человек». Иши стал своеобразным талисманом музея и антропологической науки.

Он уцелел во время резни, но не смог пережить последствий другого фактора геноцида коренных народов{2}2
  Я использую слово «геноцид» в значении, определенном конвенцией ООН 1948 г. См. Norton 1979.


[Закрыть] – инфекционных заболеваний, принесенных бледнолицыми. Его погубил туберкулез. Кребер находился в Нью-Йорке, когда получил телеграмму от коллеги: тот сообщал, что Иши умирает. Кребер немедленно отправил ответ, прося, когда придет время, соблюсти погребальные обычаи яхи (подгруппы яна, к которой принадлежало племя Иши). Далее Кребер писал:

«Не думаю ‹…›, что вскрытие может дать важные результаты; оно не будет отличаться от обычного рассечения трупа. Пожалуйста, не трогайте его. Что касается распоряжения телом, я должен попросить вас как моего личного представителя не выдавать его никому ни при каких обстоятельствах. Если зайдет речь об интересах науки, скажите от моего имени, что наука может идти к черту. Я не верю, что в этом может быть какая-либо научная ценность. У нас имеются сотни индейских скелетов, которые никто не изучает. Основной интерес в этом случае будет носить нездорово-романтический характер»{3}3
  Цит. в Buckley 1996, 258 (письмо Э. У. Гиффорду).


[Закрыть].

Письмо опоздало. Тело Иши, не успевшее даже остыть, разрезал на куски еще один его «друг», хирург Сакстон Поуп. Внутренние органы извлекли, взвесили и исследовали. Череп был признан «небольшим и довольно толстым»{4}4
  Pope 1920, 209, 212. Цит. в Buckley 1996, 258.


[Закрыть]. Кребер продолжил работу и больше никогда не говорил об Иши.

Я прочитал эту историю много лет назад{5}5
  В примечательной статье Томаса Бакли (1996), откуда я черпаю всю информацию. См. также Trevisan 2014.


[Закрыть], и с тех пор она меня не отпускает. Я часто вспоминал ее, когда писал эту книгу. Именно поэтому я посчитал уместным начать с нее.

Несколько уточнений

Прежде всего я хотел бы прояснить три момента, которые могут вызвать недопонимание.

1. Эти размышления, как бы критически они ни звучали, не означают обвинений в адрес деятелей так называемой культуры отмены{6}6
  Кавычки нужны для того, чтобы сразу обозначить, что я работаю с выражением повседневной речи, а не с единым и последовательным объектом реальности, для которого это выражение является простым обозначением. Очевидно, что выражением «культура отмены» мы обозначаем явление с «тысяча и одной вариацией» (Murat 2022, 11), иногда описываемое терминами «культура ответственности» или «пробужденная мысль», что, по мнению Лор Мюра, ближе «к реальности порожденного ею» (там же, 10). Я предпочел выражение «культура отмены», потому что оно кажется мне более расхожим, более нейтральным и, пожалуй, более точным: акцент на негативной стороне движения («отмене») как раз позволяет, на мой взгляд, объединить инициативы, которые в остальном, в позитивном плане идеологий, источников вдохновения и программ, могут различаться довольно сильно. Что не означает, что все движение сводится к этой негативной стороне, – разумеется, оно также несет в себе конструктивные предложения. Одним словом: проще ориентироваться на желание «отменять», чем на какой-либо конкретный смысл, придаваемый тому, что подразумевается под словом «пробужденный». Кроме того, я полагаю, что культура отмены хотя и связана с культурой ответственности, но не тождественна ей.


[Закрыть]. Я понимаю их позицию. Но их действия в том виде, какой они имеют сегодня, на мой взгляд, могут только завести в тупик, а в некоторых случаях и привести к катастрофе. Я излагаю свои идеи именно затем, чтобы попытаться это предотвратить.

2. Я не специалист по культуре отмены. Однако меня с самого начала глубоко волновали вопросы, которые она ставит. На мой взгляд, это одна из важнейших дискуссий нашего времени. Поэтому мне захотелось принять в ней участие, опубликовав эти материалы, – в них изложены идеи, которых я пока нигде не встречал.

3. Эти идеи – не истина в последней инстанции, а некие тезисы, которые я попытался обосновать с помощью аргументов, показавшихся мне наиболее ясными и убедительными, и теперь выношу на публичное обсуждение. Движение культуры отмены затрагивает столь различные области, опирается на столь обширную историю, при этом возникло столь недавно и столь разнообразно по своей природе и формам, что идти вперед можно только на ощупь.

Часть первая
Что делать с прошлым? Европейская культура и культура отмены

Естественно, настоящее не подчиняется прошлому. Но без него нам не понять реальности[1]1
  Блок М. Странное поражение. – М., 1999. С. 169. – Здесь и далее, если не указано иное, прим. пер.


[Закрыть].

Марк Блок{7}7
  Bloch 1990, 187.


[Закрыть]

В жизни народов, как и в жизни людей, порой наступают те страшные времена, когда кажется, что настоящее предъявляет счет прошлому, сыновья призывают к ответу отцов, а мертвые вынуждены покинуть свои могилы, чтобы предстать перед судом Истории.

Уже несколько лет весь мир видит, как самые выдающиеся личности, дисциплины и произведения западной культуры, от Аристотеля до Черчилля, от пьес Шекспира до «Кармен», не исключая ни классической литературы, ни математики{8}8
  C. Heil, «Wieviel “weiße Vorherrschaft” steckt in der Mathematik?», Frankfurter Allgemeine Zeitung, 1 марта 2021 г.


[Закрыть], регулярно оспариваются и критикуются, очерняются и обесцениваются усилиями немногочисленных, но энергичных молодых активистов (как правило, студентов), которые требуют исключить все это из всеобщей культуры. Одним словом, стереть. Отменить.

Основанием для подобных предложений выступает следующая идея: чествование этих деятелей, изучение этих дисциплин, исследование или демонстрация этих произведений означают соучастие в сохранении патриархального, расистского, колониального порядка, который Запад навязывал миру на протяжении многих веков. То, что называется западной культурой, не более чем система легитимации этого порядка.

Многих эти обвинения ставят в тупик. Что ответить тем, кто обвиняет Черчилля в «расистском» мировоззрении? Тем, кто утверждает, что «Кармен» заканчивается фемицидом? Ведь и то, и другое – правда{9}9
  По поводу Черчилля см. ниже.


[Закрыть]. Но означает ли это, что мы должны снести памятники Черчиллю или переписать финал оперы?{10}10
  В 2018 г. в постановке на фестивале «Флорентийский музыкальный май» Кармен в финале убивала Хосе выстрелом из револьвера. См., напр., N. Squires, «Italy Gives World-Famous Opera Carmen a Defiant New Ending In Stand Against Violence To Women», The Telegraph, 2 января 2018 г.


[Закрыть] Вот в чем заключается вопрос.

Но едва мы успели об этом задуматься, как жрецы храма западной культуры уже перешли в контрнаступление. В ответ на выпады и критику они бросаются проклятиями, источают презрение, цитируют бездушный катехизис и гротескно прославляют себя и ту культуру, которую якобы представляют (но о которой они мало что знают{11}11
  По поводу этого «жреческого» невежества см. ниже.


[Закрыть] и которая для них не более чем аксессуар). Из всех унизительных зрелищ, которые может продемонстрировать нам род людской, пожалуй, ни одно не задевает меня сильнее, чем священнослужитель, стремящийся использовать свои скудные познания для угнетения других и удовлетворения собственных убогих амбиций. Подобные ему заботятся о культуре примерно так же, как лжесвященники заботятся о своих идолах.

Попробуем немного подняться над схваткой, сформулировать эту проблему – одну из важнейших в наше время, как мы вскоре увидим, – и задуматься над ней. Ведь если мы ограничимся тем, что просто займем ту или иную позицию в непрекращающемся споре, то лишим себя возможности мыслить, поскольку будем рассуждать лишь в терминах, заданных этим спором. Это медийное мышление, то есть «не-мышление». Мыслить же всегда следует в тех терминах, которые ты, самостоятельно обдумав, счел наилучшими. Однако язык нынешних ожесточенных дискуссий никоим образом не предназначен для мышления.

Культура-цивилизация и культура-наследие

Чтобы понять необычайный кризис, переживаемый сегодня западной культурой во всем мире, нужно начать с вопроса о том, что же представляет собой эта культура, существование которой пытаются отрицать некоторые интеллектуалы{12}12
  См., напр., интересные размышления Кваме Энтони Аппиа: Kwame Anthony Appiah, «There Is No Such Thing as Western Civilization», The Guardian, 9 ноября 2016 г., а также Graeber 2018, 25–46.


[Закрыть].

Если такое явление, как западная культура, существует, то у него, как и у всего, что создано человеком, должно быть начало. Чтобы найти его, нужно прежде всего задаться вопросом: говоря о западной культуре, какой смысл мы вкладываем в само понятие «культура»?

Это слово имеет два взаимосвязанных, но отнюдь не совпадающих значения.

Во-первых, это совокупность знаний, владение которыми делает человека «культурным», – преимущественно в области истории, литературы, искусства и музыки{13}13
  Парадоксальным образом философия, как бы престижна она ни была, на самом деле не входит в багаж «образованного человека». От него не ожидают, что он читал великих философов, но ожидают, что он читал великих литературных классиков. Что до точных наук, они не только не входят в этот багаж, но даже не пользуются особым уважением. Как заметил Ч. П. Сноу в актуальном до сих пор тексте (Snow 1998, 14–15), большинство англичан, считающих себя «образованными», не могут ответить на вопрос: «Что такое второе начало термодинамики?» (хотя «задать этот вопрос ученому значит примерно то же самое, что спросить у писателя: “Читали ли вы Шекспира?”») и даже на более простые вопросы: «Что такое масса?» или «Что такое ускорение?», находящиеся на «той ступени научной трудности, на которой в мире художественной интеллигенции спрашивают: “Умеете ли вы читать?”».


[Закрыть]. В этом контексте я буду говорить о культуре-наследии. Именно она и стала мишенью культуры отмены.

Во-вторых, это широкий комплекс идей и убеждений, которые, будучи доминирующими и, следовательно, присущими большинству людей, определяют структуру и функционирование общества – его организацию, институты, практики, сценарии поведения и т. д. Называть эту совокупность можно по-разному: общими знаниями (антропологическая традиция), идеологией (социологическая традиция от Маркса до Пьера Бурдье{14}14
  Bourdieu, Boltanski 1976.


[Закрыть]), менталитетом (историографическая традиция школы «Анналов»). В более узком смысле можно также рассуждать о социальном воображаемом (Касториадис), доксе (Бурдье), эпистеме (Фуко) и т. д. Говоря об этом значении слова «культура», я буду использовать название «культура-цивилизация».

Именно из культуры-цивилизации вырастает культура-наследие с точки зрения как европейской культуры, так и культуры отмены. Потому и нам следует начать разговор с обсуждения культуры-цивилизации.

Напрасны были бы попытки отыскать историко-культурную область, которую можно было бы назвать западной. Так называемый Запад на самом деле возник в результате широкого распространения европейской цивилизации. Во всем мире люди, которые вольно или невольно перенимали европейскую культуру, начинали жить на западный манер.

Следовательно, чтобы понять, когда появилась западная культура, нужно ответить на вопрос, когда появилась культура европейская.

Вопреки распространенному мнению, ее истоки лежат не в греко-римской Античности. Античная культура, безусловно, сыграла важную роль в формировании европейской. Но то же самое можно сказать и о Библии, однако никому не приходит в голову утверждать, что европейская культура зародилась на Святой земле.

Европейская цивилизация возникла под влиянием двух процессов, имевших место в IV веке н. э., когда завершение эпохи Античности слилось с началом Средневековья.

Первый – разделение Римской империи на Восточную, которую сегодня обычно называют Византией, и Западную, вскоре распавшуюся на ряд государств, чьи территории стали ядром современной Европы.

Второй – христианизация. Идеи и убеждения, сформировавшие европейские сообщества, определялись церковью, неизменно стоявшей за плечами у политиков, которые ничего не могли сделать без нее.

Этот процесс необходимо рассмотреть подробнее, поскольку он очень важен для понимания нашего прошлого и настоящего.

Христианизация и насилие

Обращение античного мира в христианство произошло отнюдь не естественным путем. Все началось с решения одного правителя – императора Константина{15}15
  Scheid 2013, 193–208; MacMullen 1981, 131–139; Veyne 2010 [2007], с критикой Баслез (2008), в частности с. 61–64 и 85, по поводу ее идеи деградировавшей элитарной религии.


[Закрыть]. В то время лишь небольшая часть его подданных считали себя христианами{16}16
  См., напр., Veyne 2010 [2007]: «В те времена [обращения Константина], как считается, от силы пять или десять процентов населения Империи ‹…› были христианами»; MacMullen 2011, 116 («может быть, десятая часть»). См. также суждение великого историка Дж. Б. Бьюри (Bury 1958, 360), на которое часто ссылался, например (кроме Вейна, там же, Питер Браун (Brown 1982, 97): «Никогда не следует забывать, что революция Константина была, пожалуй, самым дерзким поступком, когда-либо совершенным автократом, вопреки и назло подавляющему большинству его подданных. Ведь как минимум четыре пятых населения Империи еще не принадлежали к христианской церкви». Стоит добавить, что большинство этих «христиан» определенно не были христианами в современном понимании этого слова, то есть в большинстве случаев их христианство отлично уживалось с язычеством соседей. И в конце концов закон «объявил смертную казнь для христиан, участвующих в языческих праздниках. Ничто не показывает, что он применялся; затруднение, которое он хотел устранить, пришлось терпеть еще некоторое время» (MacMullen 2011, 70).


[Закрыть]. Более того, как заметил во II веке язычник Цельс, христиане были разделены на такое множество враждующих сект, что у них не было почти ничего общего, кроме названия{17}17
  См. Ориген, Против Цельса, 3, 10–12, цит. в Dodds 2010 [1965], 111. Эта множественность групп происходила и из-за географической удаленности. О представлении христианства как «местного дела» см. Baslez 2008, 95–112, с выводом (с. 11–112): «Таким образом, “католичество”, то есть единство и универсальность церкви, в конце II века было далеко от реальности, так как отдельные сообщества утверждали свою культурную или этническую особенность, а другие – различия в доктрине, что порой коренилось в их местной идентичности».


[Закрыть]. Примерно через столетие после принятия Константином христианства Августин тоже отмечал это разобщение и с горечью сравнивал его с согласием, царившим среди язычников{18}18
  Августин, De utilitate ieiunii, VII, 9 и VIII, 10.


[Закрыть]: «Почему мы, почитающие единого Бога, разделены, а они, поклоняющиеся бесконечному множеству богов, живут в мире друг с другом?»

Поначалу не было и речи о том, чтобы правитель навязывал свою религию подданным. Лишь постепенно, на протяжении IV–IX веков, церковь стала призывать, а затем и принуждать императоров и королей к искоренению язычества.

Важно осознавать, что христианизация не была «естественной», «спонтанной», «органичной». Этот процесс носил насильственный характер. Античный мир не был обращен – на него надели ярмо христианства. Старые культы были запрещены, статуи изуродованы, храмы разрушены, священные деревья выкорчеваны, боги низвергнуты. Множество текстов сожгли на больших кострах в центрах городов, угрожая переписчикам, пытавшимся их восстановить, отрубить руки{19}19
  См. MacMullen 2011, 16 (откуда взята цитата), с многочисленными ссылками, приведенными в пп. 4 и 5 с. 246. В целом о книгах, сожженных христианами в конце Античности, см. книгу Дирка Романна (2016).


[Закрыть]. Люди, склонные мыслить независимо или вести себя вызывающе (как известно, одно нередко сочетается с другим), были преданы смерти{20}20
  См. MacMullen 2011, п. 32 с. 257–258.


[Закрыть]. Одним словом, язычество подверглось гонениям.

Это насилие, сопутствовавшее христианизации, так до конца и не утихло. Оно сопровождало весь период, который называют долгим Средневековьем{21}21
  Идея «долгого Средневековья» принадлежит Жаку Ле Гоффу, который развивал ее во многих работах. См., в частности, Le Goff 1977, 7–15 и Le Goff 1985, 7–13. Но наиболее точно это понятие сформулировано у Алена Герро (неизданное). См. также Guerreau 2001.


[Закрыть]. Порой оно было явным – вплоть до конца XVIII века все, кого справедливо или несправедливо обвиняли в попытке сбросить с себя христианское ярмо, регулярно подвергались наказанию, причем нарочито зрелищному{22}22
  Здесь я, конечно, вспоминаю о казни кавалера де Ла Барра в 1766 г., потрясшей общественное мнение, как недавно напомнил Патрик Вейл (Weil 2021, 113–115): «Немедленная отмена наказания за богохульство в начале Революции стала реакцией на мученическую смерть кавалера де Ла Барра. “Вся Франция еще трепещет от приговора, вынесенного 7 июня 1766 года кавалеру де Ла Барру и нескольким другим, кому предстояло искупить свою вину жестокой смертью, – писал в 1807 году в своем знаменитом справочнике по юриспруденции адвокат-революционер и юрисконсульт Филипп-Антуан Мерлен из Дуэ. – Жан-Франсуа Лефевр, кавалер де Ла Барр – последний француз, подвергнутый пыткам перед казнью за богохульство. Его подвергли «допросу с пристрастием» – то есть попросту переломали кости. Затем его обезглавили и сожгли на костре, прибив к груди экземпляр «Философского словаря» Вольтера. Ему было двадцать лет”».


[Закрыть]. А порой скрытым, когда явное применение средств из его арсенала становилось ненужным из-за покорности людей и – что было еще эффективнее – давления рутины и насущной необходимости добывать средства к существованию. Но даже скрытое насилие поддерживает насильственный порядок. Оглядываясь назад, нельзя не заметить, что христианство в Европе никогда не исповедовалось добровольно, искренне и мирно. Всегда существовала нужда в карающем мече, занесенном над головами верующих. И нельзя не заметить, как быстро дехристианизировалась Европа, едва этот меч исчез. Настолько быстро, что возникает вопрос, было ли язычество вообще искоренено.

Условимся понимать под язычеством не единую систему верований – языческих догматов никогда не существовало, – а определенное отношение к божественному. Попробуем кратко его очертить. Язычество рассматривает богов как некую нестабильную, открытую, текучую и таинственную целостность, что исключает любой догматизм. Эти боги присутствуют в природе вещей, а не находятся где-то далеко в трансцендентном мире. Они довольно благожелательны, любят празднества и сами проводят время в веселых забавах{23}23
  См. Boyancé 1972 [1937], в частности с. 209–227.


[Закрыть], пока соблюдаются их права. Этой религии никогда не приходилось прибегать к силе, чтобы завоевать сердца. Она в том или ином виде встречается в большинстве человеческих обществ.

Поэтому у церкви хватило благоразумия не ограничиваться репрессивными мерами. Она ввела ряд религиозных практик, напоминавших о былых временах и в какой-то мере компенсировавших потери, понесенные людьми: праздники и увеселения, культ святых взамен местных божеств, культ реликвий взамен диковинок природы и чудес искусства, которые древние города с гордостью предлагали путешественникам, культ Девы Марии взамен богинь-матерей языческого пантеона. Позднее протестанты гневно отвергли все эти уступки побежденному многобожию{24}24
  См., напр., Smith 1990, 20–25 и 92. Но эта полемика началась еще в Античности. См., напр., критику культа мучеников манихейцем Фавстом (MacMullen 2011, 178–180).


[Закрыть]. Однако церковь в целом не меняла свою политику. Эти компромиссы казались ей необходимыми, и она с готовностью закрывала глаза на те немногие остатки язычества, которые можно было встретить в европейской глубинке еще в XIX веке{25}25
  См., напр., увлекательное исследование каноника Севрена (1946) «Народные верования и сверхъестественная медицина в Эр и Луар». Тем не менее страхи сохранялись. См. ниже пп. 26 и 27.


[Закрыть].

В обмен на эти небольшие поблажки древним религиям она навязала людям радикально новое мировоззрение. Такова была ее цель, и последствия этого мы ощущаем по сей день.

Христианские истоки патриархата и нетерпимости

Во-первых, жизнь была разделена на два этапа: по окончании земного пути человек продолжал существовать в загробном мире.

Концепция загробного мира присуща большинству культур. Греко-римское общество Римской империи не было исключением. Но, как правило, в самостоятельное существование души после смерти ее жители не верили. Истории о царстве мертвых считались детскими сказками{26}26
  См., напр., Cumont 2009 [1949], 164–168 (но эти свидетельства не следствие распространения эпикурейства, они сосуществовали с ним).


[Закрыть]. То есть церковь постепенно продвигала идею, не имевшую аналогов в других культурах, утверждая, что каждый человек будет жить и после смерти, причем эта загробная жизнь, которая будет длиться вечно, имеет большее значение, чем жизнь земная. Именно эта логика лежит в основе знаменитого приказа «Убивайте всех, Господь узнает своих», отданного папским легатом Арно Амори во время взятия Безье (1209) в ходе Альбигойского крестового похода. Фраза легата вовсе не придумана, как может показаться, в эпоху Просвещения для демонизации церкви. Она была вдохновлена словами святого Павла{27}27
  См. Berlioz 1994, 76–83. Ср. Второе послание к Тимофею, II, 19.


[Закрыть], благоговейно записана современником тех событий, цистерцианцем Цезарием Гейстербахским, и подтверждена немного позже Гервасием Тильбюрийским{28}28
  См. Berlioz 1994. Речь также шла о том, чтобы убийством католиков наказать город, показавший себя слишком терпимым к «еретикам» (там же, 65). В «Императорских досугах» (Otia imperialia) Гервазия Тильберийского призрак, отвечая на вопрос епископа Гийома Эли, также цистерцианца, подтверждает, что резня в Безье была угодна Богу: «Никакое праведное дело до сих пор не было так угодно Господу ‹…›, и ‹…› Господь Судом своим пожелал отделить добрых от дурных». См. Berlioz 1994, 85–98, а также страницы об этом тексте у Жана-Клода Шмитта (Schmitt 1994, 107–113).


[Закрыть].

Кто окажется в числе избранных, а кто будет проклят? Этот вопрос для каждого решался здесь и сейчас, в его земной жизни. Легко представить, сколько терзаний и беспокойства вызывал новый ужас перед посмертием – а стало быть, гарантировал покорность и управляемость. Отцы Церкви уже знали, какую власть над душами дает страх. «Многих удерживает в Церкви страх Божий», – отмечал Зенон Веронский{29}29
  Зенон Веронский (цит. в MacMullen 2011, п. 31, с. 257).


[Закрыть]. Так что торжество церкви имело горький привкус. Святой Августин писал: «Очень редко, да нет, никогда не бывает так, чтобы человека, по доброй воле ставшего христианином, хоть как-то не пронзило страхом Божиим»[2]2
  Блаженный Августин. – М.: Издательский Дом Шалвы Амонашвили, 2002. (Антология гуманной педагогики.) С. 159.


[Закрыть]{30}30
  Блаженный Августин, De catechizandis rudibus, V. 9.


[Закрыть].

Церковь и дальше продолжала держать паству в страхе. Порой инквизиторы рекомендовали не откладывать казнь осужденного, что могло бы дать ему время раскаяться и тем самым спасти свою душу, поскольку казнь имела целью «не спасти душу обвиняемого, но способствовать общественному благу и устрашению прочих»{31}31
  См. предисловие теолога Франсиско Пенья (1578) к «Руководству инквизитора» (Directorium Inquisitorum) Николаса Эймерика // Sala-Molins 1973, 130.


[Закрыть]. Позднее эту мысль можно было встретить даже у самых, на первый взгляд, благодушных религиозных деятелей, от святого Викентия де Поля{32}32
  См. Coste 1932, I, 178: «У меня везде было лишь одно наставление, которое я оборачивал на тысячу ладов, – это был страх Божий».


[Закрыть] до кюре из Арса{33}33
  См., напр., то, что пишет Жерар Шольви (Cholvy 1984, 142) о религиозных миссиях во Франции при Реставрации: «Миссия обращается ко всем. Она хочет привлечь толпу в церковь ‹…› и использует для этого средства, близкие к провокации. Нужно начать с мощного удара, объявляя “ужасные истины”. На 25–30 проповедей одной миссии за три недели им посвящена половина. Далее следуют “утешительные истины” и “обязанности христианина”. Спасение, грех, смерть, существование ада, малое число избранных, Страшный Суд – проповедники, такие как Жан-Мари Вианней в случае ада, делают их излюбленным оружием». «Арсский пастырь» сам был одержим страхом, что он проклят за то, что своим невежеством обрек на проклятие некоторых прихожан.


[Закрыть].

Конечно, это был не первый случай, когда власть управляла людьми, опираясь на страх. Но прежде страх был связан с вполне конкретными угрозами. Боялись нищеты, тюрьмы, пыток, смерти. Теперь появился страх перед неосязаемым – угроза вечного проклятия, которая оказалась еще более действенной, подчинив себе как властителей, так и бедняков.

Во-вторых, оказался расколот надвое и сам человек. Если в древности тело и душа были неразделимы, то теперь церковь учила, что плоть угрожает спасению души. Именно плоть виновата в грехопадении, именно она соблазняет душу тысячью дурных страстей и гибельных мыслей. Противопоставление телесного и духовного легло в основу всей системы средневековых воззрений{34}34
  На это очень хорошо указала Анита Герро-Жалабер (2015). Кроме того, она показывает, как это противопоставление не смешивается со знакомым нам противопоставлением «духовного» и «материального»: «Реликвии – это духовные объекты, тогда как самые тяжелые грехи, свидетельствующие, что плоть взяла верх над душой (и потому порождающие плотские души), не имеют прямой связи с телом или материальным миром». То, что в Средневековье называют «духовным», зачастую очень материально и конкретно: души в Чистилище горят в «телесном огне» (см. «Диалоги» Григория Великого, цит. в J.-C. Schmitt [1994, 111]), и Папа Римский Бонифаций VIII определяет себя как homo spiritualis (цит. в E. Kantorowicz [2004 [1955], 109]).


[Закрыть].

На мой взгляд, эта онтологическая диссоциация личности, последствия которой до сих пор ощущаются в западных обществах, независимо от степени их дехристианизации, также представляет собой исключительное явление. Нигде за пределами Европы человеческое тело не знало такого уровня надзора, контроля, презрения, ненависти, принижения и издевательств ради спасения души в другой жизни{35}35
  Тот факт, что, к большому счастью, существовали места и пространства терпимости (например, в медицинской традиции), а то и сопротивления, будь то в социальной (карнавалы) или вымышленной (куртуазная любовь) реальности, не умаляет общей истинности этого явления. Я лично полемизировал с тенденцией воспринимать Средневековье просто как эпоху умерщвления плоти (2017, 218–219). И все же в этот период действительно царило негативное восприятие тела.


[Закрыть].

Именно на этой почве возникло угнетение, не имеющее аналогов в мировой истории: угнетение женщин. Патриархат в его сегодняшнем понимании, то есть женоненавистнический патриархат, начинается с христианизации. Ведь хотя все известные нам общества патриархальны, поскольку основаны на том, что Франсуаза Эритье называет дифференциальной валентностью полов{36}36
  Héritier 1996.


[Закрыть], только европейская культура дополнила эту иерархию уникальной системой принижения женщин и ненависти к ним.

Считалось, что женщина неразрывно связана с плотью, а значит, и с грехопадением:

«Представительница этого пола соблазнила нашего праотца [Адама], который был ее мужем и отцом, погубила Иоанна Крестителя, обрекла на смерть доблестного Самсона. В каком-то смысле она же убила Спасителя, потому что нашему Спасителю не нужно было бы умирать, если бы этого не требовали ее грехи. Горе этому полу, который не знает ни страха, ни доброты, ни дружбы и который опаснее, когда его любят, чем когда его ненавидят»{37}37
  Manselli 1980, 242 (перефразируя церковную литературу, вдохновленную Отцами Церкви). Цит. в Dalarun 2002 [1990], 37, с добавлением следующего: «Рассказ о сотворении мира и грехопадении в книге Бытия лежит постоянным грузом на средневековом восприятии женщины».


[Закрыть].

Яснее всего – особенно на контрасте с античной культурой – это принижение женщин проявилось в остервенелых нападках церковников на женскую красоту.

То, чему Античность буквально поклонялась – богини были прекрасны, и красивая девушка сразу же вызывала мысль о божестве, решившем провести некоторое время среди смертных{38}38
  Античный мир – это мир, где человеческая красота образует то, что Винсиан Пиренн-Дельфорж (Pirenne-Delforge 2020, 88) называет «эффективным интерфейсом» между миром богов и миром людей. Цитируемые ею тексты Гомера (о Навсикае) или Гесиода (о Пандоре) характеризуются «впечатляющим зеркальным описанием женщин и богинь»: «Когда речь идет о красоте, антропоморфности богов соответствует своего рода “теоморфность” людей». См., напр., Харитона Афродисийского, «Повесть о любви Херея и Каллирои», 1, 1: «Когда же вышла она [Каллироя] к народу, охватило всю толпу изумление, такое же, в какое ввергнуты были бы те охотники, которым в пустынной местности предстала бы Артемида» (пер. И. Толстого).


[Закрыть], – христианская церковь преследовала с непримиримой ненавистью, похожей на одержимость бредовой идеей. Вот, например, как в одной проповеди описывается молодая девушка, которая прихорашивается перед зеркалом:

«Она смеется, чтобы проверить, красит ли ее смех ‹…›, прикрывает глаза, чтобы посмотреть, будет она выглядеть привлекательней так или с широко распахнутыми глазами, приподнимает подол платья, показывая свою плоть, расстегивает ворот, обнажая грудь. Хотя ее тело еще дома, ее душа, в то время как она украшает себя и готовится с помощью ухищрений, какие употребляют проститутки, растлевать другие души, в глазах Бога уже оказывается в борделе»{39}39
  Этот отрывок из проповеди Жака де Витри (цит. в Casagrande 2002 [1990], 128) повторится в проповеди Жильбера де Турне.


[Закрыть].

Именно это христианское воображаемое объясняет, почему в житиях святых женщины так часто стремятся изуродовать себя, чтобы присоединиться ко Христу{40}40
  См. Skinner 2015, откуда я беру дальнейшие примеры.


[Закрыть]. Святая Бригитта Ирландская выкалывает себе глаза, чтобы избежать замужества. Блаженная Одетта Брабантская отрезает себе нос, говоря, что хочет «разрушить красоту своего лица». «Таким образом она полностью уничтожила великолепие своего лица», – радуется ее биограф и духовник.

Третье нововведение – спасение достигается верой. Просто хорошо себя вести теперь недостаточно. Нужно еще верить в истинность догматов, и верить твердо. Сомнение считалось дьявольским наущением{41}41
  Например, того богатого флорентийского торговца начала Кватроченто, который записал в дневнике, что дьявол склоняет его к искушению поверить, что душа – ничто или не более чем дуновение. Цит. в J.-C. Schmitt (1994, 73) с комментарием: «[Такие] поступки, вероятно, выражают у простых верующих не принципиальный агностицизм, а скорее появляющееся от случая к случаю недоверие, показывающее большую свободу в восприятии верующими духовенства». Также недавно бывший посол США в Ватикане Раймонд Флинн очень серьезно объяснял Boston Herald, что пресловутые сомнения, всю жизнь мучившие мать Терезу, были «ничем иным, как происками дьявола».


[Закрыть]. Более того, сомнения было достаточно, чтобы прослыть еретиком{42}42
  Sala Molins 1973, 51.


[Закрыть].

Эта правоверность, то есть строгое соблюдение религиозных предписаний, была тем более важна, что речь шла о спасении не только одного человека, но и всего мира. Отсюда вмешательство светской власти. Уже в правление Константина мы видим, как император «созывал собрания, ‹…› говорил о единовластвующем Божестве и вслед за тем рассуждал о всеобщем и частном промысле»[3]3
  Евсевий Памфил. Сочинения Евсевия Памфила, переведенные с греческого при Санкт-Петербургской духовной академии. – СПб.: Тип. Е. Фишера, 1848–1849.


[Закрыть]{43}43
  Евсевий Кесарийский, Жизнь Константина, IV, 29, 3, цит. в P. Veyne (2010 [2007], 89).


[Закрыть], утверждая, что приводит варваров к Истине{44}44
  Константин // Афанасий, Апология, II, 86, 97 (с. 144 в сборнике В. Кейла), цит. в P. Veyne (2010 [2007], п. 4 с. 88–89).


[Закрыть] и в конечном счете ведет все человечество по «пути спасения» (iter salutare){45}45
  Письмо Арльскому синоду (с. 78 в сборнике В. Кейла), цит. в P. Veyne (2010 [2007], 20 и 83).


[Закрыть].

Соответственно, все неортодоксальные верования следовало истребить. Не только языческие, но и те разновидности христианства, которые расходились с церковью в своем понимании истины{46}46
  В этом отношении положение евреев двояко: церковь будет стремиться к их обращению убеждением или силой, но может и допускать их присутствие как «свидетелей» пророчеств Ветхого Завета, ср. Блаженный Августин, О граде Божьем, XVIII, 46.


[Закрыть]. Так христиане очень быстро превратились в гонителей, причем преследовали они в том числе и других христиан – еретиков. В результате, «если считать с первого века мира Церкви, религиозные распри между христианами унесли больше жизней, чем все предыдущие гонения»{47}47
  MacMullen 2011, 30, с обширной библиографией в п. 44, с. 261–262.


[Закрыть].

Уклониться от этого было нельзя, ведь на кону стояло спасение мира. Еще и сегодня катехизис католической церкви гласит (§ 2104): «Все люди должны искать истину, в особенности в том, что касается Бога и Его Церкви; а познав ее – принять ее и быть ей верными»[4]4
  Цит. по: Катехизис католической церкви. http://ccconline.ru/#2104.


[Закрыть]. То есть это долг. Причем долг, который легко исполнить, поскольку истина уже найдена, как победоносно утверждал святой Амвросий Медиоланский в споре с язычником Симмахом:

«Чего не знаете вы, о том нам возвестил глас Божий, и что вы ищете догадками, то мы познаем от самой Премудрости Божьей и Истины»[5]5
  Амвросий Медиоланский, свт. Собрание творений. На латинском и русском языках. Т. IV. Ч. 2. – М.: Изд-во ΠСТГУ, 2015.


[Закрыть]{48}48
  Амвросий Медиоланский, Письма, 18, 8.


[Закрыть].

Так неожиданно поиск истины перестал быть частным теоретическим занятием, превратившись в нравственный и политический долг.

Именно ключевое место, которое ортодоксия заняла в европейской культуре, сделало такой значимой роль священнослужителей – монахов, прелатов, университетских богословов. Именно они обсуждали, разрабатывали и устанавливали догмы. Они же оценивали «правоверность» всех и каждого. Часто говорят – это повелось с «Баллады о дамах былых времен», – что Жанну д’Арк сожгли англичане{49}49
  См. Франсуа Вийон, «Баллада о дамах прошлых времен», 345–352: «Где Бланка, лилии белей, / Чей всех пленил напев сиренный? / Алиса? Биче? Берта? – чей / Призыв был крепче клятвы ленной? / Где Жанна, что познала, пленной, / Костер и смерть за главный грех? / Где все, Владычица вселенной? / Увы, где прошлогодний снег!» (пер. В. Брюсова. Буквально в оригинале «Жанна… которую англичане сожгли в Руане»).


[Закрыть]. Однако сначала ее требовалось объявить еретичкой. А это могли сделать только церковники, присланные из Сорбонны. Их работу запечатлели судебные документы, из которых видно, как самые изощренные знания служили самой жестокой власти. То, что случилось с Жанной д’Арк, могло произойти и с бедным крестьянином из самого глухого уголка Европы, о чем свидетельствует история мельника Меноккио, имевшая место в конце XVI века{50}50
  Ginzburg 1976.


[Закрыть]. Беспокойство о самых ничтожных людях могло охватить даже папу римского. Вот что писал Климент VIII инквизитору из Фриули, который сомневался в необходимости казни малоизвестного фриульского еретика Антонио Скуделларо: «Повелеваю вам, по приказу Святейшего Господа нашего, чтобы вы, не откладывая, приступили к делу с усердием, которого требует серьезность положения, дабы он не избег возмездия за свои ужасные и отвратительные деяния, но дабы причитающееся ему строгое наказание послужило примером для других в этих краях»{51}51
  См. Ginzburg 1976, 147.


[Закрыть].

Одним словом, в европейской культуре священнослужитель предстает прежде всего как страж порядка. Сторожевой пес, если пользоваться выражением Низана. И этот образ накладывает свой отпечаток на его наследников, то есть на каждого европейского «культурного человека», будь то профессионал (учитель, деятель науки, писатель, издатель, книготорговец, журналист, музейный хранитель и т. д.) или любитель (врач, юрист, бизнесмен или просто интеллигентный горожанин). Внутри него всегда живет – хотя чаще всего он сам того не знает – клирик, от которого можно освободиться, лишь осознав его присутствие. Я еще вернусь к этой теме.

Ортодоксия легла в основу угнетения, которое, как и притеснение женщин, достигло беспрецедентных масштабов, – под ударом оказались все, кто выделялся из общей массы и угрожал догматической однородности общества: евреи, мусульмане, «еретики», а также прокаженные, «содомиты», «ведьмы» и «колдуны»{52}52
  Я беру в кавычки названия, которые, в отличие от названий, обозначающих объективные идентификации (евреи, мусульмане, прокаженные), являются проекциями церкви в адрес отдельных личностей или сообществ и явно не соответствуют самоопределению этих личностей и сообществ.


[Закрыть]. Так был изобретен внутренний враг{53}53
  См. Ginzburg 1992 [1989], 5–35.


[Закрыть].

Это явление стало особенно заметным начиная с XIII–XIV веков и сопровождалось усилением давления на женщин. По мнению большинства историков, в этот период произошел переход от относительно открытого общества, где, например, евреи и мусульмане жили более или менее мирно в христианских городах{54}54
  За исключением Испании. С другой стороны, я говорю именно «в целом». Массовые убийства евреев уже случались, в частности во время Первого крестового похода.


[Закрыть], к обществу, которое становилось все более закрытым и нетерпимым{55}55
  См., напр., Mundy 1973 (в частности, с. 81–108 о преследовании евреев); Heer 1962 (в частности, глава XIII о евреях и женщинах). Ссылки по Boswell 1980, п. 1 с. 269.


[Закрыть]. Существуют различные взгляды на причины этих изменений. Но, по-видимому, с этим процессом было тесно связано укрепление государства во Франции, Англии, Испании и Италии (речь идет о папской монархии). Создается впечатление, что рождение современных государств было невозможно без выявления и преследования меньшинств, «которые думают не как мы», усилиями целого административного, судебного и полицейского аппарата, существующего по сей день{56}56
  При этом я не хочу сказать, что эти преследования начинались исключительно «сверху». Очевидно, что очень часто толпа играла очень важную роль в этой ненависти к непохожему, в давлении в пользу большей однородности общества. Но даже в этих случаях будет несложно показать, что толпа была предварительно «обработана» проповедями.


[Закрыть].

Очевидно, что ключевую роль в этом сыграла церковь, создав инквизицию. Инквизиторы очень четко определяли свою цель. Они преследовали ересь, то есть гетеродоксию{57}57
  Sala-Molins 1973, 47–97.


[Закрыть]. Поэтому они могли привлечь к суду «любого, кто сомневается в вере»{58}58
  Там же, 51.


[Закрыть] (напомним, что сомнение было еретическим занятием), но не могли судить, например, тех, кто взывал к дьяволу, варя приворотное зелье: в последнем случае о ереси речи не было, поскольку дьявола вызывали, «чтобы он делал именно то, что всегда делает, то есть искушал»{59}59
  Там же, 71.


[Закрыть]. Инквизиторы строго следили за тем, чтобы отделять те случаи, когда дьявола вызывали, поклоняясь ему (это ересь), от тех, когда дьяволу приказывали выполнять задания, входящие в его компетенцию («узнавать будущее, воскрешать мертвых, продлевать жизнь, склонять кого-либо ко греху и т. д.»){60}60
  Там же, 70.


[Закрыть].

Однако церковь не обладала монополией на преследование еретиков (или тех, кто считался таковыми). Об этом свидетельствует начавшаяся в XV веке охота на ведьм, которую вела не столько церковь, сколько государственная власть (притом что государства постепенно становились все более светскими). Ярким примером этого можно считать Жана Бодена – теоретика современного государства, жившего в конце XVI века, который был гетеродоксальным христианином (если вообще был христианином) и при этом активно занимался преследованием ведьм{61}61
  См., напр., Petitat 1992.


[Закрыть].

Таким образом, европейская культура, с самого ее рождения и до эпохи промышленных революций, предстает перед нами как культура экклезиальная, в том смысле, что основные убеждения, регулирующие социальную жизнь, определялись и контролировались церковью. Это и вера в превосходство загробной жизни над земной, которая легла в основу управления душами через страх, и вера в подчиненность тела душе, на которую опиралось беспрецедентное для того времени принижение женщин, и вера в безусловную необходимость ортодоксии, с помощью которой обосновывали преследования меньшинств, регулярно становившихся жертвами как внесудебных расправ, так и государственных репрессий{62}62
  Действительно, зачастую преследования «сверху» отвечали на стремления «снизу». Но этих самых стремлений не было бы, если бы они не были предварительно выработаны целым «обучением ненависти» (перефразируя термин «обучение презрению», который употреблял Жюль Исаак, говоря о христианском антисемитизме), распространявшимся в народе политическими и церковными властями. «Спонтанные» средневековые погромы обычно рождаются после проповеднических кампаний, проведенных самыми красноречивыми и учеными проповедниками. См., напр., Адриано Проспери (Prosperi 2011, 63) о Португалии в XV веке: «Не было коллективной волны ненависти к евреям, которая потребовала бы введения инквизиции. Без политической воли католических королей этого бы не произошло». Также именно королевская политика «чистоты крови», направленная на потомков евреев и мусульман, а также на чернокожих, мулатов, цыган, вызвала в Португалии и ее колониях в период с 1514-го по 1773 год настоящую «коллективную одержимость во всем обществе, от простых ремесленников до высшей придворной знати» (см. Figueroa-Rego 2010).


[Закрыть].